***
Мийя встречает меня с обвинениями прямо с порога. Затем замечает разбитое лицо, ссадины на котором фиолетовыми цветами расплылись от губ до виска, и закатывает настоящую истерику. С горем пополам, клятвами и мольбами я убеждаю её, что во всём виноват алкоголь, высокие каблуки и моя неуклюжесть. За что я люблю Мийю, так это за то, как легко её переключить с одного на другое. Истерика и обвинения в игнорировании звонков заканчиваются сразу, как я искренне извиняюсь, и теперь уже подруга набросилась на меня с расспросами. Она хочет знать все подробности о том парне, с которым я уехала. Я вижу довольное лицо Томоэ, который, откинувшись назад на стуле, слушает нас из кухни. Я говорю Мийе, что рассказывать нечего, ведь, как оказалось, мы с тем парнем слишком разные люди, и шанса у нас нет. Мийя расстраивается, но меня больше интересует хмурое лицо Томоэ. Видимо, Санзу ещё не сообщил ему о том, что мы разошлись с ним, как в море корабли, договорившись забыть друг друга. Остаток дня мы проводим втроём. Втроём ужинаем, втроём смотрим фильмы. Мийя пытается втянуть меня в наши обычные разговоры и сплетни, но я чувствую себя неуютно под янтарным взглядом. Мне интересно, почему он ещё здесь. Мы устраиваем целый марафон фильмов. На третьем Мийя засыпает, пуская слюни на мою подушку. Томоэ высвобождает свою руку из-под её спины, и выходит в коридор. Я выскакиваю за ним, жду, пока он обуется, и просачиваюсь за ним в подъезд. Хватаю за запястье, не дав вызвать лифт. — Что произошло, Джун-чан? — он выглядит действительно взволнованно, даже не растягивает моё имя, но я не верю ни единой его эмоции, — Санзу что-то сделал? Я дёргаю подбородком. Не собираюсь плакаться Томоэ. Санзу его друг, он лучше должен знать, чего ожидать от него. Я же провела с ним меньше суток, за которые была и в слишком возбуждённом из-за адреналина в крови состоянии, и в слишком подавленном в разное время, значит, мыслить здраво не могла. — Это неважно, Томоэ-кун, — качаю головой, — Важно вот что — мы с Санзу больше не собираемся контактировать. Так что тебе больше нет необходимости торчать в нашей квартире. Томоэ хмурится, на его лице искреннее непонимание, и я слегка сомневаюсь, правильно ли я всё понимаю. — Ты о чём вообще? Мы с Мийей вместе, я прихожу к ней… — Хватит. Ты приходишь, потому что Санзу приказал тебе следить за мной, верно? Он старательно изображает на лице недоумение, но волна раздражения уже поднялась внутри меня, поэтому я продолжаю: — Послушай, Томоэ, я не хочу видеть рядом с Мийей такого человека, как ты. Или Санзу. Или кто угодно из вашей шайки. Если ты не самоустранишься, мне придётся рассказать ей обо всём. — Прямо-таки обо всём? — чёртов лис расслабляется, опаляя меня ухмылкой. И я убеждаюсь в очередной раз, какой же он хороший актёр, — И про свои танцульки расскажешь? А, кстати, у меня и видео имеется. Я сжимаю кулаки. — Может, твои родители тоже захотели бы увидеть его… Да оставьте вы моих стариков в покое! — хочется закричать мне. Но я стараюсь не выдать свой испуг, вперемешку с злостью. Томоэ с Санзу точно одного поля ягоды, разница только в том, что этот хотя бы не угрожает им расправой. Пока что. Совсем не понимаю, чего можно ожидать от этого человека. Пока я молча стараюсь справиться с раздражением, сжимая кулаки, Томоэ, явно поняв, что лидирует в этой гонке, наклоняется ниже и ниже ко мне, выдыхая горячий воздух мне в лоб. Я вижу искрящиеся шафрановые переливы в его глазах. Его взгляд тёплый, как ночные посиделки у костра летней ночью. Мы застываем в этой позе, и это выглядит почти интимно, но я не успеваю об этом задуматься — щёлкает замок двери. Мужчина громко шоркает тапочками по лестнице, пока спускается на наш этаж. В зубах зажата сигарета, он приветливо кивает нам, и выходит на балкон. Не видела его раньше, но я вообще редко вижу соседей. Мы с Томоэ отскакиваем друг от друга. Он хмыкает, нажимает кнопку лифта, а я, развернувшись на пятках, ухожу в свою квартиру. Мийя так и спит на моей кровати, поэтому мне приходиться занять её комнату. Я долго смотрю в некогда белоснежный потолок. Кое-где он выцвел жёлтыми пятнами. Подозреваю, до нас квартиру снимали заядлые курильщики, что дымили прямо в комнате. Поворачиваюсь к стене, провожу кончиками пальцев по рельефным наклейкам с изображениями любимых персонажей аниме и манги Мийи. Стараюсь уснуть, выбросив абсолютно все мысли из головы. Но всё равно, проваливаясь в сон, я вспоминаю бирюзовые глаза в обрамлении белоснежных ресниц.***
