Реальность в «здесь и сейчас»

      Звук звонка, разбивающий в труху барабанные перепонки в фойе, уже давно приелся и вызывает только вьетнамские флешбеки, а когда коридор среднего звена наполняется полторашками в форме, Октавия вдруг осознает, что простояла двадцать минут в туалете и не вернулась на урок. Телефон, хранивший в диалоге с матерью последнее её сообщение «я сегодня не приеду, поужинай сама», стремится к тому, чтобы быть раздавленным в тонких ладонях. Эсемеска сквозит «похуй», как и все, что были два дня назад, неделю и так-то всю жизнь. Жизнь, кстати, у Октавии в последнее время на тёмных вайбах. Шапка есть, а вот Фонтанки и светлых сентиментальных нет, поэтому она, огибая визжащие головы, спешит в класс поскорее собрать оставленные вещи и сбежать с физкультуры, на которую принесёт записку от мамы.       Обеденный воздух середины мая встречает Вию нагретым, в удивлении пускающим мурашки от резкого контраста все ещё выстывшей за пару ночей без отопления школы. Во дворе детей ещё больше, чем внутри, и Октавия вздыхает, вновь петляя между ними. До репетитора времени тикать ещё два с лишним часа, а значит она, оставшаяся себе на попечение может прошляться по городу. Снег уже утек в канавы и канализации, тёплые лучи добротно высушили асфальт и появляющуюся понемногу зелень на газонах. Но от повсеместного пробуждения природы Вия не ловит настроение весны: желание заниматься ерундой не появляется, в отличие от каждого класса до одиннадцатого, учиться тоже не хочется. Хочется исчезнуть, как снег, или хотя бы забыть последние полгода.       Они выдались отвратительно горькими, как парацетамол, и нервными с подготовкой к ЕГЭ, неудачными пробниками и разводом родителей. Вия, перепрыгивая по принципу через одну плитку в тратуре, несётся через облезлые виды, где только начинает назревать зелень. Воздух и солнечный свет, не слушая никаких предписаний, пахнут и ощущаются как в детстве. Точно таким был день их похода в аквапарк. На улице ещё ничего не было, а все развлечения находились под крышей. Хоть маленькая Октавия и заколебала родителей вопросом «почему не летом, когда жарко» спустя пару дней после аквапарк-дня, в те часы она была счастлива. Отец говорил, что летом они поедут за границу, поэтому, раз Вия так сильно хочет именно в их местный аквапарк, они идут сейчас, а мама только кивала согласием на вопросительно обращённые к ней детские глаза.       Мать сидела около бассейна с собранными в низкий хвост волосами и читала журнал с глянцевой обложкой, то и дело морщила нос и ворчала на запах хлорки, но помогала натянуть желто-прозрачные нарукавники, чтобы Вия могла вместе с папой плавать на большой глубине. Отец катался с ней на горках, учил плавать и строгим голосом заставлял вылезти из воды, как только губы начинали хоть немного синеть, хотя она холода никакого не чувствовала и в помине. Вия улыбалась, скатываясь с закрученных горок, папа улыбался, ожидая ее на выходе из пластмассового туннеля, мама, наблюдавшая за ними со своего шезлонга, тоже улыбалась.       В пятом классе их новая учительница повела всем скопом в планетарий. Там было шумно, душно и совсем неинтересно, потому что голос хоть и старался просто и увлекательно рассказать о небесных светилах, их движении и других занимательных научных фактах, кто-то шуршал, бессовестно хомяча снеки, кто-то хихикал в разговорах между друг другом, а кто-то аж захрапел. И звёзды в проекторе на куполе тогда были яркими, почти как на ночном небе, только их не хватало. Октавия вышла из здания расстроенная и проходила с опущенной головой все выходные, взволновав тем самым обоих родителей. — Вия, дорогуша, что случилось? — поинтересовался папа, когда они ужинали вечером воскресенья. — Ничего, — еда в тарелке не вызывала особого аппетита, но Окставия старалась прожевать всё до конца. — Не ври, Вия, ты грустишь все выходные, — мама вторила отцу и взглядом и тоном, лишь была с малюсенькой жестинкой в голосе. — Тебя кто-то обидел? — Нет, — Вия удивилась от таких предположений, кто её мог обидеть? — Нет, просто, мне не понравилась экскурсия. — Только и всего? — в голосе матери слышалось полное непонимание, которое тут же получило укоризненный взгляд отца и тихое «Стелла». — А что тебе не понравилось? — послышалось от него и маленькая Вия, стыдливо потирая руки, начала жаловаться.       