Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Гермиона оставалась с Томом, пока не пришёл целитель с носилками, чтобы забрать его на лечение. Осмотревшись вокруг приёмной, она заметила, что никто не убрал гирлянды и зачарованные сосульки после Рождества, которое прошло несколько дней назад. Декорации свисали со стен и позолоченных рам зачарованных портретов: их жители, одетые в зелёные мантии целителей и подходящие по цвету ночные колпаки, похрапывали в мирной дрёме. В это время ночи — или, технически, утра, потому что уже было за полночь, — приёмная была пустой, и журналы на кофейном столике лежали аккуратными стопками. Единственным человеком был дежурный за стойкой регистрации, слишком занятый руническим кроссвордом, чтобы обратить на неё с Ноттом какое-либо внимание. Она подошла к стойке, ожидая, чтобы её заметили, но прошло несколько минут, а дежурный волшебник ни разу не поднял глаз от кроссворда. — Девять по вертикали, «Быстрая остановка, прерванная потерянным маршрутом», там не эхваз. Это райдо, — задиристо сказала Гермиона, которая ждала у стойки почти десять минут. — Эхваз означает «движение», «ход», но его альтернативная форма имеет вторичное значение спиритического путешествия — не прерванного. Райдо, в свою очередь, символизирует физическое движение. Если Вы не заметили, в горизонталях все слова абстрактные — просто посмотрите на подсказку в десять по горизонтали: «Внутренний глаз и внутреннее ухо на одной оси». Дежурный отложил своё перо и раздражённо посмотрел на Гермиону: — Простите, Вам что-то нужно? — Да, вообще-то нужно, — сказала Гермиона. — У Вас есть какая-то информация о моём друге? Его забрали четверть часа назад. С глубоким вздохом дежурный поднялся со своего места и потащился к «голубиным» ячейкам в своём кабинете. Он порылся и вернулся со свитком пергамента. — Его определили как «Тип А: Авария с Артефактом». Надо заполнить вот эти формы, перед тем как мы сможем дать больше информации. Если один из вопросов будет заполнен неправильно, Вам придётся заново заполнять всю форму. Гермиона взяла свиток и отнесла его в приёмную, укладывая листы пергамента на своих коленях. Ноги Нотта, обутые в домашние тапочки с подкладкой из стриженой овчины, были заброшены на один из свободных стульев, его плащ был обёрнут вокруг тела как одеяло. — «Совиный адрес для медицинских сообщений», — прочитала Гермиона. — «Для несовершеннолетних, имя или адрес родителя или опекуна». Ну, полагаю, удобно, что сегодня у Тома день рождения. Его семья подумает, что квитанция из Святого Мунго должна быть какой-то абсурдной шуткой. — «Удобно», — скептически сказал Нотт. — Ты же не думаешь, что Риддл залил себя кровью в первый час своего совершеннолетия… случайно? — Нет, — сказала Гермиона, морща нос. — Не случайно. Я знаю, что он сделал какую-то глупость в ту же минуту, как мог: сварил зелье в спальне или экспериментировал с чем-то, прочитанным в книге. Самое важное сейчас — убедиться, что ему станет лучше. Потом он сможет выучить свой урок. Нотт скривил губу: — Ты такая всепрощающая. — Это называется «дружба», — ответила Гермиона. — Это твоя вина, что ты не знаешь, что это значит. «В любом случае, — подумала она, — дружба идёт в обе стороны». Тому не нравился Нотт, и никто из их учебной группы не знал, что она близко общается с ним. У него обязательно будут вопросы об этом — так же, как у Гермионы было множество вопросов о внеклассных приключениях Тома. Он сказал, что у него сломан таз, но при переноске его в волшебную больницу она заметила круглое кровавое пятно на его бедре, из которого сочилась кровь, когда фланель его пижамных штанов не смогла впитать ни капли больше. Его кровь испачкала её ночную рубашку и простыни, его палочка была в корках, оставляя сухие хлопья в кармане её пальто. Она знала достаточно о первой помощи, чтобы опознать травму от удара тупым предметом, что могло сломать таз пожилому мужчине или женщине после падения с лестницы или в ванну, но не произвело бы столько крови. Разрыв кожи мог бы, однако, это было редкостью по сравнению с более реалистичным последствием в виде сильного синяка, отёка и сниженной плотности кости вокруг повреждённого участка. Если бы она не знала ничего лучшего, она могла бы предположить по размеру и форме ранения Тома — круглая точка входа, струйки густой крови — результат выстрела. Но это же не могло быть им? Если бы Том каким-то образом обзавёлся огнестрельным оружием, экспериментировал бы с ним, она бы услышала его в его комнате, она была прямо через коридор от неё. И где бы он вообще нашёл пистолет, если бы ему хотелось? По какой-то причине Гермиона не могла представить Тома, использующего никакой другой инструмент, кроме палочки. Нотт фыркнул и натянул капюшон плаща на голову: — Разбуди меня, если что-то произойдёт. Или если Риддл отбросит кони. Когда она закончила заполнять последний вопрос, Гермиона отнесла стопку форм обратно на стойку регистрации и была вознаграждена кусочком пергамента, на котором значилось время прибытия Тома («пациент 48529»), номер палаты, присвоенный номер и его статус лечения, который был «в процессе». — Что значит «в прогрессе»? — спросила Гермиона, переворачивая бумагу на другую сторону, которая оказалась пустой. — Я могу его увидеть? — Это значит «ждите готового», — проворчал дежурный. — А теперь отстаньте от меня, я занят! Она вернулась в приёмную, где Нотт уснул под своим плащом, и стала тревожно ходить кругами. Несколько будущих пациентов, включая одну беременную ведьму в объёмной мантии, прибывали в приёмную и быстро разбирались с дежурным. Целый час, затем два она грызла ногти и ждала, резко поворачивая голову в сторону двери, когда слышала, что она открывается. В четыре утра Тома вывезли в приёмную на кресле-каталке, его кожа была нездорового белого цвета, а волосы повисли и свалялись от высохшего пота. Но в остальном он выглядел как обычно, и сердце Гермионы защемило от облегчения. Кровь была смыта с его лица, его порванную и испачканную пижаму заменили хлопковой больничной мантией, закреплённой у горла и запястий продолговатыми деревянными пуговицами. Целительница в зелёной мантии толкала каталку, которая должна была быть зачарована, потому что она это делала одной рукой — вторая была занята маленькой деревянной шкатулкой, украшенной печатью Св. Мунго, её содержимое звенело от её шагов. — Том! — вскрикнула Гермиона, подпрыгивая с места и бросившись к нему. — Гермиона, — ответил Том, его глаза загорелись на лице, расфокусированный взгляд заострился в узнавании. — Миссис Риддл? — целительница обратилась к Гермионе. — Простите? — поперхнулась Гермиона. — Эм, вы говорите со мной? Целительница нетерпеливо кивнула. — Н-но Том и я не женаты! — заикалась она. — Разве в формах не сказано, что у вас общий домашний совиный адрес? — спросила целительница. — Да, — сказала Гермиона, — но это временно, мы не… Целительница неодобрительно хмыкнула и сунула шкатулку в её руки: — Значит, это не моё дело, чем вы, молодёжь, занимаетесь, но, раз Вы записали себя его медицинским контактом, Вы убедитесь, что он принимает зелья. Два раза в день три дня, потом раз в день семь дней, и он должен соблюдать постельный режим и избегать изнурительной активности на это время — никакого квиддича! В обезболивающих зельях есть восстановитель костей — нам пришлось использовать немного его материала, чтобы залатать трещины, — и внутри свиток с инструкциями и указаниями по применению. Если синяки и мышечная боль после этого не пройдут, принесите свиток обратно, и