Токио в сентябре прекрасен. Всё ещё стоит жаркая погода, но уже нет такой удушливой духоты и всё чаще ветерок, особенно по вечерам, приятно холодит разгорячённую за день кожу. А ещё сентябрь означал поездку, которую я с нетерпением ждала — выездной семинар от университета в префектуру Яманаси, в предгорьях Фудзи. Это значило, что в конце сентября, когда первые деревья уже сбросят летнюю шкуру, погрузив свои листья в жёлтую краску, мы будем любоваться невероятными пейзажами и писать их с натуры. Пейзажи — моя слабость, особенно настолько красочные. Мори-сан, чудесная добрая Мори-сан, чуть не плакала в трубку, жалея меня, когда я в вкратце объяснила ей свою причину отсутствия в клубе на какое-то время. Нет смысла пытаться заработать, когда светишься жёлто-сине-фиолетовыми синяками, как необычный светофор. Да и спина пока слишком болезненная, танцевать будет тяжело. Мори-сан пожелала мне скорейшего выздоровления, пообещав угостить самой лучшей выпивкой в их баре, когда я вернусь на работу. Каникулы были в самом разгаре. Тёплый ветер шептал в открытое окно, призывая выйти из душной комнаты, прогуляться до парка, покормить крикливых уточек на пруду. Но я только лежала на своей кровати, разобранной, в куче вещей, которые было лень убрать в шкаф. Смотрела на подсвеченные солнцем пылинки, кружащие по комнате. С момента встречи с Санзу прошла неделя. Ровно семь дней, которые отбивали счёт в моей голове, как старые и очень громкие часы. Казалось, кукушка вылетит из них в тот момент, когда я окончательно свихнусь, думая об этом человеке. Я думала о нём целыми днями, засыпала и просыпалась с его образом перед глазами. Да, он сделал именно то, что и сказал — справился сам. Оставил меня в покое. Совсем не понимаю себя. Всю сознательную жизнь я отрицала важность соулмейтов, тем более, имея перед глазами пример родителей. Встречалась с парнями, с лёгкостью расставалась с ними, находила другого. Даже не особо страдала над своей «первой любовью», которая случилась в четырнадцать, и над которой страдать — обязательное условие взросления. Во всяком случае, так было в моём окружении тогда. Санзу же я знала меньше суток, за которые положительного об этом человеке узнала слишком мало. И по логике вещей, я должна была быть безумно рада, что всё обернулось именно так — я не нужна ему. Он, наверняка, развлекается с девушками, которые оказались менее строптивыми, и не сбегают от него посреди ночи. Слышу дверной звонок. Накидываю домашний кардиган на плечи, плетусь к двери, задумавшись, что надо бы поставить чайник. Заварить чай, помыть посуду, разобрать вещи в шкафу, съездить последний раз в этом году на пляж, собрать космический корабль — сделать абсолютно что угодно, чтобы заглушить бархатный голос в моей голове, растекающийся по жилам. Сделать что угодно, чтобы заглушить раздирающее душу желание — позвонить Санзу, написать Санзу, поехать к Санзу домой, увидеть Санзу. Томоэ опирается о дверной косяк, улыбаясь широко, приветливо машет. Он приходит каждый день, смотрит с нами фильмы, иногда готовит ужин — довольно вкусно — и уединяется с Мией. В моменты, когда кровать в её комнате начинает натужно скрипеть, я сбегаю, и часик брожу вокруг дома. Слишком неловко. — Эй, Джун-чан, ты в порядке? — Томоэ опять играет роль обеспокоенного друга. Отмахиваюсь от его вопроса, — Тебе. Он улыбается шире, протягивает мне большую упаковку мармеладных мишек. Не могу сдержать улыбку. Мелочь, но всё равно приятно. — Ну во-о-т, а то совсем лицо несчастное. Умер кто? Томоэ исчезает в комнате Мийи, а я скрываюсь в своей, на ходу открываю конфеты. Усаживаюсь на пол лицом к окну, чтобы закатные лучи смогли прогреть