***
— Мама сказала, что нам надо встретиться в Косом переулке на следующей неделе, чтобы подогнать твой пиджак, — сказала Гермиона Тому, когда они складывали свои мантии в «Хогвартс-экспрессе». — Портниха в Косом переулке делает подгонки для магловской одежды, когда у неё есть выкройка для работы, и мы перевели наши заказы туда, потому что многие лондонские магазины закрылись из-за войны. Оставшиеся только шьют формы для офицеров. — И естественно ты доложила всё своей матери в ту же минуту, как я сказал, что приду, — сказал Том, прижимаясь виском к холодному стеклу окна. — Конечно, я рассказала ей, — сказала Гермиона, глядя на опущенные уголки губ Тома. Он не спешил выполнять условия своего соглашения. — Ой, какая же ты бедолажка. Нет причин, по которым ты не можешь проявить любезность — для тебя это такая же карьерная возможность, как и для меня. Мама заплатила за билеты и твой фрак, который ты сможешь оставить себе. Ты можешь носить его под парадной мантией, если кто-то из твоих «друзей» пригласит тебя на вечеринку волшебников. — Не могу себе представить, что она была рада покупке дополнительного билета. — Почему нет? — спросила Гермиона. — Всё пойдёт на хорошее дело. — Хм, — сказал Том, глядя на проезжающие мили полей, зелёные, и пышные, и колосящиеся пшеницей. — У меня просто такое чувство. Гермиона купила несколько плиток шоколада для своей семьи, когда мимо проехала тележка со сладостями. С нормированным сахаром в последние три с половиной года сладости было сложно достать, а шоколад был маленькой роскошью, которую не хватало большинству британских семей. Грейнджеры заходили в кондитерский магазин в Косом переулке до начала войны, и волшебный шоколад был любимым у её родителей из всего огромного ассортимента. Они так и не полюбили странное мармеладное драже или пищащих мятных мышек, и им не хватило смелости попробовать тараканьи кластеры, хоть лавочник их уверял, что они на вкус как арахис и не более. Но шоколад был одинаковым. Она была в предвкушении снова увидеть свою семью. Как бы сильно она ни любила Хогвартс, её любовь исходила от того, что это был центр обучения, а любовь Гермионы к образованию отличалась от любви к семье. Хогвартс не был её домом: он не значил для неё то же, что для Тома. Она всегда с нетерпением ждала конца года, потому что это означало поехать домой к маме с папой, которые направляли, заботились о ней и любили её бóльшую часть её жизни. Профессоры в Хогвартсе направляли и заботились — столько, сколько требовалось по условиям их работы, — но она была одной из сотни студентов Рейвенкло для профессора Бири, её декана. Бóльшую часть времени, проведённого в Хогвартсе, профессоры были отстранёнными фигурами, в то время как от неё ожидали самостоятельности, а после получения значка старосты она сама должна была стать воспитателем первогодок Рейвенкло. (Она должны была заботиться лишь о девочках-первогодках, а Фицпатрик был наставником для мальчиков-первогодок, но через неделю или две небрежных ответов на их вопросы обычной фразой Фицпатрика стало: «Спроси Гермиону». Её репутация всезнайки за одну ночь превратилась в преимущество, хотя она не могла сказать, что была полностью счастлива с увеличением рабочей нагрузки). Ей было трудно выразить свои мысли об этом, потому что Дом — это не просто конкретный дом на конкретной улице, не просто знакомые комнаты, каждый дюйм которых она изучила за годы жизни, не просто правильные люди, которые знали её любимые истории и готовили её любимые блюда. Это было сочетание всего вышеперечисленного: связь и привязанность, близость и знакомство — всё то, что невозможно воспроизвести с помощью магии, каким бы могущественным ни был волшебник. Эти мысли занимали её разум, пока они с Томом ждали на платформе, чтобы толпы освободили им проход. — Куда мне присылать мои письма? — спросила Гермиона, устанавливая птичью клетку на свой сундук. Она встала на носочки и посмотрела в толпу, которую скрывали клубы пара, валившие из котла локомотива. Она вздохнула: десятки людей ждали очереди перейти на магловскую сторону Кингс-Кросса. — Я буду в «Дырявом котле» всё лето, — сказал Том, который вырос достаточно высоким, и ему не нужно было задирать голову, чтобы посмотреть над головами людей. — Это дороже, чем Хогсмид, но в этот раз я забронировал заранее, поэтому они не попытались задрать двойную цену, как в прошлом году. — Ты в Лондоне — потрясающие новости! — её улыбка начала сползать. — Ох, как жаль, что они урезали талоны на бензин, я бы хотела навещать тебя через день. — Попробуй заклинание Долива на бензобаке, — предложил Том. — Жидкости проще дублировать, чем твёрдую материю, особенно не еду. Визуализация всегда даётся сложнее, когда надо убедиться, что это будет вкусно. — Я никогда не тренировалась в доливе ничего, кроме воды, — сказала Гермиона, сдвигая брови вместе, пока она анализировала предложение Тома. Это становилось её привычкой рядом с Томом: каждый раз, когда ему приходили в голову возвышенные идеи, он оставлял исполнение в подвешенном состоянии. «Операция: Орден Мерлина» была одним из примеров такой «идеи». — Я боюсь несчастного случая, если буду экспериментировать с бензином. Согласно «Теории трансформационных чар», идеальная дупликация копирует все свойства исходных объектов, что включает в себя все фазовые состояния — а бензин в любом открытом контейнере производит испарения. Звучит ужасно опасно. — Знаешь, Гермиона, — задумчиво сказал Том, — я не понимаю, как Распределяющая шляпа вообще могла подумать, что из тебя получится хорошая гриффиндорка. Гриффиндорец бы это просто сделал без вопросов. — И сжёг бы свои брови. — И это тоже, — согласился Том. — Как насчёт предварительной тренировки на твёрдом парафине или вазелине? Они похожи на структурном уровне, и если ты научишься их дублировать, ты всегда сможешь трансфигурировать их в бензин без необходимости вызывать заклинание Долива. — Нет, — Гермиона покачала головой. — Я собираюсь отточить заклинание Долива этим летом. Оно входит в программу Ж.