мы выпишем Вам ещё. Речь закончилась, и целительница покинула комнату. Гермиона прижала шкатулку с зельями к груди и посмотрела на Тома: — Ты в порядке? Как ты? Болит? — Я хорошо, — сказал Том. — Они дали мне зелья, сваренные с… М-м-м… Корнем валерианы, думаю. Дешёвый заменитель масла красной мирры, чтобы снять отёк, но его побочные эффекты… Неприятны. — Усыпляющий эффект? — спросила Гермиона. — Молотая валериана используется для снятия боли, она расслабляет нервы и является основным ингредиентом успокаивающих настоек. Но расслабляющий эффект может вызвать сонливость у некоторых людей. О… Ну, по крайней мере, больше не болит, полагаю. Том отлично понимал, как магические растения и части животных взаимодействовали друг с другом. Она, в свою очередь, всегда добуквенно следовала инструкциям учебника. Том был не таким точным, но более интуитивным, экспериментируя с зельями на уроке, к её ужасу (что, если он испортит их отвар и они получат ноль баллов за занятие?!) и восторженной похвале Слагхорна. Но у неё была лучшая память: когда дело касалось энциклопедических списков, она, в отличие от Тома, до сих пор могла зачитать материал первого и второго курсов. — Нет, — скривился Том. — Но сейчас я хочу домой — как ты вообще меня сюда доставила? — Это долгая история, — сказала Гермиона, настороженно глядя на бедро Тома. — Которую лучше оставить на другой раз, — она обернулась через плечо на Нотта. — Можешь теперь призвать Эмити! Зевнув и потянувшись руками над головой со звуком выскакивающих суставов, Нотт поднялся со стула и прошёлся к ним: — Вы закончили? Ничего не будешь покупать в сувенирной лавке? — Нет, — сказала Гермиона, — нам надо вернуться до того, как кто-то заметит наше отсутствие. И мне бы хотелось поспать несколько часов перед тем, как бабушка Тома заставит нас фотографироваться для семейного фотоальбома. — Ладно, — сказал Нотт. — Эмити! Маленькое существо появилось сбоку от Нотта с двумя слишком большими варежками для духовки. — Что это? — сказал Том, уставившись на него, в кресле-каталке они были примерно одного роста. — Нотт? Что ты здесь делаешь? — Я его позвала, — спешно говорила Гермиона, — потому что я не знала, кто ещё смог бы аппарировать нас сюда в срочном порядке. Том сдвинул брови: — Но почему он согласился? — Почему нет? — вставил Нотт, в голосе которого звучала обида. — Потому что тебе не нравимся мы или наш непозволительный статус крови, — открыто сказал Том. — И никому не нравишься ты. — Если ты забыл, Риддл, — сказал Нотт, — наш факультет был основан волшебником, чьи личные убеждения не нравились другим основателям. Но это не помешало им поддерживать профессиональные отношения. — Пока они не вышвырнули его, потому что он слишком далеко зашёл в своих учениях, — заметила Гермиона. — Они достаточно уважали его, чтобы сохранить основанный им факультет до настоящих дней, — самодовольно сказал Нотт. — Другие основатели держались за Слизерина, потому что он был полезен — искусный ремесленник и чародей. Но когда он закончил строить свою часть замка, он больше им был не нужен, — сказал Том, повернувшись к Гермионе. — Давай без урока истории, что ты пообещала ему, Гермиона? Нотт никогда бы не согласился помочь бесплатно. — Что, я не мог вызваться по доброте душевной? — спросил Нотт, складывая руки. — Нет, — одновременно сказали Том с Гермионой. — Ну да, ладно, — сознался Нотт. — Поскольку я вмешался в смертельные обстоятельства, по формальным и магическим законам ты обязан мне долг жизни. — Очень хорошо, — спокойным голосом сказал Том. — Гермиона, передай мне мою палочку… — Нет! — вскрикнула Гермиона, засовывая руку в карман, чтобы Том не смог призвать свою палочку обратно. Том обиженно посмотрел на неё: — Самый быстрый способ разобраться с долгом жизни — это поставить Нотта в так называемые «смертельные обстоятельства». И чем быстрее мы с этим закончим, тем быстрее мы можем вернуться домой. — Если пытаться создать их специально, ничего не выйдет, — сказал Нотт, неловко потянув воротник мантии. — Такая магия основана на намерении, которое невозможно заставить или подделать, сколько бы сил ты ни вложил в него. Таким же образом даже самый великий волшебник не может выбрать себе форму анимага. Но это неважно — я откажусь от долга при одном условии, — его рука нырнула под плащ в поисках собственной палочки. — Которое обнулит все долги и сделает их недействительными. — И что это? — нетерпеливо сказал Том. — Помоги мне найти Тайную комнату, — сказал Нотт, — и я буду считать долг оплаченным. Нет необходимости разрабатывать сложный план, чтобы отменить его. — Но Тайная комната — миф, — сказала Гермиона. — В «Истории Хогвартса» говорится, что Комната — это легенда, история, передаваемая студентами трёх других основателей, которые хотели усилить репутацию Салазара Слизерина как шовиниста крови. — Да, — сказал Том. — Тогда это бессмысленно? Как искать зуб белого феникса. Ты просто тянешь время. Гермиона — мою палочку, пожалуйста. — Это не бессмысленный квест, как охота за Дарами или Фонтаном феи Фортуны, — хмыкнул Нотт. — И я считаю их бессмысленными, потому что сокровищами были «друзья, которых они завели по пути». Это более осязаемый поиск, как… Философского камня, что звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, но он действительно существует. Судя по историческим свидетельствам и моим собственным исследованиям, у меня есть основания полагать, что Комната существует. Я приму сыворотку правды, чтобы подтвердить это. Я даже поделюсь своими исследованиями, чтобы помочь найти её. — Если ты всё это сделал, зачем тогда тебе моя помощь? — черты лица Тома приобрели оттенок скептицизма. — Потому что, — сказал Нотт, расправляя свои узкие плечи, — по слухам, в Комнате Слизерина содержится легендарное существо, согласно мифам. А ты лучший дуэлист в школе. Ты мне не нравишься, но даже я не стану отрицать, что у тебя есть… Уникальные таланты, о которых все остальные даже не могут и мечтать. — «Легендарное существо», — задумчиво сказал Том. — Гермиона — ты читала книгу, это правда? — Эм, — пробормотала Гермиона. — Д-думаю, да. Она пыталась понять, с какого угла играл Нотт: было очевидно, что он разработал план, о мелких деталях которого — или вообще о деталях — не поставил её в известность. И только что он ловко обошёл правду, не сказав ни слова откровенной лжи, погладив тем самым и чувство тщеславия Тома. Она и не подозревала, что Нотт придерживается скрытой стратегии, совершенно непрозрачной для всех, кроме него самого. До сегодняшнего дня. — В книге, вторичном или третичном источнике, существо описывалось как «ужас», оставленный Слизерином, чтобы те, кто придёт после него, могли очистить школу от нечистых или недостойных, — пересказывала Гермиона по памяти. — Сообщалось, что Слизерин мог управлять этим существом и передал секрет его управления своему истинному наследнику — в книге предполагается, что это один из его учеников, а само существо является чем-то редким, связанным с тёмной магией, и имеет увеличенный срок жизни по сравнению с обычными магическими существами, выращенными волшебниками. — Редкое существо? — размышлял Том, поглаживая подбородок. — Никто не знает наверняка, — сказала Гермиона, которая внезапно заволновалась из-за лихорадочного отблеска, появившегося в глазах Тома. — Но сотни лет люди отправлялись на поиски Комнаты, потому что там говорится, что это было местом, где Слизерин обучался редкой магии, которую хотел сохранить от остальных основателей. Никто ничего не нашёл, даже не пришёл ни