***
— Откуда у тебя такие способности? — спросил мужчина невыносимо добрым голосом, усаживаясь на тонкий матрас Тома со скрипом изношенных пружин. Его бледно-голубые глаза блестели от мутного света, исходящего от грязного окна. Стоял облачный лондонский день в разгар лета, влажное пекло удушало, но мужчине как будто бы не было жарко в его костюме-тройке. — Это весьма необычный талант, но не неслыханный для людей нашего рода. — Я всегда знал, как это делать, — мальчик ответил и сел за стул возле деревянной парты, его пальцы покоились у него на коленях. Он был спокоен и собран, несмотря на то, что ему пришло приглашение в эксклюзивную школу-пансион, спрятанную глубоко в шотландских долинах. — Никто меня этому не учил. Я тут единственный волшебник. Сэр. — А, понятно, — сказал мужчина, задумчиво поглаживая бороду. — Значит, это врождённый дар. Иногда наследственный, но всегда невероятно редкий. — Сэр, — спросил мальчик, впервые поднимая взгляд со своих рук, — может, Вам тогда известна моя семья? Может, у них тоже он был? Мой… Мой отец был волшебником, как я? — Прости, Том, — сказал мужчина. — Боюсь, я не знаю. Наше зачарованное перо при рождении записывает имена будущих учеников, если в них есть магия, или если их родители учились в Хогвартсе. В других случаях, как, например, у маглорождённых детей, оно записывает имя и адрес с их первым всплеском случайной магии. Родители и опекуны не упоминаются, только адреса — так что в твоём случае мы вписали миссис Коул в качестве твоего доверенного лица. Глаза мальчика потемнели, на мгновение он показался угрюмым, а затем его брови сошлись в задумчивости. — Гермиона написала, что магию, которую я умею творить, не преподают в Хогвартсе. Но Вы знаете о ней, Вы наверняка её изучали, да? Или читали об этом книги? — он наклонился, и его бледное лицо осветилось нетерпением. — Если я был рождён с этим, я не могу от этого избавиться, получается, я навсегда повязан с ней? Что, если я не знаю, как контролировать это? Я могу случайно кому-то навредить, если разозлюсь, — если это магия, она же может быть и случайной, когда я зол или расстроен. Профессор кивнул: — Есть небольшая вероятность, и она ещё немного вырастет, когда ты получишь свою волшебную палочку и станешь учиться отработке контролируемой магии. Всплески случайной магии обычно сходят на нет к двенадцати или тринадцати годам и не проявляются у взрослых, за исключением особенно сильного стресса или смертельной опасности. — Но шанс всё ещё остаётся, разве не так? — спросил Том. — Я… Я не уверен, что хочу рисковать и ненароком причинить кому-то боль. Что, если я наврежу Гермионе? — его глаза расширились, его губы дрожали, и он держал свои руки в жесте скромной мольбы. — Остальные дети думают, что со мной что-то не так, потому что я чувствую, когда они расстроены. Но я не смогу вынести, если Гермиона покинет меня, потому что будет бояться меня из-за того, с чем я ничего не могу поделать. Пожалуйста, сэр, не могли бы Вы побольше обучить меня этому? Профессор Дамблдор изучил бледное лицо мальчика и обнаружил, что его жажда знаний была сильнее, чем эмоциональная привязанность к Гермионе. — Ты всё ещё молод, Том, — сказал профессор, отворачиваясь от его голодного взгляда. — Дай себе несколько лет, прежде чем начать присматриваться к вещам за пределами школьной программы Хогвартса. А до тех пор ты можешь попробовать поработать над своим самоконтролем с помощью медитативных практик. Упорядоченный разум, как я его называю, помог мне во многих жизненных аспектах.***
