***
Он всегда знал, что это было возможно: телесное владение. Во время своих слишком-частых-чтобы-это-было-удобно посещений Дамблдора на чай, старик описывал законное применение магии разума для карьерных возможностей. Оттуда Том узнал о любопытном пересечении медицинского искусства, известного как «целительство разума». Дамблдор ходил вокруг да около в своей избегающей манере вокруг этой темы, чтобы Том не сформировал слишком много докучливых независимых идей, но упомянул, что волшебник может войти в сферу добровольного сознания и принять на себя страдания и муки прошлого опыта, успокаивая или исследуя их посредством тихой нейтральности объективного глаза и разума. За этим последовало мягкое предупреждение о том, что зарегистрированные медицинские волшебники и медицинские ведьмы, специализирующиеся на лечении таких психических повреждений, должны ограничивать себя только сферой разума, как того требует их профессиональная клятва. Тем самым подразумевая существование ещё одной сферы, которую посетитель может исследовать. Том моргнул. Он не видел ничего, кроме темноты вокруг себя. Он чувствовал тяжёлый, сдавливающий вес, прибивающий его от головы и плеч до конечностей. Несколько удушающих вздохов он мучился с весом, пытаясь и терпя неудачу при подъёме, лишь чтобы осознать, что этот вес был массой его тела. Тело Эйвери было тяжёлым от мышц, тогда как его собственное было гибким и подтянутым. — Иэн? — пробормотал Лестрейндж, слепо дёргая Тома за рукав. — Огни погасли, и я ничего не вижу. Риддл неподвижен. Что мы будем делать? Если я призову свет палочкой, они узнают, где мы. — Лестрейндж, — сказал Том голосом Эйвери. Это был непривычный звук, заточенный под скатывающееся хрипение, и его — Эйвери — язык спотыкался о резкие согласные лондонского акцента Тома. — Какого вида палочка у Эйвери? — Р-Риддл? Это ты? — Да, — нетерпеливо сказал Том. — Я встретил тебя в обувном магазине перед вторым курсом. Ты сказал мне, что ногти на твоих пальцах ног надо было удалить и вырастить заново. Ты знаешь, из какого дерева и с какой сердцевиной сделана палочка Эйвери? — Каштан и дракон, думаю, — сказал Лестрейндж. — Ты будешь пользоваться его палочкой? — Я бы предпочёл свою, но это может потребоваться, — сказал Том. — Моя магия всё ещё в моём теле, создаёт связь с телом Эйвери и его магией. Дракон — это хорошо, единороги более капризные с теми, кто их одалживает. — Он в порядке? — спросил Лестрейндж. — Он может слышать меня? — Он… отдыхает, — сказал Том. — Он вернётся, когда я позову его. А теперь, видя, что ты слепо сидел в темноте всё это время, очевидно, что у тебя нет умения того, что я собираюсь сделать. Я трансфигурирую свои глаза, а потом твои, чтобы мы могли видеть, что будем делать. Я буду ответственным за то, чтобы добыть ожерелье и обернуть чары очков, а твоя задача — защищать моё тело. Моё другое тело. Приложив палочку Эйвери к своему виску, он медленно повернул её и провёл частичную человеческую трансфигурацию, превращая свои глаза в кошачьи. Он подумал о том, чтобы принять предложение Гермионы о совиных, но вмешательство мисс Друэллы Розье напомнило ему, что кошки были удивительными созданиями, активными на рассвете и закате. Рассвет вскоре приближался, и кошачьи глаза позволят ему приспособиться от тусклого освещения к солнечному свету. Это была сложная работа, чтобы убедиться, что зрительный нерв подключён к нужным местам, а затем он закончил и увидел серебристый лунный свет, отражающийся от скользких камней и шепчущих болотных трав, и далёкий свет свечей в окнах башен. Он быстро повторил процесс на Лестрейндже, приказав ему грубым голосом Эйвери: «Стой смирно и не двигайся, а то твои глаза выпадут из твоего черепа». За ним последовал ряд заклинаний: уменьшение веса на медитативную форму исходного тела Тома, левитация и амортизация, затем наколдованная верёвка, чтобы привязать свой ремень к запястью Лестрейнджа. Было дико видеть, как Лестрейндж водил качающееся, парящее тело Тома Риддла на верёвочке, как воздушный шарик, но Эйвери-Том закончил всё заклинанием Дезиллюминации, поэтому это быстро спряталось из поля зрения. Он заметил, что трансфигурации проходили гладко и магия с готовностью исходила из палочки Эйвери, но было своеобразное сопротивление наложению заклинаний, требующее от него большей ясности и настойчивости в своих намерениях, тогда как его белая тисовая палочка могла предугадать его желания в мгновение ока с первыми проблесками визуализации. «Лучше закончить с этим побыстрее, — подумал он. — Только представь, если мы застрянем в теле Эйвери навсегда». К тому времени, когда он закончил, туманное белое облако начало неуклонно ползти по осоке высотой около восьми футов и густое, как лондонский гороховый суп. Оно прилипло к земле и, выйдя за пределы высоты головы, растворилось в предрассветном воздухе. Ни в коем случае не естественный туман. Том не был уверен, гордиться ему или раздражаться тем, что члены команды Гермионы синхронно применили его вариант заклинания Супер-пара Томаса Бертрама — Вапоратус. Среднестатистический заклинатель мог скрыть этап дуэли, но чтобы создать такой толстый участок, требовалось как минимум четыре волшебника. Или Том Риддл, конечно. И как жуткая тень, белый туман сопровождала тихая стая луноликих сипух, пролетающих над ними в организованной схеме поиска в форме сетки. «Гермиона», — подумал Том. Наколдованные птицы были отличительной… аффектацией Рейвенкло. Когда команда Рейвенкло по квиддичу выигрывала матч, стадионы достаточно неизбежно были заполонены хриплыми криками наколдованных орлов. Это было так громко, что они с Гермионой могли их слышать из окон библиотеки, когда они ходили позаниматься в тишине. Он предпочитал традицию Слизерина — аплодировать после каждого дерзкого бравурного исполнения, как посетители оперы. По крайней мере, они не оставляли перья и помёт, которые лежали вокруг, пока действовала магия. (Это была еще одна аффектация Рейвенкло — добиваться идеальной технической работы с палочкой, а это означало, что созданное животное должно соответствовать жизни во всех отношениях, как внутри, так и снаружи. Рейвенкловцы не осознавали, насколько это раздражало другие факультеты, ведь не должен ли был каждый восхищаться хорошо сотворённой магией, когда она была перед ними?) — Они смотрят на нас, — сказал Лестрейндж, подмечая очевидное. Он моргнул Тому своими жёлтыми кошачьими глазами. Туман окружил их мягким «свуш» душевой двери с влажной и удушающей теплотой оранжереи травологии во время дневных занятий. Затем перед ними открылась дыра в белом тумане, словно манящая их войти внутрь. — Ты же не думал, что они отступят и позволят нам победить их? — сказал Том, взглянув вверх. Туман над его головой был тоньше, чем перед ним, и он мог видеть мерцание движущихся