В конце концов через неделю, аккурат перед осенними каникулами, они пошли туда ещё раз. Программа была другая, а рядом не было мешающих одноклассников, только папа, потому что мама оставила их одних с предлогом «у меня дела с братом» под грустный взгляд супруга. Он иногда склонялся над ней и в ухо шептал забавные факты, точность которых стёрлась детской памятью, но Октавия помнила, как смеялась с них. Ей понравилось до безумия и она провела целые дни за книжкой, рассказывающей мифологию созвездий, глядела на красочные иллюстрации и рассказывала при любой возможности о том, что прочитала.       Из таких маленьких моментов складывалось её эпоха детства, которую Вия помнила смутно, но любила, и как и все мечтала вернуться в детсткий сад или начальную школу. Они были похожи на те самые далекие звёзды в небе, мнимо гаснущие и сверкающие ещё ярче за милисекунды. И все они рассыпались карточным домиком первого февраля, когда отец сказал, что они с мамой разводятся. Вия тогда подумала что уснула очень крепким сказочным сном и все в округе просто по приколу поддерживали иллюзию зимы, когда за окном была самая настоящая первоапрельская середина весны. Сном, по всей видимости, оказались мириады воспоминаний до этого.       Вия не была дурочкой, чтобы не заметить, что родители ссорились иногда: кричали друг на друга, кидались обвинениями, но к ужину или завтраку всё равно всегда сидели за одним столом, упорно старались делать вид, что всё хорошо. Ссоры в отношениях — это же нормально? Так говорят всякие психологи в тиктоке, да и некоторые особо страстные парочки в школе, нарушившие главное правило мироздания «не встречаться с одноклом», крыли друг друга прямо в классе, а потом с таким же рвением сосались под лестницей. Октавии казалось, что все не может быть так серьезно, чтобы говорить о разводе, о том, что их семья больше не семья вовсе.       Однажды, когда она проторчала у репетитора на сорок минут дольше обычного, силясь заучить предпосылки и итоги столетней войны под вскипающий от перегрузки мозг, дома её застала непривычная тишина. Мама в это время обычно сидела в гостиной и смотрела телевизор, но в тот день её не было, а отец встретил таким странным, перевёрнутым выражением лица и предложением заказать пиццу, что Октавия на секунду опешила. А потом, устремившись на забракованную папой кухню увидела бардак. Пол был залит водой с разводами какого-то вина, небольшой стол на четверых перевернут, а под ним тут и там валялись осколки.       Они поругались. Поругались и поломали мебель и, очевидно, посуду. И из-за чего? По-любому из-за развода — глупого развода, который совсем никому не всрался. Отец что-то пытался объяснить, но Вия не слушала, его виноватый бубнеж в попытке сгладить картинный пиздец резко стал умопомрачительно противен. Она накричала на него, и он, будто в дешёвой мелодраме стал выглядеть ещё более разбитым и виноватым, только «ууу» за кадром не хватало. До этого Вия думала, что его натянутая улыбка — попытка извинения после каждой ссоры с матерью, что так он чувствует вину и хочет всё исправить. Теперь она увидела, какой он по-настоящему жаждущий прощения. Его губы не улыбаются, а криво взламываются, пока брови сведены, и морщинки тут и там проглядываются из-под растрёпанные волос, не зачесанных назад в своем обыкновении. Он никогда не жалел маму. Ему не было больно от их ссор, он не пытался извиниться, он только не хотел, что Вия это видела и знала, что они разругались. Мама, внезапно приходит осознание к ней, сидевшей около кровати во мраке своей комнаты, не сожалела даже об этом.       