***
Когда закончились каникулы и продолжился семестр, половина студентов, которые расслаблялись в начале года, вспомнили, что их экзамены наступают меньше чем через шесть месяцев. Библиотека была переполнена, книги для дополнительного чтения от профессоров отсутствовали на полках и были забронированы неделями. Даже попытки найти и купить книги совиной почтой были встречены извинениями от букинистов, потому что всё было в листах ожидания на многие месяцы. Это раздражало Гермиону, потому что она запросила и прочитала все книги из списка рекомендаций ещё в сентябре. К тому же всё сопровождалось цепочками эмоциональных всплесков, когда студент мог удариться в слёзы за обеденным столом или посреди урока, и вскоре к нему присоединялись три или четыре человека. Гермиона не чувствовала, что была хорошо подготовлена для решения подобных проблем, старостой или нет. Всё свелось к тому, что она отводила их в больничное крыло за успокаивающей настойкой и призывала носовые платки, когда замечала первые признаки слёз. Она была не лучшим человеком, к которому можно было обратиться за эмоциональной помощью: она была склонна подходить к проблемам — чужим и своим собственным — с такой логической точки зрения, отчего производила впечатление чёрствой. (Что она им вообще могла сказать? «Если бы ты начала подготовку к экзаменам в прошлом году, ты бы не плакала на полу туалета для девочек сегодня»?) Одним из немногих мест, где она чувствовала, что может продуктивно заниматься был клуб по домашней работе Тома. Его участники, по большей части, были детьми из зажиточных и знатных семей волшебников, поэтому они не относились к своим отметкам на экзаменах как к единственной возможности или препятствию их будущей карьеры. Конечно, хорошие школьные оценки никогда бы не были не к месту, но они все были слизеринцами, поэтому они осознавали, что отличные отметки были лишь средством достижения желаемого. А будучи слизеринцами, профессор Слагхорн напишет им лестное рекомендательное письмо, когда они покинут Хогвартс, независимо от того, что будут делать. Гермиона не могла заставить себя одобрить их наплевательское отношение к учёбе, но всё же было что-то притягательное в возможности заниматься в месте, где остальные ученики не пытаются сделать из учёбы соревнования. В Общей гостиной Рейвенкло она слышала, как люди хвастались, что учились двенадцать часов подряд и шли на занятия только после трёх часов сна и чайника чая, заваренного до состояния гудрона. Это было нездорóво и только способствовало её тревоге перед экзаменами. Верный своему слову Том перешёл от практической работы над защитой от Тёмных искусств к теории по учебникам, а по подсказкам членов учебной группы, которым требовалась помощь с домашними заданиями, — к теории заклинаний и трансфигурации. — …Вы можете превратить иголку в спичку, но есть причины, почему вы — и под этим я имею в виду вас лично — не можете просто трансфигурировать спичку в метлу. Эйвери почесал голову: — Но они обе сделаны из дерева. Разве трансфигурация похожего не делает результат более стабильным? — Трансфигурация зависит и от других факторов, не только схожести объектов, — объяснил Том, кто в попытках упростить основы магии, которые он прочёл и понимал с первого года, казалось, вот-вот начнёт рвать волосы на голове. — Помимо структурного сходства, стабильность и продолжительность трансфигурации определяется магической силой, намерением, визуализацией и массой. — Но мы трансфигурировали чашки в подушки на уроке, — сказал Эйвери, — а они разного размера. — Дело не только в размере, а в массе, — ответил Том. — Или точнее массе и гравиметрической плотности. — Какой-какой плотности? Том на секунду ошеломлённо посмотрел на Эйвери, затем смягчил своё выражение лица, захлопнул учебник и направился в сторону двери кабинета. — Том? — сказала Гермиона, глядя как он потягивается к ручке двери. — Куда ты пошёл? — Я иду прогуляться. Если ты можешь закончить с повторением шестой главы, пока меня нет, я буду очень благодарен. — Ты не вернёшься? — Скорее всего, нет, — признался Том, извинительно пожав плечами. — Преподавать корректировочную трансфигурацию — это как застрять во вращающейся двери, только без двери. Увидимся на следующей неделе, ладно? Гермиона вздохнула: — Это твой учебный кружок. — Его главная цель — получить на экзамене «удовлетворительно» и выше. Я мог бы спокойно дать им ответы на все вопросы, и написать для них эссе, чтобы они его запомнили слово в слово, но я уверен, что это противоречит духу академической добросовестности, — сказал Том, сдвинув брови в выражении искренней озабоченности. — Но тебя же беспокоит их образование, разве не так? — Ладно, — сдалась она, закатывая глаза. — Но ты скажешь Селвин, что ты возьмёшь мои патрули после отбоя на следующей неделе. — По рукам, — сказал Том, наклоняясь ближе, чтобы прошептать ей на ухо без риска быть