Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1939 Оставшаяся часть учебного года прошла без особой шумихи. Тома ещё трижды приглашали на чай в кабинет Дамблдора, но один раз ему удалось выкрутиться, вызвавшись позаниматься зельеварением с Лестрейнджем. Слагхорн был в восторге, Том — нет. Но лучше потратить час-другой на расшифровку чудовищного почерка Лестрейнджа, чем слушать, как Дамблдор вкрадчиво излагает философские дилеммы в попытке завязать дружескую беседу. Том за версту чуял проверки личности. Миссис Коул упоминала о психологических обследованиях в первые годы, когда Том обнаружил, что владеет магией. Он прочитал всё, что мог, по этой теме, чтобы удостовериться, что с ним что-то не так, и, не найдя никаких упоминаний о своих странных способностях, решил, что лучше всего убедиться в том, что другие люди не считают его сумасшедшим. Но Том усвоил урок: те, кто устраивают другим произвольные личностные проверки, ясно дают понять о своей личности. Его первый год закончился хорошими оценками по всем предметам. К слезам и негодованию их одноклассников, воспитанных волшебниками, у Тома и Гермионы были сплошные «превосходно», и они заняли первое и второе место по всем предметам. (Кроме полётов на мётлах, но, раз он не проверялся и не оценивался, как остальные, это было не в счёт.) Том обошёл Гермиону в практическом владении волшебной палочкой, что дало ему преимущество на защите от Тёмных искусств и трансфигурации. Гермионе лучше удавалось запоминать большие куски текста из учебников, что выиграло ей первые места по астрономии и истории магии. На травологии, заклинаниях и зельеварении они были равны, но Тому было плевать на оценки — гораздо важнее было убедиться, что он выучил всё, что считал важным по каждому предмету, а не то, что важным считали учителя. Его успех на первом курсе был также отмечен тем, что он разыграл своих соседей по общежитию до полного подчинения. Помимо случая с шарфами, он заодно уменьшил левый ботинок из каждой пары Лестрейнджа и Трэверса. Разница была меньше сантиметра, но людям, у которых все ботинки были сшиты на заказ вручную, этого было достаточно, чтобы почувствовать что-то странное, но достаточно незначительное, чтобы ненаблюдательные чурбаны, как они, не смогли бы ничего заметить случайным взглядом. За несколько месяцев (после нескольких повторных уменьшений, когда совы доставляли им новые пары ботинок) у мальчиков сформировалась странная, хромающая поступь, компенсирующая сжатые пальцы ног, а впоследствии — вросшие ногти. Том получил преимущество на защите от Тёмных искусств, полностью разгромив их, потому что знал, что надо целиться влево. Он убедил их, что проблема с ботинками была лишь у них в голове — не в обуви же дело, право? Разве они не заказывали обувь у того же самого башмачника, что обслуживал их семью на протяжении последнего столетия? Если эти ботинки были достаточно хороши для их дедов, почему они вели себя как плаксивые младенцы? Некоторое время назад Том прочитал в Лондонской газете редакционную статью о том, что долгая носка неподходящих по размеру ботинок может привести к травме позвоночника и хроническим болям в спине. Если Лестрейндж и Трэверс докажут, что заслужили наказания, то через несколько лет Том сможет убедиться, была ли статья правдива. Он немного жаждал крови, ведь Том никогда не был мягкосердечным. Понятие пощады за первые проступки ни разу не приходило ему в голову. А поскольку это было наказание, они получали по заслугам. Он не доходил до око за око, конечно, — он был не таким уж варваром. Наполеон, последний великий европейский император, был знаменит не своими завоеваниями и не сильной династией достойных наследников. С точки зрения англичанина, его поражения были не только примечательны, но даже прославлены. Нет, его истинное наследие хранилось в Кодексе Наполеона — современных законах, перевернувших устоявшуюся, устаревшую феодальную систему. Наполеон изменил статус-кво на своё усмотрение, обезглавив аристократию и прихватив половину Европы за собой. Том восхищался этим и мечтал повторить подобные подвиги в микровселенной спальни слизеринцев. (К его неудовольствию, «Кодекс Тома Риддла» звучало как-то глупо в его голове, а ещё глупее, когда он записал это на полях своего дневника, но всё что угодно было лучше, чем «Большая книга Жизненных Уроков директора Тома». Он решил, что называть что-то в честь себя было позволительно, только если у тебя уже есть великое и сильное имя, как Наполеон, или Хаммурапи, или Юстиниан. Разве кто-нибудь струсит в присутствии Великого Чародея Британской Империи Волшебников, Тома Великого?) Остальные слизеринцы, кажется, стали замечать, какие беды настигали тех, кто был груб с Томом, хоть они и не могли до конца понять, что именно он делал и как он это делал. Они лишь видели то, что казалось цепочкой не связанных между собой несчастных случаев: как Квентина Трэверса сбило с дуэльной платформы, и он приземлился на голову; как мать четверокурсника Джаспера