***
Он сидит у огня, видит, как синеют кончики пальцев, и понимает, что слишком надолго забылся. Джонхан в беспамятстве предается воспоминаниям о недавнем подвиге Сунёна. — Кабан! Целый кабан, один! Просто пришел сюда, весь в крови, таща за собой плащ, — говорит Джонхан, не в силах сдержать восхищения. Сунён гремит котелком в отдалении и подавляет улыбку, услышав слова Джонхана. — Это действительно впечатляет. Я ничего подобного не видел, — подтверждает Джошуа и действительно старается изобразить энтузиазм, в желании, чтобы Сунён меньше его ненавидел. Здорово, что Сунён наконец-то поймал существо, получившее статус мифического, но выразить это сложно. Его голос звучит отстраненно, слова с трудом вырываются наружу между ледяными кристаллами в горле. — У нас будет пир, — заявляет Джонхан, глядя на него остекленевшими от голода глазами. Джошуа пытается хмыкнуть в ответ. Недостаточно убедительно. Джонхан смотрит на него с беспокойством. — Все в порядке, Джошуа? Ты был молчалив весь вечер. — Я в порядке, — настаивает он, а потом смягчается. — Просто немного простыл. — Правда? — Джонхан с любопытством наклоняет голову в сторону. — Ночь выдалась знойной. Я бы даже не стал подходить к огню, если бы не хотел света. Джошуа пожимает плечами. Прошло много времени с последнего похолодания, и он чувствует, что не готов к тому, что его собственная кровь начинает густеть. Угасающий костер почти не помогает справиться с мерзлотой. Он тоскует по теплу постели, очага, по Сынгвану, крепко обнимающему его и излучающему небесный свет. Целительная магия в самой простой форме — доброе прикосновение. Джонхан не Сынгван и не обладает магическими способностями. Он не может наколдовать свечение на кончиках пальцев и превратить золото в пепел, но, похоже, это и не имеет значения. Он внимательно смотрит на Джошуа и без предупреждения садится рядом с ним, проводя рукой по его лбу. — Джошуа, — вздыхает Джонхан, — ты замерз, — сжимает ладонями обе стороны лица, проводя по скулам. — Я просто немного озяб, — бормочет Джошуа, но тут же прижимается к теплу его прикосновений, не в силах остановиться. — Ты болен? — Нет, — он говорит твердо. Он не болен, не совсем. Это не Синий Хлад в худшем его проявлении. Прикосновение кожи Джонхана к его пепельному лицу кажется таким приятным, и Джошуа облегченно вздыхает, неспособный остановить себя от желания, чтобы Джонхан оказался ближе. Он подносит свои ладони к чужим, обхватывает их, и они снова начинают наливаться цветом, розово-красным. Джонхан так добр, что отдает свое тепло, он такой теплый, его так приятно обнимать, если бы только он был еще ближе… Джонхан замечает это. Конечно, замечает, ведь такие интимные прикосновения ни в коем случае не допустимы между ними. Он и не собирался этого делать, когда проверял температуру Джошуа. Он резко встает, и Джошуа чувствует, как его охватывает сожаление. — Прости, я… — Джошуа заикается. Невозможно скрыть реальность, заставить ее звучать иначе, чем она была: Джошуа воспользовался теплым телом. Это ничего не значит, но попытка оправдаться звучит еще хуже. Пальцы Джонхана расстегивают брошь, скрепляющую плащ, и накидывают его на Джошуа. Он погружается в тепло, окутывающее, как щит от всего мира. Ему следовало бы отказаться, ведь он знает: снимать одежду охотника запрещено, а согревать перебежчика — это не тот случай, который легко объяснить. Но Джонхан все равно делает это, опускается перед ним на колени и крепко прижимает к себе. — Я принесу дров и разведу еще один костер, — говорит он спокойным и размеренным тоном. — Это поможет? — Все хорошо, это пройдет, — шепчет Джошуа, закрывая глаза. Плащ Джонхана плотный и, главное, не отдает теплом его тела. Кристаллы льда тают на губах. Он пробует воду на вкус. — У меня нет больше одежды, которую я мог бы дать тебе, чтобы не выглядеть непристойно, — говорит Джонхан с ноткой веселья. Джошуа поднимает глаза и смутно осознает: Джонхан предпочитает