к одной правдоподобной теории, чем бы могло быть это существо, — дракон бы уже умер, если только Слизерин не сохранил его в стазисе… Но я не представляю, чтобы кто-то боялся вылупившегося дракончика, ведь при таком размере против него сработают Замораживающие чары, а его шкура ещё не обладает магической стойкостью, как у взрослого. — Спасибо, Гермиона, — сказал Том, поднимая взгляд, чтобы встретиться с Ноттом. — Поскольку, похоже, я не могу аннулировать долг с помощью обратного долга и могу предсказать решительное противодействие самому очевидному решению, которое я могу придумать, чтобы… Разобраться с тобой, у меня есть приемлемое встречное предложение. Нам осталось полтора года в Хогвартсе. Это верхний предел времени, которое мы можем потратить на поиски Комнаты. Если она не будет найдена к последнему дню нашего последнего года, то ты присягнёшь мне на верность. Нотт нахмурился: — И на какой срок будет эта присяга? — Пожизненно, — сказал Том, одаривая его тонкой и невесёлой улыбкой. — Это самый убедительный аргумент, который ты мог бы привести в доказательство того, что Комната не сказочный квест. Жест доброй воли, понимаешь ли. Нотт сгорбился, наморщил лоб и уже не выглядел таким уверенным, как раньше: — Ладно, ладно. Я согласен на эти условия. Но если мне придётся принести клятву верности, то только о себе лично и о моём личном состоянии, без включения членов моей семьи, настоящих или будущих, или активов и имущества, причитающихся родовому поместью. — Согласен, — сказал Том. — Гермиона, ты наш свидетель. Не дав Гермионе вставить и слова против, мальчики согласились на сделку, устанавливая дальнейшие условия (что они пока будут придерживаться взаимного перемирия, что у любых найденных комнат должна быть однозначно доказана принадлежность Слизерину, что последний день поисков — утро июня 1945 года, в час, когда «Хогвартс-экспресс» отбудет с вокзала Хогсмид в Лондон). Ей было трудно понять, как два человека, которые так явно показывали, что они ни нравятся, ни доверяют друг другу, смогли прийти к такому соглашению так быстро и с таким радушием. Даже после заключения сделки каждый из мальчиков продолжал настороженно смотреть на другого. Нотт ни разу не убрал руку с палочки. Но потом она состоялась, с такой скоростью, что Гермиона просто списала это на их прагматизм — способность слизеринцев откладывать свои разногласия в сторону, пока не наступало время делить добычу, полученную их совместными усилиями, и тогда о предыдущем союзе забывали, как будто его никогда и не было. Это было очень чуждое понятие для неё, пока Гермиона не подумала о том, что рейвенкловцы тоже от природы не были склонны к сотрудничеству: слизеринцы в Хогвартсе представляли себя на публике как сплочённый факультет, а у Рейвенкло не было даже этого. Будучи старостой, Гермиона помогала знакомить первокурсников с их предметами и читала им лекции о том, как правильно учиться, но никто никогда не поручал ей следить за тем, чтобы они заводили друзей. Эмити перенесла их с Томом обратно в комнату Гермионы, сделав поклон, прежде чем аппарировать с «поп!» обратно в приёмную больницы Святого Мунго, где они оставили Нотта. По возвращении Том упал в своё кресло-каталку, его лицо было белым, а брови сдвинулись от боли. Гермиона подбежала к нему, бросив шкатулку с зельями на свою кровать, где простыни всё ещё были в крови Тома. Она взяла его за руки, закатывая рукава больничной мантии, и провела большими пальцами по внутренней стороне его запястий, чтобы почувствовать пульс. Он был слабым, но уверенным: целители дали ему зелье для восстановления крови, но оно не лечило шок, через который прошло его тело после потери такого большого объёма крови в одночасье. — О, Том, — сказала она, опускаясь на пол. Она почувствовала, как его пальцы гладили её волосы, которые сейчас были в полном беспорядке, — она не позаботилась о внешнем виде, когда торопилась с Томом в больницу, набросив магловское пальто на ночную рубашку и пару мягких ботинок для вождения на резиновой подошве. — Думаю, тебе стоит принять зелье — и ещё поспать несколько часов, если сможешь. И нам надо найти способ поставить тебя на ноги: мы не сможем объяснить, откуда ты взял каталку. — Ты так и не объяснила мне, почему позвала Нотта, из всех людей, присоединиться к вечеринке. Насколько я помню, в его доме нет телефонной линии, — Том говорил мягким тоном, но она уловила нотки осуждения. Гермиона не могла остановиться, издав короткий смешок: — Ты не одобряешь? Я просто доставила тебя в больницу после непонятно чего, что ты с собой сделал! — Конечно, нет, — жарко сказал Том, — не вдаваясь в подробности, как он заработал себе посещение больницы, — затем он сморщился и постарался скрыть это резким тоном. — Ему нельзя доверять. Даже на первом курсе он и пальцем не шевелил ради кого-то, если только не видел в этом пользу для себя. Ты видела его сейчас, как ему не терпелось назначить цену жизни. — И ты переживаешь, что он постарается увечить тебя? — спросила Гермиона. — Нет, — сказал Том. — Я могу позаботиться о себе… Гермиона фыркнула. — …Да-да, хихикай, — Том закатил глаза. — Но я думаю, ты должна быть осторожной с ним. Он не любит людей «нашего сорта», и ты знаешь это. Он лишь терпит тебя, потому что считает полезной для какого-то своего подлого маленького плана, который задумал. Гермиона вздохнула, выпрямилась и залезла в карман за палочкой Тома, с которой хлопьями осыпалась высушенная кровь, и бросила ему на колени. Она достала собственную палочку и указала ею на простыни, призвав струю воды, чтобы замочить кровь, прежде чем вызвать очищающее заклинание. Она не была уверена, что ей удастся вывести все пятна, но она надеялась, что горничные, которые придут менять простыни, решат, что это её собственная кровь, и не станут поднимать шума, лишь посочувствуют их общим женским трудностям. Не говоря ни слова, Том присоединился к ней, произнося очищающие заклинания, хотя остриё его палочки то опускалось, то взмахивало, и она видела, как впадают его щеки, когда он сосредоточенно кусал собственную плоть. — Разве ты не думал обо мне так же? — сказала Гермиона. — А может, и сейчас так думаешь. — Я не думаю о тебе как о каком-то «сорте». Ни как об инструменте, полезном, но заменимом, — сказал Том. — И уж тем более не как об одной из «наших несчастных меньших», — добавил он более высоким голосом с изменёнными гласными, чтобы соответствовать особенной манере речи миссис Риддл. Неподходящее для леди фырканье вырвалось из неё, и именно тогда напряжение между ними растворилось, пока кровать не стала как можно более чистой. Оставив её так, Гермиона взяла шкатулку с зельями и начала катить Тома обратно в его комнату, осматриваясь по сторонам коридора, пока не добралась и не закрыла за собой дверь. Внутри сундука лежал плотно свёрнутый свиток и находилось несколько рядов стеклянных флаконов, закупоренных сургучными пробками, установленных в аккуратные квадратные ниши. Соскоблив печать, обнаружился стандартный набор аптекарских инструкций: «Принимать с одним стаканом воды. Для достижения наилучших результатов обеспечить достаточное питьё и отдых. Может содержать экстракт гингко. При аллергии на какой-либо ингредиент или при появлении необычных побочных эффектов, вплоть до газообразования, светящихся выделений или провидческих снов, проконсультируйтесь с целителем». На уроках зельеварения основное внимание уделялось варке, но профессор Слагхорн рассказывал и о применении различных зелий — хотя, как она полагала, это было сделано