Гастингса послала громовещатель, потому что он сдал четырнадцать дюймов свитка историй о своих грязных делишках с Распределяющей шляпой вместо заданного сочинения по заклинаниям. (По слухам, Гастингс использовал прорехи в Распределяющей шляпе по удобному назначению и добавил кое-что новенькое к коллекции пятен на её полях. Гастингс не осмеливался уточнять детали, но его румянец при упоминании преподавателя заклинаний, профессора Уинтропа, был воспринят как признание вины. С тех пор он стал известен как «Шляпник Гастингс», и никакие его слова не могли исправить ситуацию. Это было вполне заслуженно, потому что ругался вслух и впечатал Тома в балюстраду по дороге на ужин.) К концу года бóльшая часть Слизерина усмирила свою агрессию: Том был добытчиком очков для факультета и любимчиком Слагхорна, а саботировать шансы Слизерина выиграть Кубок школы из-за мелочных обид считалось дурным тоном — большинство слизеринцев были согласны в своей ненависти к Гриффиндору сильнее, чем к какому-то безымянному сироте. Говоря о первокурсниках, большинство из них стали в какой-то мере цивилизованными. Лишь когда они научились не упоминать статус крови Тома с или без его присутствия, он наконец-то объявил их тщательно прирученными. Добившись так многого в Хогвартсе, Том был разочарован возвращению в приют Вула на лето. — Это всего лишь десять недель, — подбадривала его Гермиона, пока они сворачивали свои мантии в поезде. Для Тома это казалось сбрасыванием последних признаков волшебного мира, хотя простые белые рубашки и брюки (или шерстяные юбки до колена для Гермионы) школьной формы не сильно отличались от магловской одежды, когда они снимали приметные драпировки мантий. Одним из отличий, на которые обратил внимание Том, было то, что волшебные одежды застёгивались на шнурки, застёжки, броши и временные клеящие заклинания для ленивых, но никогда на новомодные «молнии». Пуговицы всегда были сделаны из рогов или панцирей, но никогда из пластика. Старшие девочки красили губы с помощью кисточек и краски в банках, а не из выкручивающихся трубочек, которые он видел у воспитательниц в приюте. И большинство подгоняло свою одежду по размеру с помощью магии, так что даже те, кто не мог позволить себе драконью кожу, выглядели вполне прилично. — Десять недель без магии, — сказал Том. — Тебе было сложно вернуться к магловскому образу жизни на Рождество, а это всего лишь две недели. Это как когда жители Рима, привыкшие к смывающимся туалетам и ежедневным ванным, попали в провинциальную Британию и увидели, что люди выбрасывают свои испражнения из окон. Невозможно не замечать, что вокруг тебя одни варвары. — Я бы так не сказала, — ответила Гермиона, развязывая и убирая синий галстук. — Мы жили как маглы почти всю свою жизнь, ничего из этого для нас не ново. Не так, как когда мы в первый раз узнали про магию. Том фыркнул: — Ради Бога, Гермиона, я возвращаюсь в место, где смалец — это приправа. Где считается, что сэндвич из сала и лука — это хороший обед. Магловское или нет, это место подходит под описание Ада на Земле. — Звучит немного драматично. — Ты видела, где я живу, — сказал Том. — А теперь давай, пожалуйста, скажи мне, что я должен быть этому благодарен. — Нет, — твёрдо сказала Гермиона. Её руки сомкнулись на коленях, жалкая попытка совладать с, Том знал, будущей вспышкой гнева. — Я никогда тебе этого не скажу. Может, я и считаю, что ты сильно гиперболизируешь свои истории об этом месте — правда, Том, бóльшую часть времени я не понимаю, шутишь ты или нет. Но я верю, что ты заслуживаешь лучшего. Любящий дом должен быть правом каждого ребёнка по рождению, а не привилегией, которой могут наслаждаться те, кому посчастливилось родиться с правильной фамилией. И приюты, особенно такие, как Вула, никогда не могут быть домом. Том смотрел на неё холодным взглядом: — Ты права. Это не дом. Это загон для будущей рабочей силы Британии, — Гермиона поёрзала напротив. — Твои слова очень, очень красивые. Ты собираешься что-нибудь с ними делать или это просто слова? С самого первого чаепития с Дамблдором он стал скептически относиться к речам, в которых другие люди решали, что его жизнь станет лучше, если бы у него будет то или это. С его стороны было нечестно срываться на Гермиону, но надвигающееся прибытие «Хогвартс-экспресса» на Кингс-Кросс ухудшало его настроение с тревоги до горькой злости. Это так разочаровывало: уйти от лёгкого доступа к магии и книгам — его двум самым любимым вещам в мире — к миру, где у него не было ни того, ни другого. Превратиться из многообещающего, талантливого мистера Риддла… в одинокого сироту Тома. Он чувствовал себя бессильным. Незначительным. Как будто всё, что он заработал и достиг за прошлый год, больше не имело значения. — Я попрошу маму, чтобы мы могли встречаться хотя бы раз в неделю, — сказала Гермиона. — Тогда ты сможешь почаще выбираться из этого места. Мы можем ходить в Косой переулок — там нам можно заниматься волшебством, с таким количеством взрослых волшебников и