жилеты, когда речь идет о внеслужебной форме. Ему идет. Правда, очень. Темный изумруд на фоне черной рубашки. От него исходит благородство, — но это помогает? — Невероятно, — Джошуа вытирает угол рта рукой. — Джонхан, спасибо тебе и прости, что стал такой обузой. — Не говори глупостей, — отрезает Джонхан, и на мгновение кажется, что он хочет провести руками по волосам Джошуа, но потом передумывает и пускает пальцы в свой собственный хвост. — Ты явно болен. Я не позволю тебе молча страдать. Говорить трудно. Возможно, это и к лучшему. В противном случае он мог бы рассказать лишнего. Джонхан подбрасывает в огонь еще одно полено. — Уверен, после еды тебе станет лучше. Я скажу Сунёну, чтобы он поторопился, — он вытирает руки о штаны и тянется за ранцем. — Не надо, — вырывается из уст Джошуа жалкое хныканье. — Не стоит. Он чувствует себя ребенком с этим неприкрытым вымаливанием, с этим абсолютным отчаянием получить ласку. Но ему холодно и одиноко, и он тянется к Джонхану, как к спасательному кругу. Джонхан смотрит на него так долго, что стыд овладевает им, и Джошуа почти жалеет, что ничего ему не рассказал, а потом тот садится рядом, не совсем касаясь, но и не совсем в стороне. — Такое часто случается? Это ощущение холода? — голос Джонхана мягкий. — Это пережиток старой болезни, — говорит Джошуа. — Скоро я поправлюсь. Он хмурится, словно не удовлетворенный ответом. — Если понадобится, я всегда могу сам отвезти тебя в город. Мы оба можем ехать на Леви. — Это не имеет значения, — бормочет Джошуа. Его сердцебиение становится все тяжелее. — Конечно, имеет, это же ты, — произносит Джонхан и плотнее натягивает на него плащ. Это похоже на призрачные объятия.***
— Как ты себя чувствуешь? Сонные точки в голове Джошуа пытаются установить связь. Конечно, это голос Джонхана, но тому незачем будить его сейчас. Звонок прозвенит, когда начнутся занятия. Джошуа еще глубже зарывается в тепло простыни и бормочет что-то невнятное. Раздается смех, короткий и игривый. — Джошуа? Он заблудился в Башне Декстера. Нет, не потерялся. Он искал что-то. И был так близок к тому, чтобы найти то, что искал, что Джонхан не может просто прийти и потревожить его сейчас. У них никогда не бывает возможности отдохнуть, все время столько дел, а еще скоро экзамен, он так волнуется. По крайней мере, Джонхан занимался с ним. Осталось только найти что-то, и можно возвращаться, а потом, возможно, они смогут вместе потренироваться. Это будет здорово. Всегда приятно, когда они вдвоем. Неуверенная рука гладит его по волосам, а нити сна захватывают его и тянут назад.***
В период полового созревания Джошуа отличался отвратительным балансом. Это не значит, что он был настолько неуклюж, что падал с парапетов во время марша по Цитадели — хотя такое случалось в некоторых случаях и с другими новобранцами. Нет, проблема возникла, когда ввели щиты, и дополнительный вес приводил к тому, что он постоянно терял равновесие, а грохот, с которым он падал на землю, был фоновой музыкой каждой тренировки. Он был щуплым шестнадцатилетним подростком, и резкий скачок роста заставил его чувствовать себя чужим в собственной шкуре, и, возможно, если бы его инструкторы были более сострадательны, они бы оказали ему необходимое снисхождение. Охотников на ведьм воспитывают не состраданием, а упорством. Наказание казалось объективно жестоким, когда от человека, едва вышедшего из детского возраста, ожидали, что он будет переступать по шатким перилам крепостной стены, держа в каждой руке по сдвоенному щиту. Минутное колебание означало бы падение. Оступиться — значит упасть. Возможно, даже смерть. Адреналин не давал ему покоя. Его заставляли делать это часами, так много, что они расплывались в неразличимое и затянувшееся мгновение. Он был слишком сосредоточен на том, чтобы делать короткие и уверенные шаги, один за другим, пока глаза инструктора смотрели в его собственные. — Снова, — повторял он, когда Джошуа завершал