А.Б.А… — …Мы только что разобрались с С.О.В. пару дней назад. — Что означает, нам пора беспокоиться о Ж.А.Б.А., — сказал Гермиона, но Том не стал оспаривать её слова. Он лишь окинул её взглядом, выражающим покорность, и ждал, когда она продолжит. — Долив кубка вина входит в практический экзамен по заклинаниям, поэтому уметь делать его только с водой недостаточно. Если я смогу успешно заправлять бензобак, то смогу попробовать зачаровать его — если бак нашего мотора будет заполняться сам собой, то папе не придётся пересчитывать пайковые талоны, когда ему нужно будет навестить больного. — Теперь мы зачаровываем магловские артефакты, Гермиона? — заметил Том, и довольная улыбка начала расползаться на его лице. — Это всё для хорошего дела! — Если это то, что ты говоришь себе, я не рискну тебя поправлять. — Что ж! — Гермиона упёрла руки в бёдра, её глаза светились вызовом. — Если это позволит мне навещать тебя в Косом переулке каждый день, тебе это тоже будет выгодно. — Да ну? — Я помогу тебе с твоими статьями: никто не проводит исследования так, как я. А ты поможешь мне с тем, как добавить больше чар на мотор. Логично предположить, что если я могу заправить бак, то смогу приглушить выхлоп или смягчить подвеску. Улыбка Тома становилась всё шире: — Ой, что это у нас? Может ли это быть тем, что Министерство называет «неправомерным использованием магии»? Или наша дорогая маленькая Гермиона наконец-то прозрела? — Эй! — закричала Гермиона, которая была старше Тома на несколько месяцев и не стеснялась указывать на это, когда им было по десять лет, и они обменивались письмами. В этом возрасте разница в несколько месяцев считалась чем-то значительным. — Я не маленькая! (Она могла оспорить только эту часть, потому что Том был прав о другой. Министерство не одобрит, но Министерство не узнает, так что это не подлежало обсуждению). — Не жалуйся, — сказал Том, похлопывая её по голове. — Это очаровательно. Пальцы Тома были в её волосах. Каким-то образом — несмотря на тон его слов — в нём не было ни капли надменности. Это не имело ничего общего с тем, как в начальной школе мальчишки дёргали девочки за волосы на уроках, сидя на один ряд позади. Напротив, он был мягким и нежным, и Гермиона обнаружила, что она прильнула к его руке и довольно близко прислонилась к его груди, когда он отдёрнул руку, а на его скулах появился лёгкий румянец, хотя это можно было объяснить сочетанием разгара лета и тепла, производимого дюжиной локомотивов в замкнутом пространстве оживлённого вокзала. Том прочистил горло: — Очереди больше нет. Пойдём.***
Дорогой Том, Когда я попыталась дублировать вазелин, я лишь получала разбавленную, маслянистую смесь. Он должен быть полутвёрдым в комнатной температуре. Что я делаю не так?***
Дорогая Гермиона, Твоя ошибка в том, что ты пытаешься дублировать слишком много за раз из слишком маленького образца исходного материала. Если бы у меня было пять буханок хлеба, и мне сказали накормить пять тысяч людей, я бы не смог сразу сделать из одной буханки тысячу. Я бы делал это частями, из одной буханки три-четыре, хотя большинству людей сложно сохранять фокус больше, чем на это число. Меньший объём делает границы заклинания более стабильными, что производит более стабильный результат.***
Дорогой Том, Это сработало! Оказалось, что проще заполнить наполовину использованную банку вазелина, чем использованную полностью, не считая пары мазков на донышке. Как жаль, что я не знала об этом раньше, когда потратила два часа на наложение заклинания снова и снова на практически пустую банку.***
Дорогая Гермиона, Чем проще материал, тем проще его дублировать в больших объёмах. Чтобы превратить крошку в торт, нужен волшебник уровня мастера, но компетентный волшебник может размножить черпак муки или сахара на большой мешок за один раз. Причина, по которой волшебные магазины всё ещё существуют, это потому что среднестатистический волшебник безнадёжно некомпетентен. У меня есть встречный вопрос: почему считается неприемлемым для женщины поправлять помаду за обеденным столом?***