волшебниц вокруг они ни за что не поймут, кто колдовал, если мы не станем устраивать из этого представления. Мне кажется, это нечестно, что другие ученики, кто живёт в волшебных домах, могут практиковаться в заклинаниях всё лето, — пожаловалась она. — Я спросила своего декана, и он сказал, что волшебные дома подключены к каминной сети и там есть взрослые, которые в состоянии быстро доставить ребёнка с повреждениями в больницу в случае чрезвычайного происшествия. Поскольку я ведьма, моим родителям можно знать о магии, посещать магические места и пользоваться летучим порохом. Но из-за того, что они маглы — как и твои доверенные лица — мы не имеем права подключать наш камин к сети. Мама с папой могут обменивать деньги в банке, но не имеют права открыть банковский счёт. Они могут снимать комнату помесячно в «Дырявом котле», но не квартиру в Косом переулке в паре метров оттуда. Они как будто сами не могут решить, можно ли наделять магловских опекунов правами или нет! Я не могу дождаться, пока мне исполнится семнадцать, чтобы записать наш дом как волшебную резиденцию, но к тому времени ограничение на использование магии для несовершеннолетних уже даже не будет действовать. — Ты одна из самых удачливых, — заметил Том. — Тебе исполнится семнадцать в начале шестого года, и тебе дадут зарегистрироваться через совиную почту, большинство дел уже будут улажены к рождественским каникулам, на которые ты поедешь домой. Ты сможешь получить права на аппарацию на полгода раньше, чем остальные даже смогут начать занятия, если ты захочешь. — Ты тоже сможешь, — в предвкушении сказала Гермиона, отбивая пятками по сиденью поезда. — Ты ненамного младше меня, а поскольку твой день рождения выпадает на каникулы, ты тоже сможешь сдать экзамен пораньше, если какой-то учитель согласится сопроводить тебя в Министерство. Зная тебя, они встанут в очередь и ещё потом купят тебе выпить. Том откинулся на сидении: — У меня не будет денег на оплату экзамена или на инструктора для частных занятий. Боюсь, мне придётся дождаться школьного инструктора, как остальным. — Ой, — Гермиона отвернулась. — Ну, я что-нибудь придумаю. У нас есть годы, чтобы найти деньги. — Ты планируешь какое-то денежное предприятие? — спросил Том. Он был заинтригован. Гермиона была скорее филантропом, чем предпринимателем. Она может написать хорошую речь, если у неё будет черновик и время для репетиций, — ей не хватало харизмы для спонтанных публичных выступлений, — но этого недостаточно, чтобы заставить людей расстаться с их деньгами. Понятие прибыльности распалит её угрызения совести, ведь это мало чем отличалось от обмана людей на деньги, а мошенничать — плохо!!! — Я подумала… — начала Гермиона, кусая губу, — Ты мог бы писать что-то для периодического или научного издания, а они могли бы платить тебе за публикацию. Ты и так хорош, а будешь ещё лучше к шестому году, и я уверена, ты найдёшь, о чём писать. Если ты настроишься на небольшое и не самое престижное издание, например, советы по заклинаниям в «Вестнике ведьмы» или «Домоведьме и доме», это будет оплачиваться не хуже, ведь они выходят раз в неделю, а не в месяц. Это стабильная работа, если ты не против приспособить заклинания для взбивания масла или меренг. Том поднял бровь. Это была неплохая идея, а характер работы означал, что ему даже не придется покидать спальню, чтобы выполнить её. Ему даже не придётся встречаться ни с кем лично, чтобы его не смогли отвергнуть только из-за того, что он несовершеннолетний, школьник или выращен маглами, пока он хорошо выполняет работу. Разумеется, людям не стоит знать, что самым первым творением императора Тома было исправленное замораживающее заклинание для приготовления самого освежающего лимонно-мятного сорбета (идеально для летних развлечений!), но псевдоним позаботится об этой проблеме, а также скроет его возраст и отсутствие квалификации. Но лишь потому, что Том был циничен до самого своего основания, он сказал: — Ты что, хочешь убедить меня, что есть альтернативы сдаче за других домашних заданий за деньги? Гермиона покраснела: — Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности! И я знаю, что ты не гордишься тем, что делаешь чужие домашние работы. Я бы предпочла видеть, как ты используешь своё время и навыки для оригинальной работы, даже если это что-то обыденное, как заклинания для волос и проветривания ковров. На каждой опубликованной статье сотни людей будут видеть твоё имя, и я понимаю, что для тебя это важно. Это должно быть гораздо приятнее, чем дать кому-то вроде Эйвери приписать себе заслуги за сочинение, которое ты заполонил орфографическими ошибками и плохой грамматикой. Даже если это какая-то домохозяйка, которую ты никогда не встретишь, уважение к твоим навыкам — это всё равно уважение. — А деньги — это деньги, — добавил Том. — Я подумаю над этим. Не сказать, что у меня есть занятия получше в ближайшие десять недель. Экспериментальные заклинания, пусть и для незначительных, пустяковых применений, несравненно