Проблема была не в том, что она сдала его взрослому, это уже случалось с ним не раз, когда приютские хулиганы думали, что могут сбить с Тома спесь. И не в том, что какие-то детали его особых способностей стали известны постороннему. Он и сам иногда так делал, когда в экосистеме приюта Вула появлялось свежее мясо, и Тому приходилось «объяснять», почему он и всё, что ему принадлежит, — не общее, а его неприкосновенная собственность. Нет, боль предательства исходила от того, что вещи, которые он писал для неё в своих письмах, сошли со страниц в реальную жизнь. Он доверял ей. Это были его слова, выведенные его рукой для её глаз, а она ушла и… И… Святые угодники, неужели он и вправду так сильно расстраивался из-за этого, тогда он был даже более жалок, чем он думал. Раз уж на то пошло, это был урок, что бывает, когда стандарты, которые человек применял к себе, были предъявлены к другим людям. И если этим человеком был Том Риддл, то всe остальные по умолчанию не могли им соответствовать. Том не был ни добрым, ни понимающим, следовательно, он пришёл к выводу, что Гермиона Грейнджер должна быть наказана. Именно поэтому в первую неделю занятий Том игнорировал её. Приехав заблаговременно, он нашёл в «Хогвартс-экспрессе» пустое купе, закрылся изнутри, опустил жалюзи и сидел в одиночестве. Когда он посмотрел в окно и заметил её, тащившую свой чемодан через кирпичный проход шестой колонны, он пригнулся за одним из подержанных учебников, а она провела поездку в другом вагоне. Было легко избегать её на уроках. Предметы, на которых позволялось наибольшее смешение факультетов, были полёты на мётлах и зельеварение (удивительно, как мало котлов взлетало на воздух, учитывая, что Слагхорн проводил бóльшую часть практических занятий за сплетнями), но у Слизерина этот урок был в паре с Гриффиндором. Вообще, единственными уроками Слизерина с Рейвенкло были защита от Тёмных искусств и трансфигурация, и оба проходили под чутким руководством преподавателей, у которых не забалуешь, — они не терпели передачу записочек между партами и уж тем более не перепалку, которую, он понимал, Гермиона хочет ему устроить. Гермиона попала в Рейвенкло. Это распределение ничуть не удивило Тома. Если вам хотелось найти определение «книжного червя», но не вышло — это потому что она уже стащила словарь для своего лёгкого чтения перед сном. Таким образом, она спала во второй по высоте башне замка. Башня Рейвенкло была на пять этажей выше Подземелий, где простирались спальни Слизерина. У них были ничтожные шансы столкнуться вне уроков или даже встретиться в каком-то общем месте. Такими местами были библиотека и Большой зал, но Том всегда проверял, что он занимался в одиночку, а за едой они сидели за разными столами. Ему было приятно видеть, что никто из её однокурсников не решался сесть рядом с ней за ужином. Не то чтобы слизеринцам нравилось сидеть с Томом Что-Это-Вообще-За-Фамилия-Такая-Риддлом, но, по крайней мере, они не устраивали представлений, избегая его. Их слишком заботило, что все остальные должны видеть сплочённость их факультета, и они не могли себе позволить не обращать внимание на его таланты. Например, если больше некому было передать ему соль, Том использовал немного невербальной магии, чтобы придвинуть к себе солонку. С тех пор никто больше не пытался подшутить над ним за ужином, перевернув ему на колени чашу с подливой. (Но они всё равно пытались его сглазить в гостиной Слизерина, вдали от посторонних глаз.) Грейнджер старалась пересечься с ним взглядом за завтраком поверх кувшинов молока и супниц с овсянкой, но впоследствии он стал выбирать такие места, чтобы она могла видеть только его спину. Первая неделя сентября прошла в холодных взглядах, и повёрнутых спинах, и тишине. Посреди второй недели ему за завтраком пришло письмо, переданное обычной сипухой. Сова уронила его Тому на колени и махнула крылом, улетая, не задерживаясь даже ради кусочка бекона. Том поднял его. Письмо было написано на обычном ученическом свитке пергамента, запечатанном кусочком бечёвки и сгустком красного сургуча без печати. «Кто станет писать мне? — подумал Том. — Похоже, отправитель пожелал остаться анонимным». Том заметил, что многие старшекурсники Слизерина, а также других факультетов носили кольца с некими геральдическими печатями на своих пальцах. Когда его соседи по спальне вечером после праздничного пира писали родителям о результатах распределения, в их пеналах лежали печати, похожие на те кольца, а также палочки разноцветного сургуча. Он видел всю палитру цветов в канцелярском магазине Косого переулка. Большинство использовало непримечательный красный сургуч, самый дешёвый вариант, всего лишь несколько кнатов за палочку, но те, кто хотел большей безопасности, покупали