подслушанным. — Не бойся быть жёсткой с ними, если нужно: иногда приходится управлять железной рукой, если хочешь, чтобы что-то было сделано правильно. Том ушёл, и Гермиона с некоторой неохотой вернулась к разбору темы неодушевлённых трансфигураций. В общении с «менее одарёнными» людьми, как можно выразиться дипломатично, у неё было больше терпения, чем у Тома, который гневился, когда другие люди не могли понять абстрактные концепции так быстро, как он. Том привык быть самым быстрым в выполнении классной работы на уроках и уже давно считал всех остальных, за исключением Гермионы, интеллектуально неполноценными. Поэтому он считал пустой тратой времени продолжение обучению концепции, если им не удавалось её выучить. Гермиона не сдавалась так просто. Она сочувствовала чистокровным волшебникам, которые никогда не ходили в начальную школу до Хогвартса, что не сильно отличалось от того, что Гермиона никогда не слышала о волшебном мире до получения письма из Хогвартса и последующего погружения в новую культуру. Было обоснованно, что они не были знакомы с современными научными концепциями, которые Том с Гермионой учили детьми. Магловское образование прививало им основные навыки логического мышления. Что делало трансфигурацию — одну из самых систематизированных магических дисциплин — проще для них, чем для тех, кто вырос в мире волшебников, где логика была возможностью, а не необходимостью. Она осталась учить слизеринских мальчиков, которым было поначалу некомфортно с ней — к её облегчению, они не отпускали никаких комментариев о её статусе крови, — и к концу собрания они перестали пялиться на неё, как на говорящую обезьяну. Возможно, они побаивались ведьм или ведьму с недостаточно чистой магической родословной, которой магия давалась явно лучше, чем им. Или, возможно, они не привыкли к кому-то, кто не проявлял никаких признаков запугивания или снисхождения в общении с ними: каким бы терпеливым ни старался Том быть, он не мог скрыть всех следов презрения, направленного к людям, с которыми делил спальню последние четыре с половиной года. Слизерин действительно был неприятным местом, или так просто думала Гермиона. Но по крайней мере слизеринцы не обижались на Тома за его высокомерие. Оказалось, что снобизм и элитизм были естественным для них ходом вещей, поэтому их шокировало, что Гермиона не унизила ни одного члена клуба, который работал медленнее, чем другие. Она сочла успехом, что все закончили свои домашние работы по трансфигурации и не оставили ни одного вопроса пропущенным. И она также сочла прогрессом, что они называли её «Грейнджер», не растягивая слоги с раздражающей саркастической протяжностью, потому что оказалось, что так слизеринцы учили друг друга здороваться с другими факультетами. Когда остальные мальчики сложили книги и ушли на ужин, Гермиона вернулась к меловой доске, чтобы стереть свои схемы движения палочкой. Нотт, который замешкался, убирая пергамент, подошёл к первой парте. — Грейнджер, — сказал Нотт, его глаза бегали из стороны в сторону, чтобы убедиться, что больше никого не осталось, — мне надо поговорить с тобой. — Это о трансфигурации? — спросила Гермиона. — Потому что у тебя достаточно хорошо получилось на занятии. Не думаю, что я могу дать тебе ещё какой-то совет, если ты только ты не хочешь рекомендаций по дополнительному чтению. — Это не касается экзаменов, — сказал он, снизив голос до шипения. — Это о Риддле. — А что с ним? То, как на неё смотрел Нотт, казалось… Подозрительным. Она не доверяла ему: она заметила, как он странно смотрел на них с Томом перед рождественскими каникулами. Он решила, что это потому что он был слизеринцем, таким, который верил, что статус крови ведьмы или волшебника напрямую определяет ценность человека, а её дружба с Томом была своего рода удивительным представлением. Для посторонних Том был крайне соперническим человеком, а на дуэльной платформе, ей говорили, он был безжалостным, агрессивным и раздвигал границы того, что правила называли «разумной силой», в то время как Гермиона была пай-девочкой, которая вне занятий была тихой и немного неловкой, и её чаще всего можно было найти в библиотеке Хогвартса. Они были странными компаньонами для любого — а это были все, — кто не знал их так, как они знали друг друга. — Ты не можешь доверять ему, — сказал Нотт, сжимая в палочку так сильно, что его костяшки побелели. — Риддл не идеальный староста, которым его все считают. Он… Опасен. Гермиона уставилась на него: — Слушай, только потому, что Том победил тебя в дуэльном клубе, не означает, что тебе надо обижаться на это… — Он легилимент! — огрызнулся Нотт. Наступила минута молчания. — Он кто…? — Ну правда, Грейнджер, — сказал Нотт с ухмылкой, — ты проводишь всё своё время, уткнувшись носом в книгу, и всё ещё так безнадёжно невежественна. — Не у всех есть доступ к семейным библиотекам, — парировала Гермиона, оборонительно скрестив