превосходили торговлю сигаретами на углу улицы или чем там занимались старшие магловские сироты, когда пытались заработать денег на каникулах. (Он быстро пресёк ход этой мысли, пока не стал думать о том, какими делами занимались взрослые девочки на углах улиц.) Взвешивая варианты, он был вполне уверен, что волшебная работа оплачивалась лучше, если учесть обменный курс. — А как насчёт твоей домашней работы на лето? — Я уже почти всё доделал ещё до отъезда. Я не видел смысла в том, чтобы не проводить как можно больше времени в библиотеке. Поезд начал замедляться, подъезжая к окраинам Большого Лондона. Было легко заметить разделение между деревней и городом: трава растворилась в лентах бетона и битума, небо наполнилось индустриальным смогом, а горизонт исчез из видимости, ему на смену пришли шиферная черепица и ряды за рядами домов ленточной застройки, облицованных галькой. Ему не хватало цвета, яркости, а больше всего — магии. Мама Гермионы ждала её на выходе с платформы, готовая отвезти её на семейном автомобиле. Тома же никто не встречал: ему надо было сесть на троллейбус до южного Лондона самому, и он сохранил свои шиллинги и пенсы для платы за проезд, вместо того чтобы разменять их на галлеоны, как сделала Гермиона в своё первое посещение Гринготтса. Именно на троллейбусе он приехал на Кингс-Кросс в сентябре. Она помахала миссис Грейнджер, затем обернулась на него, нахмурив брови в раздумье, едва не споткнувшись о свой сундук: — Том, — сказала она, наклонившись, чтобы он мог услышать её сквозь гвалт воссоединяющихся семей, визжащих детей и свисток парового двигателя «Экспресса», — я попытаюсь уговорить родителей купить сову, чтобы мы могли друг другу писать всё лето. Я скажу им, что это быстрее и дешевле, чем «Королевская почта» до Шотландии, особенно с учётом платы за посылки. Если тебе что-то нужно, или ты захочешь, чтобы я пришла за тобой, пришли мне записку с совой. — Надо будет обмениваться почтой только по утрам или вечерам, как в Хогвартсе, — ответил Том. — Я бы не хотел, чтобы маглы заметили, что на моём окне в разгар дня сидит сова. — Хорошо, кроме внештатных ситуаций, — сказала Гермиона. — От дома до приюта меньше тридцати миль птичьего полёта, поэтому ты можешь рассчитывать на ответ в тот же день. И если тебе дадут сэндвичи с салом, напиши мне, и я пришлю тебе что-нибудь с ужина. — Только если это не суп, — сказал Том. — Я бы не отказался от хорошего стейка или свиной отбивной. Не забудь о горчице и джеме из чёрной смородины, мне не нравится сухое мясо. — Ах, Том, — сказала Гермиона, закатывая глаза и смеясь. — Я буду скучать по тебе. И прежде чем он смог как-то это предотвратить, она потянулась и заключила его в объятие. На мгновение Тома переполнили ощущения. Он почувствовал тёплый изгиб её щеки, прижатой к его, и её волосы на своей шее, не такие колючие и жёсткие, как он рассчитывал, судя по их виду, но мягкие и такие… Органичные, от них приятно пахло фрезиями и апельсиновым цветом. Её пальцы прошлись по его лопаткам, следом костлявая точка её локтя — по его рёбрам, он почувствовал нежное давление её рук, обхвативших его, а спустя мгновение — спустя вечность — её руки разомкнулись, и тяжесть исчезла, тепло ушло, а Том остался стоять на переполненной платформе, тупо глядя через плечо Гермионы и чувствуя себя так, словно потерял что-то, хотя даже не знал, как это называлось. Что это было? — Пока, Том! — Пока, — он услышал, как повторил за ней. В троллейбусе по дороге в приют Вула он пришёл к выводу, что она обняла его. Но он не был уверен, как к этому относиться. С течением своей жизни он никогда не находил приятными ничьи прикосновения. Он избегал их при каждой подходящей возможности и терпел, когда её не было. Он никогда не просил их. Он никогда не хотел их. Физические прикосновения приходили к нему в виде щипков за щёки, тяганий за уши, толчков в плечо, пинков в голени и шлепков по ягодицам и рукам. Ничего из этого не было успокаивающим, заботливым или, боже сохрани, любящим. Но… Это. Гермиона никогда такого раньше не делала. Не сказать, что они вообще друг друга никогда не трогали: он вспоминал случаи, как её пальцы касались его, когда она передавала ему книгу или свиток пергамента, или как он пихал её коленом под партой на защите от Тёмных искусств, или как она слабо постукивала костяшками пальцев по его плечу, когда он терял счёт времени в уединённом уголке библиотеки. Но это, однако, было впервые. Впервые в жизни кто-то обнял его, потому что ему этого хотелось, а не из жалости или лжи. Это было непохоже на старых бабулек, которые ворковали над его бледной кожей и прямыми зубами и прижимали его лицо к своей массе обвисших грудей, надругавшись над его чувствами, с запахом талька и сушёных фиалок. Они рассматривали его, как овощи на рынке, и вздыхали между собой, что, несмотря на все его прелестные манеры и симпатичную внешность, он станет ещё одним ртом, который нужно кормить. Гермиона Грейнджер обняла его, потому что он ей нравился, и, более