зачарованный сургуч блестящего золотого или серебряного цвета, который прожигал руки воров или уничтожал письмо, которое они схватили. (Конечно, среднестатистический волшебник полагался на хорошо обученную сову, чтобы предотвратить кражу писем. Но анонимность теряла своё преимущество, когда все знали, что в вашей семье живёт чёрный барраярский филин со светящимися янтарными глазами и размахом крыльев в семь футов.) Он соскрёб сургуч и распечатал письмо, разворачивая послание, которое оно хранило. Ему открылся его собственный почерк, чисто и точно выводящий хвостик f мягкой, закручивающейся петелькой и завершающий каждую строчную t уверенными росчерками. Это была каллиграфия его перьевой ручки, которую он оттачивал годами — а не те почеркушки, получавшиеся у него в Хогвартсе капающим пером, которое надо обмакивать в чернила через каждое предложение, что, к несчастью Тома, было достаточно грязно и уступало магловскому способу. По крайней мере, до тех пор, пока в его руках не окажется одно из тех самозаряжающихся, неподтекающих перьев. Он просмотрел страницу. Его собственный почерк, он убедился, — затем он заметил свои собственные слова — он вспомнил, откуда они. Это была страница письма, которое он отправил Гермионе несколько месяцев тому назад. Это был конец апреля или май, и они обсуждали неудавшиеся имперские амбиции горстки европейских военачальников. Несколько предложений были переписаны красными чернилами, но по-прежнему его почерком. Получается, это было блестящее использование заклинания дублирования или диктовки с элементами изменения цвета. Ловкая работа, идеальное исполнение, и это выходило за пределы программы первого года, вынужден был признать Том. «Однако я отлично разбираюсь в характерах. Видишь ли, Гермиона, я всегда могу увидеть, что мне лгут, или, по крайней мере, что их отношения ко мне бесчестны… я убедился, что мне стоило завязать с тобой знакомство, о чём я нисколько не жалею…» А ниже уже было приписано её рукой: «Час дня, Восточный двор. Рядом со статуей Гиппарха-Звездочёта». — А это что у тебя там, Риддл? — спросила одна из его однокурсниц. Антонелла Эверард, бесталанная выскочка, чьим единственным посягательством на какую-то значимость была история, что её пра-пра-что-то-там повесил свой портрет в кабинете директора. — У-у, тебе что, кто-то написал? — Ничего особенного, — холодно сказал Том. — Просто ответ из магазина Берингера в Косом переулке о том, когда будут новые поставки. — Ты можешь себе позволить одеваться у Берингера? — Эверард фыркнула, пренебрежительно посмотрев на его мантию. Его мантии были поношенными, но Том выбрал самые лучшие из кучи в магазине форм, где все покупали одежду к школе. Он заштопал подкладку и расходящиеся швы в своей комнате в приюте. Когда он получил доступ к библиотеке Хогвартса, он применил целый ворох убирающих маленькие пятна, освежающих и штопающих заклинаний. Его мантии выглядели прилично — уж он-то об этом позаботился, — и все следы носки были видны, только если подойти очень близко, чтобы заметить, что прошлые стирки немного размыли чёрный цвет до тёмно-серого. Он бы не увидел никакой разницы, если повесить его мантии рядом с комплектом новых. Она просто злорадствовала. — Я и не собирался, — ответил Том, кривя губу, чтобы придать своему лицу выражение чистой насмешки. — Я узнал имя их поставщика, так что теперь, если мне что-то нужно, я могу заказать это у него напрямую и не платить комиссию спекулянтам. Нет смысла тратить деньги на лень. Он засунул бумажку в карман брюк и оттолкнулся от скамьи. У него был урок истории магии через десять минут, а предмет был достаточно скучным, чтобы никто не заметил, что его мысли были совсем о другом.***