мою кожу напоследок, прежде, чем спрячутся за горизонтом на несколько часов. В дверь стучат, совсем легко постукивая костяшками по деревянной поверхности. Ещё не развернувшись к вошедшему, знаю, что это Томоэ, Мийя вообще не стучится, а врывается как ураган. — Кстати, Джун-чан, — Томоэ старательно переминается с ноги на ногу, опустив глаза в пол. Едва не хмыкаю от этой картины, — Ты точно в порядке? У меня нет соулмейта, но… Он замолкает, а я напрягаюсь всем телом, ожидая продолжения его фразы. Чувствую подвох, а интуиция меня редко подводит. Проблема в том, что я сама редко к ней прислушиваюсь. —…Харучиё совсем размяк. На себя не похож и… — Кто? — недоуменно смотрю на него, — Кто такой Харучиё? — задумавшись лишь на секунду, я сразу понимаю, что речь о Санзу. Мне хочется истерично расхохотаться. Чёрт, я думаю целыми днями о человеке, имя которого даже не знала. — Эй, Джун... Я не даю ему закончить, чувствую клокочущий гнев, прошибающий, как пуля навылет, виски. Швыряю упаковку мармелада прямо в мужчину, но он успевает выскочить за дверь, и мишки разлетаются по комнате. Я не хочу слушать его имя и не хочу принимать участия в их играх. Знаю же, что не сам Томоэ вдруг решил поделиться со мной душевным состоянием его друга. Он со мной вообще редко разговаривает, когда приходит. Я ложусь на кровать, заворачиваясь в тяжёлое одеяло, моментально потея от духоты. Но мне всё равно на жар. Я наконец-то плачу, впервые за эту неделю, громко, протяжно, навзрыд, и чувствую, как с каждой слезинкой клубок нервов распутывается чуть больше. Это первая ночь за неделю, когда мой сон не приносит мне удовлетворения. Первый сон, из которого я отчаянно хочу выбраться. Мне снятся бледные крепкие руки. Я вывожу незамысловатые узоры на переплетение синих вен, пока Санзу гладит мой висок дулом пистолета. Почти нежно, почти с любовью. Контраст холодного металла и таких горячих рук запускает марафон мурашек по телу. Как человек с настолько ледяными глазами может быть горячее костра? Он накручивает на палец мой локон, больно тянет его вниз, шепчет на ухо, опаляя горячим дыханием. Я разбираю ужасные, страшные слова про моё наказание за непослушание. Я бьюсь в своём сознании, умоляю себя очнуться от кошмара. Я еле размыкаю опухшие от слёз веки, чувствую свой мокрый затылок и пропитанные потом простыни. Меня трясёт от холода в душной тёмной комнате. Хватаю телефон, не смотрю на время, набираю такой знакомый номер. — Мама, мамочка, я могу приехать к вам на остаток каникул? Я стараюсь заставить свой голос звучать ровно, а не жалобно, как у умирающей овечки. Успокаиваю маму, вру, что засиделась за очередным холстом и совсем не смотрела на время, извиняюсь и прощаюсь. Время действительно очень позднее, но спать теперь мне совсем не хочется. Пробираюсь до ванной комнаты, останавливаюсь, прислушиваюсь у двери Мийи. Морщусь, когда различаю слабый мужской храп. Томоэ слишком быстро вошёл в нашу жизнь, и в квартиру, уже вот на ночь остался. Смываю в душе липкое неприятное ощущение сна, но не могу перестать думать об этом. Сон с послевкусием сладкого мёда, который настолько вкусный, что ты не можешь перестать зачерпывать его большими ложками, хотя и прекрасно знаешь, что в нём яд. Пытаюсь занять себя книгой, лёжа в кровати, но бросаю эту затею. Обидно, что теперь такое моё простое и любимое хобби перестало приносить удовольствие. Так что занимаю себя тем, что бросаю вещи, которые мне пригодятся на ближайшие две недели, в большую спортивную сумку. Ищу в интернете расписание электричек, необходимых, чтобы добраться до моей деревни. Планирую делать всё очень медленно, чтобы потянуть время, и первые солнечные лучи прогонят сонное наваждение окончательно. Но, в действительности, собираюсь я за жалкие минут десять, и ложусь обратно в кровать. «Куда-то собралась?» Когда приходит это сообщение, я даже не сразу понимаю смысл текста. Перечитываю несколько раз, тупо пялясь в экран мобильного. Сдерживаю всхлип, пустой, без слёз, глаза сухие. Видимо, свою норму слёз я потратила на несколько дней вперёд. У меня нет сил