того, он никаким образом не показал в ответ, что не хотел этого. Он, пусть и негласно, но позволил это, и это не было отвратительно. Пожалуй, если быть великодушным, это была противоположность отвратительному, но и назвать это приятным было бы преувеличением. Это было не так уж и здорово. Но… Он не возражал. Он возражал, что он не возражал. Что происходит? Что с ним не так? Было ли с ним что-то не так? Он попытался представить, что Эми Бенсон обняла его, и ему стало тошно от этой мысли ещё до того, как воображаемая Эми подошла к воображаемому Тому на расстояние вытянутой руки. Одна мысль, что она проскользнёт на соседнее от него место в столовой приюта, заставила его содрогнуться. Одна мысль, что она потрогала его книги, особенно книги по заклинаниям из Хогвартса, разозлила его. А что-то сверх этого было и вовсе полностью непостижимо. Далее он попытался представить миссис Коул на месте Эми, и его чуть не стошнило. Хорошо. Всё как всегда. Лучше не сходить с ума. «Потому что, — он напомнил себе, — я не сумасшедший. Я волшебник». В конце концов, он нашёл, чем занять свои мысли на десять томительных недель без магии.

***

Первое лето Тома в качестве волшебника было не таким плохим, как он ожидал. Он писал Гермионе через день с помощью её новой совы, которую ей купила мама, — обычный неясыть, которого она назвала «Жиль». Том подумал, что это претенциозное имя, но, судя по тому, что каждый второй слизеринец называл своих сов Афина, Геркулес или Султан, претенциозные имена были устоявшейся практикой среди волшебников-традиционалистов. Но не сказать, что он мог назначить себя министром по делам о кличках животных, потому что его собственную крысу звали Арахис. Дерево Арахиса, если быть точным. Летом Том выпустил Арахиса на волю. Он бы испытывал неудобства, но не слишком бы расстроился, если крыса окажется съеденной или попадёт в ловушку. Тому не нравились домашние животные, которые не могли позаботиться о своих базовых потребностях. Если животному для выживания требовались постоянный уход и внимание от хозяина, тогда, насколько он мог судить, оно не заслуживало жизни. Крысы были распространёнными и заменяемыми. У него всё ещё была записка от Дамблдора, и, если до 30 августа Арахис так и не появится в его комнате, Том отправится в Хогвартс и поймает себе другую крысу. Хорошо, что Арахис проводил бóльшую часть дня не в его комнате, потому что Жиль любил отдыхать у Тома на подоконнике между доставкой писем. Сова завоевала себе это место, уничтожив нескольких голубей, забрызгав кровью все стёкла. После быстрого применения магии Тома по дрессировке животных Жиль вскоре стал трапезничать в другом месте, потому что Тому было сложно есть свою еду, когда Жиль отрыгивал пушистый комочек совиной гранулы в двух футах от него. А такой едой стоило наслаждаться: миссис Грейнджер вкусно готовила, и пусть он находил её говядину «Веллингтон» чуть-чуть пересушенной по сравнению с золотым стандартом Хогвартса, она отлично справлялась со своими пудингами и пирогами. Было обидно узнать, что соусы из джема и мороженое плохо доставлялись совиной почтой.       «Дорогой Том,       Мама говорит, что еда дешевле и лучше по качеству в волшебных магазинах, особенно мясо и фрукты, которые сейчас не в сезоне, но у них там сезон круглый год. Она стала чаще закупаться на рынке в Косом переулке, чем в лавке возле дома, хотя она всё ещё подписана на нашу доставку молока. Она считает волшебные сладости странными и не знает, для чего нужна печень дракона в лавке мясника. Волшебники её едят? Или варят из неё зелья?       Не считая монополии Гринготтса на обмен валюты, то должны быть и другие аспекты, в которых мы, побывавшие в каждом из миров, имеем преимущество перед своими однокурсниками, воспитанными исключительно волшебниками. Например, мы получаем образование в Хогвартсе, финансируемое Министерством магии. А будучи британскими подданными по рождению, мы оба получили начальное образование, финансируемое правительством Его Величества. Но британское гражданство налагает определённые обязательства, так что, возможно, когда мы станем старше, это будет не так уж выгодно — как вообще будут работать налоги…» Бóльшую часть лета он встречался с Гермионой дважды в неделю в Косом переулке. «Дырявый котёл» на Чаринг-Кросс-Роуд находился менее чем в двух милях от приюта Вула — достаточно близко, чтобы он мог ходить туда-обратно пешком без необходимости платить за проезд на троллейбусе, ведь у него не было тяжёлого школьного сундука, который нужно было таскать с собой. Теперь, когда у него была волшебная палочка, чтобы самому открывать проход в кирпичах, он приходил туда так часто, как только мог — один или с Гермионой. Его раздражало, что волшебные витрины манили его в магазины попробовать товары, а он не мог себе ничего позволить. Пока к нему не пришёл список книг на второй год с мешочком денег из Фонда помощи Хогвартса, он воздерживался от трат. Но он продал и обменял учебники первого года на основные книги