Том обнаружил Восточный двор пустынным. Разумеется. В это время большинство было в Большом зале, наслаждаясь сытным обедом из пирогов из пушистого теста, круассанов с ветчиной и сыром с чатни и всем сливочным маслом, которое только можно пожелать. (Там не было ни одного блюда с маргарином — тот редкий случай, когда Том был благодарен старинной природе волшебной культуры.) На такой обед и Тому хотелось попасть, потому что он теперь с нетерпением ждал обычных трапез Хогвартса, полных сочного жаркого, бесконечных корзиночек белого хлеба и приправ, которые он раньше и не видывал. (Кто знал, что из бекона можно сделать джем? У волшебников, видимо, не было предела возможностей.) Его немного расстраивало, что он пропускает обед из-за назойливой ведьмы, которая записала его на приём, о котором он не просил. Статуя Гиппарха представляла из себя учёного вида мужчину, сидящего на мраморной плите, свесив ноги с края. Его голову покрывали туго завивающиеся волосы, сочетающиеся с кудрявой бородой, а его шея была откинута под неудобным углом, и его вырезанные глаза смотрели в небо. На маленькой бронзовой табличке под его ногами в сандалиях упоминалось, что эта статуя зачарована, чтобы двигаться после заката, и тогда он будет следовать головой за восходом и закатом Луны. Гермиона облокотилась на ноги Гиппарха, её школьный портфель был прижат к груди. Она нежилась в солнечных лучах, и её вьющиеся каштановые волосы падали на её закрытые глаза. Скорее всего, это был один из лишь нескольких последних солнечных дней, прежде чем наступит дождливая осень и возвестит об их первой приближающейся шотландской зиме. Том вежливо кашлянул и заговорил первым: — Обед заканчивается через полчаса. Она игнорировала его почти минуту: — Знаешь, почему я выбрала это место для встречи? — спросила она, ударяясь костяшкой о мраморную плиту. — Именно эту статую? — Не совсем, — сказал Том, присаживаясь рядом с ней. — Объясни. — Гиппарх был математиком, который изобрёл астролябию. И, как оказалось, ещё и волшебником, но я никогда не видела упоминаний об этом ни в одной книге. На шестнадцатой странице учебника по геометрии, который я тебе дала — который Дамблдор тебе дал, была гравюра с ним. «Геометрия, средний уровень». Ты прочитал его? — Да, — признал Том, сжимая губы в тонкую линию. — Ты не потрудился написать мне ответ, когда я прислала тебе то письмо и передала книги. Я переживала, как ты воспримешь новости, что мы оба волшебники, — Гермиона села прямее, прижимая портфель ещё крепче с белыми костяшками пальцев. Её глаза открылись, но она не смотрела на него, лишь в небо с тем же отсутствующим выражением, что и статуя. — Как поживаешь, Том? — Тебе не следовало рассказывать Дамблдору, — сказал Том жёстким и колючим голосом. — Я лишь хотела узнать, что ты тоже волшебник, — резко ответила Гермиона. — Я думала, что было бы нечестно, если кто-то сказал бы мне, что я ведьма, а тебе — нет. — Он бы всё равно ко мне пришёл, я уже был в списке, — выплюнул Том, его глаза сузились от злости. — Тебе не следовало ему говорить что-либо про письма. Гермиона посмотрела на него, её щёки залились краской, а в её глазах блестели слёзы: — Я ничего не рассказывала ему о том, что было в твоих письмах! Вот что, ты думаешь, случилось? Поэтому ты перестал мне писать, перестал разговаривать со мной, признавать вообще моё существование? — Тогда объясни мне, почему первое, что сказал мне Дамблдор, было предупреждением об этом? «Обучение в Хогвартсе не только состоит из магических дисциплин, но и самодисциплины и этического использования магии», — процитировал Том, унижение из его воспоминаний было всё ещё болезненным и горьким. Его первая встреча с волшебником, предвкушения, подкреплённые письмом Гермионы, полученным несколькими днями ранее, и он тут же его осаживает в своей спокойной, отеческой манере, будто бы он был ребёнком. Том был самодостаточным с шести лет (к тому времени он уже умел мыться, одеваться, есть самостоятельно, чтобы приютские нянечки оставили его в покое и заботились об остальных сопляках), и он точно не рассматривал Дамблдора как отцовскую фигуру. В тот момент он испугался — незнакомое ощущение в давно завоёванном царстве приюта Вула, — что его приглашение будет отозвано, и его надежды на лучшую жизнь, которую он знал, что заслуживает, навсегда будут разбиты. — Он знал, Гермиона! Объясни это! — потребовал Том, сжимая кулаки, его слова были громкими и резонировали магией. — Во-первых, — ответила Гермиона тихим, опасным тоном, — я вообще не упоминала наши письма. Он не знает о них. Я бы ни за