руки на груди. — Просто скажи, что это значит. — Это происходит от латинского корня «Legere», который в инфинитиве означает «читать», и объединяется с «Mentis»… — …Том Риддл читает мысли, — закончила Гермиона за него. Глаза Нотта расширились на секунду или около того, а челюсть отпала. Он быстро собрался и заметил: — Вижу, это для тебя не новость. — Эм. Извини, — сказала Гермиона. — А должна быть? Она видела, как Том занимается магией — тогда она ещё думала, что это телепатия, — когда ему было десять лет. Он называл это контролем разума, она так же думала об этом, и она боялась его. Она считала, что нет ничего более агрессивного, чем навязывать свою волю: это было лишение личной автономии. Это было глубокое насилие над естеством. Мистер Пацек называл способность Тома уникальной формой магического видения, не используя слово, которое только что обронил Нотт, «легилимент». Мистер Пацек рассказал ей, что медитации поможет ей отразить уникальную способность Тома к убеждению, советуя ей медитативные техники, которые она с достаточным постоянством тренировала годами. Но её разум не был спокойным и умиротворённым местом: Гермионе часто было тяжело уснуть из-за мыслей, гудящих вокруг неё, когда закрывались её глаза. Она держала свой ежедневник на прикроватной тумбочке на случай, если ей придёт в голову идея, которую она захочет изучить позже. Она признавала, что не была так хороша в медитациях, как хотела бы — но у неё не было срочной причины приоритизировать это выше её остальных внеклассных проектов. Том не пробовал ничего с начала первого года. Она знала, что он мог сказать, что люди обманывают его, поэтому она старалась никогда не делать этого при нём. Она научилась неплохо увиливать и пропускать слова, и когда она смотрела ему в глаза, складывая числа в уме, он не выказывал никаких признаков того, что когда-либо относился к ней с подозрением. Если подумать над этим, она доверяла Тому. За годы он научился сдерживать себя. Она знала, что он не был идеальным старостой — но, опять же, и она тоже. И она знала, что он может быть опасен — любой, кто владел волшебной палочкой был потенциально опасен. То, что Том был умелым и магически сильным, не делало его автоматически опасным или опасностью для общества. И уж тем более это не делало его неблагонадёжным. Гермиона резко вспомнила о случае со своей соседкой по спальне Шиван Килмюр, которая обвинила Тома в жульничестве на втором курсе. Шиван была права, но у неё не было веских доказательств, кроме слухов, и Гермиона защитила Тома. И вот теперь Нотт обвинял Тома в том, что он… Он читает мысли? С доказательством или без это не изменит факта, что Том действительно владел неким умением по контролю разума. Она не знала, что теперь делать. Отрицать и покрыть Тома? Или постараться вытащить больше информации из Нотта? Он, что очень раздражало, имел доступ к ресурсам, которых у Гермионы не было. — Это неважно, — сказал Нотт. — Что ж. Ты знаешь. Как ты об этом узнала? Он..? — Это не твоего ума дело. — Да, — сказал Нотт, не убирая палочки. — Моего. Ты знаешь, что это значит? — Раз уж я «безнадёжно невежественна», почему бы тебе не просветить меня? — раздражённо сказала Гермиона, запуская руку в карман мантии. — Риддлу, сколько, пятнадцать? Шестнадцать? И он уже легилимент с уникальной силой, что говорит о том, что он тренировался годами, чтобы это освоить, и я знаю, он этого не делал, — сказал Нотт, перечисляя факты, пока ходил взад-вперёд перед меловой доской. — Я помню его первый день здесь, когда он был слизеринским неправильно распределённым грязнокровным мальчиком с его подержанными книгами и заношенными мантиями, с его грязным магловским именем. Никто не смотрел на него дважды, и уж тем более никто не мог научить его чему-то настолько ценному, как легилименция. Другим объяснением будет, что у него не было учителя — ему он был не нужен, чтобы научиться. Из этого я делаю вывод, что он владеет некоторой природной склонностью к этому искусству, — бормотал Нотт, но говорил ли он с самим собой или Гермионой, она не могла сказать. — Дар крови. Унаследованная магия — магическое наследие — его фамилия — Риддл. Он грязнокровка… Если только нет. Нотт остановился как вкопанный: — Грейнджер, что ты знаешь о семье Риддлов? — Почему бы тебе его самого не спросить? — Гермиона говорила с нескрываемым бешенством. Ей становилось всё более неловко от дерзости и самонадеянной манеры Нотта. Она была достаточно знакома с культурой волшебников, чтобы знать наверняка, какой язык считался допустимым в смешанной компании, и Нотт абсолютно перешёл черту. В её праве было отправить его отбывать наказание после уроков, но это будет означать, что ей придётся сидеть с ним в одном кабинете часами… А его присутствия сейчас было более чем слишком много. — Потому что я ему не нравлюсь. Он начнёт спрашивать меня, почему я задаю ему вопросы, — сказал Нотт, которому