очередной круг, когда его мышцы горели, пот покрывал лоб, а зрение начинало расплываться. — Снова. Солнце вращалось и вращалось, пока не скрылось из виду, заслоненное Башней Синистер, и только тогда инструктор позвал его спускаться. Он споткнулся от усталости, но не упал духом. То, что произошло той ночью, невозможно было запомнить в каких-то грандиозных подробностях. В его теле остался лишь отпечаток боли: как горели ноги, как болела голова, сдавливая череп. Он нашел дорогу к своей кровати и, весь мокрый от пота, рухнул под одеяло. Одно воспоминание оставалось ясным — Джонхан, бросившийся рядом, вытирающий ему лоб, приносящий воду, обещающий, что они смогут вместе заниматься спаррингом, когда ему станет лучше, тренироваться, чтобы больше никогда не повторять этого. Он больше никогда не падал. Любую привычку можно уничтожить, если быть достаточно жестоким. Академия доказала это. Можно вытравить недостатки, можно вытравить пороки, можно вытравить зависимость, но одна слабость, которую он никак не мог из себя вытравить, — та, что пришла с золотыми волосами и улыбкой, похожей на солнце.***
— Так, значит, теперь это гребаная ночевка? — от такого тона Сунёна могла бы пересохнуть река. — Он болен. — Конечно, мои самые искренние соболезнования. Давай просто остановим наше расследование, потому что твой друг простудился, это будет здорово, когда наш Инквизитор прочитает отчет, я уверен, он всецело согласится. Дай-ка подумать, как я его начну, — и тут он начинает вышагивать: — «Ох, господин Инквизитор, мое вдохновение, мотивация и причина для дыхания, я хотел бы сообщить вам о нашей миссии, которую мы внезапно прервали, потому что Джонхан захотел поиграть в домоводство со своим другом-фермером». Как тебе такое? Джонхан отрезает словно ножом: — О, но Сунён, ты собираешься написать об этом в своем отчете? О нашей неслужебной охоте? Это действительно то, что хотел бы увидеть наш Лорд Инквизитор? — его голос становится все ближе и ближе. — Что я должен сказать ему, что ты стал настолько невыносимым и непокорным, что мне пришлось отпустить тебя на волю, чтобы ты смог нормально думать? Наступает пауза, и глаза Джошуа широко раскрываются. Его пальцы впиваются в плащ. Голос Сунёна сдержан, как намордник на злобном звере. — Я запомню это, Джонхан.***
Формальное обучение охоте на ведьм начинается в возрасте двенадцати лет. Память Джошуа всегда была туманной, и то, что он помнит о своих первых годах, в лучшем случае расплывчато, воспоминания перетекают одно в другое. Дни были похожи друг на друга, в его сознании закрепился один и тот же распорядок дня. Он помнит, как собирал вещи, помнит, как мать с улыбкой отправляла его в путь, и больше всего он помнит гордость. Потому что, пусть лица и имена стираются во времени, такие острые эмоции остаются, и Джошуа просто гордился тем, что вступил в Орден. Это чувство гордости всегда преследовало его — возможно, так же непрерывно, как и сам Джонхан. Хотя утверждать, что Джонхан следовал за ним, было бы смешно. Нет, никогда не было такого, чтобы они опережали или отставали друг от друга, скорее, их движение было полным абсолютным тандемом — одна нога слева, другая справа. Неразлучные — не совсем подходящее определение, потому что их можно было разлучить, и они часто разлучались, на время тренировок, учений, занятий. Но это мало что меняло. Расстояние не могло ослабить их связь. Джошуа полагал, что это неверно. Если расстояние будет достаточным, если пройдет достаточно времени, нити их связи порвутся, и как же он ошибался. Он сидит на чердаке своего дома, укутавшись в плащ Джонхана, и наблюдает за тем, как пламя то разгорается, то затухает, прогревая его кости. Как хорошо вернуться. В том повествовании, которое Джошуа создал для себя, он определил это как конец. Он так и не смог попрощаться с Джонханом так, как хотел все эти годы, и это была единственная возможность сделать это. Последнее напоминание о том, что Джошуа