Первые недели летних каникул прошли за ежедневным обменом коротких записок о магической теории со стороны Гермионы и женских страхах от Тома, потому что, как выяснилось, целиться в самоуверенность читателей было самым эффективным способом продать жизненный совет. С одной стороны, Гермиона была довольна, что выбор занятия Тома был таким безобидным, и что, сосредоточившись на написании статей, он перестал интересоваться заклинаниями контроля разума или вступлением в ряды добровольного сопротивления против Гриндевальда. С другой стороны, это не означало, что она была счастлива видеть, как Том потворствует расточительному материализму или поощряет хозяек превращать летние вечеринки из дружеской встречи членов семьи в мелкую борьбу за доминирование между собой, соседями и свекровью. («Они и впрямь верят, что знаком отличия хорошей жены и матери является умение сделать десерт в десять слоёв высотой, — писал Том в одном из своих писем. — Если они в это верят — как бы смехотворно это ни было, — почему мне стоит их переубеждать? Почему бы мне не продать им технику временного заклинания Затвердения, чтобы они могли построить свою меренгу в пятнадцать слоёв? Это взаимовыгодно для всех нас»). Однажды вечером, пока Гермиона подводила итог прогрессу, сделанному в обучении, в своём ежедневнике, она поняла, что Том не стал лучшим человеком, сделав из своего писательства хобби и работу на лето. Он просто обменял одну форму манипуляции на другую, и выбранная им форма считалась социально приемлемой. Её утешение пришло с тем, что читатели могли выбирать, следовать или нет совету мистера Бертрама: он лишь делился магическими знаниями, отличными и более доступными, чем выверенные учебники, но эффект был одинаковым. Намерение, с которым они будут пользоваться этим знанием, было на усмотрение читателей, и не в ответственности Тома было решать за них. Это было отличием от манипуляций проклятия Империус, чей злонамеренный потенциал не включал в себя согласие всех участвующих сторон. Несмотря на все дурные предчувствия, их было недостаточно, чтобы Гермиона передумала приглашать Тома на Благотворительный вечер ветеранов. Билеты уже были заказаны, одежда подготовлена, а приготовления к поездке сделаны. В вечер мероприятия Грейнджеры приехали на автомобиле на Чаринг-Кросс, где забрали Тома снаружи «Дырявого котла» и направились в отель возле Гайд-парка, в котором однажды они вместе пили чай после покупок в Косом переулке. Это было за несколько недель до начала войны, и Гермиона с тех пор туда не возвращалась, отчего аскетизм, вынужденный военным временем, был как никогда явственен. Стоянка такси пустовала, а улица перед отелем была тихой, хотя она была одной из главных центральных транспортных магистралей Лондона. Сокращение гражданских талонов на бензин затронуло часть населения, владевшую автомобилями. Гермиона заметила тишину, когда вернулась летом в свой дом на Аргайл-стрит, где большинство её соседей владели моторами, но теперь только Грейнджеры регулярно куда-то ездили — и даже тогда бóльшую часть времени это было ограничено чрезвычайными ситуациями медицинского характера. Гермиона, спустя несколько недель тренировок, успешно справилась с заклинанием Долива на бензине, постепенно продвигаясь от вазелина, до масла для жарки, до керосина. Поначалу она очень переживала об испытаниях своего продукта, но она поняла, что ей не нужно было проверять скорость сгорания на открытой миске бензина, кидая туда зажжённую спичку и убегая. Она была ведьмой: она могла отойти и вызвать Инсендио издалека, защищать Щитовым заклинанием на случай взрыва. Она заправила семейный автомобиль и собиралась заполнить несколько канистр, когда уедет в Хогвартс в сентябре. Она пока не научилась зачаровывать бидоны, чтобы они самозаполнялись, но она подозревала, что это будет чем-то схоже с цистерной в их палатке, в которой никогда не заканчивалась вода. До тех пор они с семьёй могли кататься по Лондону в своё удовольствие. Мама даже предложила дать Гермионе уроки вождения, раз у них был лишний бензин, а дороги в их районе были свободны от других шофёров. Гермиона согласилась. Ей не понравилось обучение полётам на мётлах в первом году, но оперирование автомобилем включало в себя мягкое сидение с рулевым колесом и несколькими педалями. Это не было физически тяжело, очевидно, это не могло быть слишком сложно? Гермиона рассказывала историю Тому, сидя на заднем сидении мотора Грейнджеров, пока папа рулил за отель, чтобы найти место для стоянки. —…Мы остановились на Виллоубай-стрит, потому что я залила двигатель, и он перегрелся, поэтому нам с мамой надо было подождать. Из дома вышел мужчина и спросил, что случилось, затем вышел ещё один, и вскоре вокруг нас было четверо странных мужчин, спорящих между собой, что пошло не так с мотором, — говорила Гермиона, которая не испытывала удовольствия от поездки в жаркий летний день с двигателем, который обжигал одним прикосновением. — И тогда один из них сказал, что это потому, что женщинам разрешили водить. Мама так на него рассерчала. — Я не уверен, что мне понравится конец этой истории. — Всё закончилось хорошо, — заверила его Гермиона. — Больше половины ферм в Британии управляются Женской земледельческой армией. Если бы женщины не научились водить, всем бы было нечего есть. — Им бы не было, — заметил Том. — Но они маглы. — Том! — вскрикнула Гермиона, выглядывая из окна, чтобы проверить, был ли кто-нибудь вокруг. — Ты обещал, что будешь Хорошим Мальчиком! Одно из условий нашего соглашения, что ты не будешь говорить слово «магл» до конца вечера. Ты же знаешь, Министерство настаивает, что волшебникам надо