что не рассказала ни о чём, что было в них, ведь я тебе тоже писала, а доверие идёт в обе стороны. Уверена, что если бы ты хотел, ты бы тоже нашёл что-то в моих письмах, что выставило бы меня в плохом свете. А во-вторых, единственная причина, почему он вообще хоть что-то знал, потому что я упомянула кое-что — один случай, — что случилось в нашу вторую встречу, прежде чем ты начал писать мне письма. Ты не помнишь этого? Ты что-то сделал со мной — ты положил слова в мою голову, и она у меня болела весь оставшийся день. Я забыла об этом, отмахнулась, будто ничего особенного не случилось, потому что это было несколько лет назад, потому что тогда я бы рассмеялась от предположения, что это волшебство. Но это была магия, не так ли, Том? Ты использовал магию, и, возможно, ты даже знал, что это магия, потому что ты знал, что ты делаешь, — она остановилась, прижимая ладони к вискам, а её дикие волосы завивались вокруг её лица, где они выбивались из серебряной заколки. — Ты и сейчас это делаешь, ведь так? Том глубоко вздохнул и обуздал свой гнев. Странная, нависшая тяжесть свалилась с его плеч, словно атмосферное давление между ними внезапно исчезло и оставило вакуум. — Я сделал это, потому что хотел узнать правду. И я не буду за это извиняться. Гермиона фыркнула, прижимая ладонь к глазам: — Ты же не остановишься? — Ну, это сработало, — бунтарски ответил Том. — Дамблдор сказал, что я таким родился. Ещё до того, как у меня появилась палочка, до того, как я узнал, что волшебник, это было магией для меня. Это и есть магия, как и то, что ты ведьма. Никто из нас не выбирал этого. И я уже знаю, что ты не откажешься от того, чтобы быть ведьмой, если бы кто-то попросил тебя, даже если мы понимаем, что выданная одиннадцатилетке волшебная палочка не сильно отличается от заряженного пистолета. Вчера мы выучили Отталкивающий сглаз на защите от Тёмных искусств, и его будет до смешного просто использовать на ком-то на движущейся лестнице. Гермиона покачала головой: — Я знаю это, Том. Это пугает меня, но я знаю, что это правда, магия может быть опасной. Одна из первых вещей, которые я нашла о волшебном мире, — что в магической больнице есть отделение для лечения ущерба от заклинаний. Поэтому мы в школе, чтобы научиться быть осторожными. Зная это, я лишь мечтаю, чтобы ты был более… более ответственным. Том придвинулся поближе. Локон его тёмных волос упал ему на лоб, закрывая брови: — Я обещаю, что не буду использовать это на тебе, — сказал он достаточно близко, чтобы она могла почувствовать тепло его дыхания на своей покрасневшей щеке, издевательская близость. — Пока ты сама не дашь мне согласия. — Ты должен пообещать, что ты не будешь ни на ком это использовать без разрешения, — сказал Гермиона, откидываясь назад. — Или, ещё лучше, вообще ни на ком не использовать. — Однажды мне это может понадобиться, — резко ответил Том. — Например, если кто-то попытается мне навредить, и не будет другого выхода — ты забываешь, что не все проводят своё лето, безопасно укрывшись в красивом домике, как у тебя. А летом, как ты знаешь, нам нельзя пользоваться палочками под риском отчисления. Но я буду осторожен, я обещаю. Я больше не буду делать из этого представления, — он придвинулся ближе, заметив, что она ссутулила плечи и опустила глаза. — Ты боишься меня, Гермиона. Я вижу это. Я пугаю тебя? — Не думаю, что это что-то изменит, если я буду бояться, — сказала Гермиона. Она задрожала и покрепче затянула мантию вокруг тела, но они оба знали, что это не было холодом. — Думаю, профессор Дамблдор прав. Есть смысл поучиться магической этике. Может, тебя не заботят девчачьи чувства и личные границы, но других людей — да, и это может плохо для тебя закончиться, если ты оступишься. Она замялась на пару мгновений, явно что-то взвешивая в своей голове, зная, что если скрыть какую-то важную информацию, Том вполне в состоянии найти её самостоятельно. У него был такой же пытливый академический ум, как и у неё. — Пока ты избегал меня, я изучала разные отрасли магии в библиотеке, основываясь на том, что запомнила из сказанного профессором Дамблдором. И на том, что ты сделал со мной, — начала