не удалось сдержать содрогания. — Но по какой-то непостижимой причине, которую я вообще не могу объяснить, — он с особым выражением посмотрел в сторону Гермионы, — ему нравишься ты. Определённо, ты могла бы вытащить информацию из него. — Определённо, — повторила Гермиона ровным голосом, закатывая глаза. Нотт продолжил, не обращая на неё внимания: — Всё, что тебе нужно сделать — расстегнуть пару верхних пуговиц на блузке и наклониться над партой. Риддл не сможет устоять… С Гермионы было довольно. Она вытащила палочку и указала на него: — Флиппендо! Экспеллиармус! Нотт, который не обращал внимания, врезался в меловую доску, и его палочка улетела из его руки в её. Она засомневалась на кратчайший момент, а затем скрутила палочку — «рассечь воздух и взмахнуть» — в движении, которое она практиковала летом в подвале родителей: — Конфундо! Нотт сполз на пол, спиной к стене, меловая пыль сыпалась ему на плечи. Его глаза были мутными и расфокусированными. — Почему ты так одержим Томом? — спросила Гермиона, наклоняясь к нему, крепко держа его палочку в своей левой руке и указывая своей ему в грудь. — Потому что… Потому что он считает, что он идеален, — ошеломлённо сказал Нотт, слова смешивались между собой. — Идеальный Староста Риддл. Слагги думает, что он следующий Мерлин. Эдмонд-чёртов-Лестрейндж отрезал бы свою левую хромую ногу, если бы его попросил Риддл. Никто этого не видит? Все, кроме меня, совершенно сошли с ума? Только я вижу?! — Какая вообще разница? — Потому что он грязнокровка! — закричал Нотт, разбрызгивая слюну изо рта. Гермиона отклонилась, скривившись. Нотт снова заговорил, его голос стал тише, едва ли громче шёпота: — Это полная бессмыслица. Её гнев испарился: всё, что она чувствовала по отношению к Нотту теперь, было сожаление. Он представлял собой жалкое зрелище: свалившийся на пол класса, испачкавший мелом свою сшитую на заказ мантию и с волосами, упавшими на брови. Его глаза были дикими и налитыми кровью, его пальцы оставляли красные полумесяцы в бледной плоти ладоней. Как заплаканные девочки, которые осаждали кабинки туалетов в последние недели, Нотт выглядел, будто его охватил истерический припадок. Дети волшебников были лишены всестороннего образования, какое магловское правительство предоставляло каждому до четырнадцатилетнего возраста. У Гермионы было шесть лет естествознания, арифметики, грамматики, географии и истории перед тем, как она впервые услышала о Хогвартсе. Она пришла в Хогвартс, уже зная, как организованы библиотеки, как писать эссе и как читать, исследовать и делать собственные выводы. У её одноклассников, которые выросли в волшебном мире, было лишь то начальное образование, которое их родители посчитали нужным им дать. И в случае с чистокровными детьми… Если бы она назвала то, что делали их родители, «индоктринацией», она не думала, что она была бы далека от правды. Нотт был лишь жертвой своего детского воспитания. Но он был её ровесником, ему было шестнадцать или около того, лишь в годе от совершеннолетия в Волшебной Британии. Он был достаточно взрослым, чтобы выстраивать собственные убеждения, живя в школе десять месяцев в году, поэтому когда он повторял слова и догмы, которые слышал дома, он не был какой-то несчастной, наивной жертвой, которая не знала ничего лучше. Он был… Симпатизирующим шовинистам. (Лондонские газеты использовали слово «симпатизирующий» с таким же тоном и подтекстом, как слово «еретик» использовалось пять сотен лет назад). Гермиона села рядом с ним лишь на расстоянии вытянутой руки. Она кусала губы, размышляя. Нотт не был приятным человеком. Он только что злословил против товарища, а затем использовал то самое слово. Не то чтобы Том был полностью невинен, не в случае, если Теодор Нотт знал, что Том умеет читать мысли. Тома было не в чем обвинить, но он не был приятным: он был бесчувственным и циничным, и, прямо как Нотт, создал себе отдельную категорию людей в своей голове, кого считал не заслуживающими своего внимания. Он использовал слово «батрак», и то, как он его произносил, не особенно отличалось от того, как Нотт говорил: «Грязнокровка». Если Гермиона окончательно сбросит Нотта со счетов — а она могла, потому что он не сделал ничего, что заработало бы её расположение, — и всё равно останется в хороших отношениях с Томом Риддлом, тогда она может сделать для себя личную отдельную категорию, наклеить на неё бирку «лицемерка» и прыгнуть в неё головой вперёд. Во всей этой истории ни у кого не было чистых рук. Даже у Гермионы, которая могла бы донести на Тома дюжину раз, от жульничества в первом году до превышения полномочий старосты в пятом. (Она знала наверняка, что Том вызывался проводить наказания только если имел с этого выгоду, даже несмотря на то, что он произносил слова «падение стандартов приемлемого поведения» с невозмутимым выражением лица). — Я считаю, что ты полнейшее ничтожество, — сказала