теней, когда совы носились взад и вперёд по усыпанному звёздами небу. — Наложи на себя Дезиллюминационное заклинание. Мы идём внутрь. Одна сова, пролетая близко над ними, заметила их движение и начала ухать. Другие совы вскоре присоединились, устраивая гам. — Я не могу держать Дезиллюминационное заклинание больше десяти минут подряд, — робко сказал Лестрейндж. — И не когда мне надо бороться. Том вздохнул и постучал по голове Лестрейнджа палочкой Эйвери: — Вот. Держись поближе ко мне, но не путайся под ногами. И самое главное, не дай никому коснуться моего тела, слышишь? Наложи Щитовое заклинание, если тебе нужно. Если не можешь, используй своё собственное тело, чтобы отразить заклинания. «Вентус», — призвал Том, прорезая собственный тоннель в тумане. Его плащ хлопал на ветру, он мог слышать тяжёлые шаги Лестрейнджа, хрустящие по траве под ним, но ухающие совы больше не объявляли об их местоположении другим. Туман упал на них, как вуаль из потустороннего мира, и на короткое мгновение он хотел восхититься мощью собственного творения. Это было предметом одной из его первых успешных модифицированных схем движения палочки, и вызов этого заклинания стал ещё более мощным из-за торфяного, солоноватого запаха озёрной воды. Первая пара волшебников, которых они встретили, состояла из Мальсибера и Розье, спорящих о том, за какой из полудюжины сов, кружащих в воздухе над ними, нужно следовать. Он мельком увидел их в тумане по краю своего заклинания Ветра, и, заметив его, они резко прекратили свою свару и вытащили палочки. — Экспеллиармус! — вызвал Мальсибер. Розье безмолвно бросил в них Оглушающим. Оба были отброшены невербальным Щитовым заклинанием, и тогда наступил черёд Тома ответить. Обычно он полагался бы на собственную обширную библиотеку заклинаний для несмертельной дуэли, поскольку у них не было простых контрзаклинаний, как у каждого дуэльного заклинания в учебной программе защиты от Тёмных искусств. Можно мгновенно обратить сглаз фурункулов, а контрзаклинания от удара летящего в лицо арбуза в учебниках не было. Но ему не нравилось, как палочка Эйвери с сердцевиной дракона сопротивлялась его вызову заклинаний, требуя чуть больше деталей для каждого визуализируемого намерения, малейшего продолжения каждого взмаха палочки в каждом движении. С трансфигурациями, однако, было всё в порядке. Это не было его любимой дисциплиной, ведь ей требовалось меньше воображения и лучшего запоминания фазовых состояний и свойств материалов, но он был компетентным. (И он ненавидел, когда добродушный профессор Дамблдор подходил к парте Тома во время уроков по трансфигурации, чтобы поправить его вызов заклинаний. Лучше всего было сделать всё идеально с первой попытки, и тогда его оставят в покое. Стимулом Тома к достижению идеальной техники было то, почему у него из него бы не получилось хорошего рейвенкловца). Палочка Эйвери прокрутилась в замысловатом узоре, и аморфные завихрения белого тумана отделились от общей массы и завернулись вокруг кончика его палочки, становясь толще и плотнее по мере приближения. Из мягких и томных завитков они превратились в тонкие куски шифонового шёлка, такого же белого и нежного, как фата, представленная в его последней статье. Для магловской драки это не то чтобы было физическим барьером, но для магической дуэли? Ей хватало плотности, чтобы поглотить одну вспышку огня заклинаний, которая превратила её в серый пепел, а затем обратно в шипящий пар. Он сосредоточился, чтобы удерживать вуали в воздухе и парящими вокруг его тела, продолжая трансфигурировать больше шелковистых лоскутов из тумана, едва ли уделяя внимание тихим шагам скрытого из вида Лестрейнджа, топчущегося вокруг него. Глаза Розье сузились, и он, проследив за узором колышущихся растяжек ткани, взмахнул палочкой и произнёс заклинание: — Инсендио… — Остолбеней, — пробормотал Лестрейндж, и Розье упал наземь, оглушённый. Оранжевое пламя на кончике его палочки потушилось само. Голова Мальсибера резко дёрнулась, когда он заметил, что его напарник по дуэли упал, и в этот момент они с Лестрейнджем оба произнесли свои заклинания: — Остолбеней! Мальсибер тоже рухнул, спина его плаща хлюпнула в грязи. Его внимание на мгновение ослабло, трансфигурированные вуали Тома начали падать на землю. Он дёрнул запястьем: они снова поднялись в воздух. — Хорошо сработано, — сказал Том Лестрейнджу. — Мальсибер и Розье были удивлены техникой использования трансфигурированных физических препятствий вместо обычного Щита. Розье придумал, как противостоять этому. Молодец, что достал его первым. — Они были удивлены, потому что Эйвери бы об этом не подумал, — ответил Лестрейндж. — Ты выглядишь как Эйвери, но стоишь как Риддл. Ты ходишь как Риддл. Ты даже держишь палочку Эйвери так же, как Риддл держит свою. Или так, как ты держишь свою, — подштанники Мерлина, это странно — держать двух Риддлов бок о бок, — он указал левой рукой, к которой были привязаны наколдованная верёвка и парящее тело исходного Тома. — Значит, воспользуйся преимуществом внезапности, когда можешь, — сказал Том. — Давай покончим с этим. Следующей парой, которую они встретили, были Трэверс и Блэк, удобно направляющиеся в их сторону вслед за совами-наблюдателями, привлечёнными сверкающим волшебным огнём дуэли между Томом, Мальсибером и Розье. И Трэверс, и Блэк носили дуэльные жилеты, и любое Оглушающее или Обезоруживающее, брошенное в их центр массы, поглощалось толстой драконьей шкурой лишь с одним вздрагиванием от выброса тепла рассеивающего заклинания. Трэверс использовал только законные заклинания. Блэк владел несколькими умеренно сомнительными тёмными проклятиями, которые пролетали вспышками ядовитого зелёного и пульсирующего фиолетового. Тому нужно было сосредоточиться на трансфигурации как можно большего количества шёлковых тканей, которые он только мог создать, ведь даже лёгкое касание одного из проклятий Блэка разжигало огонь по всей длине шифона. Чем больше он этим занимался, тем тоньше становились стены тумана, пока они не бились на широкой поляне, которая постепенно приобретала медное сияние утреннего дня. Лестрейндж, постучав по плечу Эйвери, чтобы обозначить своё присутствие, снова удалился и за пределами циклона шуршащих вуалей наложил Спотыкающийся сглаз на Блэка. Проклятие нервного раскалывания Ориона Блэка сорвалось на середине наложения, и Том воспользовался возможностью, чтобы опутать его длинными белыми шёлковыми верёвками прямо перед тем, как Лестрейндж бросил Оглушающее в незащищённое лицо мальчика. Трэверс увидел падение Блэка и без промедления бросил на полпути своё собственное движение палочкой и переключился на Щитовое заклинание. Удерживая блестящий полукупол, Трэверс поднял подол своего плаща свободной рукой и побежал в растворяющийся туман, шлепки его ног о мокрую землю