сливаться с публикой. — Под этим они имеют в виду, что волшебникам надо снимать их остроконечные шляпы, покидая Косой переулок. Но раз уж ты отсидела восемь ужинов со Слагхорном, — вздохнул Том, — полагаю, я могу воздержаться от использования слова на букву «м» до конца вечера. — Хорошо, — сияя сказала Гермиона, похлопав его по плечу. — Можешь начинать. Она открыла дверь пассажирского сидения и выскочила из автомобиля, Том последовал за ней. Внешние окна отеля «Роял Аспен» были закрыты светонепроницаемыми шторами, в качестве сдерживания немецких воздушных бомбардировок. Интерьеры, напротив, ослепляли. Отель был хорошо освещён, хорошо оборудован, там были сияющие паркетные полы, величественная лестница в фойе, где собирались несколько пар, чтобы их портреты снимал нанятый фотограф. Хрустальные люстры были центром бальной залы, чьи стены были задрапированы полковыми знамёнами, представляющими предыдущие заслуги присутствующих ветеранов. Глаза Гермионы остановились на змее, обрамлённой лавровым венком, — знаке отличия Королевского армейского медицинского корпуса, в котором служил её отец. — Мне интересно, что солдаты подумали бы об этом, — сказал Том, обводя рукой столы, заставленные канапе, и часть стола, где служитель отеля разливал половником пунш и наполнял бокалы игристым вином для гостей. Еда была не такой изысканной, как до военного нормирования, она видела квадратные края кусочков мяса, поданных на крекерах, что говорило о том, что оно было из консервной банки. «Дьявольские» яйца были больше дьявольскими, чем яйцами, и она была уверена, что повара отеля использовали сметанную заправку для салата вместо настоящего майонеза. Даже напитки не были из провинций Шампань или Бордо. Пунш больше напоминал сельтерскую воду с сиропом, чем настоящий алкоголь, — не то чтобы мама сочла это уважительной причиной, чтобы позволить Гермионе бокал. Угощения было более чем достаточно для всех, но ему не хватало прошлой экстравагантности. Организаторы мероприятия сделали всё возможное из того, что было им доступно. Гермиона осознавала, что поданные паштеты были лучше, чем галеты и свиная тушёнка или что бы то ни было, что давали солдатам в поле. — Не думаю, что это имеет значения, — сказала она. — Это неважно, если это позволит собрать денег, которые обеспечат снабжение и комфорт солдат. К тому же, они никогда не узнают об этой вечеринке. Осмотрев бальную залу, Гермиона заметила, что они с Томом были одни из самых юных присутствующих гостей. Остальные были ветеранами Великой войны, их семьями, и по их мундирам, — украшенными орденами и медалями, — это были в основном кадровые офицеры. Там также было несколько молодых людей в современной форме с офицерскими погонами на плечах. Она решила, что это сыновья и племянники дам, организовавших этот вечер, посетившие Лондон в своё увольнение. — Пойдём представимся или предпочитаешь что-то съесть сначала? — спросила Гермиона, глядя на Тома. Том осмотрел стол с едой с выражением отвращения: — Я тут ничего не нахожу аппетитным. Думаю, я просто закажу себе еду в номер, когда вернусь в «Дырявый котёл». — Ладно, — вздохнула Гермиона, беря его под локоть. — Пойдём заведём несколько знакомств. — Я никогда тебя не видел такой на вечеринках Слагхорна, — заметил Том. — Это потому, что профессор Слагхорн всегда спрашивает других об их семьях, а поскольку они все волшебники, я никого не знаю и не узнаю́, — сказала Гермиона. — Но этих людей я знаю. О! Сюда! Это Роджер Тиндалл — его отец вместе с моим члены одного сообщества выпускников. Она потащила Тома в сторону стройного молодого человека с вьющимися волосами оттенка между каштановыми и светлыми. У него было несколько родинок на щеках и на подбородке, которые нарушали общую симметрию. Тем не менее, они придавали ему интересный и не неприятный вид, если смотреть на него в целом. У него были ясные голубые глаза и достаточно обаятельные черты лица, но она не обращала особого внимания на то, как люди выглядят, когда могла сосредоточиться на том, что они говорят и как ведут себя. Как и Том, он был одет в гражданский костюм: белый галстук и жёсткую белую манишку под чёрным фраком и отутюженными чёрными брюками. — Роджер! — позвала Гермиона, и он повернулся от своего разговора, чтобы оценить прибывших. — Гермиона? Гермиона Грейнджер? — сказал он, его брови поднялись от удивления. — Я столько лет тебя не видел. Роджер Тиндалл происходил из достопочтенного старинного рода, чьё богатство заключалось в широте их связей. Он был на несколько лет старше Гермионы — ему должно было быть девятнадцать или двадцать к этому времени, — и их матери ходили вместе на чай в «Роял Аспен» до войны. Она знала его раньше, но это было до отъезда в Хогвартс, а с началом Хогвартса у неё был очень маленький контакт с магловскими друзьями и их семьями. Вообще, люди (кто не был членами её семьи), с которыми она проводила больше всего времени вне Хогвартса, были ограничены Сигизмундом Пацеком и Томом Риддлом. — Как поживаешь? — сказала Гермиона. — Мама сказала, что ты поступил в Сандхёрст. Поздравляю! Я никогда не замечала в тебе военных наклонностей, но, полагаю, каждый хочет внести свой вклад в эти дни. — Хорошо, спасибо. Передавай моё почтение миссис Грейнджер, — ответил