второго, а также просмотрел предложения по факультативам третьего курса. «Введение в нумерологию» привлекло его интерес, но «Социальные обычаи обычных британских маглов» оказалась столь же кошмарной, как следовало из названия. Когда он в первую неделю августа получил свой список книг, Том был приглашён на обед и поход по магазинам в Косом переулке с Гермионой и миссис Грейнджер. Он принял приглашение. Бесплатный обед — это бесплатный обед. Он решительно ненавидел миссис Хелен Грейнджер с первого дня, как встретил её. В ней было что-то ненастоящее, искусственное по сравнению с викторианской мрачностью сиротского приюта. Должно быть, это было из-за её кудрей, накрученных на бигуди, из-за элегантного изгиба бровей, из-за стука её туфель на каблуках по казённой плитке. Её аура изобилия, впервые блеснувшая перед ним, когда ему было восемь, была недостижимой. Это был первый раз, когда он впервые по-настоящему понял значение фразы «классовое самосознание». Он был удивлён, почему он ненавидел её так же сильно, как и четыре года назад, — список причин, которые он ненавидел, с годами расширялся к абстрактным понятиям, а не конкретным людям. Миссис Грейнджер смотрела на витрины магазинов так же, как и он, — знакомой смесью голода и изумления в блеске её глаз и жесткой осанке спины и плеч. Она удивлялась удобству простых заклинаний: саморазмешивающимся половникам, самовяжущим спицам и самозашнуровывающимся ботинкам — банальным предметам для людей вокруг, но которые она никогда раньше не видела. Миссис Грейнджер заметила, как он смотрит на ботинки: — Зачарованные для водонепроницаемости, самозашнуровывающиеся, начищенные перманентным лаком Пеклинга, — прочитала она карточку в витрине, глядя на Тома. — Кажется, магия может решить любую проблему? — Не каждая проблема имеет магическое решение, но я верю, что с магией можно создать всё, что угодно, — сказал Том, прожигая взглядом свои магловские ботинки. — Это лишь вопрос знаний и воображения. — Ты хочешь эти ботинки, Том? — Вы предлагаете, миссис Грейнджер? Они зашли в магазин, и она попросила показать ей ботинки с витрины. Продавец навис над ним, демонстрируя виды кожи и покрытий, отличающихся от простого чёрного лака, предлагая дополнительные комплекты шнурков, которые были у них в наличии («Десять разных цветов! По одному на каждый сезон!»), и пытаясь записать его адрес для рассылки каталогов совиной почтой. Том сел на табуретку и дал продавцу заняться заклинаниями для подбора размера. — Я часто жалею о дне, когда привела Гермиону в Сиротский приют Вула, — миссис Грейнджер начала осторожным голосом, изучающе глядя на него из-за плеча. Его лицо было вымыто, его волосы были причёсаны и аккуратно разделены на боковой пробор, и он был опрятно одет, поэтому он решил, что его оценивают не только с точки зрения эстетики. — Но, несмотря на все мои опасения, ты единственный настоящий друг, который у неё когда-либо был. Глаза Тома сузились: — Прошу прощения? Эти ботинки должны стать прощальным подарком? Жестом «спасибо, до свидания и не возвращайся»? — Не пытайся острить, Том. Тебе это не идёт, — резко ответила миссис Грейнджер. — Ты мне не противен как человек. Твоя академическая успеваемость безупречна, и ты вполне сносен, когда не пытаешься быть болтливым. Нет, что мне не нравится, это что моя дорогая Гермиона, мой единственный ребёнок, проводит каждый день своих рождественских каникул, желая быть в другом месте, а не дома с семьёй. Теперь она проводит каждый день своих летних каникул, ожидая у окна письмо с совой. А что мне наиболее противно — что дальше будет только хуже. — Я думаю, — сказал Том тихим, холодным голосом, чтобы продавец не услышал, — что, если Вы расстроены тем, что Ваша дочь — ведьма, Вам следует делать это в местах, отличных от Косого переулка. — Мне не важно, ведьма она или укротительница львов, — резко ответила она. — Она была ведьмой с рождения — но она была моей дочерью. Я уже могу сказать, что, когда она закончит школу, она никогда не захочет обернуться. А её единственный друг никогда не позаботится о том, чтобы показать ей, что есть неволшебные вещи, которые стоят того, чтобы их иметь. — Ничего в магловском мире… — он произнёс эти слова с отвращением, используя «магл» как некоторые люди используют «янки», — не показало мне, что оно стоит хотя бы минуты моего времени. Гермиона, может быть, и стоила, но она ведь не магл? Никогда не была и никогда не будет. Если Вас беспокоит, что планы на её собственное будущее не связаны с Вами, возможно, ей действительно лучше уехать. Я, может, и не эксперт в семейных отношениях, но я знаю, что разрывы случаются постоянно. Через несколько лет, когда Вам понадобится оправдание для Ваших церковных леди, просто скажите, что Гермиона сбежала и вышла замуж за католика. Они даже не усомнятся в этом. Миссис Грейнджер ненадолго отвернулась, но потом взяла себя в руки: — Если ты думаешь, что это так просто… — Мадам? — сказал продавец, перебив их. — Я упаковал Вашу покупку. Вы бы