вдалеке отдавались эхом. Лестрейндж взглянул на Тома: — Последняя пара — Нотт и Грейнджер. Они будут готовы встретить нас, спасибо Трэверсу. Полагаю, ты не хочешь на ней никаких отметин? — Нет, — сказал Том. — Но я не буду её жалеть. Я хочу, чтобы она встретила испытание. Никто из них не отметил, что Трэверс сбежал, когда узнал о присутствии притаившегося, невидимого Лестрейнджа и в результате поражения Блэка он оказался в меньшинстве два к одному. Отступить на более сильную позицию, искать подкрепление и не тратить силы на предрешённое решение — эти качества прагматизма Слизерина прекрасно понимали все члены их факультета. По сравнению с другими мальчиками из их группы Трэверс был более строг к соблюдению правил добуквенно, а не по самому духу правил, но когда доходило до дела, он был слизеринцем там, где это имело значение. Гермиона и Нотт выбрали создание оборонительной позиции за стеной зачарованного тумана. Когда Том увидел её укрепления, он был озадачен этой явной несочетаемостью, особенно с территорией Хогвартса. Но когда он наконец понял, что она сделала, из него вырвался дикий хохот от её непревзойденной наглости. Это был один из его редких искренних случаев смеха, который звучал очень похожим на его даже изо рта Эйвери. Сюрреалистичность этого, должно быть, тревожила Лестрейнджа, у которого к тому времени закончилось действие Дезиллюминационного заклинания. Второй мальчик скривился от громкого веселья Тома. Вместо того, чтобы скрыть их присутствие заклинанием пара, Гермиона решила обратиться к физическим средствам сдерживания. Длинные спирали трансфигурированной колючей проволоки свисали с трансфигурированных столбов ограждения, сделанных из стеблей осоки. Они были сделаны второпях, крепкие прямоугольные столбы были зелёными и напитанными водой, а не напоминавшими настоящее выпиленное дерево. Было несколько слоёв заборов, и между каждым из них была линия ограждения, а следом Том заметил глубокую траншею, заполненную илистой водой, коричневой с взбаламученной грязью. На вид это всё было страшным, как смертный грех, но сама магия была прекрасной, творческим использованием заклинаний перемены, которые использовали её окружающую среду во всём возможном потенциале. Грязь и тина в равной массе озёрной воды требовали тщательной оценки кубической плотности для наиболее эффективного использования заклинаний. И всё это было проделано в темноте. В центре баррикад из колючей проволоки расположилась грязная «лисья нора», накрытая мешками с песком. Между низкой крышей, заваленной мешками с песком, и стеной из грунта была узкая щель, из которой на него смотрели три бледных лица: Трэверс, Гермиона и Нотт. Они вращали головами, и он понял, что они, должно быть, ищут Тома Риддла. Единственными двумя видимыми фигурами за пределами ничейной полосы были он сам, в теле Эйвери, и Лестрейндж. — Что теперь? — спросил Лестрейндж. — Там четыре ряда заграждений. Если мы постараемся их пересечь, у них будет достаточно времени, чтобы заблокировать нас или загнать нас в ловушку в ямах с водой. Если мы постараемся бросить в них Редукто и Бомбарда отсюда, они смогут по очереди прикрывать друг друга Щитовыми. Если мы поймаем их в пересменку передачи щитов, всё, кроме прямого попадания в бойницу, только разобьёт мешки и засыплет их песком. Это не выведет их наружу или что-то в этом роде. Мы устанем раньше них. — Это именно то, чего ожидает Гермиона от вас с Эйвери. У Гермионы был логический ум. Ей нравилось быть подготовленной. А ещё она много читала о магловской истории войны, то же, что и он… Но между ними было и отличие. Том считал себя волшебником. В прогулках, при выстраивании планов, во сне, во время учёбы, в мечтах в первую очередь он был волшебником. Он дышал магией с той самой минуты, когда она его выбрала. Принц, учёный, джентльмен, староста школы, слизеринец — всё это было просто второстепенными и третичными категориями описания. Гермиона, в свою очередь, думала о себе как об индивидууме, который оказался, достаточно случайно, ведьмой. Магия была простым инструментом, как электричество или бюрократия, для использования на пути к решению более серьёзной проблемы. Гермиона приготовилась к образцовому фронту истощения по магловским учебникам. Чтобы победить её, нужно было использовать чисто магическую стратегию. Акцио, мешок с песком! Том приступил к процессу призыва мешков с песком с крыши «лисьей норы», резко прерывая заклинание, когда мешки доставали до него — достаточно простое предложение для начинающего волшебника, который учится сохранять своё намерение, но трудное для опытного волшебника, чтобы намеренно поставить под угрозу своё собственное заклинание. Мешки с песком падали в траншеи, придавливая витки проволоки к земле и делая их плоскими, и строили тропинку к тому месту, где они с Лестрейнджем стояли за линией осады. В этом смысле осадные укрепления были предсказуемы, не так ли? Они защищали людей внутри от внешнего вторжения, идеально логичная оборона, спланированная логическим умом. Но в осаде было мало защиты от вылезающего изнутри. Когда крыша «лисьей норы» обнажилась от мешков с песком, Том отбросил их от стены, и когда стены оголились, он сломал доски крыши и выдолбил куски из утрамбованных внутренних стен земли. Он чувствовал сопротивление на другой стороне своих заклинаний призыва, будто кто-то ещё пытался призвать мешок с песком в противоположном направлении, но его воля была сильнее, и другой заклинатель был пересилен. Он также заметил, что его призывы закончились до того, как он собирался их отпустить, и, решив, что тот человек вызывал Фините в конце своего заклинания, он увеличил радиус фокуса и начал поднимать по четыре-пять предметов за раз, заново вызывая заклинание в секунду, когда был вынужден отпустить его. Когда они переключились на наложение заклинаний Приклеивания на мешки с песком, Том призвал сразу несколько куч. В течение многих лет Том был заинтересован в овладении умением одновременно работать над несколькими предметами. Летом перед третьим курсом ему приснилось, что его раздавило тонной обломков разрушающегося здания во время немецких авиаударов по Лондону. Он увидел наглядное свидетельство неудачи, слабости и некомпетентности в истории боггарта, которую он рассказал Дамблдору за чаем в то Рождество, и с тех пор усердно работал над совершенствованием своего контроля. Хотя он и не любил этого признавать, советы Дамблдора по организации своего ума посредством медитации помогли ему достичь высочайшего уровня точности, за которую его хвалили в репортаже о Принце Прекрасного в «Ежедневном пророке». Лишь некоторые, он предполагал, могли исполнять магию такого уровня одолженной палочкой. Когда крыша «лисьей норы» слетела, и тропинка из мешков с песком завершилась, он перелез по самому внешнему