потерял, покинув Орден, — в реальности все было не так однозначно. Джошуа был изможден, когда они вернулись в Большую топь, и Джонхан отпустил его домой только после того, как убедился в его способности идти самостоятельно. Прощания не было, и к тому времени, как Джошуа понял это, он уже находился в своей спальне, где с ним возился Сынгван. Было приятно снова увидеть его. Это напомнило ему, почему он здесь. Да, он был охотником на ведьм с двенадцати лет, но четыре года назад он покинул Орден. Он с трудом пытается примирить того, кем он был раньше, этого охотника, обладающего точным мастерством и твердой решимостью, с тем, кем он стал сейчас: мягкотелым и застенчивым. Джонхан знал его только прежним, и если бы Джошуа позволил своей неуверенности взять верх, он бы признался, что сомневается, хочет ли Джонхан его общества, или того просто поглотила ностальгия. Тепло плаща, окружающего его, кажется, говорит об обратном. Джошуа должен вернуть его: одна только мысль о том, что он держит в руках действующую собственность Ордена, вызывает у него дрожь. Но Джошуа колеблется, понимая, что он принадлежит Джонхану в большей степени, чем какой-либо организации. Сынгван молчит. Такое случается нечасто, и Джошуа наслаждается этой передышкой. Он знает, что склонен к чрезмерному размышлению, к вытягиванию мыслей и битью их о стены своего разума, и голос Сынгвана приятно отвлекает. Однако в этот раз он благодарен за покой. Мерзлота никогда не уходит. Зима поселилась в его костях. Холод постоянно присутствует, вторгаясь в уголки его сознания, — вопрос лишь в том, поглощает он его мысли или нет. Джошуа не питает иллюзий по поводу того, что болото навсегда заперло его здесь. Он не зависит от дезертирства из Ордена. Не из-за Сынгвана, не из-за кого-то, а потому что Большая топь — мир вечного тепла. Толстое одеяло влажности, укутывающее болото, — пожалуй, единственное, что помогает Джошуа выжить в непогожие дни. Даже когда тучи над головой раздвигаются и дождь заливает его кожу, тепло остается. Он никогда не смог бы вернуться в Цитадель, и уж точно не в зимние месяцы, когда над территорией лежит густой снег. Ему и так хватает того, что внутри него. Даже в родном городе, который он почти не помнит, с травянистыми холмами, где все говорят на чужом для него языке, есть семь разных вариантов слова «снег». Вряд ли он когда-нибудь сможет вернуться. Ночи там такие холодные, что за окном трещит мороз. Если он все же расскажет Джонхану обо всем, ему придется рассказать ему о Синем Хладе, а этого он делать не станет. Было бы неразумно открывать такую слабость человеку, которого можно считать врагом, и Джошуа не мог рисковать тем, что Джонхан обнаружит связь между Сынгваном и его болезнью. И это лишь одна из сотни причин, которые падают на Джошуа как капли дождя, но единственная, которая цепляется за окно его сознания, — это мысль о том, что Джонхан будет волноваться. Он будет волноваться, как уже было продемонстрировано, и нет никакого смысла во всех этих бесполезных эмоциональных потрясениях. Лекарства нет, и вылечить его невозможно. Мерзлота, живущая внутри Джошуа, стала такой же частью его самого, как волосы на голове или кровь, текущая по венам. — Ты что-то притих, — замечает Сынгван, поднимая взгляд от котла. Передвигаться на коленях ему стало удобнее. Потолок низкий, чердак никогда не предназначался для постоянного жилья, но у маленького Сынгвана, видимо, есть определенные преимущества. Вот уже почти три недели он не может без страха выйти на улицу. — Задумался, — говорит Джошуа и, увидев выражение лица Сынгвана, смеется. — Ты должен быть чуть более конкретным, Джошуа. Боюсь, думаешь ты постоянно. — Мерзлота снова крепнет, — он чувствует, как кристаллики льда ласкают кончики его ресниц. — Или скоро станет. Сынгван хмурится. На нетвердых ногах он встает, пригибаясь, чтобы не удариться головой о потолочные балки. — Ты сказал, что это случилось, когда вы были