Роджер, который превозмог своё удивление и теперь рассматривал её. Она рассчитывала, что разительно изменилась за десять или одиннадцать лет с их последней встречи. Она не могла сказать, что стала значительно выше, но она стала более уверенной в себе после того, как узнала о своём даре волшебства. И на ней было новое платье из «Шапки-невидимки», которое было подогнано ей по фигуре продавщицей, а профессиональная волшебная подгонка была так же хороша, как сшитые на заказ магловские вещи. — Ты очень хорошо выглядишь, Гермиона, — продолжал Роджер, — я слышал, ты попала в Даунуэльскую школу, хотя я был бы шокирован, если бы они тебя не приняли. Что касается моих военных наклонностей: я могу сказать, что я не заинтересован в том, чтобы идти на фронт — не то чтобы моя мать когда-либо меня отпустила, даже если бы я хотел. Я решил остановиться на военной разведке. Там великое множество возможностей в изучении термоэлектронных табуляторов, которые не предлагаются гражданским. — Компьютеры! — воодушевлённо сказала Гермиона. — Я изучала лишь старые перфокарточные табуляторы — механические, конечно, — но я слышала, что великие шаги были сделаны в направлении электронной табуляции. Конечно, всё гораздо сложнее, но тот, кто заботится о секретности, не посмел бы закодировать информацию так просто, чтобы её можно было сломать вручную. — Именно так, — кивнул Роджер. — А что насчёт тебя, Гермиона? Когда мы были детьми, я помню, ты хотела стать следующим доктором Грейнджер. Стоит ли мне ждать тебя со стетоскопом и сумкой Гладстона в нашу следующую встречу? Хотя, я хочу надеяться, что это будет не через десять лет. Гермиона засмеялась, её щёки покраснели: — Возможно, увидишь. Мои родители предложили мне начать работать в их клинике, когда мне будет восемнадцать, хотя это в равной степени и желание поддержать военные действия, и желание остаться в списке жизненно важных профессий — как ты и сказал, фронт меня тоже не интересует. Но есть и другие вещи, которые, как мне кажется, мне по плечу. — Такая же упорная, как я помню! — Роджер поднял тост за Гермиону, выпив свой бокал пунша, затем его внимание переключилось на Тома. — Временами с ней, должно быть, непросто, мистер…? Простите, Вы, кажется, поставили меня в невыгодное положение. — Том Риддл, — ровно сказал Том, протягивая свою руку. Роджер пожал её, очень коротко, и, кажется, поморщился, когда отдёрнул свою. Несколько секунд он изучал Тома, его глаза прослеживали черты лица Тома с озадаченным видом, как будто он пытался и не мог найти знакомое лицо Тома Риддла в своём семейном сборнике социальных связей. Том невозмутимо смотрел на него в ответ. — «Риддл», — пробормотал Роджер с большим глотком пунша. — Имеете ли Вы отношение к Риддлам из Северного Йоркшира? — Том — си… — начала Гермиона. — Да, — сказал Том. Секундное смятение Роджера растворилось, и он вежливо кивнул Тому. Голова Гермионы метнулась к Тому: — Том… Рука Тома коснулась её руки, затем она почувствовала, что её руку сжала его — мимолётный жест, выражающий бессловесное заверение, — а потом он отпустил её и склонил голову к Роджеру Тиндаллу, его лицо было спокойным и лишённым всякого выражения, за исключением подёргивающегося мускула на щеке. — Имею, — сказал Том. — Моего отца тоже зовут «Том Риддл». Вы слышали о нём? — Лично — нет, — сказал Роджер. — Но я полагаю, его знает мой дедушка. Он воевал с ним, когда, в девяносто-девятом? Однако, это полвека назад! Они вместе были в девятнадцатом полку… — он показал головой на стену, где висели знамёна. — То чёрное, с короной и крестом, было их — собственный полк принцессы Александры. Но довольно о нём. Чем Вы занимаетесь, Риддл? — Я учусь в школе-пансионе в Шотландии. Она маленькая и очень закрытая, по крайней мере мне так говорили, — сказал Том, чьи плечи расправились от слов Роджера. Казалось, он вибрирует от нетерпения завершить разговор. — Значит, Вы один из ребят Гордонстауна? — спросил Роджер. — Вообще, моя школа ещё дальше на севере, — сказал Том. — У неё нет репутации или славы Гордонстауна, но это, возможно, и хорошо, поскольку я никогда не находил применения их знаменитой дисциплине. Роджер подавил смешок: — Я учился в Чартерхаусе, и самое худшее, что у них было — монастырский футбол, да и то по желанию. Никогда не видел смысла в методах Гордонстауна, но, опять же, я никогда не был тем, кто нуждается в старом добром «выправлении». Полагаю, и Вам это не грозит: Гермиона не потерпит юношу, который не может держать свой нос в чистоте. Не так ли? — Да, — согласилась Гермиона, искоса глядя на Тома. — И то же касается юношей, которые не могут угнаться за мной. Том всегда был хорошим мальчиком со мной по обоим направлениям. — И я никогда не забываю о её дне рождения, — добавил Том, глядя на неё в ответ с ласковой улыбкой, которая была не только для неё, но и Роджера. — Она говорит, что это моё лучшее качество. Говоря о хороших качествах, не могли бы Вы представить меня своему дедушке? Если он служил с моим отцом, я бы хотел выразить ему моё почтение. — Нам бы хотелось, — поправила его Гермиона. — Я уже столько лет не виделась с майором Тиндаллом — я бы не хотела покинуть этот вечер и хотя бы не поздороваться с ним. — Э, конечно, — сказал Роджер, чьё