Гермиона, глядя как Нотт медленно дышит, пока угасают чары Конфундуса. — И ты ведёшь себя как избалованный ребёнок. Том Риддл лучше тебя разбирается в магии, так что тебе приходится искать оправдание, чтобы обосновать своё узкое мировоззрение, согласно которому статус крови что-то значит? А что насчёт меня? На каждом тесте я получаю оценки лучше, чем ты, и у меня не более престижное происхождение, чем у Тома. Как ты объяснишь это? — Гектор Дагворт-Грейнджер. Я проверил. Он основал «Сугубо Экстраординарное Общество Зельеварителей» в 1902 году. У тебя есть фамилия волшебников, — сказал Нотт, добавив, — хотя, мало что можно сказать о качестве крови или размере состояния. Гектор Грейнджер? Она не была до конца уверена, но она помнила о дяде Гекторе где-то в их семейном древе. Папа не был особенно близок со своими дальними родственниками, и Гермиона не росла со своими кузенами, поэтому она не могла быть уверенной наверняка. Но её интерес выцепил главное: папа был маглом, а у неё (предположительно, если верить словам Нотта) была волшебная семья? Как это работало? Она решила изучить волшебную генеалогию в следующий раз, когда будет в библиотеке. — Я не понимаю твою логику, — сказала Гермиона, решив относиться к Нотту как к ребёнку, что включало в себя такой же суровый и неодобрительный тон, который использовала её мама, когда Гермиона задерживалась допоздна с книгой. — И я не понимаю твоей цели. Ты хочешь доказать, что Том не маглорождённый? — Может, ты слишком дурно воспитана, чтобы это понимать, Грейнджер, но существует естественный порядок вещей в нашем обществе, — сказал Нотт, и его тон ясно давал понять, какое место он занимает в этом устройстве. — Каждый должен знать своё место, будь то волшебники, гоблины, домашние эльфы или маглы. Или выскочки-старосты. С первого дня, когда Риддл появился здесь, он был не намерен обращать внимание на порядок вещей, потому что он считал, что он слишком хорош, чтобы знать своё место, — или что правила его не касаются. Самонадеянный ублюдок, — Нотт нахмурился и продолжил. — Сначала я дал ему презумпцию невиновности, потому что Шляпа распределила его в Слизерин. Но мы пришли к тому, что нам надо подтвердить факты. Почему Риддл был распределён в Слизерин? Имеет ли он надлежащее волшебное происхождение, или он мошенник, который обманом заставил половину факультета лизать его ботинки? — Если я соглашусь с твоим предположением, что что-то из этого имеет какое-либо значение, я не понимаю, как это хоть что-то меняет, — Гермиона шмыгнула. — Том может быть реинкарнацией Мерлина, или забытым дальним внучатым племянником Гриндевальда, или маглорождённым. Но всё останется прежним: он всё ещё староста, он всё ещё получает все «превосходно», и последние два года он побеждал в турнирной таблице дуэльного клуба. — Это меняет всё, — сказал Нотт. — И то, что ты не можешь этого понять, — причина, почему я в Слизерине, а ты — нет, — Нотт остановился на секунду, сузив глаза в вычислениях. — Я видел твоё лицо, когда я использовал слово, чьего значения ты не знала. Информация за информацию, Грейнджер. Я одолжу тебе книгу своей семьи о легилименции, а взамен ты расскажешь мне всё, что ты знаешь о Риддле. Это было соблазнительно для Гермионы. Она не особенно много знала о семье Тома, поэтому она едва ли что-то даст со своей стороны договора — но Нотт этого не знал. А взамен ей дадут книги, к которым у неё никогда не было доступа. Легилименция — та толика информация по теме, с которой с ней поделился мистер Пацек, была под большим запретом. Немногие книги, которые печатали на эту тему, никогда не допускались к открытой продаже. Наоборот, как многие книги о редкой магии, их покупали напрямую у авторов и годами прятали в семейных библиотеках и частных коллекциях. (Гермиона исследовала алхимию, когда изучала нелогичные правила магии. Она узнала, что существовали рецепты для постоянной трансфигурации неблагородных металлов в драгоценные, и не только традиционная формула по превращению свинца в золото, но ещё железа в магически улучшенный металл, который в волшебном мире называли «гоблинское серебро». Конечно, то, что она прочитала, было скорее предположением, чем фактом, потому что подробности о том, как это работало, тщательно скрывались как коммерческая тайна. И не было ничего в мире — магловском и магическом — более раздражающего Гермиону, чем когда ей давали одну страницу информации, а затем говорили, что ей не разрешено читать остальную часть книги). — Что останавливает меня от того, чтобы уйти прямо сейчас и рассказать Тому, что ты делаешь у него за спиной? — поинтересовалась Гермиона, зная, что всё, что она сделает, будет иметь последствия, и даже если казалось выгодной сделкой, всегда было что-то, что называлось «слишком хорошо, чтобы быть правдой». — Зачем тебе? — ухмыльнулся Нотт. — Ты лишишься возможности и ничего не получишь взамен. Это была