И тогда стало ясно, как ясный день, что этот карточный домик был не просто хрупким и щатающимся на ветру, а скрывал в себе отвратительную правду, осколками несчастной посуды впивающуюся в сердце.       Папа был всегда печальным, но первым шёл к разговору и мелькал в картинках из детства: и в аквапарке со смехом, и в планетарии с шутками, и в парке аттракционов в картинге, и среди своих цветов на заднем дворе. Мама была отдаленной, с каждым годом всё больше испаряясь с семейных поездок, вечеров и соскакивающая с обещаний, данных в исполнение просьб, она потерялась для Вии в тех самых делах у брата, деловых встречах, обязательных вечерах у знакомых, но часто приходила навеселе, с новым маникюром или уложенными волосами. Однажды она даже не пришла на родительское собрание, образовавшиеся в дни командировки отца, но Октавия сочла это простым совпадением — забытой по случайности тетрадкой по математике. Похуизм. Другого слова для описания матери она и правда была не в состоянии подобрать. Такие тетрадки копились огромной стопкой и вырисовывали лик женщины, которая раньше заплетала косички в школу.       Рефлексия Октавии на руинах выстроенного мира принесла пару выводов, кроме излишнего равнодушия матери. Во-первых, родители не понимали друг друга от слова совсем. Эти интернетные посты про молчаливое понимание, когда одного взгляда хватает, чтобы понять просьбу и подать-отнести-убрать-что-угодно-когда-угодно, с ними просто не работали. Они не разговаривали глазами, жестами или прикосновениями. Во-вторых, отец разводился не просто так. Он нашел кого-то другого, того, кто его понимал теми самыми эдитами из сериалов, кто не смотрел на него с пермаментным маминым укором и делал счастливым.       Отец улыбаться стал радостнее, тогда, кстати, и стало понятно, что всё изгибы губ до этого были виной-извинением и что новые полумесяцы были не из-за мамы, закипающей от каждого раза всё больше. Кто-то новый, неизвестный, безличный и бесчеловечно предательский появился в отцовских командировках на день-два, разбросанных среди выходных, в его телефоне, чаще пиликающим уведовлением по вечерам за ужином и той самой поездкой на неделю. Он вернулся с новым дыханием и свободой в каждой конечности. Вия не глупая — понять, что отец был на отдыхе, труда не составило никакого. Может быть, думала Вия в снежном январе и ветреном феврале, именно те семь дней стали отправной точкой, названной по-началу курортным романом с разрушительным концом.       Появляться дома Октавия стала реже обычного, шляясь по городу между школой и репетиторами, потому что дома можно было застать очередной скандал и потому без того сложный год с вечными школьными пробниками и метаниями о том, что будет после выпуска пугали достаточно даже без полного осознания. Из друзей были подружки в интернете настолько же безличные, как и любовник отца. О том, что это был мужчина, Вия узнала через стенку своей комнаты, отчаянно пропустившей гневные выкрики матери с первого этажа, где оба родителя предавались ставшими регулярными обрядами ненависти к друг другу. Сначала Октавия тихо ахуела и на самом деле до сих пор не знает как к такому относиться. Она, вскормленная всемирной сетью не была гомофобкой ни разу, но осознание того, что самый близкий человек оказался как минимум не той ориентации, в которой сомнения не возникало, нехило било по картинке мира в довершение к развалившейся семье.       Идеальным средством успокоения, или скорее мимолетного забытья, стали вписки. Подростковые, громкие, с незнакомыми лицами и самым ублюдским набором алкашки, на них ты быстро становился с кем-то близким, а потом так же быстро расходился по домам, отправляясь через день в школу, где приходилось возвращаться в мир зубрежки, нервов и непонятного будущего.       