не столько для того, чтобы подготовить их к будущим экстренным медицинским ситуациям, сколько для того, чтобы предостеречь студентов от нездорового чрезмерного потребления зелья широких глаз в качестве помощи в учёбе или зелья памяти перед экзаменом, что считалось списыванием и при обнаружении приводило к нулевой отметке. Или отговаривать тех, кто задумывался о смешивании двух или более зелий для получения двойного эффекта, что скорее отравляло пьющего, чем возвышало его до академического гения. Она наполнила стакан наколдованной водой, откупорила первое зелье и передала Тому, сурово наблюдая за тем, как он выпил зелье и у него случился рвотный позыв от вкуса. Большинство зелий были отвратительными, как она выяснила, но не стоило ожидать другого, когда список ингредиентов включает в себя сушёных мокриц и крылья навозного жука. Когда он осушил пузырёк, его веки начали опускаться и морщина между бровями исчезала по мере отступления боли. Гермиона помогла ему лечь в кровать, заметив, что на его простынях не было следов крови, никаких подозрительных колдовских книг и грязных котлов не валялось вокруг, что могло бы подсказать ей, как он себя увечил. Всё, казалось, было на своих местах, опрятным по его привычке. Единственным признаком использования комнаты были бумаги на рабочем столе, где Том делал домашнюю работу, заданную на каникулы. Она стянула покрывало и наклонилась, чтобы взбить подушку, когда Том схватил её за запястье, поглаживая её точку пульса, как она делала это с ним несколько минут назад. — Не уходи, — сказал Том, его голос был мягким, а выражение лица в некотором роде… Беззащитным. — Том, — сказала она, пытаясь вырвать запястье. Он не отпускал. — Я буду всего лишь через коридор… — Останься со мной. Пожалуйста. Она посмотрела на его лицо и не нашла ничего, кроме откровенной и открытой искренности. Никакого двуличия, ни намёка на коварство. — Я-я могу остаться, пока ты не уснёшь, — заикалась она. — Останься до утра, — сказал Том, сдвигаясь в сторону и похлопывая по свободному месту рядом с ним. — Уже утро! — И ещё мой день рождения, — сказал Том. — Ты не можешь противостоять силе желания в день рождения. — Хм-пф, — проворчала Гермиона, она попыталась и не смогла придумать убедительный контраргумент. Она расстегнула пальто, бросила его на столбик кровати и скинула ботинки, затем забралась в постель и позволила Тому натянуть на неё одеяло. Его пальцы — он так и не отпустил её — водили по её запястью, по линии сухожилия вверх и вниз, и странное, успокаивающее чувство заставило её зевнуть. Она поняла, как мало спала за этот вечер. До этого момента она лишь мысленно нервничала, наворачивая круги в приёмной Св. Мунго, часами ходя взад-вперёд между дежурным и Ноттом, у них обоих не было никаких слов поддержки для неё, и всё свелось к тому, что они перестали обращать на неё внимание и перевели его на более продуктивные занятия в виде кроссвордов и дрёмы. Она почувствовала, что засыпает, когда Том прижался поближе, так близко, что она могла чувствовать его дыхание на своей щеке. — Я действительно имел в виду то, что сказал, знаешь ли. — Хм-м? — ответ Гермионы был вялым и далеко не красноречивым. — Я никогда не видел большой пользы в браке… Но если есть способ заниматься этим каждую ночь — не только раз в году, и чтобы никто не смог бы сказать и слова, — тогда я смогу понять, что это стоит того, чтобы потрудиться. — М-м-пф, — сказала Гермиона, зарываясь в одеяло. — Может, поэтому все женятся. — Не мои родители, — пробормотал себе под нос Том. — Чт… — Ш-ш-ш. Том свернулся рядом с ней с шелестом простыней, и тепло его тела согрело её замёрзшие пальцы ног, оно убаюкивало её, погружая в мирную дремоту, которая вскоре переросла в настоящий сон.

***

Утро наступило быстрее, чем хотелось бы Гермионе. Она спала глубоким сном полного истощения, без сновидений, мёртвая для этого мира, когда без предупреждения была с силой воскрешена миссис Риддл, стучащей в дверь спальни. Стук продолжался, а голос произносил невнятные слова вдалеке, но Гермиона простонала в подушку и не обратила на них внимания. Несколько секунд спустя дверь распахнулась, включились электрические огни — жёсткая побудка по сравнению со слабым зимним светом, который едва ли проникал через тяжёлые портьеры на окне. — Томми! Ты оделся? Миссис Уиллроу приготовила особенный завтрак на твой день рождения этим утром. Мы ждали, пока ты спустишься, но не дай ему остыть… Гермиона постаралась сбросить одеяло, но ей было затруднительно из-за тяжёлой руки, накрывшей её талию, прижавшей её к кровати и стесняющей её движения. По мере того как мутные остатки дремоты покидали её сознание, она поняла, что это рука Тома. И это грудь Тома была прижата к её спине, его нос дышал в сгибе её шеи, и его дыхание она чувствовала, горячее и щекочущее, у своей кожи. В какой-то момент ночи — или очень раннего утра — она оказалась прижатой к нему, его ноги запутались в её, и ей срочно требовалось извлечение. — Том, — прошептала Гермиона. — Гермиона, — пробормотал Том, прижимая её ближе. — Том! — повторила она громче в попытке его разбудить. — Томми! — сказала миссис Риддл, её голос становился громче, когда она подходила к кровати. — Томми, дорогой, пора вставать. Одеяло подвинулось в сторону. Гермиона услышала захлёбывающийся звук. — Гермиона! — ахнула миссис Риддл, последний слог поднимался на целую октаву выше от удивления. — Господи, вы двое! — она деликатно кашлянула и продолжила. — Почему, я никогда! Кхм! Я рассчитываю, что вы двое правильно разберётесь в своих чувствах, когда настанет время. А ты, Томми, — поступишь как порядочный мужчина, и я знаю, что ты слышишь меня, не притворяйся. А пока, однако, я хочу видеть вас за столом через четверть часа. Она набросила одеяло обратно на них, вышла за дверь, закрыв её за собой и не выключив свет. — Том. — Гермиона пихнула руку Тома. — Нам надо вставать. Он лишь сжал её крепче: — Ещё одну минуту. Гермиона вздохнула. Находиться в такой близости от Тома было не слишком неприятно, хотя рациональная сторона её разума (та, что сопровождала младших рейвенкловцев в рамках своих обязанностей старосты и снимала изрядную долю баллов с учеников, пойманных в Астрономической башне после комендантского часа) понимала, что её нынешние действия перешли грань неуместного братания. Именно за такое поведение учеников досрочно отправляли обратно из Хогсмида или полировать футляры трофеев в заключении у школьного смотрителя. Это было хуже, потому что её только что застали в весьма компрометирующем положении, а даже те ученицы, которые становились предметом сплетен в туалете для девочек, были пойманы в строго вертикальном положении. Иррациональная сторона её разума (которая и близко не выспалась) не находила это неприятным опытом. Это было очень похоже на продолжительное объятие, и это, лишь возможно, даже доставляло удовольствие. В интимной близости с другим человеком было что-то успокаивающее на уровне инстинктов — покой от чужого прикосновения, от объятия, расслабляющего теплом другого тела. И там же было кое-что ещё, что успокаивало и было ей знакомо: разбирая свои недавние воспоминания, она поняла, что это был запах, который она почуяла в кабинете зельеварения во время урока профессора Слагхорна об Амортенции. Травяное мыло, тонкий запах, который почти перебил пергамент, и чернила, и обёрнутые кожей книги. В тот день она вернулась в ванную при своей спальне после урока и перенюхала всё мыло и шампуни своих соседок, чтобы подобрать подходящее, но не нашла ничего. Она потом выбросила это из своей головы — в конце концов, это была глупая вещь, чтобы так о ней беспокоиться. Аромат Амортенции был лишь плодом воображения, интересной магической иллюзией, вытащенной из глубин человеческого разума, как боггарт вытаскивал наружу самые большие страхи. Её стоило выучить и понять тем, кто хочет стать зельеваром (или хотел хорошо сдать Ж.