хотели щётку из кабаньей щетины и рожок? Семь сиклей за оба. Миссис Грейнджер посмотрела на Тома, приподняв бровь: — Том? — Да, пожалуйста, — вежливо сказал Том, продолжая свой спектакль Хорошего Мальчика. — А как насчёт дополнительных шнурков, юный сэр? Они могут совпадать с цветами Вашего факультета! — Нет, спасибо, — сказал Том. — Он в Слизерине, — сказал миссис Грейнджер, игнорируя Тома. — Вы можете сделать так, чтобы коробка поместилась в его карман? — Конечно, мэм, — заверил её продавец, выбрав комплект тёмно-зелёных шнурков с серебряными эглетами из стеллажа за стойкой. Он болтал за работой, упаковывая всякие мелочи и подложив всё внутрь обувной коробки. — Этот цвет всегда в моде и сочетается с любой обувью. Не могу сказать того же о шнурках Хаффлпаффа — их невозможно носить, как остальные. Я говорил боссу, что нам следовало бы выбрать чёрные с золотой окантовкой, но он захотел наоборот. В своё время он был Барсуком, и он сказал мне… Прозвенел колокольчик на двери. Голова продавца взметнулась. Лестрейндж — Том не мог вспомнить его имя, то ли Эдвард, то ли Эдвин, но это было неважно, они всё равно не обращались друг к другу по имени, — стоял в проходе и выглядел не так хорошо, как в последний раз, когда Том видел его на платформе «Экспресса» несколько недель назад. Его лицо было бледным, губы — обветрены, а его чёрные волосы прилипли к брови, влажной от пота. Самое интересное, что он ходил с помощью трости. — Я зашёл за специальным заказом, — сказал Лестрейндж, злобно нахмурившись в сторону клерка за прилавком. — На имя Лестрейндж, Эдмонда. — Конечно, мистер Лестрейндж, он на складе, — заикался продавец. — Я буду через мгновение, — он прошептал в сторону Тома. — Риддл? А ты что здесь делаешь? — спросил Лестрейндж, его пальцы обвились вокруг рукоятки трости, как клешни. Его глаза-бусинки устремились на Тома, который надевал свои магловские туфли после того, как померил свой размер. — Покупаю гоночную метлу, что же ещё? — ответил Том. Он встал и оглядел Лестрейнджа сверху вниз, сдерживая довольную улыбку, почти скользнувшую на его лицо. — Тебя что, атаковал гиппогриф по пути сюда? — Если бы, — сказал Лестрейндж. Он наклонился. — Никому не рассказывай, я серьёзно, Риддл. Мне пришлось удалить и вырастить заново половину пальцев ног, и теперь одна из моих ступней меньше другой. Болит сильнее, чем что бы то ни было, но, по крайней мере, в первый день по возвращению я не буду ходить с тростью. — Не буду, — сказал Том, но он уже обдумывал, как бы мог лучше всего использовать эту информацию. — Они поняли, что произошло? — Не-а, — Лестрейндж потряс головой. — Они не знают. Целительница сказала отцу, что я уронил что-то тяжёлое на ногу, но я не помню, чтоб я этого делал. Я сказал ему, что ведьма лжёт, но отец не стал меня слушать, ты представляешь? — Ну, я верю тебе, даже если никто больше не верит, — сказал Том. — Если больничное крыло откажет тебе в обезболивающих зельях, я знаю парочку хороших рецептов. Я был лучшим по зельеварению в прошлом году, так что тебе надо будет только добыть мне ингредиенты. Это будет нашим маленьким секретом, да? Внутренне Том поражался, как легко было обдурить людей, чтобы они думали, что он безобиден. Для Лестрейнджа понадобились лишь пара занятий после уроков, несколько советов по домашним заданиям и притвориться, что ты сочувствуешь его нелепым медицинским показаниям. Также поражало, как личность Лестрейнджа претерпела полный разворот. Когда он был разлучён со своими друзьями и кузенами из Слизерина, находился в плохих отношениях с отцом и страдал от постоянной слабовыраженной боли, Лестрейндж был почти дружелюбным. Конечно, Тому понадобился всего лишь год и постепенное уничтожение самооценки мальчика. Клерк принёс Лестрейнджу заказ, затем уменьшил его до четверти размера. Лестрейндж положил его в карман и быстро попрощался с Томом. Перед тем как развернуться и уйти, его взгляд зацепился за миссис Грейнджер, которая платила за покупки Тома. — Можно совет, Риддл? Тебе надо было сразу рассказать, что ты полукровка, — сказал он, глядя в спину миссис Грейнджер. — Тогда бы на тебя не свалилась и половина всей той чепухи, если бы они знали про это. Миссис Грейнджер была одета в голубовато-серое пальто волшебного производства длиной до икр — должно быть, она была знакома с магазинами Косого переулка, раз знала о возможности уменьшения покупок, — поверх длинной юбки и туфель на шпильке, что в магловском мире выглядело бы нарядно, хотя и слишком официально для повседневной одежды. В мире волшебников она выглядела как респектабельная ведьма, следившая за последней модой. Побродив по Косому переулку, Том заметил, что современная работающая ведьма предпочитает практичные длинные пальто с узкими рукавами более традиционной мантии в пол. А хорошие материалы и крой говорили сами за себя. — Моя фамилия всё ещё Риддл, — сказал Том, размышляя, помнил ли Лестрейндж, что он сирота. Нельзя сказать, что он кричал об этом с Астрономической башни, но он