на охоте. Ты в порядке? Он жалеет о своей откровенности. — Абсолютно. — Говоришь так, а я тебе не верю, — Сынгван прижимает тыльную сторону ладони ко лбу Джошуа и подавляет вздох. — Ты замерз. — Просто твои руки теплые. Сынгван опускает кисти к челюсти Джошуа, и прежде чем тот успевает возразить, что ему не нужна помощь, комната погружается в теплое медовое сияние рук Сынгвана. Оно излучается наружу, и Джошуа погружается в полное блаженство. Магия Сынгвана всегда вызывала такие сильные слуховые ассоциации: всегда есть треск, всегда есть искра — кроме тех случаев, когда он исцеляет. И тогда это похоже на шум дождя, мягкий и успокаивающий. Он опускается на его разум, золотистый и сияющий. Холодок рассеивается под горячим прикосновением магии Сынгвана. До сих пор Джошуа не понимал, насколько хаотичен его разум, ведь все, о чем он думает и что чувствует, — это магия Сынгвана в ее самой мягкой форме. — Так лучше, — решительно заявляет Сынгван и убирает руки. Только потому, что Джошуа сохраняет зрительный контакт, он замечает, как опускаются его плечи. Он никогда не признается в этом Джошуа, но магия исцеления истощает силы, но ему удается хорошо скрывать свою усталость. — Да, — всегда. Джошуа проводит пальцами по тем местам, которые благословили руки Сынгвана, как будто может ухватиться за остатки магии, наполняющей воздух. Чувствует, что может. — Не бойся просить меня, Джошуа, — говорит Сынгван, снова опускаясь на колени за своим столом. Он нарезает ряд тонких стеблей мандрагоры и посыпает их перцем. — Я прежде всего целитель. Я просто хочу помочь тебе.***
— По какой причине ты оказался здесь? Сунён опирается на стену постоялого двора и закатывает глаза. В его позе чувствуется напряжение, плечи скованы. Он смотрит на Джошуа с неприкрытым отвращением, словно тот одним своим присутствием заставил молоко свернуться. — Сунён, — Джошуа не ожидал встретить его и совершенно не знает, как с ним взаимодействовать, разрешит ли тот вообще называть его по имени. Не исключено, что Сунён выхватит меч и потребует смертельной дуэли за этот поступок. — Рад видеть тебя снова. Он фыркает в ответ. Все надежды Джошуа на примирение после того, как они провели время вместе, были развеяны. — Не могу сказать того же. Мне не понравилось, что моя охота закончилась на несколько часов раньше, потому что ты почувствовал небольшое недомогание. От возмущения у Джошуа сводит зубы. Его веки заледенели — этот городской мальчишка даже не представляет себе, насколько сильна мерзлота. Но он сглатывает, сохраняет спокойствие, даже если оно горькое. — Ты получил мясо кабана обратно? — спрашивает Джошуа. Джонхан упоминал, что они связались с женой мясника в деревне, которая приготовит и приправит его для них, — и тут Сунён выдает самое близкое к подобию улыбки. — Я получил. Приятно хоть иногда есть настоящую плоть. Не знаю, как часто ты выезжаешь за пределы этого болота, но еда на тракте — одна из худших. Орден охотников на ведьм был исключительно хорош в истреблении людей, но не настолько хорош, чтобы сделать пайки съедобными. — Склонен согласиться, — кивает Джошуа. Это уже лучше — пытаться установить связь между их общими интересами. Сунён смотрит на него, приподняв бровь. — Могу ли я предположить, что ты пришел к Джонхану? — Мне нужно вернуть ему плащ, — Джошуа поднимает руку, и черная ткань натягивается на нее, как облако. — Он внутри? — Да, — его слова звучат холодно и отрывисто. Джошуа кивает. — Спасибо, — он пытается пройти мимо, и Сунён прочищает горло. Есть что-то тревожное в том, чтобы видеть человека в полном обмундировании в Большой топи со всей невозмутимостью местных жителей. — Знаешь, когда все закончится, мы уедем, — сообщает ему Сунён с ноткой снисходительности в тоне. — Мы вернемся в Цитадель. — Да, — говорит Джошуа. — Я в курсе. — Точно ли ты в курсе? — вопрошает Сунён. Он придвигается ближе, понижая голос. На его лице есть шрам, который проходит по боковой