***
Шуджи приезжает ровно в то время, когда заканчивается моя смена. Он вообще невероятно пунктуален, а это очень хорошее качество. Ясуо-сан занят в подсобке, поэтому я заглядываю туда, чтобы попрощаться прежде, чем выхожу из кафе. Снежинки плавно кружатся в воздухе, подсвеченные белыми фонарями — снегопад не заканчивался сегодня ни на минуту. Шуджи стоит, как всегда, облокотившись о машину, и тоже смотрит вверх, на затянутое тёмно-серыми облаками вечернее небо. — Привет, — мужчина сразу наклоняется ко мне и дарит поцелуй, контраст горячих губ и холодного кончика носа, что упирается в мою щёку, посылает мурашки по голове и шее. — Поехали сразу ко мне, ты выглядишь уставшей, — работы сегодня действительно было много, и мои ноги гудят от перенапряжения в мышцах, так что я киваю, представляя, как в скором времени в блаженстве растянусь на диване, утопая в длинных мужских руках. Я едва не задрёмываю, пока мы едем в машине. Шуджи водит аккуратно, плавно, включает тихую музыку, которая расслабляюще действует на меня. Ему приходится осторожно коснуться моего плеча, когда мы останавливаемся на парковке у дома. — Тяжёлый день? — как всегда, мягкая улыбка растягивает его рот, когда он смотрит на меня. Тянется ко мне, поддевая пальцами подбородок, увлекая в нежный поцелуй. Несмотря на усталость, я чувствую прилив возбуждения. Мы поднимаемся в квартиру Шуджи, чистую и светлую. Мужчина приглашает меня пройти на кухню, и я застываю, заметив вид на ночной неоновый Токио из панорамного окна. Любуюсь яркими огнями, пока Шуджи позади меня достаёт из холодильника и разогревает еду, а затем я слышу звук раскручивания штопора в бутылке вина. Уже хочу отказаться, но поворачиваюсь как раз в тот момент, когда вино льётся по стенкам бокала. Что же, пару глотков выпить, может, и не плохая идея. Шуджи выставляет тарелки с дымящейся едой на небольшой круглый столик, и, прежде чем я успеваю взяться за палочки, поднимает свой бокал в воздух, вынуждая меня тоже взять свой. — За нас, — мы отпиваем одновременно, и, наконец, принимаемся за еду. Я проглатываю первый кусок мяса, но, кажется, не совсем могу понять вкус. С каждым последующим кусочком еда кажется всё более пресной, как при сильной простуде, и я задумываюсь, может, Ясуо-сан правильно ругал меня за хождение без шапки. Горло неприятно саднит, и глотать еду становится всё труднее. Я часто откашливаюсь, запивая вином, и натыкаюсь на обеспокоенный взгляд Шуджи. — Мне нехорошо. Заболела, наверное, — я не успеваю договорить предложение, как палочки выпадают из внезапно ослабевших пальцев, а я сама заваливаюсь на стуле вбок, грозясь упасть и разбить себе голову об пол. Я чувствую крепкие руки, что подхватывают меня, а затем – ничего.***
Первое, что я чувствую, когда прихожу в себя — невероятную боль в затёкших руках. Плечи свело от неестественной позы, они заведены назад, а предплечья вывернулись. Обжигающая боль в запястьях вынуждает меня глухо застонать. Я пытаюсь пошевелить руками, но не могу — их словно что-то удерживает за моей спиной. Тяжёлое и холодное, металлическое. В глаза будто забился песок, как и в горло, и я с трудом приподнимаю веки. Взгляд абсолютно отказывается сфокусироваться, то и дело глаза закрываются, а сознание грозится провалиться в сон, но я вынуждаю себя оглядеться. В помещении холодно, как на улице, и темно. Слабый свет лампы где-то на стене позволяет разглядеть полукруглый потолок, выложенный тёмным камнем, стены тоже каменные, пол, как мне кажется, деревянный. Помещение напоминает какой-то погреб, но я не уверена. Я сразу вспоминаю подвал, в который меня засунул Санзу, но он совсем не похож на него. Я щурюсь, и, привыкнув к слабому свету, могу разглядеть металлические крюки, свисающие с потолка, похожие на крюки для подвешивания туши, и я задумываюсь, не оказалась ли я в доме какого-то мясника. Но тут же моя догадка рассыпается пылью, когда я замечаю маленький деревянный столик, вплотную прижатый к стене, на котором я вижу монтировку, как ту, которой пользуется мой отец при ремонте дома, небольшую пилу, клещи… Все инструменты грязные, в ржавчине, и меня мутит от мыслей, что я попала в дом маньяка. Подобное я видела только в фильмах ужасов, а сейчас сама оказалась в хорроре. Ещё раз оглянув помещение, борясь с подступающей желчью, я прихожу к выводу, что это, действительно, погреб. Когда я была ребёнком, отец показывал мне такой же у нашего соседа —тот хранил в нём сыры и вяленое мясо, домашние вина. Мысли и воспоминания помогают немного отвлечься от ужасной