хорошая попытка подумать в стиле Слизерина, Грейнджер, но в конечном итоге в тебе всё равно слишком много Рейвенкло. Что тебе нужно понять, у людей типа Риддла не бывает друзей. Она не потрудилась спорить с последним утверждением: — Ладно, — сдалась она. — Ты одолжишь мне книгу независимо от того, насколько тебе поможет моя информация? И ты не устроишь очередной припадок из-за ответов, которые получишь? — Я не устраиваю припадков. — А я не безнадёжно невежественна. — Хорошо! — скрипнул зубами Нотт. — Я дам тебе книгу, а ты найдёшь место для совершения сделки, потому что ты у нас со значком старосты. Гермиона залезла в портфель и вытащила свой ежедневник, открыв первую чистую страницу — 16 января, 1943 — и вырвала её из книги. — Вот, — сказала она, протягивая страницу Нотту вместе с палочкой, которую забрала у него ранее. — Мы не можем посылать друг другу сов, потому что Том знает, как выглядит моя сова, поэтому, чтобы организовать встречу, используй эту бумагу. Всё, что ты на ней напишешь, появится на втором экземпляре у меня в спальне — но постарайся писать помельче, потому что я пока не придумала, как стирать чернила и заново использовать бумагу без дестабилизации рунических последовательностей. Нотт взял бумагу, пытаясь скрыть интерес к колдовству, свернул её в четыре части и засунул в карман мантии. Он вышел из кабинета, не оборачиваясь.***
Три дня спустя Гермиона обнаружила себя топчущейся на снегу в Восточном дворе за статуей Гиппарха-Звездочёта. Гиппарх был неподвижен, потому что был день, и его незрячие глаза были подёрнуты бархатной изморосью. Лёд собрался в щелях его лица и складках его тоги. Его черты были искажены и размыты, а беспощадные зимние месяцы сделали его скорее глыбой, чем человеком. Она назначала встречи за статуей в первом году, потому что знала, что она была в углу тихого внутреннего двора подле каменистого обрыва, который выходил на озеро. Он не был по пути ни к одному из уличных занятий, и лишь редкие люди проходили мимо этого места, лишь те, кто приходил из-за территории замка — а их число было ограничено родителями, посещающими сильно покалеченных детей в больничном крыле, членами Попечительского совета или некоторыми официальными гостями, которых приглашали директор и деканы. Пространство за статуей было невидимо для остальных, только если они не смотрели из окон на верхних этажах. Ближайшие были в часовой башне Хогвартса, и ученики забирались на неё только в первый и второй год, потому что это считалось одним из пунктов квинтэссенции «познания Хогвартса». Туда также входило пройти сквозь призрака, получить шариком с краской от Пивза или облиться взорванным котлом на зельеварении — если вы сделали это хоть раз, то были счастливы никогда этого не повторить. Чтобы занять себя, Гермиона начала намётывать грубый контур на снегу, простую схему оберега, которую она создала с помощью мистера Пацека на каникулах. Статуя Звездочёта была удобной для этого, потому что направления компаса были начерчены на табличке — Гермиона могла бы определить север по углу солнца, но дни в конце зимы были мокрыми и облачными, без намёка на солнечный свет и тепло. Север, юг, запад, восток — кардинальные точки были отмечены в снегу кончиком палочки Гермионы. За ними последовала серия рун в углах, некоторые из которых она использовала для своего зачарованного ежедневника, а другие нашла в книге о волшебном столярстве. Она читала, что походники и натуралисты использовали их, когда хотели спрятаться от маглов или стать невидимыми для редких магических диких животных. Вскоре она услышала шаги, скрипящие по слою снега, который покрывал землю. Выглянув из-за края тоги Гиппарха, она увидела, что Нотт пересекал двор, подол его чёрного зимнего плаща был припорошен белым. На нём была подбитая мехом шапка, которую он натянул на глаза. Его подбородок и нижняя часть лица были покрыты зелёно-серебряным факультетским шарфом. — Грейнджер? Ты где? — позвал он. Его голова вращалась из стороны в сторону. — Тебе не поздоровится, если это какая-то шутка. Я здесь не чтобы играть в игры! Он прошёл перед Гиппархом, залезая в карман за свёрнутым квадратом бумаги, и не заметил присутствия Гермионы, пока не стало слишком поздно, и она не втащила его за локоть, и тогда они оба оказались за статуей внутри ромбовидного рунического барьера. — Прости, — сказала Гермиона, ничуть не извиняясь, — но ты слишком шумел, — она указала на руны, который таяли в снегу под её ногами. — Если ты останешься внутри линий, никто нас не заметит. Нотт быстро взглянул с лица Гермионы вниз на землю. — Альгиз, — пробормотал он. — И перевёрнутый турисаз. Я видел их раньше — это Покров браконьеров? Гермиона осознавала логику в применении оберега, который мог спрятать волшебников от магических животных: такое же заклинание, которое могло спрятать исследователя от его подопытных объектов, могло бы с лёгкостью