А.Б.А., потому что это могут спросить на экзамене), но это было не более чем диковинкой магического мира вне этих факторов. Но затем случилось непредвиденное, и в это мгновение рациональное познание встретилось с нерациональным предположением: травяное мыло было мылом Тома. За лето бабушка Тома подарила ему множество подарков, одним из которых был набор для бритья с белыми полотенцами для лица, складным лезвием — она никогда не видела, чтоб Том его касался, — и брусками импортного мыла. Несколько раз, когда она посещала его комнату в «Дырявом котле», она приезжала пораньше и видела, как он проводит свой утренний моцион. Том использовал магию для бритья и подравнивания бакенбард. После бритья он умывал своё лицо тем мылом. Она одновременно торжествовала, что нашла ответ на многомесячную загадку, и тревожилась из-за последствий. Она чувствовала запах Тома в своей Амортенции. Это не отражалось на их дружбе — Том даже не знал этого, — но она понимала, что это символизировало: что он был объектом… Ну, не прямо-таки вожделения, но сильной расположенности. Не такой расположенности, как можно чувствовать к родителям, братьям, сёстрам и любимым питомцам, ведь «флёр романтики» Амортенции не назывался романтичным без причины. Были и другие факты: у неё было достаточно признаков верить, что эти чувства были взаимны с Томом до какой-то меры, потому что как ещё она могла назвать сложившуюся ситуацию — сложившееся затруднительное положение, — чем не признаком расположения? Он держал своих одноклассников на холодной дистанции, разговаривал о них с открытым презрением (с единственным исключением в виде неё), и она не могла себе представить, что он бы спал с кем-то ещё под боком, был ли он усыплён зельями или нет. Том питал к ней нежные чувства. Чем больше она думала об этом, тем больше она понимала, что слова «нежные чувства» были не самым подходящим определением. Твайла и Шиван, две её соседки по спальне, питали нежные чувства друг к другу: они держались за руки по утрам, когда шли на занятия, ели друг у друга из тарелок во время трапез, даже делились зубными щётками (после того, как использовали заклинание для тщательной чистки), когда кошка Твайлы удрала с её. Но эта нежность никогда не распространялась на то, чтобы прижиматься друг к другу на общей кровати. Это была другая нежность, которая не сходилась с её пониманием дружеской нежности. Вместо того чтобы прояснить ситуацию, Гермиона получила ещё больше вопросов. «Приличия» и «порядочность» были двумя определениями, за которые Риддлы держались как за спасательные плоты: они были редким убежищем в изменчивых приливах современной Британии. Чего миссис Риддл хотела — чтобы Том повёл себя как порядочный мужчина, — было старомодным термином для чего-то, о чём не так давно Том имел противоположное мнение, заявив, что лично поддерживает его, хотя, как оказалось, скорее из соображений удобства, чем из чувства морального долга. Она не думала, что он имел это в виду… Но теперь она совсем не была уверена. Тем не менее, их ждал новый день, и Гермиона не могла провести всё утро в размышлениях об этих тайнах в кровати, как бы это ни было соблазнительно. В конечном итоге она отпихнула руку Тома и встала, накладывая несколько Согревающих заклинаний, чтобы справиться с зимней прохладой, опустившейся за ночь, когда угли в камине превратились в белый пепел. Том всё ещё выглядел так, словно был готов отказаться от праздничного завтрака, лишь бы пролежать под одеялом лишние несколько часов, но Гермиона призвала чистую одежду, наполнила его стакан водой и заставила принять пузырёк с зельем. После этого он выглядел более бодрым, хотя и вздрагивал от его вкуса. — Оно делает меня сонным, — сказал Том, засовывая палочку в карман брюк. — Оно притупляет боль вместе со всем остальным. — В коробке осталось всего одиннадцать зелий, — ответила Гермиона. Она прочитала этикетки, узнав несколько ингредиентов, которые использовались в промышленном производстве «Костероста» — что объясняло его ужасный вкус. — Если бы тебя лечили магловским методом, тебе бы пришлось лежать несколько месяцев. И в гипсе — а папа говорит, что эти штуки всегда создают пациентам проблемы в ванной, потому что надо мыть вокруг него, и от него начинает пахнуть на второй день. Считай, что тебе повезло. — Повезло, — пробормотал Том, но это была его единственная жалоба, пока не пришлось спуститься к завтраку. Миссис Уиллроу подготовила пир на завтрак, который мог бы сравниться с праздничным меню в Большом зале Хогвартса. Французские тосты, сделанные из толстых кусков белого хлеба, были центральным блюдом, их обмакивали в жирный яичный заварной крем, жарили и подавали с ассортиментом начинок: светлой патокой, сладкими взбитыми сливками, домашними мармеладами, кусочками засоленной свинины и жареными колбасками из дичи. Том взял всего понемногу, а Гермиона ограничилась маленькой ложечкой джема и сливок, оглядывая взглядом обширный ассортимент завтрака — для трапезы предлагалось несколько блюд, но их подали в стиле банкета, поэтому свежие фрукты делили место с сырными омлетами и сэндвичами с беконом. Про себя она подсчитала траты, которые ушли на такой завтрак: сахар был ещё доступен, но каждой семье было распределено достаточно лишь на пару чайников чая в неделю. Официальный нормируемый батон хлеба был сделан из коричневой цельнозерновой муки, и маглы без доступа к волшебной бакалее могли добыть белый хлеб только на чёрном рынке. Учитывая, как сильно Риддлы баловали Тома, её это не должно было удивлять. Они не ужимались на свой рождественский ужин и, очень вероятно, считали, что никакие сэкономленные деньги не стоили того, чтобы есть французские тосты из коричневого хлеба. Она всё ещё пересчитывала фруктовые варенья на столе, пока Риддлы ели свой завтрак, мистер Риддл соскабливал последние капли коричневого соуса из банки, со звоном серебра о стекло, когда горничная влетела в столовую в перекошенном чепчике, неразборчиво крича. — Мистер Риддл! Миссис Риддл! — вскрикнула она, прижав одну руку к тяжело дышавшей груди. — О, это мистер Том — он сошёл с ума! — Что ты имеешь в виду, сошёл с ума? — спросила миссис Риддл. Она отложила свою вилку, на которой был белковый омлет на один укус. — Фрэнсис? — Я… Я отнесла ему завтрак, — сказала горничная хриплым голосом, расправляя складки фартука от нервов, — и когда поставила поднос на стол и подняла занавески, увидела, что вся комната в крови! Лицо миссис Риддл побледнело в тон её салфетке: — Крови? — О, Вы ни в жисть не поверите, миссис Риддл — кровь на ковре, кровь на полу — комната воняет скотобойней! — горничная покачнулась, прижимая тыльную сторону ладони к глазам. — А самое кошмарное: на полу лежит дохлая гончая мистера Тома, вспоротая, как речная форель! Я такого не видывала — это ужас на всю жизнь, отвечаю! Миссис Риддл встала, уронив салфетку в тарелку: — Мне надо это видеть, — она повернулась к мистеру Риддлу. — Томас, пошли за доктором Талботом. Мне неважно, что он в отпуске, приведи его немедленно! Фрэнсис, ты пойдёшь за Брайсом и приведёшь его в дом. Мистер Риддл бросил тоскливый взгляд на недоеденный бекон и отложил