Уверенность с каждым занятием у репититора возрастала от его слов «70 баллов ты точно наберешь» и так же уверенно изчезала, когда ошибки находились совсем глупые в простых, давно заученных заданиях. Сегодня Октавия чувствует почти кожей, что нервные окончания медленно выходят из строя от подступающих экзаменов, потому лучшим решением с забывшей о ней матерью и отцом, оставшимся одним в своем предательстве, хоть и вынужденно правильным, становится вечеринка. Девочка из параллели звала все старшие классы на свое совершеннолетие в снятый специально для гулянок дом.       Октавия к семи часам едет на автобусе на самую-кул-пати-в-этом-году, преобразившись дома в более ясного кого-то, которым можно было поиграть в бутылочку и посидеть в одной из комнат рандомно собравшимся кружком и обсудить ерунду и переживания с двумя подиками на шестерых.       Дом с задрипанной калиткой и лужей в самой скрытой от солнца частью земли по левую сторону, встречает заглушенными стенами битами и доставщиком пиццы, который с всеобъемлещим сожалениемв глазах окидывает Октавию и постройку. Они странной парой молча следуют по плиточной тропинке ко входу, откуда с открытием двери уже вполне отчетливо орет Пошлая Молли и высокий голос «ебать, пиццу привезли».       Девушка ростом ниже на пару сантиметров самой Октавии появляется в дверях с карточкой в руках и улыбается, здоровается с ней и курьером, забирая из двух термосумок десятку огромных коробок, тут же наполняющих всё запахом теста и приправ. Внутри неонового полумрака дома аромат еды смешивается с химозой ашек и Вия двигается к столу, где расставлены пластмассовые тарелки с закусками: фрукты, какие-то конфеты и овощи. Среди этой коллекции здоровой еды появляются коробки с пиццей рядом с королевским местом «Пяти озёр». Вия невольно думает, какой пиздец их ждёт и надеется, что кто-то притащил с собой что-то поприятнее: хотя бы вездесущие бутылки «Гаража».       Поздравления начинаются бодрым здравием и с каждым поднятым стаканом сопровождаются редеющим кружком, увеличивающейся громкостью музыки и упокойными остатками трезвости. Кто-то подрубает легендарную тусовочную про розовое вино, и Вия отправляется на импровизированный танцпол в правой части комнаты, где уже трясутся, волнуются и прыгают люди. В голове приятно пусто и хочется кричать строчки песни, сбиваясь дыханием от ритма, доводя себя внутри до приятной тошноты и пульсации внутри. Когда третий трек сменяется ремиксом старой песни и парень рядом начинает орать про мужские письки громче оригинала, сил не остается и Вия отказывается от зовущих её обратно девчонок и двигается к столику. Одна бутылка исчезла, а две другие уже открыты, поэтому она намешивает себе пять к одному колы с водкой и тянет медленными глотками, пытаясь перевести дыхание. Взглядом и громким «пошли покурим» её ловит девочка из параллели, с которой они в кружке до этого срывали горло под биты.       На улице свежо и прохладно, укатившееся солнце не успевает ещё прогреть землю до постоянного тепла, у курилки стоит пара пацанов, гортанно смеющихся с дымными облаками. Вия отказывается от протянутой сигареты и тянет свой подик под обсуждение всякой ерунды: девочка сдает англйиский и недавно рассталась с парнем, а пацаны, оказывается, её одноклассники, которые вместе ходят на хоккей. Информация вовсе бесполезная, но от неё становится легко и хочется говорить на темы более искренние, но беседа сворачивается слишком быстро с докуренными сигаретами и замершими ногами в тонких капронках, поэтому все вчетвером они уходят обратно в дом.       