знал, что в первые два дня в Хогвартсе он отвечал на вопросы о своём происхождении, что оба его родителя умерли. — Это единственное, что важно. — Пожалуй. Но некоторые люди делают исключения в подходящих обстоятельствах, если ты понимаешь, о чём я, — подмигнул Лестрейндж. Разве слизеринцы не должны быть утончёнными? Мысленно Том отказался от своего заявления, что Лестрейнджа можно назвать дружелюбным. Он по-прежнему был невыносимым хамом. — Ладно, увидимся в сентябре. Покончив с покупками, Том и миссис Грейнджер встретили Гермиону снаружи магазина форм, где Гермионе подгоняли новый комплект мантий для наступающего года. Они пошли в шикарный магловский отель рядом с Гайд-Парком пообедать, такой, где привратник носит перчатки и фрак, что напомнило Тому о вечере в опере почти два года назад. Их стол был накрыт хрустящей белой скатертью с букетом в центре стола, к которому их привёл метрдотель. Том ел за столом со скатертью меньше пяти раз за жизнь (Большой зал Хогвартса, несмотря на все его декадентские пиры, всё же был общей трапезной, а не рестораном), и никогда раньше не видел метрдотеля. Он ничего не упоминал об их недавнем разговоре. Когда Том несколько раз замечал изучающий взгляд миссис Грейнджер, он никак это не комментировал. Вместо этого он провёл обед, соглашаясь с Гермионой, как сильно им не терпелось вернуться в школу, и обсуждая, есть ли смысл снять на день комнату в «Дырявом котле», чтобы попрактиковаться в магии по учебникам второго курса. Лето приближалось к концу, и всё, казалось, хорошо складывалось для Тома. У него были новые школьные учебники. Ему не нужно было покупать волшебную палочку — самый дорогой предмет из списка для прошлого года, — поэтому у него остался достаточный запас из Фонда Хогвартса на этот год, чтобы заменить рубашки и брюки для школьной формы, а оставшиеся один или два галлеона можно было потратить на подержанные книги. К отмокшим рыбе с горошком приютских обедов были добавлены ежедневные посылки с едой от Грейнджеров. Он вырос на два дюйма с тех пор, как измерил себя в декабре, и, несмотря на его стройное, долговязое телосложение, присущее другим мальчикам из приюта Вула, по одному взгляду на него было понятно, что он гораздо лучше питается и одевается, чем они. В «Хогвартс-экспрессе» было гораздо приятнее в этом году, ведь они теперь не были в ссоре с Гермионой. Когда они заперли двери своего купе, они стали отрабатывать заклинания первого года, и Том был доволен, что он помнил всё, что умел за прошлый год. Это было нетрудно, он практиковал магию где только можно, слоняясь по Косому переулку всё лето. Чего Гермиона не делала: когда она попыталась вызвать заклинание Левитации на штабель котлов из «Волшебного оборудования для умников», она так нервничала, что её поймают и дадут предупреждение, что её книга взлетела на полфута, прежде чем упасть на землю. «Да, — подумал Том, когда снова разложился в спальне Слизерина на той же кровати, ближайшей к водянисто-зелёному окну, где он спал в прошлом году. — Я снова в Хогвартсе, и он такой же волшебный, как я запомнил». Остальные слизеринцы оставили его в покое, пока он раскладывал вещи, никто не отпускал комментариев о состоянии и качестве его вещей. Разговор быстро перешёл к обсуждению летних событий, которые со всеми приключились за каникулы. Лестрейндж бросал на него глубокомысленные взгляды, которые Том возвращал ему в ответ. Никто не обратил внимания на новые ботинки Лестрейнджа, в которых левый был немного меньше правого. — Я слышал, Шляпнику Гастингсу досталась взбучка от отца в первый же день, как он вернулся домой. Он не показал своего носа ни на одном балу за всё лето. А смысл? Все же теперь знают, что лучше он женится на шляпе, чем на ведьме, которая будет её носить, — достаточно безжалостно сказал Эйвери, отделяя носки от пижам. Розье вмешался: — Патер сказал, что они обсуждали громовещатель мадам Гастингс на квартальном собрании Визенгамота. Ничего удивительного — разве двоюродная бабушка Шляпника не была капитаном «Гарпий» в девяносто восьмом? Они тогда всё ещё уступали «Соколам», когда Ренвик был их вратарём… К тому времени Том закрыл и заглушил шторы своего балдахина. Том провёл выходные, заново знакомясь с библиотекой Хогвартса. Он привык к ощущению палочки в кармане. Его единственной в своём роде волшебной палочки, не просто заострённой, гладкой палки, как видели её маглы. Ему нравилось знать, что он может вытащить её в любой момент, что она была готова стать оружием в одно мгновение, и это было бы не просто угрозой. Он погрузился в мир жизни в волшебном мире с разговаривающими портретами, и лязгающими доспехами, и задумчивыми мелодиями, напеваемыми русалками на озере за его окном. Тёплое свечение ностальгии, переходящей в реальность, длилось до утра понедельника, пока Гермиона не загнала его в угол после завтрака, размахивая перед его лицом письмом и первой страницей магловской газеты.       БРИТАНИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ ГЕРМАНИИ!