слою сокрушённой спирали Бруно, а Лестрейндж с неохотой следовал за ним по пятам, держа палочку наготове для первого взмаха Щитового заклинания. Из открытой ямы, в которой скорчились члены противоборствующей команды, трансфигурированные кошачьи глаза Эйвери могли заметить расширение глаз Нотта и его косой взгляд на Трэверса и Гермиону, которые намеревались трансфигурировать грязь в песок и накладывать заклятия Умножения на пустые мешки, чтобы отремонтировать их прикрытие. Нотт взмахнул палочкой. Тусклый свет выстрелил из её кончика, и Гермиона и Трэверс упали оглушёнными на землю стрелкового окопа, выстланного кучей мешков, из которых сыпался песок посреди своего создания. Нотт порылся под плащом Гермионы и сорвал золотую цепочку ожерелья с сияющей стеклянной бусиной, качающейся на ней. Поднявшись и высунувшись из окопа, Нотт сказал: — Вот, Риддл. Лови. Лестрейндж нырнул и схватил зачарованное ожерелье до того, как оно коснулось грязи. Том вялым поворотом палочки отменил Дезиллюминационное заклинание на своём исходном парящем теле и услышал, как резко втянул воздух Нотт. — Подвязки Морганы! Риддл, что ты наделал?! Грейнджер и я отвели от тебя взгляд на час, а ты пошёл и стибрил тело Эйвери, потому что, конечно, это было самым разумным способом избавиться от перевёрнутого зрения. Я думал, ты выпил оборотное зелье и заставил Эйвери взять гандикап! Но нет, конечно, нет, это же настоящий Эйвери во плоти, не так ли! — Нотт начал рвать на себе волосы. — Как мы собираемся скрыть, что у Эйвери искалечен мозг? Парень сам по себе уныл, но, разумеется, его отец заметит, что он ещё больший овощ, чем обычно! Нотт повернулся к Лестрейнджу, подняв палочку, и приступил к гневной тираде: — Ты, Лестрейндж, ты, дубина! Почему ты не попытался остановить Риддла?! — Остановить Риддла? Я и не подумал об этом, — пожал плечами Лестрейндж. — К тому же, если бы это не был Эйвери, то Риддл попробовал бы это на мне. Спасибо, но, пожалуй, нет. Единственным ответом Нотта было простонать и хлопнуть рукой по глазам. Столь сообразительному аргументу было невозможно противостоять. — Я не сломал его, прекрати терзаться, — сказал Том. — Эйвери пустил меня. — Да, но если бы он передумал в любой момент, то конфликт воль бы привёл к необратимому внутреннему ущербу… Как ты хорошо знаешь из собственного опыта. Человеческое тело не создано больше чем для одного человеческого сознания у руля в любой момент времени. — Я знаю, — сказал Том. — Поэтому мы с Эйвери заключили сделку. Я был во главе всё это время. Посмотри на меня — э-э, него. Никаких носовых кровотечений, склеры чистые, как стёклышко. Ни одного лопнувшего сосуда в зоне видимости. Нотт ущипнул себя за переносицу и глубоко вздохнул, успокаивая дыхание: — Ты можешь хотя бы вернуться в своё обычное состояние? — Это не должно стать проблемой… теоретически, — сказал Том. — Вот, положи моё тело поверх этого мешка с песком. Я буду медитировать, поэтому не отвлекай меня. Если Трэверс или Гермиона проснутся до того, как я закончу, ты знаешь, что делать. Лучше, если все остальные останутся в невежестве относительно этих новых обстоятельств. Том в теле Эйвери лёг на стопку мешков с песком и закрыл глаза. Погружаясь в медитативное состояние разума, он смутно слышал, как Нотт ругался с Лестрейнджем, но он перестал уделять большое внимание их сваре. — Имей хоть немного здравого смысла или самоуважения. Ты не можешь позволять Риддлу делать всё, что он захочет! — Почему нет? — Потому что большинство идей, которые он придумывает, поистине отвратительные! — Но он такой умный, и все учителя любят его. Дамблдор лично обучил его легилименции. Как его идеи могут быть плохими…***
Потребовалось некоторое время, чтобы построить мысленную конструкцию, копирующую существующую до мельчайших деталей. Обстановка, настроение и окружение — всё должно было быть органично интегрировано в основную внутреннюю хронологию памяти Эйвери, чтобы это было принято и усвоено. Альтернативой было то, что разум Эйвери отвергнет внедрённую ложную память как сверхъестественную пантомиму жёстких, восковых автоматонов. Имея ограниченный опыт управления воспоминаниями своего акромантула о его бывшем владельце, Рубеусе Хагриде, Том не мог создать ничего слишком экстравагантного, поэтому он ограничился воспоминаниями в пределах одного денника конюшни, расположенного рядом с существующим. Закончив с необходимым оформлением витрины, он сосредоточил своё внимание на pièce de résistance: лошади и жеребёнке. Хорошо, что он провёл некоторое время, копаясь в мыслях лошадей Томаса Риддла. Он не был уверен, что Приютский Том, который мало что знал за пределами Лондона, мог бы проделать настолько достойную работу, даже с учётом возраста и опыта восемнадцати лет на этой Земле. Когда он закончил устанавливать чудесную сценку, достойную быть на жестянке с печеньем, о маме-кобыле, кормящей своего новорождённого жеребёнка, он покинул созданное воспоминание и закрыл дверь денника за собой. Убедившись, что его разум был спокоен и упорядочен, он зашёл в соседний денник и увидел Эйвери там, где оставил мальчика. Держа голову лошади на коленях, одной рукой обхватывая её перистую белую гриву, другой вытирая соляные следы, высохшие белыми линиями от глаз до челюстей. Эйвери обернулся, когда распахнулась дверь денника: — Ох. Риддл. Ты вернулся. — Да, — сказал Том. — Ты закончил то, что хотел? — Да. Мы выиграли игру. — Это хорошо. После секундной тишины Том кивнул в сторону лошади: — Что с ней случилось? Ну, знаешь… после. — Она умерла с жеребёнком внутри, — сказал юный Эйвери, глядя вниз на дрожащую лошадь, наполовину закопанную в солому. — Молодая гранианская крылатая лошадь с нетронутым жеребёнком с хорошей родословной стоит по крайней мере тысячу галлеонов на рынке зельеваров. Мы с отцом оттащили её во двор и разрубили тело для аптекарских комиссионеров. Крылья для зелья сна без сновидений, плоть для пасты от синяков и лосьонов от шрамов, хвост и грива для зачарованной одежды, кровь для зачарованных чернил, кости и шкура для клея переплётчикам. Когда я закончил с грязным делом, пара фестралов нашего поместья нашла меня и слизала кровь с моих рук. Это был первый раз, когда я их увидел. Том нахмурился: — Смерть твоего питомца — как это может быть мирным воспоминанием? Я попросил о воспоминании умиротворения и спокойных мыслей. — Думаю, — сказал Эйвери, — в этот день я принял, что кто-то рождается сильным, кто-то рождается слабым, а остальные не рождаются вообще. Именно так вращается это колесо. Когда оно повернётся в следующий раз, возможно, у меня будет достаточно сил, чтобы найти её снова. — Я нахожу фатализм таким утомительно банальным, — бесстрастно заметил Том. Он шмыгнул носом в ответ на пустой взгляд Эйвери. — Пошли, мальчик. За мной. Когда Эйвери увидел