его в сторону, а миссис Риддл занялась слугами, оставив Тома и Гермиону за обеденным столом без присмотра. Том продолжал обмакивать кусочки хрустящего французского тоста в горку взбитых сливок на краю своей тарелки, его лицо было безмятежным и непотревоженным. Гермиона смотрела на него. Том продолжал есть: — Передать тебе масло? — Том… — Я очень советую. Оно так хорошо сочетается с персиковым вареньем. — Том! — Да, Гермиона? — Ты что-то об этом знаешь? — А есть какая-то причина, по которой должен? Гермиона посмотрела на него с величайшим скептицизмом: — Может… Потому что ты был покрыт кровью, когда показался у моей двери прошлой ночью. Когда ты разбудил меня, позволь заметить! Том фыркнул, потянувшись через стол, чтобы намазать ещё ложку персикового варенья на свой тост: — Хм-м. Какое совпадение. — Какова вероятность? — Не знаю, Гермиона, — дружелюбно сказал Том. — С помощью магии мы можем нарушать физические законы природы, когда захотим, — так почему же ты должна определять, что возможно, а что нет? — Это не ответ, — сказала Гермиона желчным тоном, — и ты это знаешь. — Я не уверен, какой ответ ты хочешь от меня услышать, — сказал Том. — Ты рассчитываешь, что я расскажу, что забил собаку своего отца прошлой ночью? — Нет! — Гермиона спешно потрясла головой. — Конечно, нет! Я п-просто хотела услышать правду. — Правда в том… Что мой отец очень больной человек, — сказал Том, его глаза опустились на тарелку, внезапно он показался очень озабоченным. — Он нездоров, не головой, и уже долгое время. — О! — сказала Гермиона, чувствуя себя неловко. Отложив вилку и нож, она просунула руку под стол и взяла Тома за руку. — Мне очень жаль… Я не хотела лезть не в свое дело. Я… Если ты не хочешь говорить об этом, я пойму. Но если захочешь, ты знаешь, что можешь поговорить со мной об этом. Не думаю, что Риддлам нравится, когда кто-то поднимает тему твоего отца. — Спасибо, Гермиона, — он сжал её руку и мягко ей улыбнулся, наклонившись на бок, чтобы их колени соприкоснулись. — Они любят рассказывать, что мой отец вернулся домой, потому что у него закончились деньги, но мне всегда было интересно, не оставила ли его моя мать. Всегда считалось, что они плохо расстались, понимаешь. И так я и оказался в приюте Вула. Я жил там со дня своего рождения. Прямо там и тогда Гермиона хотела рассказать Тому правду: что его мама, покойная миссис Меропа Гонт Риддл, была ведьмой. Несчастное расставание между мистером Томом Риддлом и миссис Меропой Риддл, если от неё ожидали подозрений по этому вопросу, скорее всего, случилось оттого, что мистер Риддл, магл, узнал о существовании магии, на знание о которой он имел законное право в тот момент, когда регистратор Йорка заверил их разрешение на брак. Её собственные родители были шокированы, когда узнали, а они не были религиозными — и не растили её в духе искреннего почитания Бога или церкви. Церковь для её семьи всегда была социальной привычкой, а не нравственной необходимостью. Знакомство мамы с папой с магией произошло благодаря Дамблдору, и, несмотря на всю его эксцентричность, он владел изящным слогом, был проницательным и опытным оратором. Он знал, как обратиться к этой теме, объяснить выдающиеся детали и ответить на все вопросы о волшебной культуре или управлении, брошенные в него. Меропа Гонт, в свою очередь, была деревенской девушкой, чья семья не позволила ей пойти в Хогвартс из-за их непреклонных убеждений о чистоте крови, которые даже Нотт счёл подходящими для осмеяния. Меропа жила в разваливающейся хибаре со странным и неприятным братом, разговаривала со змеями и не знала или не видела многого за пределами Хэнглтона, пока не вышла замуж за Тома Риддла и навсегда не покинула Йоркшир. Гермиона не могла представить, что мистер Риддл хорошо бы воспринял эту новость, да и Меропа не смогла бы её правильно преподнести. Подобные вещи стали бы камнем преткновения для любого брака, который зависел от честности и хорошего взаимодействия с обеих сторон, — так она наблюдала за тем, как мама и папа решали свои проблемы даже в самые напряжённые дни, когда они приходили домой без сил после смены в папиной клинике. — Возможно, у них были разногласия, но, если и были, то они были взаимными, — предположила Гермиона. — Раньше в разводах были виноваты только женщины, но после того, как законы были изменены и любая сторона могла подать иск, стало ясно, что в таких вещах редко виноват кто-то один. — Возможно, — с сомнением сказал Том. — Но я всё ещё думаю, неважно, что они чувствовали тогда, что у моего отца были — всё ещё есть — сильные чувства к моей матери все эти годы, с тех пор как она умерла в родах. Он был очень молодым, когда сбежал и обвенчался с моей матерью, понимаешь, и никогда больше не женился или даже не смотрел в сторону другой женщины, даже если половина деревни бы прыгала до потолка от радости от возможности выскочить за него. Если бы я был романтиком, я бы рискнул сказать, что это была любовь юности, из тех, что случаются раз в жизни, и он так и не смог оправиться от её потери. И даже сожалеет о своём неудачном выборе по сей день. — Это очень трогательно, — Гермиона потрепала его по голове. — И грустно, что он дал своей утрате определить его жизнь, его потерю… И твои тоже. Надеюсь, ему станет лучше. — Некоторым людям нельзя помочь, — грустно сказал Том. — Не значит, что не стоит попробовать, — твёрдо сказала Гермиона. — Сочувствие дорогого стоит — помнишь, как мы познакомились? — Я бы не хотел забыть, — ответил Том, в последний раз сжав её руку и вернувшись к еде в немного приподнятом настроении. Вскоре они закончили завтрак, оставив свои тарелки и салфетки на столе, когда никто из прислуги не появился за их плечом, чтобы собрать их. Они провели несколько часов над домашней работой в комнате Тома (которая была больше и лучше устроена, чем её), и теперь, когда Том мог совершать магию, он не стеснялся хвастаться эффективностью своей техники заклинаний. Он мог вызывать многие заклинания из учебника невербально, дополняя их интересными вариациями, которые, как он утверждал, дали ему дополнительные баллы за прошлогодние С.О.В.: частичное увеличение, например, когда он увеличивал размер стеклянной колбы лампочки, а нить накаливания внутри сохраняла свои первоначальные размеры. В час дня они спустились на обед и увидели, что мистер и миссис Риддл отсутствовали за столом. Обеденный стол был накрыт на двоих с единственной служанкой — на этот раз второй горничной. Гермионе не терпелось узнать любые новости, поэтому она спросила горничную: — Всё в порядке? Мы полагаем, что отец Тома заболел? Горничная, разделывавшая грудку запечённой птицы, замешкалась: — Миссис Риддл говорит, что у мистера Тома только что был один из его… Э-э… «Эпизодов». Я ни разу не видела, чтобы у него такое было, пока тут работаю, но кухарка говорит, что у него постоянно так было, когда он вернулся из Лондона много лет назад. Не волнуйтесь, мисс, после того как доктор придёт и осмотрит его, он будет как новенький. — «Эпизодов»? — повторил Том. — Мы же не в опасности? — Нет-нет, — сказала горничная, которой было явно не по себе, судя по тому, что она пыталась закончить с птицей как можно скорее. — Ничего опасного — думаю, он будет отсылать свою еду, потому что петрушка не того цвета или формы. Кухарка говорит, что он раньше это делал со всей едой, он ходил вниз и смотрел, как она готовит его поднос, боясь, что ему подольют яду в пудинг или вроде того. Безобидные штучки, просто больше работы для нас, — она издала неловкий смешок. — Хотя мы, конечно, довольны своим местом здесь: служба нелёгкая, но это честный труд. Видимо, на этом разговор был окончен, так как служанка отказалась говорить что-либо ещё на эту тему, поджав губы, пока она раскладывала мясо серебряными щипцами. Затем она подала закуску половником — консоме с грибами и луком-пореем, — а также гарнир из костного мозга, фаршированного пряным пилавом. Завершающим штрихом стал кусочек кремового торта с миндалём и ромом на десерт, которым, похоже, ограничилось празднование дня рождения Тома в связи с чрезвычайным положением, в котором оказался дом. Том не показал никакого огорчения по этому поводу. Только на следующий день она узнала, что случилось с отцом Тома: его увезли. Она не решилась спросить миссис Риддл об этом, но она случайно подслушала, как об этом болтали горничные на лестничном пролёте, пока она практиковала Дезиллюминационное заклинание для подготовки к Ж.