выражение лица выразило лишь малейший намёк на сожаление о скором уходе Гермионы. — Он вон там, в углу, в секции для курения. Ни с кем не общается, как видите. Роджер повёл их туда, где собрались пожилые ветераны, их мундиры были украшены бóльшим количеством позолоты и лент, чем у кого-либо из молодых. Они прикуривали сигары и сигареты, и горящий табак клубился вокруг них вонючей дымкой. Кто-то раздобыл графинчик бренди, если судить по коротким стеклянным стаканам, наполненным янтарной жидкостью. Гермиона видела, что эти пожилые джентльмены не были заинтересованы в светской беседе — некоторые из них положили свои трости подле своих кресел. Майор Тиндалл был одним из них. Он был грузным, усатым, и он выглядел довольным с тлеющей сигарой в одной руке и бокалом бренди в другой. На нём был белый камзол — пуговицы явно впивались в живот — под форменным кителем с толстым золотым шнуром на плечах и белой окантовкой на рукавах, каждый из которых был отмечен запонкой на манжете в форме короны. Его левая нога лежала на свободном стуле, край брюк был закатан, открывая верхнюю часть стопы и лодыжку, которая, вопреки ожиданиям, оказалась не морщинистой, покрытой печёночными пятнами плотью, а резным отрезом гладкого дерева. — Дедушка, — сказал Роджер, приветствуя старого майора, — могу я тебе представить нескольким гостям? Это Гермиона Грейнджер, она приходила на день рождения Аннабель, в том году отец купил нам пару щенков… — Я помню её, — перебил майор Тиндалл, опуская сигару в пепельницу возле своего локтя. — Маленькая девочка дорогой Хелен! Ну надо же, ты уже вовсе и не девочка? Роджер, мой мальчик, у тебя зрение лучше, чем у этого старика — конечно, ты заметил… — Кхм, — кашлянул Роджер, отворачиваясь от неловкости. — Дочь Хелен Грейнджер, да. Вполне состоявшаяся личность, но я отвлёкся. Дедушка, могу я познакомить тебя с… Э-э… Другом Гермионы? Риддл, это мой дедушка, майор Уолтер Тиндалл. — Том Риддл, — сказал Том. Линии его тела были жёсткими, но его глаза ярко горели от рвения. Он подал свою руку. — Рад знакомству, сэр. Со слов Вашего внука, я понял, что Вы служили с моим отцом. Девятнадцатый полк, мне сказали. Как и было с Роджером, майор Тиндалл замолчал на мгновение. Потрясённый, как будто на долю секунды ощутил жуткое déjà vu. Майор Тиндалл окинул Тома взглядом, прищурился и даже наклонил голову. — Сэр? — подтолкнул Том. — О… О, Боже! Однако! — майор Тиндалл прижал одну из рук с толстыми пальцами, которой минутой ранее держал сигару, к своей груди. Другой рукой он поднял бокал бренди к губам и подкрепил это глотком. — Томас, ах ты хитрый старый пёс. Нет! Не говори мне… Ты не… ! — Прошу прощения, — сказала Гермиона, переводя взгляд с майора на Тома. — Что происходит? — Не знаю, — прошептал Роджер. — Дедушка? — Риддл, — пробормотал майор Тиндалл с полным ртом бренди, — лейтенант Томас Риддл, я знал его — был его старшим офицером во время войны. Мы с ним ходили в штатском каждую вторую неделю в Трансваале и отстреливали по полдюжины антилоп каждый — их там называют спрингбоками, они хороши как говядина, но в два раза тощее. Никогда не принимал этого человека за беспутника. О, конечно, он умел очаровать девушку — помню, на него положила глаз та милая дочка фламандского фермера — Саския ван Что-то-там, милая молодая штучка, стреляла с восьмидесяти шагов из маузера, поверьте мне на слово. Отдачу она переносила без единого вздрагивания… Майор Тиндалл прочистил горло и продолжил: — Риддлу всегда хлопали глазками больше, чем остальным, когда мы размещали войска. Но он нашёл себе жену, и привез её домой сразу после окончания войны, и ушёл со службы, а я остался на следующую войну, — он кивнул на свою левую ногу. — И видите, что я за это получил — одной ногой в могиле, ха, как называли это старые армейские костоправы. — Войны? — сказал Том, возвращая разговор к интересующей его теме. — Вы упомянули Трансвааль. Полагаю, Вы говорите о войне между бурскими республиками Африки? Вторая война закончилась в 1902 году. Бурская война. Гермиона вспомнила книгу — она помнила большинство своих книг, — которую дала ему много лет назад в качестве рождественского пожертвования. Это была военная история, полная карт, и схем сражений, и списков убитых. Она была информативной, но отнюдь не приятной. Она положила её в благотворительную коробку, потому что помнила, что в приюте был мальчик, которому понравилась книга о Наполеоне, ещё одна книга, о расставании с которой она не жалела. Сражения Второй англо-бурской войны. Том, очевидно, тоже её помнил. — Да, — сказал майор Тиндалл, который выглядел немного собраннее, хотя его глаза всё ещё не отрывались от лица Тома. — Он женился на своей девушке в августе третьего или четвертого года. Боже правый, это же должно быть сорок лет назад! Тебе ведь не больше двадцати, верно? — Мне будет семнадцать в декабре. — Боже. Бедная Мэри, — пробормотал себе под нос майор Тиндалл, отставив в сторону бренди. — Потрясение всей жизни, Господи помилуй. Конечно, ей нужно рассказать, так будет правильно. Это не та вещь, которую можно вечно скрывать… Настоящий джентльмен должен взять на себя ответственность, если он вообще мужчина… — Прошу прощения, сэр, — сказал Том, — но кем приходится эта Мэри? — Миссис