новое воспоминание о своей лошади, крепко стоящей на ногах и живой, он подбежал и обхватил его шею своими руками: — Ты сделал это! — Ты сомневался в моих способностях? — Я не знал, что это кому-либо под силу, — признал Эйвери. — Как это работает? У меня есть два набора воспоминаний. Я могу помнить, как они оба случились, но только одно из них настоящее… — Ты можешь выбрать, к какому захочешь вернуться. Оба, если предпочитаешь, — сказал Том. — Но новое воспоминание существует только в этом пространстве. Если ты покинешь денник, твоя версия из воспоминаний или чья бы то ни было ещё не будет об этом знать, — он показал жестом на маленького белого жеребёнка, счастливо сосущего вымя матери, его влажные крылышки широко раскинулись, чтобы высохнуть в тёплом стойле. — Однако мне интересно, достаточно ли существенна эта построенная память, чтобы её можно было извлечь для просмотра в Омуте памяти. Если так, то есть ещё больший потенциал, который предстоит изучить… — он прочистил горло. — На этом я удалюсь. — П-подожди, Риддл, — сказал Эйвери. — Как я вернусь обратно? — С магически пропитанной визуализацией, — ответил Том. — Ты должен представить себя просыпающимся от яркого сна. Обрати внимание на свои физические чувства: они переплетены с твоим физическим «я». Можешь ли ты почувствовать ткань своей мантии на своей коже, услышать плеск волн на берегу озера или щекотание волос, падающих на брови? Каждое минутное ощущение, которое ты считаешь само собой разумеющимся в мире бодрствования, должно быть с готовностью схвачено. Лови чувства и не позволяй им покинуть тебя.***
Когда Том открыл глаза, он был благодарен, что его зрение вернулось в норму. Он удивился, увидев, что Гермиона спала на его груди, её лицо зарылось в изгиб его плеча, её кудрявые волосы прижались к его щеке. Нотт и Лестрейндж стояли над ним, всё ещё пререкаясь друг с другом, а их палочки дико вздымались в воздух от их возбуждения. — Ну и что, если он застрял в теле Эйвери? Риддл что-нибудь придумает, мы должны доверять ему. — В этом-то и дело, недоумок. Я не доверяю Риддлу. — Но это твоя проблема, Нотт, не его. Если бы ты доверял ему, ты бы за него не переживал. — Если бы было так просто лишь… лишь довериться Тому-чёртову-Риддлу! — До этого не так уж сложно дойти. Перестань так много думать, на мне это срабатывает. Нотт простонал. Лестрейндж загоготал над очевидным раздражением другого мальчика. — Может ли кто-то мне объяснить, — сказал Том, — почему Гермиона вот так на мне лежит? Тирада Нотта оборвалась на полуслове. Его взгляд сначала метнулся на Тома, на спящее тело Эйвери рядом с ним, затем на Трэверса, лежащего лицом вниз через несколько футов от них, затем снова на Тома: — Я… Я, эм, подумал, что было бы хорошо иметь физический сенсорный якорь, чтобы направить тебя из внутренней сферы. У тебя, деликатно говоря, страннейшая одержимость Грейнджер или её волосами. Не притворяйся, что не играл с её заколкой перед сном прошлой ночью. Ни одна чистокровная девушка на нашем факультете не пользуется такими простыми стальными заколками. — Это сработало, — признался Том. Это было единственным признанием благодарности, которое получит Нотт. — Мальсибер, Розье и Блэк всё ещё где-то там. После того как их оглушили, начал подниматься туман. Вы с Лестрейнджем должны пойти и забрать их, — он потянулся к своей палочке, которая была вложена в его рукав. — Ренервейт. Вот, возьмите Трэверса с собой. — А Эйвери? — спросил Лестрейндж. — Он будет прибит разрывающей головной болью, когда проснётся, я предполагаю, — сказал Том. — Дайте ему отдохнуть. — А что насчёт Грейнджер? — сказал Нотт. — Ты не собираешься её будить? — Пошли, Нотт, — сказал Лестрейндж. — Риддлу нужна минута уединения. — Для чего? Лестрейндж широко подмигнул: — О, ты знаешь… — Нет, Лестрейндж, вообще-то не знаю. — Я расскажу тебе по дороге, — сказал Лестрейндж. Он поднял растерянного и уже проснувшегося Трэверса за шкирку плаща и поставил мальчика на ноги. Он продолжил шепчущим голосом: — Пойдёмте, разве вы не заметили, что у Риддла всегда лучше настроение после того, как он закончит с Грейнджер? — О, — сказал Нотт с гримасой на лице. — О. Эгх. Да, да, я вижу, что ты имеешь в виду. Мы просто… Оставим их с этим, пожалуй. Когда они ушли, Том провёл несколько минут, облокотившись на груду мешков с песком, держа Гермиону в руках и поглаживая её волосы. Её мантия была покрыта спёкшейся грязью с песком, и на её носу был грязный развод. Он вытер его своим рукавом. Он вернулся в своё тело. После того как он побывал в разуме Эйвери и направлял его тело, как кукловод, Том был рад вернуться к обычному себе, если подобная фраза «обычный Том Риддл» могла бы существовать без того, чтобы Вселенная не схлопнулась из-за своей полной невозможности. Его конечности были правильной длины, его плоть больше не висела тяжело на его скелете, как слишком большое пальто, и его руки были вновь своей элегантной формы, а не грубыми толстыми сосисками, шероховатыми от мозолей. Он провёл пальцами по волосам Гермионы, нежно оттягивая одну кудряшку. Она отскочила в ту же секунду, как он её отпустил. Кончик его пальца опустился с её волос на заднюю часть её шеи, легко проводя по её позвоночному хребту. Тела были такими слабыми, такими хрупкими. Теперь это было для него очевидно: потенциал возможности переодеться в новое тело на любой случай, например, в костюмы для ужина, танцев, визитов и похорон. Но всё ещё не было ничего более подходящего, чем владеть собственным телом, сосудом Земли, который был сделан специально для него, чтобы хранить его магию, его и только его… «Не только лишь мою, — ленивая мысль пришла к нему, пока он обнимал Гермиону. — Так же и тело Гермионы не было для неё и только для неё». Она моя. Одной из многих вещей, которые он ненавидел в нахождении в теле Эйвери, был безразличный взгляд, которым на него смотрела Гермиона. «Ренервейт», — вызвал он. Гермиона прижалась к нему крепче, будто инстинктивно ища тепла, её руки сжимали его лацканы. Он тихо рассмеялся, и её глаза распахнулись. — Том? — Доброе утро, Гермиона. — Что случилось? — она запрокинула голову над мешками с песком, увидела крушение своих окопов, поле боя в размозжённой концертине и мешках с высыпающимся песком и поморщилась. — Где все? — Эйвери выбыл, — Том показал на Эйвери без сознания, лежащего на мешке с песком в ярде от них. — Лестрейндж пошёл оживить остальных, где мы их оглушили. — Ах. Значит, твоя команда победила. — Естественно. Она вздохнула: — Мы даже не смогли тебя побороть шестеро на трое. Скорее, шестеро на двое. — Возможно, в следующий раз тебе удастся восьмером против одного, — буднично сказал Том. Гермиона простонала и прижала свой лоб к его щеке. Он продолжил рассеянно поглаживать её волосы: — Всё это время на наших собраниях за последние