А.Б.А. в следующем году. — Его отослали, пока мальчик не уедет в школу — засунули в отель в Йорке. Брехал, что его околдовал его собственный сын, когда доктор осмотрел его. Старуха была в ужасе! Одна из горничных захихикала: — Вот бы увидеть её лицо. — Оно того не стоит, когда она впадает в такие настроения. Знаешь, она прямо спросила меня, не считаю ли я её плохой матерью? Клянусь, если бы кто-нибудь сказал мне, что я запишусь служить в сумасшедший дом, я бы пошла в дом престарелых в Мидлсбро. Я бы, конечно, всё ещё подтирала задницы инвалидам, но мне не пришлось бы терпеть ломанье и важничанье их высочеств. — Ты веришь, что он был околдован? Никто бы не сделал, что он, никто в своём уме. Её высочество сказала, что ковры пойдут на выброс, и отправила Фрэнка в город за краской для стен. — Он раньше ничего такого не вытворял — пока я не была туточки. Я знала, он не джентльмен — вся деревня знала, что он бросил свою пассию, чтобы сбежать с девчонкой бродяги, — но тогда никто не считал его умалишённым. Прозвучала пауза: — Какая жалость. Другая горничная согласно пробормотала: — Всегда самые красивые. — …Мальчик хорош, а? Весёлый смешок: — Забудь, Фрэнни, тебе без шансов! — А ты почём знаешь? — после небольшого колебания горничная раздражённо ответила. — Я вот думаю, есть! — Когда я поднялась поменять постель этим утром, я нашла волосы на наволочке — длинные, кудрявые волосы! Если ты хотела научить мальчика, как быть мужчиной, кто-то уже тебя опередил. Щёки Гермионы загорелись, и, потеряв концентрацию, её маскировка замерцала. Прежде чем её заметят, она выскользнула и вернулась в свою комнату. Отбросив, что они сказали о ней с Томом — мысли об этом она хотела избегать как можно больше, — что они имели в виду, сказав, что отец Тома был сумасшедшим? За последние две недели ей показалось, что что-то было не так в мистере Томе Риддле, с его изоляцией, странными привычками и истерикой, которую он устроил в утро их прибытия. Его метало между двумя крайностями нрава: он умолял маму о поблажках, затем взорвался, когда ему отказали. Она никогда не видела ничего подобного, такой дикой безумной смены настроения и отношения. Ближайшее сравнение, которое она могла провести, — эмоциональные всплески её одноклассников в прошлом году, которые варьировались от рыданий над учебниками до выбрасывания тех же учебников из окна Общей гостиной. Для большинства из них это был стресс, вызванный экзаменами. Но было и меньшинство — и их поведение было наихудшим, — студентов, которые смешивали заклинания и зелья, не следуя указаниям на этикетке. Нельзя было смешивать успокаивающие настойки с Ободряющими заклинаниями, так как их магическое предназначение противоречило друг другу. Те, кто пренебрегал инструкциями (и здравым смыслом), оказывались не в состоянии участвовать в нормальном разговоре, не впадая в истерику. Отец Тома был маглом, поэтому у него не было доступа ни к чему волшебному. Оттого Гермиона осталась с предположением, что ему действительно нездоровилось: не было никакого доказательства, чем больше она об этом думала, тем больше находила в нём что-то странное. Ей всё ещё казалось подозрительным, что появление окровавленного Тома в её комнате и окровавленный ковёр его отца случились в один день — с разницей в несколько часов или меньше. Она, без сомнений, определила, что кровь на пижаме Тома и её простынях была его кровью, но кровь на выброшенных коврах была от домашней собаки Тома Риддла-старшего, гончей уиппета, которая долгие годы была его верным спутником на охоте. Она собрала другие факты, которые знала о нём: Мужчина был достаточно молод — не юн, но крепок и трудоспособен, чего не скажешь о мистере Брайсе. У него не было официальной работы, в то время как другие мужчины уходили на войну или вносили свой вклад, участвуя в добровольческой и национальной службе. Если бы он и был освобождён от службы, то только по личным причинам. Отец Гермионы проводил медосмотры будущих солдат, и у большинства из них были выявлены нарушения сердечного ритма, эпилепсия или ухудшение зрения и слуха. Из них лишь ничтожно малая часть была освобождена от службы по причине психической непригодности — гораздо чаще люди пытались притвориться такими, чем у них действительно были подобные проблемы, говорил папа. Ему предлагали талоны на паёк, предметы роскоши, такие как спиртные напитки и консервированная икра, и даже наличные деньги, чтобы он подписал листки освобождения для призванных солдат. Отец отказывался, не желая рисковать потерей медицинской лицензии, которой полагались такие привилегии, как дополнительные пайки, не предусмотренные обычным гражданским лицам. Гермиона подумала, не нашли ли Риддлы своего врача, чтобы соблазнить его, и им это удалось. Ну, не ей было судить их, ведь отец Тома доказал, что действительно был нездоров. Она чувствовала вину за то, что сомневалась в этом, и крошечная её часть стыдилась, что подозревала Тома в причастности к этим делам. Том, хотя и много говорил, не делал особых замечаний по поводу своего отца. Он жаловался на Мэри Риддл больше, чем кто-либо другой в Усадьбе Риддлов. Более того, после отъезда в Йорк Том даже сочувствовал здоровью отца, выражая соболезнования по поводу того, и это всё больше и больше походило на эдакий спонтанный приступ. Страдающие от душевных недугов не были редкостью. В конце концов, контузия была хорошо известным состоянием, которое не имело внешних симптомов, но внутренние последствия которого могли повторяться: звон в ушах, головные боли, потеря памяти и приступы бреда, о которых рассказывали ветераны Великой войны, после того как они стояли у церкви, когда колокола пробили час, или когда автомобиль просигналил, когда они переходили дорогу. Непредсказуемый удар судьбы, и никто в этом не виноват. Через день или два прошел слух о том, что Риддлы отдали своего сына в лечебное заведение для его же блага. Гермиона воздержалась от участия в этих домыслах, о чём ей пришлось несколько раз сказать Тому — напомнив ему о его собственной нехватке чувствительности, — когда он продолжал спрашивать, что она думает обо всём этом. Она не обладала достаточной квалификацией, чтобы поставить официальный диагноз, так что, возможно, это и к лучшему, что Том Риддл-старший получил профессиональную помощь. Ведь некоторые из этих слухов оказались правдой: миссис Риддл каждый день после Нового года приводила и провожала из дома мистера Брайса, одетого в забрызганный краской комбинезон, с усталым выражением лица. Ремонтом, если его заказывали, большинство семей занимались весной, а не зимой. И они не ограничивались одной