стороне рта до подбородка. Он безобразный, темный и грязный, и если Джошуа что-то и знает об уродливых шрамах, так это то, что чаще всего они являются свидетельством успешного выживания. — Потому что мне интересно, понял ли ты. Ты ведешь себя так, будто мы прилетели на серебряном облаке специально за тобой, а я должен ясно дать понять, что это не так. Джонхан может отступить — я нет. Я должен служить Инквизитору. Он доверился мне, и я не подведу его. Над бровью у него еще один шрам, более светлый и старый. Его лицо — живое свидетельство выигранных битв. — Я понимаю, — соглашается Джошуа. Это временно. Он это уже понял. — Не стоит расслабляться, — Сунён опускает голову и возобновляет чистку ногтей тупым краем кинжала, решительно давая понять, что разговор окончен. Джошуа не предпринимает никаких попыток заговорить с ним дальше, проходя прямо в корчму. Это почти магнетизм, потому что, несмотря на то, что в помещении около пятидесяти человек, смех и запах спиртного в воздухе, он все равно сразу же замечает Джонхана. Светлый хвост, ниспадающий на рубашку, сидящий в одиночестве, с выражением задумчивости на лице. Он шевелит левой рукой, словно пишет на столе невидимыми чернилами. Это его старая привычка, он делает это, чтобы очистить свои мысли, и отрадно видеть, что ничего не изменилось. Джошуа почти жалеет, что прервал его. — Джонхан. Он прекращает писать, навсегда оставляя свое воображаемое предложение незаконченным. Моргает, на его лице сначала появляется растерянность, а потом улыбка. — Джошуа. О, не думал, что увижу тебя! Это замечательный сюрприз, — он встает, жестом указывая на кресло. На щеках расцветает яркий восторг. — Садись, садись, пожалуйста. Джошуа качает головой. — Я здесь ненадолго. Паллас существует как в виде физического меча Джонхана, так и в его взгляде. Джошуа опускается на стул. — Так гораздо лучше, — говорит он, и его взгляд смягчается. — Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? — Вовсе нет. Я просто пришел вернуть это, — отказывается он, передавая плащ. Джонхан на мгновение выглядит разочарованным, но принимает его обратно. — Спасибо. У меня не было запасного. Раньше был, а потом нам с Сунёном пришлось использовать его для розжига в пути. Ужасно холодная ночь, — поясняет Джонхан. — И должен сказать, я чувствую себя довольно голым, когда на мне только часть формы, — кажется, он подумывает о том, чтобы надеть плащ, но потом передумывает и вешает тот на спинку стула. — Что ж, нет смысла надевать его сейчас. — Большое спасибо, что одолжил мне его, — бросает Джошуа за неимением ничего другого. — Тебе лучше? Да, но это было временно. — Да, спасибо за заботу. На самом деле ничего серьезного, — это не является ложью. Джошуа никому не рассказывает о мерзлоте. Он опускает взгляд на руку Джонхана, которая обвивает бокал. Понимает, что задерживаться больше нет смысла. Он уже собирается объявить о своем намерении уйти, когда Джонхан крепко стискивает стекло. — Я шутил ранее, — говорит Джонхан так неожиданно, словно нить разговора ускользает от него, и ему приходится наклоняться вперед, чтобы поймать ее. — Я не… Я не был… вовлечен, — он морщится от собственного выбора слов, но продолжает. — Во всяком случае, не в той степени, чтобы хвастаться подобным. Джошуа едва помнит это замечание, а когда вспоминает, это его настораживает. Он не хотел, чтобы ему напоминали о том, что были и другие, с кем у Джонхана были романтические отношения, и, возможно, те, кого он любил. — О? — Мне просто показалось, что я должен уточнить, — отвечает Джонхан. — У меня не было никого важного. Джошуа не может проигнорировать облегчение, охватившее его. — Я тоже не пользовался особой популярностью. Никто не вступает в Орден охотников на ведьм, просто из-за желания, чтобы ему промочили член. — О, я в курсе, — усмехается Джонхан, не в силах сдержать смех. — Некоторые потратили целый месяц на то, чтобы прояснить это на последнем курсе. Это