три года ты, должно быть, сдерживался. — Да, — сказал Том. — Тебя это удивляет? — Нет, не особенно. Я просто… — она раздражённо выдохнула. — Мне просто жаль, что мы не работали над практической защитой от Тёмных искусств годами ранее. Вместо этого мы пытаемся начать всё сначала, развивая наши практические навыки и навыки командной работы с нуля, в то время как мы должны быть на стадии закалки их реальным опытом. — Если это поможет, я могу сдерживаться… немного меньше, — предложил Том. — Мне бы хотелось этого, — сказала Гермиона, подняв на него взгляд. — Правда? — спросил Том. — Этого ты хочешь? С её распушившимися от естественного утреннего тумана, который поднимался от солнца, её распахнутым и перекошенным воротником там, где Нотт сорвал ожерелье с её горла, и с её красной краской на щеках от напряжения, всклокоченность Гермионы должна была бы вызывать у него отторжение. Должна была. Три года назад её неопрятность волновала бы его, и он бы вызвал несколько очищающих и отглаживающих заклинаний и отправил бы её восвояси без задней мысли. Но теперь? Это всё ещё волновало его, крайне волновало, но в совершенно другой манере, чем раньше. Это непостижимое состояние волнения заставляло его хотеть толкнуть Гермиону в грязь и ещё сильнее её растрепать. Сделать так, чтобы, когда ей наконец-то позволили подняться с ослабевшими коленями и шатающейся, её внешний вид нельзя было принять за результат несчастного случая, а распознать как намеренное состояние растрёпанности. Глаза Гермионы расширились, и в их отражении он увидел себя с нимбом золотого рассвета. — Ты хочешь, чтобы я сдерживался? — сказал Том. — Н-нет. Он расплылся в улыбке: — Хорошо. Первый поцелуй Тома — его первый настоящий, вне воспоминаний людей, — был робким и осторожным касанием его губ о её. Формальное действие, специально просчитанное, чтобы не испугать Гермиону, но в то же время чтобы убедить её, что это было искренним представлением силы его чувств к ней. Он отодвинулся, чтобы посмотреть на её реакцию, и увидел, что она вся порозовела до самого открытого горла, где её пульс трепетал, как крылышки пикси. Его второй поцелуй был медленным, и исследовательским, и жадным, он неспешно изучал контуры её рта и губ. Он мог чувствовать изгиб её смущённой, ликующей улыбки на своём рту и взмах её ресниц на своих скулах. Её волосы упали, как занавеска, вокруг них двоих, и его пальцы запутались в мягких, пушистых кудрях, чтобы удержать её от отдаления дальше, чем требовалось, чтобы сделать вдох воздуха. Разумеется, не для того, чтобы оставить его одинокого и покинутого на земле, голодного, и жаждущего, и вожделеющего. На третьем поцелуе он сдался ей. Он терпеливо ей покорился для её изучения и надеялся, что получил преимущество. Маленькие ладошки Гермионы хлопали его по плечам и проводили по щетине на его челюсти — он не брился со вчерашнего утра, и пробивалась тень его усов, — затем она взъерошила его волосы так, как, он знал, легион восхищающихся третьекурсниц всегда мечтал. Он скорее почувствовал её тихое хихиканье, чем услышал, и крепче обхватил её руками. Когда Гермиона закончила своё достаточно тщательное расследование, включавшее в себя упражнение «засунуть руку под свитер», которое они вскользь обсудили прошлым сентябрём, Тому понадобилось некоторое время, чтобы собрать свои мысли там, где он их отбросил в пользу физического отвлечения. Он сказал первые слова, которые пришли ему на ум. — Поскольку я склонен продолжать это довольно часто в ближайшем будущем… — Что это… — …Из этого следует, что очевидным курсом действий должны быть наши брачные договорённости. — Т-Том! — ахнула Гермиона. — Ты ведёшь себя импульсивно и беспечно. Тебе нужно всё обдумать… — Гермиона, — поспешно сказал Том, приложив свой палец к её покрасневшим губам. — Ты знаешь, что я всё обдумал. Несколько лет назад я сказал, что брак между нами будет деловым соглашением рациональности, удобства и практичности. Это едва ли было мимолётной мыслью безрассудного ума тогда, и не она это и сейчас. И моё мнение… развилось с тех пор. Даже если бы было иррационально, неудобно и непрактично иметь тебя в качестве жены, я всё равно хотел бы этого. Я всё ещё хотел бы тебя. — Я не знаю, как ты убедил себя поменять своё мнение, но полагаю, если кто-то и способен на это, то это ты сам. Мне очевидно, что что-то к этому привело, — Гермиона медленно вдохнула и опустила голову на его плечо. — Что ж. Как это не меняет всего между нами, Том? — Я не понимаю, почему должно, — сказал Том. — Ты знаешь не хуже меня, что больше нет никого в мире, похожего на нас. Что бы мы ни хотели или ни не хотели, мы найдём способ так это и сделать. И, — он продолжил тихим, но твёрдым в убеждении голосом, — нет никого вроде тебя в этом мире для меня. Ты со своей нежной душой и неизлечимым альтруизмом можешь найти для себя магла Роджера или злополучного Кларенса, слоняющегося в каждом книжном магазине или университетской библиотеке Англии. Для меня, Гермиона, больше никого нет. У меня бы никого не было… Только ты. — Том, — прошептала Гермиона. Её звёздчатые глаза потухли и затянулись облаками, капая слезами на её щеку. Том стёр слёзы с её кожи и прижал Гермиону ближе, давая слезам впитаться в его воротник и исчезнуть с виду. Он ненавидел, когда она плакала. Он бы презирал этот вид и звуки от любого другого, но каким-то образом было хуже, когда слёзы шли от его собственной Гермионы. Его бы не так волновали слёзы, если бы это значило, что он мог бы найти человека, ответственного за них, и потребовать запоздалых извинений от него для Гермионы на кончике своей палочки. Но никогда не было так просто. Не было ответственного лица, против которого можно вести войну, не было Карфагена, чтобы стереть его с лица земли до последнего кирпича, и единственное, что он мог сделать, было даровать ей ничтожные, беспомощные оправдания устного утешения. — Ты думаешь кругами, Гермиона. Я чувствую это, — сказал Том в недоумении от её реакции. Почему ей грустно от того, что он сказал, что у него была бы она или никого? Это было правдой. Это всегда было правдой. Много лет назад, когда она предложила убежать в палатке, чтобы увильнуть от магловского призыва, он сказал ей, пообещал ей, что он бы не убежал ни с кем другим. Без неё он бы пошёл один. В полуночный звон тринадцатилетия он знал это без проблеска сомнения. — Скажи мне честно, — сказал он. — Ты хочешь меня? — Я… Ты мне небезразличен, Том. И, может, достаточно, ч-чтобы эм, хотеть тебя. Но то, чего я хочу, далеко не единственное, что надо принять во внимание для таких решений. — Нет, это всё, что требуется, — с усилием сказал Том. — Это правило магии: если ты хочешь чего-то достаточно сильно, то это становится настоящим. Это, — сказал он, целуя её и пробуя на вкус соль её слёз, — настоящее. Ты