Мэри Риддл, — сказал майор Тиндалл. — Жена лейтенанта Риддла. Она будет тебе, эм, мачехой? Роджер, у вас, молодёжи, есть этому название? Я, хоть убей, не могу придумать ничего лучше. — Боюсь, что нет, дедушка, — ответил Роджер, который заметно побледнел. — Риддл, ты уверен, что ты не их законнорождённый сын? — Я никогда не встречался с миссис Мэри Риддл, — сказал Том. — Я никогда не слышал о ней до настоящего момента. Моя мама назвала меня в честь моего отца, и я родился и вырос в Лондоне. Если они Риддлы из Северного Йоркшира, полагаю, у Вас не будет их адреса? Я бы очень хотел связаться с ней — с ними — если это, конечно, возможно. — Прошли годы с тех пор, как я в последний раз разговаривал с ними, — с сожалением сказал майор Риддл. — Они не принимают участия в Лондонской жизни… — он показал жестом на бальную залу и толпы вальсирующих людей. — Они живут в сельской местности, насколько я знаю, держатся при себе. Я не припоминаю их адреса, но я уверен, что кто-то из канцелярии военных архивов сохранил его в своих документах. Глаза Тома устремились к Гермионе, и они обменялись многозначительным взглядом. Это был след, который им нужно было взять как можно скорее. В следующие полчаса они общались с майором Тиндаллом, у которого был огромный запас забавных историй из армейской жизни, хотя страдальческое выражение лица Роджера говорило о том, что он был не настолько огромным, и он уже слышал окончание каждой из этих историй раньше. Неприятное чувство Роджера не прошло и к концу рассказа о солдате из их роты, который напился и обменял свою винтовку на копьё туземца, а на следующее утро явился с ним на парад. На самом деле, оно лишь усиливалось по мере того, как майор Тиндалл с ностальгией вспоминал старые добрые времена, когда мужчины были мужчинами, а не негодяями, как лейтенант Томас Риддл, или молокососами, как его племянник, которому, как оказалось, врач поставил диагноз, достаточно серьёзный, чтобы исключить его из потенциальной службы, причём вопрос о том, было ли заболевание реальным, оставался неоднозначным. Затем майор начал рассказывать о надеждах на будущую службу Роджера Тиндалла, о том, что он использовал все свои связи в Сэндхёрсте, лишь бы получить офицерское звание в тылу… — Лично я нахожу это весьма достойным восхищения, — вставила Гермиона во время затишья, когда майор Тиндалл решил освежить горло второй порцией бренди. — Я считаю, что каждый должен найти позицию, которая соответствует его сильным сторонам. Не каждый должен уметь стрелять из винтовки или рыть траншею, чтобы внести свой вклад в развитие Британии. Я не могу этого делать — более того, я устаю, выкапывая морковь в местном саду победы. — Никто не ожидает от тебя этого, — быстро сказал Том, в поисках способа уладить все разногласия и вежливо уйти. — По общему мнению, сильные стороны каждого пола лежат в противоположных направлениях. И для мужчин это ручной труд. — Я не понимаю, почему их слова имеют значение, — сказала Гермиона. — Мало кто понимает концепцию дифференциальных алгоритмов, и нет смысла разбрасываться талантами только потому, что некоторые люди ожидают чего-то из-за того, что другие люди родились определённым образом. — Очень хорошо сказано, — Роджер одарил Гермиону улыбкой облегчения, которая выглядела несколько вынужденной. Гермиона поняла, что вся эта ситуация, должно быть, ему очень неприятна. Когда тебя посвящают в грязные подробности личной жизни других мужчин, это может подействовать на самообладание любого человека. — Музыканты разогреваются. Дедушка, ты не против, если мы пока скажем свои adieus? — Идите, идите, — махнул рукой майор Тиндалл. — Прокати её по паркету, Роджер. Я бы и сам вызвался, но эти старые кости слишком часто меня подводили. Риддл, останься и составь мне компанию, ладно? — Гермиона, — сказал Роджер, протягивая свою руку. — Не хочешь потанцевать? — О, — сказала она, глядя на Тома, который наполнял бокал майора Тиндалла. Разве графин не выглядел полнее, чем в прошлый раз, когда он от него отливал, или это просто её воображение? Разве там не оставалось лишь четверти? — Эм… Почему бы и нет? Она взяла руку Роджера и проследовала за ним на танцплощадку, когда заиграли музыканты: — Что ж… — с сомнением начал Роджер. Одна рука потянулась к руке Гермионы, а вторая — на её талию. — Твой, эм, друг Риддл — чей-то урождённый сын. Дедушка не может держать язык за зубами, поэтому половина ветеранов об этом узнают до конца вечера. Повезло Риддлам, живущим в Йоркшире, — они будут в центре скандала, если до них дойдут новости из Лондона. — Том никогда не встречался со своим отцом, — ответила Гермиона со всей уверенностью, на которую была способна. Часть её внимания отделялась, чтобы убедиться, что она не раздавит пальцы Роджера своими лодочками на низком каблуке. — Он никогда не был в Йоркшире. Он заслуживает узнать, кто его семья. — Эта семья, — сказал Роджер, покачивая головой. — Если мне не изменяет память, то у Тома есть старший брат — единородный брат — в два раза старше него, и его тоже зовут Том. Семейное имя, конечно, но это сделает всё ужасно запутанным, особенно когда подойдёт вопрос наследства. — Какого наследства? — Риддлам принадлежит деревня на севере. Старинный род — они сколотили состояние