У колонок людей уже меньше и играет слишком депрессняк для того, что бы вернуться в настроение для разъёба, поэтому Октавия со своим стаканом, оставшись без компании ищет место для одиночества. Окно с широким подоконником, на который можно забраться с ногами, кажется донельзя заманчивым. Веселье и радость сменяется алкогольной стадией тоски и сожалений. Еле проглядывающие через городской свет звезды сливаются с темным небом на фоне желтого полумесяца. Вие хочется плакать, потому что накрывает осознание, что от школы осталось лишь пара жалких недель и что этот год она провела совсем не так, как хотела в самом начале. Стала социально активной — возможно, но совсем не от того, что нашла крутую компанию, а потому что сбежать от неприятной обстановки можно на таких недовписках. — Эй, как дела, чего не веселишься? — прям рядом с ухом звучит мужской голос, и Вия от неожиданности вздрагивает. Рядом с ней блестят глаза на улыбающимся хмельном лице того пацана из курилки. — Не хочется, — отвечает честно, страясь убрать следы поглотившей апатии, и заправляет левую прядь за ухо. — Ой бля, да ладно, пошли потанцуем, — кладет руку ей на плечо и тянет в сторону, не слишком сильно, чтобы она не смогла остаться на месте, но достаточно, чтобы подумать о том, что таким образом вполне возможно свалиться с подоконника. — Там ща нормальные треки подрубят.       В протест его словам играет пирокинезис, который ну никак не идёт для тусовок. — Да не хочу я, — повторяет отказ, скидывая его руку с плеча, внутри становится неприятно. — Ну чё ты ломаешься, я бы с тобой потанцевал и ещё чего, — от последних слов Вие хочется вдарить ему, потому что резко начинает раздражать настойчивость и этот снисходительный тон, будто она должна по мановению пальца побежать за ним на край света. — Чел иди нахуй, ты даже имени моего не знаешь. — Мне необязательно знать имя такой милашки, чтобы пригласить её, — гнёт свое до победного, пытается заглянуть в глаза, и Вие приходит совсем идиотская идея. — Меня зовут Андрей и я гей-транссексуал, — говорит уверенно, чтобы ни одно слово не получилось не улышать, своего она добивается. — Че ты за хуйню несёшь? — поц скукоживается, как от лимонной корки, и отстраняется. Смятение на его лице смешит почти до улыбки: какой диссонанс вызвали знакомые, наверное, только по звучанию слова этого разговора может и не стоили, но грусть разогнали. — Отъебись от меня, — повторяет в последний раз, и тот вскидывает руки в знак поражения и уходит. — Да ладно, ладно, не хочешь — не надо.       Вия провожает его развязную походку взглядом и уходит сама. Она прибивается к группке из девчонок, что ищут людей для игры в «я никогда не» и остается с ними до самого конца. Ночевать с незнакомыми людьми не хочется, поэтому во втором часу ночи она с одноклассницей и её парнем вызывают такси и делят сумму пополам. Стены четырехкомнатной квартиры в новороченной новостройке, которую она должна называть домом, встречают её тишиной. Октавия плюхается в кровать, как только смывает с себя остатки макияжа и снимает одежду, и отрубается под немного вертящуюся комнату.       После этой вечеринки две недели сливаются в один сплошной забег с вечерними трехчасовыми интенсивами и особо нервными учителями. Экзамен по русскому, первый из всех, проходит наудивление легко, даже если Октавия и допустила несколько ошибок, шпоры, по советам тиктока помогли достаточно, чтобы не быть разбитой после. Больше хотелось вспомнить самые ублюдские песни Кишлака и ту самую, популярную в 2018 с юристами, экономистами и худшим салоном страны. А вот второй экзамен, проклятая трижды раз история, с датами, войнами и правителями, отшлифованная до культуры и названий картин, пугала до мурашек и глупой дрожью за партой, и распечатанные на все возможные темы листочки мелким шрифтом, запиханные по всем возможным местам в форме не помогали.       Вия выходит в солнечный и душный июньский день из не менее душной аудитории, сварившись и одновременно замерзнув до влажных и трясухшихся ладоней с чувством полного неудовлетворения. Вариант откровенно ублюдский, будто она не потратила дни на повтор материала, вычеркнул всю надежду из мыслей черно-белыми картинками карт боев. Телефон, оставленный в сумке сопровождающей, шершавой поверхностью чехла оставляет в реальности и держит последнюю волю не расплакаться в чужой школе среди каких-то слишком радостных, пусть и помятых, ровесников. Шутка про трассу и кассу кажется совсем-совсем реальной.       