знаешь, что оно настоящее. С тобой всё настоящее. Никто для меня не настоящий настолько, как ты. Он не понимал, почему эти слова делали её такой грустной, отчего он чувствовал себя так же, как когда распознавал правду от лжи. Он был решительно настроен держать её крепко и целовать её залитые краской щёки, её шмыгающий нос, её мокрые веки, её дрожащий рот, пока эти меланхоличные чувства не уйдут и не заменятся чем-то получше. Они только отстранились от пятого поцелуя, когда Том услышал шаги, чавкающие по грязной траве. — Нотт, когда мы вернёмся в спальню, хорошо бы тебе наскрести те пятнадцать галлеонов, которые ты мне должен, — раздался голос Розье. — Это ничего не значит! — заныл Нотт. — Они таким занимаются постоянно! — А в чём дело? — спросил Мальсибер, почёсывая голову, — я думал, все знают, что Риддл в паре с Грейнджер. Она сидит за нашим факультетским столом с ним. Невестам других факультетов позволяют есть за столом Слизерина, таково правило. — Мы в паре, — сказал Том, поднимаясь на ноги. Он протянул руку Гермионе и с облегчением увидел, что ей понадобилось не больше мимолётного сомнения, чтобы её взять. — Гермиона сделает из меня почтенного человека. Не то чтобы я им уже не был. Но вы знаете меня: я не отвернусь от второй порции уважения, если мне её предложат. — Мы поговорим об этом позже, Том, — тихо сказала Гермиона, отряхивая грязную мантию и вытирая влажные щёки. Она прочистила горло и переключилась в свой режим учёного лектора, хотя её голос прозвучал мягко и мелодично, а её глаза были опухшими и розовыми. Мальчики посмотрели с прищуром на неё, затем на Тома и не посмотрели на неё снова, подчёркнуто притворяясь, что не заметили, что она плакала, а им не было любопытно, что он сделал, чтобы призвать эти слёзы. — Раз мы все в сборе, нашим следующим командным заданием будет обратить трансфигурации театра боевых действий, которые я создала, — сказала Гермиона. — Я изначально проделала бóльшую часть работы, чтобы их наколдовать, но, думаю, все должны воспользоваться возможностью потренироваться в крупномасштабных трансфигурациях. Это может быть не классным заданием, но вы можете собственными глазами увидеть, какая мощная и полезная трансфигурация в фактической обстановке. Она вытащила палочку и взмахнула ею в сторону ближайшей стойки ограждения, которая вернулась в свою изогнутую форму куста осоки. Спираль Бруно, освобождённая от своего якоря, рухнула внутрь, и её острые края опасно закачались. Гермиона быстро вызывала невербальное Щитовое заклинание: — Уф! Осторожнее с проволокой. Если вы порежетесь, подойдите ко мне за пузырьком бадьяна. Следующие полтора часа прошли за устранением беспорядка, который они — ну, «Эйвери» — сделали из поля боя Гермионы. Блэку и Мальсиберу было поручено испарить мешки с песком. Гермиона показала, как она провела последовательную трансфигурацию, превратив траву в льняную нить, а затем нить — в колючую проволоку. Нотт был достаточно быстр в отмене этого заклинания хотя бы потому, что он внёс свой вклад в их создание. — Возможно, вы никогда не видели ничего подобного, — объяснила Гермионе, показывая мальчикам свою проволоку с лезвиями во всю длину. — Но я специально выбрала её, потому что я знала, что мне нужна противопехотная оборонная стратегия. Если бы другая команда прилетела на мётлах, заборы и окопы были бы практически бесполезными. Более эффективной стратегией было бы построить руническую пушку и стрелять в них по воздуху, затем — ах, несмертельно, конечно! Пушка — это металлическая труба, которая запускает снаряд… — Мы знаем, что такое пушка, Грейнджер, — вставил Розье. — Есть такая команда по квиддичу. — Как бы ты выстрелила в кого-то в небе, не убив его? — спросил Лестрейндж. — Волшебник не умрёт, если упадёт меньше чем с пятидесяти футов, но если он будет выше этого на метле, он всегда может сбросить на тебя навозную бомбу и сбежать, избежав наказания. Гермиона слабо улыбнулась ему, когда её пригласили к обсуждению гипотетической тактики магического боя, и вскоре вовлекла слизеринцев в оживлённую дискуссию о том, что именно означает принятие «несмертоносных» мер предосторожности. У волшебников было пространное определение этого термина. Представление волшебника о «несмертоносном» было дальше от «безобидного», чем предполагали люди вроде Гермионы. Эйвери был возрождён, и ему дали обезболивающее зелье и отправили выполнять заклинания перемены, чтобы заполнить окопы. Том сопроводил его, дав ему несколько советов с одним-другим скупым взглядом. Было сложно сказать наверняка, но, казалось, мозг Эйвери не был необратимо повреждён после одержимости. — Я никому не скажу, если ты об этом переживаешь, Том, — сказал Эйвери тихим голосом, взглянув на Тома в ответ. — Я не переживал, — сказал Том довольным голосом. — Если бы ты попытался меня в чём-то обвинить, я бы просто это отрицал. — Если ты никому не скажешь, что увидел там, то мы квиты. — Значит, приятно иметь с тобой дело, — не изменив выражения лица, чтобы показать силу своей сосредоточенности, Том отлевитировал большую тёмную сферу воды из траншеи Эйвери и сбросил её обратно в озеро. Они закончили свои трансфигурации, Гермиона подняла последний зачарованный колышек, отмечавший границу их практического занятия. Мальчикам не терпелось отправиться на завтрак. И хотя Том щедро прошёлся очищающими заклинаниями по их мантиям и лицам, безводные заклинания сделали их одежду странно хрустящей. (Он отметил, что из всей группы был наиболее презентабельным, ведь его тело было надёжно убрано подальше от действий). Том предвидел бешеную суматоху в душевых после завтрака и кучу вонючей одежды на полу в спальне. Он вздохнул. Когда он покинет Хогвартс и будет жить с Гермионой, он будет делить ванную только с ней, и её розовощёкая потливость забавляла его больше, чем что бы то ни было. Она уж точно не пахла, как мальчик, во времена, когда он свидетельствовал это. Они пошли по тропинке обратно в замок, но, к своему невезению, когда почти добрались до двора перед Вестибюлем, их путь был грубо прерван аврором. Это был тот же, кто управлял очередью на платформе 9¾, и с ним был его напарник. — Студенты, пойманные на прогулке за пределами своих жилых помещений! — воскликнул он. — Мы видели, как вы швыряли искры на рассвете. Как ты можешь, староста школы, подавать хороший пример студенческой безопасности, когда ты сам шляешься по территории в своё удовольствие? Это упрёчное поведение. Тебя учителя не учили? Вижу, ты и своим товарищам дал поблуждать! — он заметил слизеринцев на тропинке за Томом и Гермионой в дублетах из драконьей кожи, в перчатках с крагами для дуэлей и в чёрных плащах, которые выглядели видавшими виды от поджогов колдовского огня. — Простите меня, сэр, — сказала Гермиона, беря Тома за руку и сжимая её, молчаливое