на угле, когда шахты работали на полную мощность. Эти шахты сейчас уже почти все закрыты, а люди разъехались, но земля вокруг всё ещё принадлежит им. — Понятно. Гермиона понимала, что Том будет очень этим доволен — происходить из старинного, богатого рода, должно быть, мечта любого сироты. Но она также осознавала, что ему будет от этого не менее горько, потому что он вырос безымянным и нуждающимся сиротой, его магический дар не проявлялся до его одиннадцатилетия, его семейные связи были тайной до сегодняшнего вечера и открылись лишь благодаря редкому всполоху удачи. — Гермиона, — тихо заговорил Роджер сквозь бренчание музыкальной группы, — он же не сделал ничего неподобающего? Может, в нём и есть старинная кровь, но я же вижу, что он был воспитан по-другому — тем более, если его отец такой негодяй, каким его видит дедушка. — Нет! — жарко сказала Гермиона, сжимая руку Роджера сильнее, чем собиралась. — Я знаю его много лет, и он никогда не был невоздержан со мной. Том не его отец, он не может им быть, он никогда не встречался с этим человеком. — Я волновался о тебе, — сказал Роджер. — И всё ещё волнуюсь. Ты же должна видеть, Гермиона, что он не нашего круга? — Не уверена, что я понимаю, что ты имеешь в виду. — Просто… Будь осторожна, пожалуйста? — сказал он. — Я знаю мужчин, как он, — привлекательный, обаятельный. Я могу сказать, что он будет стремиться к семейным деньгам, и он не примет «нет» за ответ. «Это похоже на Тома, — подумала она. — Он может быть потрясающе упёртым, если задастся целью. Единственная возможность разубедить его — отвлечь его чем-то равной ценности». — Он вправе получить их, — ответила Гермиона. — Он тоже часть семьи. — Он так же смотрит на тебя, будто думает, что вправе получить твою компанию, — прошептал Роджер, его глаза проследили за движением позади чего-то за плечом Гермиона. — А вот и он. Судя по его лицу, не думаю, что я ему нравлюсь. Ладно, Гермиона, увидимся позже? — он оставил небрежный поцелуй в воздухе над щекой Гермионы и отпустил её руку. — Пиши мне, моя мать перенаправит мою корреспонденцию, когда я продолжу учёбу. Роджер удалился, и как раз в тот момент Том занял освободившееся место и протянул руку Гермионе, его лицо было необычайно пустым, выражение не поддавалось прочтению. — Пойдём, разве я не обещал тебе танец? — спросил Том. Гермиона позволила ему взять её за руку и обвить второй рукой её талию. Он держал свои руки жёсткими углами к своему телу, и она догадалась, что он не привык к такой близости. Она не могла вспомнить много случаев, когда он касался других людей ни в школе, ни вне её — по крайней мере, не добровольно, — и его рука не касалась её талии с того дня, когда они репетировали в пустом кабинете. Она чувствовала, что его пальцы заворачиваются вокруг ленты, вшитой в талию её платья, они были достаточно близко, чтобы она могла рассмотреть направление роста его волос под челюстью, фолликулы были чуть темнее в местах, где он побрился утром. Она отметила, что уйдут годы, прежде чем он сможет отрастить настоящую бороду: площадь между его подбородком и верхней губой была далека от соединения. Она задумалась, так же ли смотрел на неё Том. Рассматривал ли он пробор её волос, который не был чётко по центру? Заметил ли он чёрные кляксы на веках, где размазалась её тушь для ресниц? Мама помогла ей нанести её крошечной зубной щёткой, но Гермиона так редко носила косметику в своей жизни, что она не могла перестать касаться своего лица. Она не столько стеснялась своей внешности — она не замечала, чтобы Том был слишком озабочен чужой привлекательностью или её отсутствием, или даже собственным туалетом, — сколько ей было любопытно, какие вещи вдруг становятся заметными в таком тесном кругу. Том держал её гораздо ближе, чем Роджер, и, оказалось, это было для того, чтобы он мог бормотать ей в ухо не будучи услышанным, его рот был так близок к изгибу её уха, что когда они повернулись с остальными танцорами, она почувствовала легчайшее прикосновение его губ. — Мы взломаем военный архив. Гермиона отпрыгнула: — Это ужасная идея! — Ш-ш-ш! — Том быстро посмотрел через плечо, но никто не заметил. — Но это так! — прошептала Гермиона. — Мы не можем пользоваться магией за пределами подвала, чтобы нас не засёк министерский Надзор. И это не единственные правила, которые мы нарушим. Как думаешь, что случится, если они вызовут полицию? Исключение из Хогвартса будет лишь началом. Они казнят нас как шпионов, если поймают нас! — Если у тебя есть идея получше, давай послушаем её. — Я расскажу маме, — сказала Гермиона своим самым настойчивым голосом, не обращая внимания на недовольную гримасу Тома. Без сомнений в сознании Тома понятие «рассказать маме» было таким же вероломством как «позвонить в полицию» или «настучать профессору». — Она не знает здесь всех, но она знает людей, которые знают других людей. И когда они узнают об обстоятельствах, они будут рады помочь, даже если это будет включать в себя несколько одолжений. Том вздохнул, и тёплое дуновение его дыхания просвистело у её уха: — Я всё ещё держу «Операцию: Взлом» в рукаве. На всякий случай. — Она там и останется, — уверила его Гермиона. — Потому что она тебе не понадобится. Ответом Тома был ещё один уклончивый вздох.