непрофессионально, если не сказать больше. Охотники на ведьм — элитная военная организация, состоящая из высококвалифицированных специалистов, а не простых солдат, ищущих теплое тело на ночь. Если так называемые преданные следователи расхаживают по улицам после наступления темноты, это портит репутацию всей организации. — Нам пришлось приструнить одного из моих товарищей по эскадрилье год или около того назад. Он оплодотворил какую-то женщину во время расследования — а оно было очень важным. Мы были совсем не рады. Я слышал, он теперь отбывает срок в качестве постоянного охранника в Цитадели, и, честно говоря, он того заслуживает, — фыркает Джонхан. Джошуа хмурится. — Это просто дурное воспитание, — если хочешь подурачиться во время службы, будь умнее. Так поступал Джошуа, и был уверен, что так поступали и все остальные охотники до него. — Вот о чем я говорил. Интересно, что случилось с бедным ребенком. Он ведь даже не просил родиться, — Джонхан вещат таким отстраненным тоном, словно уже отдалился от ситуации. Джошуа не может не задаваться вопросом, для чего именно было проведено «важное расследование». — Вскоре он, несомненно, попадет к охотникам на ведьм, — говорит Джошуа. — В конце концов, такова политика организации, — он пожимает плечами. Странно говорить так открыто, но никто здесь не интересуется, чтобы подслушивать. Джонхан смотрит на него, наклонив голову в сторону в замешательстве. Волосы падают ему на глаза, и Джошуа сопротивляется желанию убрать их. — А? Джошуа хорошо знаком с этой практикой. — Внебрачные дети охотников на ведьм становятся членами Ордена при рождении. Не думаю, что все они учатся в Академии, наверняка некоторые в итоге работают в Цитадели или по поручению Инквизитора, но их жизнь определена. — Почему? — задает вопрос Джонхан. Видимо, он забыл, осознает Джошуа. — Это наказание и мера предосторожности, как я понимаю. Никогда не знаешь, какие проклятия скрываются в телах охотников на ведьм, и лучше, чтобы они не выходили в широкие массы. А если говорить о менее мрачных вещах, то, возможно, они просто предназначены для такой жизни, — тут Джошуа делает паузу, отводя взгляд от Джонхана. — Кроме того, это наказание, разумеется. То, что ты получаешь за нарушение правил. Твоего ребенка отправляют прочь. Джонхан глубоко задумывается, словно пытаясь просеять туман собственных воспоминаний. — Звучит смутно знакомо. Не могу поверить, что ты все еще помнишь об этом. Я уже забыл. — Что ж, — говорит Джошуа. С его кожи сдирается слой брони. — Именно поэтому я и вступил. Он не скрывает своего замешательства. — Что? — Тебе же известно, Джонхан. Мой отец был охотником на ведьм, у него были отношения с моей матерью, но они не были брачными, и вот что произошло дальше… — Джошуа прерывается: — Но ты и так знаешь. У них уже был этот разговор. Джошуа это известно. В первый раз, помнится, было еще более неловко — как же давно это было. — Но нет же, твоя мать позволила тебе вступить, я ведь встречался с ней… — Джонхан не продолжает, опустив голову на руки. Его глаза расширены от ужаса. Он встречал ее дважды, если память Джошуа не изменяет ему. Один раз в детстве, еще не в Академии. Тогда он ей понравился. Отметила, как он похож на своего отца. Она, конечно, знала Верховного Инквизитора, да и кто бы не знал, если тот жил на самом высоком холме в их крошечной деревушке? Джошуа мало что слышал о нем, но точно был восхищен видом таких золотых волос. Джонхан снова встретился с матерью, но уже через восемь лет, в день окончания школы. Однако тот день был таким насыщенным, что они увиделись всего на несколько минут, лишь коротко переговорив. Джошуа не винит Джонхана за то, что тот забыл — как он может, если сам едва помнит ее? — То, что она отпустила меня, не означает, что это был выбор, — заявляет Джошуа. В его тоне нет ни горечи, ни сожаления. Только факты. Он пытается разобраться в собственных воспоминаниях. — Меня это не беспокоит, просто