боли в плечах, которыми я стараюсь хоть немного повести, но связанные руки не позволяют этого. Связанные, а может, закованные? Нет уж, это слишком кинематографично, и я не уверена, что такое может произойти со мной. Но со мной уже столько всего произошло, чего я никогда бы и в самых страшных снах не увидела… Мучительный стон вновь вырывается изо рта, вместе с маленьким облачком пара. Здесь, действительно, очень холодно. Я опускаю голову, смотрю на свои колени, которыми впиваюсь в пол. Джинсы и худи выглядит так, словно меня волокли по земле. Возможно, так и было. Здесь, конечно же, нет ни единого окошка, или часов, так что я не могу оценить, день сейчас или ночь. И сколько я здесь пробыла, без сознания, я тоже не смогу узнать. Здесь тихо, очень тихо, как в могиле. Мне ничего не остаётся, как ждать, мучаясь в своих фантазиях о том, что же произойдёт, когда ко мне придёт тот, кто притащил меня сюда. Не могу даже мысленно прикинуть, сколько времени я провела, безвольно опустив голову и прикрыв тяжёлые веки, пока не услышала звук шагов. Казалось, кто-то спускается по скрипучей деревянной лестнице, и дверь, что находилась сбоку, как оказалось, за столиком, так что я не увидела её сперва, отворилась. Дыхание участилось и из моего рта вырывается предательский вскрик, когда первый, кого я смогла увидеть, шагнул ко мне, встав под слабый свет лампы. — Шуджи…— его имя произнеслось на выдохе, и я чувствую подёргивания своего подбородка, но запрещаю себе скатиться в истерику. Дышу так тяжело, что звуки моего дыхания эхом отражаются в маленьком помещении. Он приоткрывает рот, но не успевает ничего сказать, как за ним заходят два брата. Хайтани, эти чёртовы Хайтани. Им я не удивлена, от них чего-то подобного и стоило ожидать. Но Шуджи… В моей голове не укладывается, как мужчина, который так самозабвенно целовал меня, заботился, шептал нежные слова, мог сотворить со мной что-то такое. Я мигом забываю про физическую боль, сковывающую руки — её затмевает другая, намного сильнее. Душа раскалывается, и то, что не успел уничтожить Санзу, уничтожил Шуджи, растоптав и попрыгав на останках. Я задыхаюсь, судорожно хватая воздух ртом, пока смотрю в его жёлтые, но такие равнодушные, глаза. Хайтани встают за его спиной, Ран неизменно улыбается, засунув руки в карманы. Его брат, Риндо, хмурый и не смотрит на меня, изучая столик с принадлежностями для пыток. Боже, неужели они действительно будут меня пытать?.. — Шуджи, что происходит? — я не стараюсь говорить ровно, поэтому мой голос дрожит, а слова превращаются в кашу, — Зачем я здесь? Почему? Объясни мне! Голос срывается на визгливые крики, а затем на шипение, когда я слишком сильно дёргаюсь, ощутив новый прилив боли в плечах. Ран подходит ко мне, огибая Шуджи, присаживается на корточки, заглядывая мне в лицо. — Малышка Джун, я знал, что мы скоро увидимся, — я смотрю в его большие чёрные зрачки неотрывно, надеясь провалиться в них, как в яму, и исчезнуть в ней. Сбежать от этого кошмара. — Хайтани, — кто-то зовёт его и Ран встаёт, лениво потягиваясь, открывая обзор на уже знакомого мне мужчину. Тот, кто был в квартире Шуджи, кого он назвал своим коллегой. Мужчина поворачивает голову набок и стёкла его очков блестят в свете лампы, не давая мне заглянуть ему в глаза. — Кисаки, пора начинать? — я вновь дёргаюсь с шипением, когда голос Шуджи, что казался мне уютным, как родной дом, прорезает повисшую тишину. — Зачем вы это делаете, объясните мне! Кисаки долго смотрит на меня, и недовольно цокает, устало вздохнув. Я словно назойливая муха, которую он устал отгонять, и выглядит он так, будто делает мне одолжение, когда отвечает: — Затем, что ты поможешь мне убрать Майки, малышка Джун, — моё имя он чуть ли не выплёвывает, презрительно сморщившись. — Я никак не связана с Майки, — я выкрикиваю это так быстро и громко, словно эта информация может меня спасти. Я совсем ничего не понимаю. — Но ты связана с его любимым Бешеным Псом, — Хайтани наклоняется ко мне и треплет по макушке, не обращая внимания, как я судорожно дёргаю головой. — Я не понимаю… Кисаки снова раздражённо вздыхает, и машет в мою сторону рукой, как будто хочет отогнать меня, как насекомое. Ран заливается смехом, а я неотрывно смотрю на Шуджи. Его лицо похоже на восковую маску. — Не знаю, что ты сделала с Бешеным Псом, но ты молодец, — Ран, наконец, убирает руку с моей головы, и смотрит уже без тени улыбки, — Всё-таки связь соулмейтов — интересная вещь. Он на грани. Почти слетел с катушек. Просто его нужно немножечко подтолкнуть. — Зачем? — липкий