сделать то же самое для охотника и его добычи. Она не одобряла браконьерства, и, будучи уроженкой пригородного Лондона, концепция охоты как спорта была очень далека от её личного опыта. Возможно, будь она младше, она бы увидела ценность ограничения информации от широкой публики, чтобы предотвратить злоупотребление ею со стороны лиц с недобросовестными намерениями, — необходимая жертва ради защиты невинных существ, находящихся под угрозой исчезновения. Теперь она стала старше и пострадала от ряда информационных ограничений, поэтому её взгляд на цензуру с годами оттенился нюансами. Академическая теория магии — это одно, практическое применение было другим. Жизнь волшебников и ведьм должна была руководствоваться моральными принципами, но соблюдение морали было индивидуальной прерогативой. Поэтому она считала использование магических знаний личной ответственностью, а не общественной, которая должна быть возложена на плечи управляющего совета или комитета. Это было почтительным способом Гермионы сказать, что она не собирается избавляться от своей коллекции книг дома, сомнительны ли их темы или нет. И что она понимала, почему состоятельные семьи хранили личные библиотеки и никогда не освещали на публику, какие тома у них имелись или нет. Ей это не нравилось, но это был обычный путь вещей в волшебном мире, и пока она ещё не могла ничего с этим поделать. — Я не умею вызывать Дезиллюминационные чары, — призналась Гермиона. — Во всяком случае, ненадолго. Я уверена, ты тоже не можешь, так что это сработает для нас обоих. И, нет, это не оберег браконьеров. У меня только визуальная маскировка, без запаха и тепловых компонентов, поэтому мы защищены от того, чтобы нас заметили только ученики и учителя, но не животные. В любом случае, — сказала она, зная, что они назначили встречу в пустынном углу территории замка не для лекции о вспомогательной структуре оберегов, — ты принёс книгу? Материал плаща Нотта пошёл рябью, пока он копался в портфеле на его плече под мантией. Он достал толстую книгу с потрёпанной кожаной обложкой и необрезанными краями, такую маленькую и компактную, что если Гермиона прижмёт ладонь к обложке, то кончики её пальцев будут торчать сверху. Нотт перевернул книгу, чтобы показать название. «Внутри разума» было оттиснено золотой фольгой на кожаной обложке, но половина уже вытерлась. На светло-коричневой коже тоже были следы использования: кончики были затёртыми и блестящими, и несколько тёмных овальных отметок размера и формы отпечатков пальцев были вдавлены в переднюю и заднюю обложки. Гермиона взяла книгу у Нотта, перевернув её и потерев корешок. Нежная, мягкая кожа снаружи, тонкая папиросная бумага внутри, шрифт внутри гладкий и правильный, но без засечек, как в машинописном тексте. Вместо того, чтобы быть отпечатанным как большинство сегодняшних продаваемых книг, она была скопирована с помощью некоего зачарованного пера. Она видела книги наподобие таких у Глимвитта, антикварного букиниста, и приказчик в магазине сказал, что книги издаваемыми маленькими тиражами, не заслуживают использования печатного станка, где каждую страницу приходится набирать металлическим шрифтом, прежде чем её можно будет напечатать. В прошлом особенные и редкие книги производились на заказ и распространялись из уст в уста и с личными связями: покупатель бы договаривался о копии напрямую у автора, принеся ему собственные чернила, и перо, и бумагу. После этого он оборачивал её на свой вкус, часто с геральдическими гербами на обложке и антиворовскими чарами на переплёте, чтобы книгу нельзя было забрать из семейной библиотеки никому, кроме члена семьи. — Ты читал её? — спросила Гермиона, отводя внимание от книги обратно на Нотта. — На Рождество, — сказал он. — Я знал, что такое легилименция, уже много лет, но никогда не думал, что мне стоит изучать её детали… До недавних пор. Это редкая магия и редкая книга — может, у Блэков есть копия, но я не могу представить никакую другую семейную библиотеку с ней. Это копия моей семьи, так что если у тебя её конфискуют, тебе придётся взламывать кабинет профессора и доставать её обратно. — Я знаю, как обращаться с книгами, — взвилась Гермиона, прижимая книгу к груди. — И как маскировать обложки. — А теперь, — начал Нотт, потирая руки в перчатках друг о друга для тепла — или в голодном нетерпении, — что насчёт моей части сделки? Что ты знаешь о Риддле? — Немного. Том закрытый человек. И нелегко доверяет людям. — Я уже знаю это, — сказал Нотт. Он раздражённо фыркнул, и белый пар вылетел между его зубов. — Давай, расскажи мне что-то, с чем можно работать. — Он сирота, — сказала Гермиона, организуя свои мысли и сортируя, чем было безопасно поделиться. Что было секретами, а что нет. — Он никогда не знал своих родителей. У его отца была фамилия «Риддл». — «У его отца была фамилия ‘Риддл’», да что ты говоришь? Кто-нибудь, пошлите сову в «Пророк», у нас