возмущаться на его слежку, итак знаю, что Томоэ, как хорошо дрессированный пёсик, докладывает всё своему хозяину. Я не то, чтобы не хочу отвечать, но совсем не знаю что. Однако, когда начинаю печатать ответ, пальцы самостоятельно бегают по экрану так быстро, что, кажется, у меня не успевают сформироваться мысли. «Ты думаешь, это смешно? Сначала ты угрожаешь мне, затем говоришь, что нам лучше не общаться, пропадаешь на неделю, мучаешь меня во снах, твой чёртов друг тоже подливает масла в огонь, а сейчас считаешь, что я должна отчитываться перед тобой?» Боже, по-моему, у моих пальцев истерика. Я перечитываю несколько раз, пытаюсь представить лицо Санзу, когда он увидит это, и всё стираю. Я действительно не считаю себя обязанной отчитываться перед ним, но зачем-то отвечаю простое и лаконичное: «К родителям.» Ответ приходит мгновенно. У Санзу явно был открыт наш чат. «Ок.» Не могу сдержать смешка, удивительно громкого для всепоглощающей тишины комнаты. Да, выговориться хотя бы в неотправленном сообщении было хорошей эмоциональной разрядкой, ведь меня сразу начинает клонить в сон. Утром, пока мы завтракаем нашим новым составом соседей по квартире, поглощая сладкие блинчики, Томоэ изо всех сил старается выглядеть удивлённым, когда я сообщаю Мийе о своём отъезде. У меня нет никакого желания поддерживать его спектакль, или возмущаться на его лживую игру, поэтому я выбираю лучшую, по моему мнению, тактику — игнорирую его. Специально не замечаю его хитрых ухмылок, заговорщицкого блеска в жидком янтаре. Подавляю желание встряхнуть его за плечи и заорать прямо в ухо — «мы с тобой не в одной лживой лодке, перестань так себя вести!» Раннее утро выходного дня встречает меня непрогретым воздухом, свежестью, запахом зелени, и почти пустынными улицами. Смотрюсь в маленькое зеркальце, проверяю, насколько естественно легла тоналка на лице, которой я тщательно маскирую уже слабые, но всё же заметные синяки. Я вызываю такси, которое в такое время совсем дешёвое, доезжаю до железнодорожного вокзала. Но зайти в здание вокзала я не успеваю. Смотрю на чёрный седан, подозрительно знакомый, хоть и не выделяющийся ничем особенным. Стою перед его дверью, перегородившей мне проход к дорожке, стою обречённо и глупо, сжимая в ослабевших руках сумку, что тянет меня камнем к земле. — Долго ждать, пока ты сообразишь? — я вижу, как он раздражён, но я не тороплюсь. Готовлюсь морально к приступу боли и невыносимой ломоте в костях, которую испытаю совсем скоро. Так и происходит, конечно. Мы одновременно хватаемся за виски, как только я сажусь в кожаный салон. Оба тяжело дышим, пережидая этот приступ. Наблюдаю за блестящими, как первая роса, капельками слёз, выступившими у Санзу в уголках глаз, и понимаю, что ему намного хуже, чем мне. Моя боль тяжёлая, но выносимая, особенно, когда понимаешь, что она скоро закончится. — Зачем ты здесь? — я спрашиваю сразу же, как первая волна боли отступает, не даю никому из нас даже отдышаться. Санзу снова пытается заморозить меня холодом своих глаз, но заметно потускневших. — Ты к родителям собралась, — я киваю, ожидая продолжения, но он молчит. — Ты куда-то едешь и тебе по пути меня отвезти? — Санзу смеётся, у него мелодичный смех с едва заметной хрипотцой. Он запрокидывает голову, демонстрирует длинную шею и острый кадык. Я не понимаю причину его смеха, но наслаждаюсь звуком, хотя и не хочу себе в этом признаться. Его смех обрывается так же резко, как и начинался. — Скажи водителю точный адрес. Чувствую некоторую безысходность, а ещё раздражение, но направленное совсем не на Санзу или его водителя. А на саму себя. Я чувствую росток отвращения, который уже дал первый маленький зародыш, и я сама бережно его поливаю. Почему я не выйду из машины, не пошлю его? Я не испытываю страха перед Санзу, скорее опасаюсь, как дикого зверя, которому вроде и не нужно тебя кусать, но он всё равно может это сделать. Но почему я такая робкая, и послушная, что действительно оправдывая своё имя? Я называю адрес, и замираю на все четыре часа пути, не двигаясь, ведь Санзу переплетает наши пальцы.