напоминание, чтобы не дать ему высказать своё мнение, как он сделал в январе. — Но в Руководстве старосты Хогвартса нет чёткого правила, запрещающего студентам выходить за пределы спален до завтрака. Тогда бы не предложили астрономию в качестве предмета для изучения. — Правила Хогвартса отличаются от правил Министерства, — сказал аврор. — Сейчас есть уважительные обстоятельства, мисс, и к ним надо относиться серьёзно. — Ну, у нас была уважительная необходимость, — спорила Гермиона, — к которой мы относимся с предельной серьёзностью: наши приближающиеся экзамены. Разумеется, Вы могли заметить, что мы не нарушили никаких правил и не сделали ничего дурного. Мы вызвали несколько заклинаний в безопасности на открытом воздухе из уважения к другим, живущим в наших спальнях, и вернули всё на свои места, когда закончили… — Это вопрос принципа. Либо студенческая безопасность имеет значение, либо нет, — ответил аврор. — У меня есть для вас пример. Опасные студенческие дуэли без должного присмотра: это едва ли должно быть позволительно, а уж тем более обсуждаться! — Проберт, — сказал другой аврор, похлопав напарника по плечу. — Тромбли и Уилкс привели учителей. Дамблдор и Слагхорн, у которого колыхался живот, пока он спускался по мощёной дорожке, шли в сопровождении двух других авроров, волшебника и ведьмы. Теми же, кто поприветствовал Трэверса в поезде, понял Том. Ведьма тихонько отдала честь Трэверсу и подмигнула. — Профессор Слагхорн, — сказал аврор Проберт, кивнув. Его взгляд стал чуть холоднее, когда он перевёл его на Дамблдора. — Заместитель директора. Эти студенты покинули свои кровати и накладывали заклинания друг на друга. Палочками на рассвете, разумеется. Ваш прославленный староста школы, Гораций, принимал участие в дуэлях за честь! — Не принимал, — Том был неспособен прикусить язык. — Вы можете проверить мою палочку, если Вам этого хочется. Мы готовились к Ж.А.Б.А. по трансфигурации. Посмотрите на глаза Лестрейнджа, посмотрите на Эйвери! — Том, — сказал профессор Дамблдор мрачно глядя на него, — это правда? — Да, сэр, — сказал Том, встретившись взглядом с Дамблдором без малейшего утаивания. — Я не вызывал ни одного проклятья. Вот, сэр. Том протянул свою тисовую палочку Дамблдору, который осторожно её взял и произнёс вербальную формулу: «Приори Инкантатем». Из кончика палочки Тома вырвалась вереница сияющих символов: переливающийся мыльный пузырь, парящее перо, колеблющийся образ весов, качающихся из стороны в сторону. — Очищающее заклинание, заклинание Левитации, заклинания перемены — и достаточно много, должен добавить, — подметил Дамблдор. — Я бы очень хотел посмотреть на происходящую дуэль за честь с таким оригинальным набором заклинаний. Думаю, это было бы поразительно поучительно. — Проверьте мою палочку тоже, сэр! — сказал Эйвери, протянув свою палочку Слагхорну, его жёлтые кошачьи глаза невинно хлопали перед профессором. Палочку Эйвери изучили: заклинания перемены и призыва, затем бесконечная череда трансфигураций воды и ткани. Слагхорн фыркнул от смеха при виде сияющих шёлковых носовых платков, связанных вместе в ряд, обозначающих успешное применение сокращённого связанного призыва. — Пять очков Слизерину, — сказал Слагхорн. — Я бы дал Вам больше, но мы же хотим сохранить хорошие отношения с мистером Пробертом? Но был бы это любой другой день, о-хо! Гермиона передала свою палочку ведьме Тромбли, а Трэверс — Уилксу, волшебнику, который привёл учителей. И снова последовательность безобидных заклинаний и трансфигураций уровня Ж.А.Б.А. вырвалась с кончиков их палочек. Пока палочки проверяли, выражение лица аврора Проберта становилось всё мрачнее и мрачнее. — Вы же учитель трансфигурации здесь, заместитель директора? — обвиняюще сказал Проберт. Дамблдор кивнул: — Эти студенты зачислены на мои курсы шестого и седьмого года по трансфигурации уровня Ж.А.Б.А. — Получается, мистер Дамблдор, Вы их толкнули на это? Вы разрешили им бродить по территории, как им заблагорассудится? — А если бы я это сделал, что-нибудь случилось бы, мистер Проберт? — дружелюбно сказал Дамблдор. — Если территория Хогвартса не предназначена для развлечения студентов Хогвартса, какой цели она служит? Кроме того, у меня нет причин не доверять суждениям мистера Риддла. Том всегда был исключительно целеустремлённым учеником, и я рад, что был его наставником с его первого года в Хогвартсе. — Спасибо, сэр, — сказал Том, скромно склонив голову. — Я всегда буду благодарен профессору Дамблдору за то, что он учил меня магии с того самого дня, как доставил моё письмо. И, конечно, я не могу забыть профессора Слагхорна: он вложил равные средства, помогая мне реализовать свой потенциал. Слагхорн и Дамблдор проводили их обратно в замок, Слагхорн болтал с мальчиками в своей обычной компанейской манере. Дамблдор, к раздражению Тома, оставался рядом, сложив руки в карманы, беспечно семеня подле него. — Приори Инкантатем раскрывает больше данных об использовании палочки, чем какое заклинание было вызвано, — заметил Дамблдор. — Точность, контроль и мощь каждого исполненного тобой заклинания влияют на ясность магической иконограммы, произведённой для каждого символа заклинания. Что ты левитировал, для чего потребовалась такая комбинация мощи и точности? — Сферу воды, сэр, — сказал Том. — В учебниках сказано, что левитацию можно применить к любой вещественной массе, не только к твёрдым объектам. Мне было интересно, как это можно сделать. Если я могу поднять двести пятьдесят фунтов твёрдой материи, то я должен быть в состоянии левитировать тридцать галлонов жидкой материи. Но если я ошибаюсь, профессор, лучше пролить воду в траву на улице, а не в мою кровать с балдахином. — Воистину, — согласился Дамблдор. — Но это же не эксперимент по заклинаниям? Если я не ошибаюсь, ты сказал мистеру Проберту, что готовился к Ж.А.Б.А. по трансфигурации. — Это правда, профессор, — сказал Том самым дружелюбным голосом Хорошего Мальчика. — Я готовился к трансфигурации, потому что мне не нужно заниматься к экзамену по заклинаниям. Я получу «превосходно» в любом случае. Внеклассные эксперименты — это всего лишь моё… персональное удовлетворение. Но, хоть мне лучше всего даётся предмет заклинаний в Хогвартсе, я не думаю, что могу сказать, что он мой любимый. Ответом Дамблдора на лесть было похлопать его по плечу и отправить за стол Слизерина на завтрак. Остальные мальчики уже расселись и приступили к еде, и ему даже не пришлось командовать им подвинуться на скамейке, чтобы освободить место Гермионе. Когда они вернулись в свою спальню, Том заставил Нотта выплатить пятнадцать галлеонов, которые он был должен Розье. Если Министерство магии испытывало острую нехватку надлежащего правосудия, то меньшее, что Том мог сделать, — это обеспечить, чтобы хотя бы его частица осталась в мире.