комнатой из всего дома, а ремонтировали сразу все. У неё всё равно не было много времени, чтобы трястись над делами Риддлов, ведь в первые дни января на Лондон и окрестности снова обрушились немецкие воздушные налёты. Заголовки были напечатаны жирным шрифтом на первой полосе утренней «Йоркшир пост» мистера Риддла, что заставило Гермиону ахнуть и вырвать газету у него из рук, раскрыв список пострадавших на странице 3. Мистер Риддл мужественно выдержал нарастающую тревогу Гермионы и вздохнул, когда её дрожащие пальцы опрокинули горячий чай на его газету. В конце концов, он проводил её в свой личный кабинет, чтобы воспользоваться телефоном, а затем достал свою промокшую газету, чтобы прочитать деловые статьи на странице 14. У оператора ушло некоторое время для соединения Гермионы, но в итоге она дозвонилась до мамы с папой, попробовав сначала их дом — и паникуя, что никто не ответил за десять минут, — пока не попробовала клинику. — Мама! Ты в порядке? — Гермиона говорила торопливо, её пальцы цепко сжимали телефонную трубку. — Мы в порядке, целые и невредимые. У папы сейчас пациенты — он не может подойти, но он передаёт, что любит тебя. — Обереги сработали, — с облегчением выдохнула Гермиона. — О, я так счастлива, что я зарегистрировала дом вовремя! — Полагаю, сработали, — согласилась мама. — Мы пошли спать и не услышали ни писка до утра, когда уже всё закончилось. Фильтр от дыма действительно оказался полезен. Нашей соседке — миссис Карраклоу, ты должна помнить её, — бедной леди пришлось выбрасывать шторы с окон. Она не могла вывести запах дыма с них, и с нормированием ткани даже нельзя найти замену. Но это неважно! Как ты, Гермиона? Как прошло твоё Рождество? — Это было… Интересно, — сказала Гермиона, ей не хотелось давать маме повод для беспокойств, не когда у мамы с папой было столько других вещей для тревоги. — Мы ходили на службу в церковь в деревне рождественским утром, потом у нас был вкусный ужин. Деревушка маленькая, но очаровательная: представляю, что летом она гораздо красивее. Риддлы были очень гостеприимными со мной и Томом. Они следили, чтобы мы хорошо питались, — хотя, я подозреваю, что они даже не слышали, что сейчас идёт нормирование. — Если тебе там понравилось, то можешь подумать, вдруг ты захочешь снова их посетить на летних каникулах, — сказала мама. — В письмах Мэри довольно широкие намёки на то, что она с нетерпением ждёт, когда ты останешься с ними летом и после окончания учёбы. Национальная служба даёт освобождения для должностей в медицине и правительстве, ты же знаешь. — Я всё ещё хочу рассмотреть магические профессии, если есть что-то, на что я могу претендовать по заслугам, — призналась Гермиона. В детстве, до встречи с профессором Дамблдором, карьера в медицине казалась ей естественным путём. Она до сих пор не отказалась от мысли поработать в родительской клинике в качестве вклада в военные действия, но неделя общения с выздоравливающим Томом показала ей, что её манера поведения у постели скорее близка к грубости, чем к строгому профессионализму. Кто бы мог подумать, что будет так трудно заставить людей принимать лекарства и следовать советам целителя? Почему они не могут сесть, следовать указаниям и сделать то, что им полезно? «Если они вообще довели себя до такого состояния, — думала она, — тогда, наверное, не могут». Она вспомнила, как Том ныл каждый раз, когда видел её со шкатулкой с зельями. Каждый вечер он боролся с её приказами, когда она говорила ему, что ночь была создана для сна, а не для… для, ну, чего бы он там ни хотел делать. — У меня будут квалификации после Хогвартса, и я бы не хотела растратить свои оценки за Ж.А.Б.А. впустую — и ещё возможность вести магический образ жизни. Я этого себе никогда не смогу позволить с зарплатой младшего секретаря магистрата, не с обменным курсом Гринготтса. — Думаю, это моя сентиментальность, но папа и я были бы счастливы, если ты будешь жить с нами сколько захочешь, — сказала мама. — Если ты выберешь волшебную карьеру, ты всегда сможешь ездить на работу, у нас же теперь настроен камин в подвале. Мы не хотели бы, чтобы ты тратила свои галлеоны на аренду квартиры в Косом переулке, когда гораздо разумнее скопить и сразу купить свою. Знаешь, твой отец и я думали об инвестиционной недвижимости, когда закончится война, ожидается, что в Лондоне будет большой подъём… Гермиона и её мама немного обсудили советы по карьере и инвестициям, пока разговор не перешёл на более общие темы. Папа подошёл на минуту-другую, но его снова не позвали лечить пациента. Мама напомнила ей, что надо чистить зубы перед сном, не засиживаться с книгой допоздна и тепло одеваться перед выходом на улицу, с Согревающими заклинаниями или нет. — Пиши нам, когда снова начнётся школа, дорогая! Мистер Пацек оставил нам для тебя книгу в подарок на Рождество, но мы ждём, пока ты вернёшься в Хогвартс, чтобы Жиль мог тебе её доставить. Нельзя, чтобы Риддлы удивлялись движущимся картинкам, разумеется. Тиндаллы передавали привет тоже — особенно Роджер. У меня есть связка писем от него, я передам их с твоими рождественскими подарками… Ей грели сердце любовь её родных, запоздалые рождественские пожелания, и воздушные поцелуи, и ласковые слова, даже за двести миль. На расстоянии или нет, но Гермиона могла сказать, как сильно родители любят и скучают по ней, и поддерживают её, какой бы курс она ни выбрала в жизни. Таким образом, Гермиона получила наглядное доказательство того, насколько далеки от этого были Риддлы: с некоторым дискомфортом она осознала, что то, как миссис Риддл разговаривала с ней, больше походило на мимеографию настоящей привязанности — в ней была фамильярность и некоторая доля нежности, но Гермионе казалось, что миссис Риддл хотела, чтобы они разделяли тесную привязанность, скорее ради связей, которые они приносили, чем ради самих связей. Она была скорее деловой, чем безусловной, и, хотя Гермиона была слишком великодушна, чтобы назвать её неискренней, что-то в ней всё же было фальшивым. Каждую ночь до конца рождественских каникул Гермиона шла спать, думая о том, как там её мама с папой. Она знала, что они были в безопасности — что она сделала всё, чтобы её обеспечить, — но остальной Лондон не был. Их ночи будут спокойными, но в дневные часы мама с папой будут заботиться об увечьях, зная, что они избежали такой судьбы благодаря величайшей удаче произвести магического ребёнка. (Она бы точно не стала благодарить Нотта за его своевременное вмешательство в бюрократию Министерства.) Когда Гермиона слушала вечернее вещание на радиоприёмнике в комнате Тома (в её комнате его не было, так же как и не было личной ванной, как у него), он, казалось, понимал её состояние меланхолии и предлагал всю возможную ему поддержку. Они слушали передачу вместе в кровати Тома, причём Тому хватало ума воздерживаться от своих обычных комментариев по поводу магловских глупостей. В поздние часы, когда дикторы завершали вещание и включали «Боже, храни Короля», он заворачивал её в одеяло и подтыкал его. Много раз по утрам она просыпалась и обнаруживала себя на его стороне кровати, а её руки и ноги были надёжно обёрнуты одеялами так, что она едва ли могла двигаться. А также Том, достаточно предусмотрительно, накладывал Согревающее заклинание на её пальцы ног. Каждый раз она высовывалась на свободу и выскальзывала из его комнаты в свою. Было бы слишком постыдно, если она опять подслушает сплетни горничных, как они пришли поменять бельё и увидели простыни нетронутыми во второй гостевой спальне. Снова.