Гермиона дрожащим голосом, сжимаясь возле ног статуи. — Я пыталась найти хоть что-то о магии принуждения и… и телепатии, пожалуй, я назову это так. Это магловское слово, но волшебники обычно не жалуются, когда они на латыни или греческом. Оказывается, есть отрасль магии, скорее, заклинание, которое повторяет эффект телепатического контроля разума. И оно крайне незаконно, — Гермиона стрельнула в него взглядом. — Вот почему профессор предупредил тебя: он не хотел, чтобы тебя арестовали ещё до твоего первого экзамена. Я почитала и волшебные законы: у тебя не просто сломают палочку, тебя посадят в тюрьму. Волшебную тюрьму, которая, судя по записям, которые я смогла найти, кажется гораздо, гораздо хуже, чем ссылка в Австралию. Контроль разума. Том сглотнул от этой мысли. Это был настолько изящный способ достигать своего, то, что он мечтал уметь в свои одинокие дни в раннем детстве, когда он был слишком слаб, чтобы ударить в ответ, слишком неподготовлен, чтобы причинить им боль мыслью. Но как бы сильно он ни хотел, его способности распространялись только на незначительные принуждения и надёжно работали только на зверях, маленьких детях и миссис Коул, когда она была пьяна в стельку — редкое явление, которое случалось только в Ночь костров и в Сочельник. Скажи правду. Уходи. Оставь меня в покое. Это всегда были простые команды, без малейших нюансов в них. И всё же это было не так деспотично, как причинять людям боль, что делало некоторых из них агрессивными вместо того, чтобы убежать, как им полагалось. И было бы гораздо заметнее, если бы множество людей в приюте Вула начали бы докладывать о непонятных болях и недомоганиях. Слишком много жалоб привлекло бы внимание санитарных инспекторов, а последнее, чего хотел Том, чтобы пошла молва о его историях, а Тома самого бы отправили к психологу. Том думал, что его способности к принуждению чем-то схожи с концепцией магловского гипноза, но он только читал о нём как о методе лечения в сумасшедших домах и сценических шоу спиритических медиумов. Недостаток научного обоснования заставлял его верить, что это не более чем отрепетированное шарлатанство. Но это была настоящая магия. Гораздо более сильная, чем его врождённая магия, раз волшебное правительство решило, что она достаточно серьёзная, чтобы запретить её. — В каких книгах ты это узнала? — спросил Том, быстро осматривая двор, чтобы убедиться, что их никто не слышит. — Я доверяю твоей памяти, но я хотел бы увидеть это своими глазами. — В библиотеке есть коллекция энциклопедий о волшебных законах Великобритании, — сказала Гермиона. — Забавно, что Волшебная Британия до сих пор признаёт Ирландию частью своих владений, так что, видимо, они не обращают внимания на магловскую мировую политику. В любом случае, там особо нечего добавить: в ней говорится больше о протоколе вынесения приговора и исторических прецедентах, а не самой магии, — она вздохнула и убрала волосы с глаз. — Там были ссылки на другие источники, но я их не читала и не буду. И тебе не советую. Не ищи их. Том приподнял бровь. «Не делай этого» его мало сдерживало, когда он решал, что что-то заслуживало этим владеть. — Почему? — Они в Запретной секции. Дополнительное чтение разрешено на седьмом курсе, но только если ты собираешься сдавать Ж.А.Б.А. по защите от Тёмных искусств, и у тебя есть записка от преподавателя, — Гермиона изучала его отрешённое выражение лица, — Том… — Я не собираюсь ждать шесть лет, чтобы почитать книгу, — сказал Том. — Я не идиот. Но шесть лет? Просто смешно, — он блеснул улыбкой острых зубов. — Я понимаю, что другим ученикам нужно больше времени на усвоение материала. Но, между нами говоря, я думаю, что смогу пройти всю программу первого года к Рождеству. — Том… — Гермиона, ты можешь спокойно ждать до 1944-го, чтобы прочитать всё, что ты хочешь, — сказал Том своим лучшим сахарным голосом для дней усыновления. — Но тогда не проси меня поделиться, когда у меня будут записка от учителя и эта книга из библиотеки, и я буду читать её, наслаждаться ей — нет, смаковать её — прямо у тебя перед носом. Гермиона зарылась лицом в свои руки. Том всё смеялся и смеялся.