Видимо, не стоишь

Зал суда был небольшим: редко он был нужен в Облачных Глубинах, где всё шло своим чередом. Посередине на возвышении сидел Лань Цижень, перед ним стоял стол, уставленный священными трактатами, чтобы преступник видел, что нарушил. Совет обычно не собирали: Учитель был действительно знатоком своего дела, и растил, поколение за поколением прекрасных, благочестивых юных заклинателей. Но и сейчас зал пустовал, хотя ситуация и была вопиющей. Причину Лань Цижэнь не объяснил, а братья смиренно повиновались, не смея возражать. Для Лань Чжаня, как и для Вэй Ина это было и к лучшему, чтобы пока не было громкой огласки. — Ванцзи, ты нарушил слишком много правил за раз. А ты ведь был моей самой большой гордостью. Скажи честно, что такого сделал Вэй Ин? От такого Лань Сичэнь чуть не поперхнулся и ошарашенно посмотрел на дядю. Он не ослышался? Лань Чжань медленно поднял глаза, в которых читалось не меньшее удивление. Он не сказал ни слова с тех пор, как сознался во всём, с тех пор как брат выдал ему простые одежды. Он не возражал — действительно сам виноват. Его духовные силы ещё не запечатали, но он мысленно уже попрощался с ними, как уже попрощался с мечом, и заклинательскими одеждами. Сейчас он мало чем отличался от обычного слуги — он стоял на коленях, волосы были собраны, белоснежные, будто излучающие свечение одежды, сменились на обычные, какие носят торговцы в Цайи. Он знал, что возможно сегодня, если ему повезёт остаться живым, он уйдёт из клана навсегда, потому что не мог он совершить такой благости, которая искупила бы его падение. Даже сама смерть казалась недостаточным искуплением. И всё же ему не послышалось. Дядя действительно спросил, что сделал Вэй Ин. И что-то нужно было ответить, хотя любой ответ казался идиотским. — Не имеет значения, Учитель, никакой его поступок не оправдывает моего. — Снова опустив голову, проговорил он. Это было правдой, и как бы Вэй Ин его ни злил, он никогда ему по-настоящему не вредил. Уязвлял самолюбие, возмущал вопиющим хаосом, что образовывался вокруг него, где бы он ни появился, но не вредил. Ни ему, ни кому-либо другому. А Лань Чжань навредил. Лань Цижэнь стукнул ладонью о стол, вскочил и начал ходить из стороны в сторону. Братья переглянулись: Учитель прежде никогда не проявлял несдержанности. — Именно поэтому! Поэтому!.. Я просто не верю, что ты мог так поступить. — Он подавил свой яростный порыв, вернулся на место и продолжил. — Ванцзи, любое наше действие зарождается в мыслях, любое. Я знаю тебя, твои мысли всегда были чисты, не может быть такого, чтобы ты их не пресёк. А это значит, Вэй Ин как-то тебя спровоцировал, так? — Дядя, послушайте себя, — тихо и пораженно проговорил Лань Сичэнь. Он похолодел. Ему казалось, что это — идиотский сон, который не мог бы быть реальностью. Как бы Лань Чжань не был чист, он совершил ошибку, которая не прощается. Искать виноватых есть ли смысл? — В конце концов не Вэй Ин же с него штаны снял. — Откуда ты знаешь? — яростно заговорил дядя. — Может, он и снял, а теперь прячется в своей комнате, потому что стыдно. Я не хотел бы осуждать невиновного. — С каждым словом оба брата всё больше приходили в смятение. — Но ведь даже если и снял бы, Ванцзи мог одеться и уйти. — Лань Цижень сдался: племянник был прав. А теперь он должен был до полусмерти забить и вышвырнуть из клана другого племянника. Ещё и правила нарушил: так шуметь и злиться, ну не позор ли учителю? — Всё равно Вэй Ин сам виноват. Такие люди всегда рано или поздно наживают себе неприятности. Лань Сичэнь удивленно округлил глаза, он действительно не понимал, как дядя может говорить такое: — Вы хотите сказать, что он заслужил это? Учитель лишь раздраженно дернул плечом, и повернулся к подсудимому. — Лань Чжань, ты признаёшь свою вину? — Ванцзи ответил тихо, не поднимая взгляда. — Да. — Ты понимаешь, что совершил серьёзное преступление и нарушил 13 правил ордена Гусу Лань? — Да. — Ты осознаёшь, что можешь заплатить жизнью за этот проступок? — Да. Осознаю. — Ты готов принять наказание, каким бы оно ни было? — Да, готов. — Почти прошептал Ванцзи. — Какое бы наказание ты сам бы выбрал себе? — Лань Сичэнь покосился на дядю — он снова говорил не по предписанию. Ванцзи тоже удивился, но поднять головы не посмел. — Любое наказание кажется недостаточно суровым. Лань Цижэнь вздохнул: — Дисциплинарный кнут, тринадцать ударов, а потом отправляйся в горы за Гусу. Проведёшь три года в уединении и медитации и вернёшься. И ни к чему разглашать это. Сичэнь, приготовь всё в храме, пожалуйста. Приговор приведём в исполнение завтра, а сегодня ты должен будешь всю ночь стоять на коленях у Стены Послушания. Цзэу-Цзюнь послушно откланялся и ушёл, а Учитель бросил на племянника задумчивый взгляд и заговорил: — Ванцзи, посмотри на меня. — Тот послушался. — Ты правда сделал это? — Да, дядя. — Его лицо скривилось в муке. — Почему? — Мне нет оправданий. — Снова повторил он. Да, хотелось рассказать, как он разозлился, как помутился его разум, и как бесстыдно вел себя Вэй Усянь. Но он действительно просто сделал это. Сделал и никогда этого не исправит. Даже если он спасёт сотни жизней, навсегда останется одна, которая будет вспоминать его со страхом и отвращением, и он не сможет это изменить. — Но ты же понимаешь, что он сам виноват? — Нет, дядя, для меня это не ясно. — Ужаснулся, но сдержанно ответил Ванцзи. И в чем же Вэй Ин был виноват? В том, что не вовремя сообразил, когда шутка стала серьёзной, а когда уже понял, не смог отбиться? — Правило 351. — Защищать правила ордена, — на автомате проговорил он. — Но я не очень понимаю… — Верно, защищать правила ордена. Защищать, от таких нарушителей, как Вэй Усянь, которые плевали на какие-либо нормы приличия и морали. Я знаю, что ты думал, что поступаешь правильно. — …Но не принуждать же, — прошептал он. Дядя на это лишь отмахнулся. — Ты проведёшь три года в уединенной медитации, получишь тринадцать ударов дисциплинарным кнутом, которые будут заживать, по меньшей мере, год. А Вэй Усянь уже через пару дней начнёт снова бегать в Цайи за вином. Ванцзи ужасался бесчеловечным речам его дяди: неужели, он настолько ненавидит Вэй Усяня? Неужели, искренне думает, что он заслужил такое? От последней мысли он захотел рассмеяться, ведь и сам он думал тогда так же. В голове снова всплыла картина прошедших событий: вот Вэй Ин с широко разведёнными ногами в ужасе смотрит на него, до конца не веря, что это с ним происходит, а вот он уже после, залитый потом и слезами, с разбросанными по полу прядями волос, до конца уже не понимающий, не осознающий происходящее. «Разнузданному человеку разнузданное положение?» — думал Второй Нефрит — «Какой же бред». Неужели он всерьёз считал, что поступает правильно? Что имеет на это право. Замутило. Замутило от всего: от себя, от дяди, от всего этого суда. И почему брат не взял всё в свои руки? Почему не приказал казнить на месте? Такие преступления должны караться смертью, разве нет? Почему не вмешался глава ордена Цзян? Уж он-то точно не задумываясь отправил бы на позорную смерть, и был бы прав. За дверью послышались быстро удаляющиеся шаги.