Октавия звонит матери. Один раз, два, пока в третий, она не поднимает трубку с шумящим на фоне прибором, то ли феном, то ли чем-то шумным, отдаленно напоминавшим звук пылесоса, который, наверное, сама Стелла никогда не слышала, но Вия надеется, что это пылесос. — Мам, я закончила, можешь меня забрать, — Вия говорит тихо, потому что чуть больше децибел и она вправду заплачет. — Вия, я не слышу, говори громче, — с присущим недовольством и божественной слепотой, отвечают в динамике, и Вия вдыхает настолько глубоко, насколько могут раскрыться ее лёгкие с лёгкой болью. — Забери меня из семьдесят пятой школы, пожалуйста! — Ох, ты же сегодня экзамен писала, да? Можешь добраться сама? — слова бьются тяжёлыми камнями и Октавия мгмкает с нажатием красной кнопки завершения вызова.       Легкий ветерок сносит звёздным ветром, и Вия чувствует себя одиноким кораблем, планета которого осталась далеко в сладких воспоминаниях, а сейчас рядом только космическая пустошь цветущих деревьев и плетущихся из входа на свободу солнечного дня выпускников. Пальцы трясутся, а по лицу текут слёзы, которые не дают нормально подумать о том, что делать. Единственным возможным звонком становится игнорируемый несколько недель номер отца, отделяющийся от его голоса долгими тремя гудками. — Да, Вия? — с другой стороны нет посторонних звуков, только голос отца, который приятно слышать Вие даже искаженный динамиком. Она и не думала, что скучала так сильно. — Алло, пап. М-можешь забрать меня из семдесят пятой? — рыдание скручивает внутренности спиралью и казаться спокойной не получается от слова совсем. — К-конечно, милая, — отец вторит её дрожи, становится взволнованным, потому что ему никогда не было всё равно. — Подожди, я подъеду через минут двадцать.       Вия думает о том, какая же её жизнь смешная до невозможности. Мать не пытается её услышать, сколько бы она не пыталсь, а отец, получивший от неё клеймо предателя, остается единственным, кто готов прийти на помощь и по голосу распознать грусть. Губа дрожит заодно с руками, которые судорожно убирают телефон, а взгляд устремляется вверх, где редкие облака размеренно несутся ветром куда-то влево. Вия плачет впервые за долгое время, которое тянулось старой жвачкой, тут же рассыпающейся в труху подготовкой и суматохой.       Успокаиваться приходится все двадцать три минуты, которые папа тратит на дорогу к ней и которые она проверяет частыми включениями экрана блокировки, пока его машина не появляется на парковке. Вия финально протирает глаза и спешит к нему, вылазищему из машины, с надеждой, что её истерика не заметна так сильно.       Отец встречает её тихим «привет» с улыбкой и робкими сначала и крепнущими с каждым мгновением нежными объятьями, в которых плечи расслабляются и слёзы снова просятся наружу. Он отстраняется и долго смотрит, изучает лицо, и Вия дышит нервно в попытке сдержаться, потому что перед ним хочется казаться сильной, потому что у нее есть своя пара глаз, которыми она подмечает его переживания в складке между бровей и мечущимися зрачками. — Милая, ты плакала? Что случилось? — вопрошает отец. — Я… — Вия запинается, причина слёз кажется глупой и признаваться в ней становится стыдно. — Мне кажется, я не сдала.       Слова всё-таки слетают с губ и остается только прятать взор в камешках-трещинах асфальта. Папа рядом вздыхает и гладит её по голове и плечам, она льнет к этим прикосновениям, потому что в них чувствуется защита и опора, которой так не хватало последнее время. — Хочешь Синнабон? — спустя одно продолжительное молчание спрашивает отец, усаживая Окставию на переднее сиденье. — Угощаю, чем захочешь.       Вия вспоминает о том, как на каждое первое сентября они семьёй ходили в кафешку, и она радовалась тающим маршмеллоу в кружке какао и рассказывала о линейке. Становится радостно и тепло. Холод, окутывающий ладони и внутренности до этого топится улыбкой и вытекает с остатками влаги по лицу.       Она кивает.