есть сенсация для завтрашнего выпуска, — сказал Нотт с искривлённой в издевательской усмешке губой. — Я не считал тебя шарлатанкой, Грейнджер. Нос Гермионы сморщился от отвращения. Он только что одолжил ей редкую книгу, почти бесценную по её меркам, которая почти компенсировала, что Нотт был не кающимся грубияном. — Его второе имя — «Марволо». Полагаю, в честь родственника, но я не знаю какого и по чьей линии, — сказала она. — «Марволо», — задумался Нотт. — Я видел его инициалы, но не знал, что означает «М». Должно быть, это имя, раз это его среднее имя. Жаль, что нет никакой фамилии, иначе я бы смог проверить все кровные узы за неделю. Это всё, что у тебя есть? У Гермионы оставалась только последний кусок надёжной информации: — Если я тебе расскажу это, то при условии, что это никогда не покинет границу этого оберега, ясно? — Не знаю, — сказал Нотт с растягивающейся от любопытства улыбкой. — Я воспользуюсь любым преимуществом, какое у меня будет, против Риддла, особенно если это что-то, что я могу приставить к его горлу. — Ну, если ты начнёшь это рассказывать всем подряд, не знаю, как это сыграет тебе на руку, — холодно сказала Гермиона. — Последнее, что я могу тебе рассказать — это о… Легилименции Тома. Он мог её делать с детства, до начала Хогвартса. Профессор Дамблдор знает о ней и подозревает, что это унаследовано от его родителя, но они оба умерли, и он не знает наверняка. И говоря о его способностях: Том всегда знает, когда люди его обманывают. Всегда. И я считаю, что он также хорошо чувствует, когда люди от него что-то скрывают. Так что, если ты попытаешься злорадствовать над ним, говоря, что знаешь то, чего не должен, я уверена, это не закончится для тебя хорошо. — У меня нет ничего конкретного… Пока, — пробормотал Нотт, отпихивая кусок льда своим ботинком. — О способностях легилименции обычно не объявляют публично — что создаёт трудности отследить её по линии крови, когда это пытаются спрятать, в отличие от метаморфов или маледиктусов. Но я знаю, что есть несколько старинных семей, которые претендуют на это: лишь слухи, но в них всегда есть какая-то правда… Главный допрашивающий Визенгамота прошлого века был одним, как там говорили, его звали… Клавдиус Прайс? Нет, Клавдиус Принц, но нет никаких доказательств того, что это было наследственным… Он поднял взгляд на Гермиону, сдвинув брови: — Как ты об этом знаешь? Ты так и не ответила на вопрос, откуда ты знаешь, кто он такой. Он… Он же не пытался ничего с тобой сделать? — Не знала, что моё личное благополучие имело для тебя значение. — Ты права, — согласился Нотт. — Не имеет. Но это дело принципа, Грейнджер. Порядочный волшебник не станет так растлевать ведьму, и хоть ты и не ведёшь себя как одна, ты всё равно ведьма. Мы цивилизованные люди, не магловское зверьё. Хотя с именем как «Риддл», не могу сказать, что я удивлён. Кровь всегда проявляется. — К твоему сведению, он ничего не «пытался», — холодно сказала Гермиона. — И это последнее, что я тебе расскажу. Мы закончили. Можешь идти. — Прекрасно, — чопорно сказал Нотт. — Я жду свою книгу обратно через две недели. Если ты хочешь одолжить что-то ещё, у тебя должно быть что-то хорошее для меня. Мне неважно, как ты это раздобудешь. На этом он перешагнул границу оберега и пошёл обратно в замок, ворча себе под нос. Гермиона вздохнула и опустила взгляд на книгу в руках. За эту книгу она обменяла несколько секретов Тома. «Надеюсь, это того стоило». Она открыла первую страницу. Легилименция не означает — хоть и подразумевается в названии и часто понимается именно в таком ключе, — чтение мыслей. Это гораздо больше: легилименция это искусство и магия, умение и толкование — это возможность заглянуть в отдалённые уголки человеческого сознания и интерпретировать запутанные слои сознательной мысли и подсознательных впечатлений. Ей можно научиться с достаточными инструкциями, её можно практиковать с палочкой и без, и она даётся проще тем редким специалистам, рождённым с этим даром. Несмотря на то, что легилименция является исключительно полезным и универсальным талантом, когда она отточена до уровня мастера, легилименция не несокрушима: её можно нейтрализовать равным и противоположным талантом, искусством окклюменции, медитативным подходом к достижению полной умственной самодисциплины… Это того стоило. Вопросы, на которые она хотела ответов, ответы, которые прятал Дамблдор от Тома все эти годы. Теперь они у неё были, прямо здесь, в её руках, и они стоили лишь нескольких минут откровенности с Теодором Ноттом. Она вытащила палочку из кармана мантии и начала вызывать заклинание по маскировке обложки одолженной книги. Когда она закончила, она нанесла руны чар по сокрытию и вышла из-за статуи. «Я и помыслить не могла, — подумала Гермиона, оглядываясь назад, — что те немногие люди, с которыми я могу быть совершенно откровенна, — это два слизеринца и выпускник Дурмстранга».