***

«Ты же понимаешь, что он сам виноват?». «Ты хотел, как лучше». «Такие люди рано или поздно наживают себе неприятности». Фразы отвратительно пульсировали в голове, снова и снова слышались в ушах. Вэй Ин стремительно удалялся от зала суда, его тошнило, хотя блевать было нечем — он просто не ел. Виноват? Заслужил? Снова померещились руки, которые вновь крепко сжимали его бёдра, таз, отпечатались на талии. Вэй Ин до конца не мог понять — его ли так трясёт, или весь мир начал пульсировать, накреняться. Он сорвался на бег, не разбирая дороги. Кажется, с ним поздоровалось пара адептов, прежде чем тропинка стёрлась, дома остались позади, он бежал в лес, бежал от этих слов и ощущений, бежал, даже не понимая, где он. Лишь холодный влажный воздух свидетельствовал, что он ещё не пересёк границы Облачных Глубин. Он упал. Споткнулся обо что-то — корень, или быть может вовсе о собственную ногу. Упал на четвереньки, задыхаясь. Вниз, задерживаясь на кончике носа, закапали слезы. Сколько он их уже пролил? Так ведь и до обезвоживания не далеко. «Ты проведёшь три года в уединённой медитации, получишь тринадцать ударов дисциплинарным кнутом, которые будут заживать, по меньшей мере, год. А Вэй Усянь уже через пару дней начнёт снова бегать в Цайи за вином». Он закричал, надрывно, отчаянно. Воздух заканчивался, потом снова наполнял лёгкие, и вопль снова разрезал тишину, так ценимую в Гусу. Как и честь. Как и достоинство. Как и уважение. И сдержанность. И чистота помыслов. И неприкосновенность всего живого. Крик медленно переходил в жуткий, безумный смех, вперемешку с рыданиями. Прошло какое-то время прежде, чем он смог успокоиться. Он медленно поднялся на ноги, грудь тяжело вздымалась, слёзы высохли, противно ощущаясь на коже. Спина выпрямилась, голова гордо поднялась. На губах играла усмешка. Не такая радостная и открытая, как раньше, что-то в ней незримо поменялось. Всё. Теперь всё.