страх проникает в меня, обнимает и душит, но я боюсь не за себя. — Затем, идиотка, — Кисаки крутит в руках маленькую пилу, пока смотрит на меня, — Что за Санзу сорвётся в бездну и Майки. А я окажусь рядом. Очень вовремя окажусь. Понятно? А теперь хватит болтать. Я быстро прокручиваю его слова в голове на повторе, силясь понять, что он имел ввиду. Санзу говорил, что Майки — его король. А кто Санзу для Майки? Исходя из того, что они дружили в детстве, и исходя из слов Кисаки, Санзу важен для Майки. Возможно, он единственный, кто у него остался. Мне вспоминаются пустые чёрные глаза-омуты, болезненная худоба и бледность лидера Бонтен. Возможно, Майки болен? Может, и не только физически. — Мы хотели дождаться, когда Санзу сам узнает о твоей пропаже, но… — Ран наигранно пожимает плечами, вновь улыбаясь мне. Я заворожённо смотрю, как Шуджи ставит штатив с камерой прямо посередине погреба, включает, настраивает. Моё сердце вновь сжимается от того, что я позволила себе довериться ему, а он разжевал меня, растоптал и выбросил. Риндо достаёт из кармана штанов что-то сверкнувшее и металлическое. Я понимаю, что это кастет, когда он надевает его на руку. — Придётся чуть подправить твоё личико, но без этого никак. Я срываюсь на крик ещё до того, как чувствую оглушающий, выбивающий весь дух, удар. Правда, всё же не по лицу. Первый удар приходится по рёбрам, чтобы нанести его, Риндо присаживается на корточки рядом со мной. Я захлёбываюсь слезами, абсолютно отпустив себя. Не сдерживаю истерику, заливаясь визгливым криком, который оглушает даже мои уши. Я дёргаюсь, абсолютно наплевав на невыносимое жжение в руках и плечах, бьюсь в конвульсии, словно у меня припадок. Второй удар приходится по скуле, и я моментально ощущаю, как расходится, лопнув, кожа, и затем липкая, тёплая кровь течёт вниз по щеке на шею. Третий удар Риндо наносит прямо в бровь, что тоже теперь рассечена. Я не могу полностью открыть глаз, ресницы слипаются от крови. Риндо отходит, бросив окровавленный кастет на столик, и задерживает взгляд на нём. Я слежу за ним, ожидая, что же он возьмёт из инструментов в следующий раз. Воздух выходит из лёгких с громким свистом. — Достаточно, — громкий голос Кисаки прерывает моё неотрывное наблюдение. Хайтани в ответ наклоняет голову до хруста в шее, и отходит к брату. Кисаки кивает Шуджи, и тот включает камеру. Я чётко решаю для себя, что, если они хотят, чтобы я умоляла на камеру — этого не произойдёт. Но они просто ждут, пока идёт съёмка, записывая этот немой фильм. Я смотрю прямо в объектив и судорожно дышу. Я бы завалилась сейчас на бок, если бы могла, но прикованные к стене руки не дают мне сдвинуться ни на миллиметр. — Ему этого хватит, я думаю, — произносит Шуджи после того, как выключает камеру. Я провожаю его взглядом, пока он забирает с собой штатив и выходит из погреба, оставив дверь открытой. Кисаки, Ран и Риндо смотрят на меня. Кисаки смотрит с презрением, Риндо — равнодушно, а в глазах Рана искрится неизменное веселье. Я боюсь того, что они втроём могут сделать со мной, но Кисаки негромко произносит: "Продолжим завтра", делает жест рукой и вся троица уходит, запирая дверь. Я остаюсь одна, и тишину нарушает только свистящие хрипы из моего горла. Я провожу, по ощущениям, несколько часов, прислушиваясь к каждому шороху, ожидая, что мужчины вернуться. И не сдерживаю вскрика, когда дверь открывается вновь, но мне моментально зажимают рот ладонью. — Тише, тише, замолчи…— я без труда различаю в шёпоте голос Шуджи, — Не будешь кричать? Я качаю головой, морщась от болезненных ощущений на лице. Шуджи медленно убирает свою ладонь и присаживается передо мной на корточки. Я нахожу жёлтые глаза, яркие даже в этой полутьме, и неотрывно смотрю в них. — Прости меня, Джун. Мне правда жаль, что мы не встретились раньше, — это всё, что он говорит прежде, чем выпрямиться во весь рост, а затем, перегнувшись через меня, с силой потянуть мои запястья. Я вновь срываюсь на крик от новой порции боли, зажмуривая глаза. Отдышавшись, я поднимаю веки, не сдерживая стонов, но я уже снова одна в помещении. Мог ли Шуджи быть плодом моего воображения? Возможно, я сошла с ума, не выдержав такого количества физической и душевной боли? Но когда я, вновь застонав, тяну руки на себя, то слышу громкий удар, а затем ощущение тяжести на затёкших, стёртых в мясо запястьях, пропадает. Я очень медленно веду плечами, пока не понимаю, что могу согнуть руки перед собой. Оборачиваюсь — кандалы лежат на земле, грязные и испачканные моей кровью.