так сложились обстоятельства. У нее были светло-каштановые волосы и добрые глаза. Трудно было выделить что-то конкретное, трудно было даже вспомнить ее голос, когда она говорила только на родном языке, беглость которого уже улетучилась. — Не могу поверить, что я забыл, — шепчет Джонхан про себя. Стыд нависает над ним, и он сворачивается калачиком, опустив голову. Он задумывается, и Джошуа позволяет ему это. Спустя несколько мгновений Джонхан говорит. — Прости меня. Я не… — Это неважно, Джонхан. Я был обещан с рождения. Я никогда не задумывался о том, какой будет жизнь в противном случае, потому что такого варианта не было, и это меня не беспокоит, — что еще он мог сделать? Какая другая жизнь ждала бы его? Джошуа ободряюще улыбается Джонхану. Он и сам не знает, почему сказал то, что сказал, но, возможно, хотел проверить, не вспомнил ли Джонхан о чем-то более важном. — Кроме того, ты же знаешь, что нам все равно, откуда мы родом. В глазах Джонхана загорается огонек. Он смотрит на Джошуа так долго, словно за несколько секунд заново переживает восемь лет, восстанавливая в памяти те моменты своей ранней жизни, которые он пытался забыть. Джонхан прибыл в Академию на крыльях династии почитаемых охотников на ведьм, и она подвергла его отчуждению с момента приземления. Он никогда не рассказывал о своей семье, но это и не имело значения — все и так знали его историю, легенды о его матери и отце, а также о родственных связях. Дети соперничают и проявляют жестокость, и Джонхан с его выразительными чертами лица и мягким голосом долгое время находился в центре внимания. Возможно, все усугублялось тем, что их наставники, жаждущие увидеть, будет ли наследник столь же искусен, как и все члены семьи до него, постоянно подминали его под себя. Джошуа во всех подробностях наблюдал за тем, как Джонхан, еще будучи ребенком, посвящал себя учебе с невиданным доселе рвением. Вспоминая об этом, Джошуа так и не смог назвать причину, по которой он решил протянуть руку изгою, которым стал Джонхан. Было несколько вариантов. Они спали в одном общежитии. Они были родом из одного города, даже виделись раньше, хотя никогда не разговаривали. Возможно, это было даже более поверхностно — детская влюбленность из-за его потрясающих волос, — но кроме всего прочего, они были единственными, кто оставался после тренировки с мечом, даже когда болели мышцы, даже когда все уходили. Он был единственным, с кем можно было тренироваться. Это было закономерно. А может, и не было. Просто все происходило так, как и должно происходить, так же естественно, как восход луны ночью. Независимо от того, что побудило его к этому, Джошуа сел рядом с ним и спросил: «Может, потренируемся?» — и Джонхан с улыбкой согласился. Между ними возникает ощущение единения. Джошуа знает, что они думают об одном и том же, заново переживают общие воспоминания, и хотя они, конечно, смотрят на это по-разному, суть остается той же. — Ты прав. Нам не важно, откуда мы пришли. Это не имеет значения, — соглашается Джонхан. В его голосе нет сомнений, только убежденность. С годами становилось все легче. Зрелость растет по мере того, как уменьшается число учеников. Слишком многие не выдерживают сурового обучения, но, похоже, они оба начинают расцветать и сбрасывают оковы своих семей. Конечно, зачем им семьи, если ночи и дни они проводят в Академии в Цитадели, вдали от города, в котором жили… Когда дело доходит до дела, Джонхан и Джошуа могут положиться только друг на друга. Поэтому Джошуа не удивляет, что Джонхан выкинул из головы бремя своего наследия, а значит, и бремя отсутствия такового у Джошуа. — Ты был таким хорошим фехтовальщиком, — вспоминает Джонхан спустя мгновение. — Ты лучше. Джонхан поджимает губы, тщательно обдумывая вопрос. — Прости, что спрашиваю, но лучше спросить у тебя, чем искать правду самому, что случилось с твоим отцом? Это было бы легко выяснить, по возвращении в Цитадель. Хорошо, что он этого не сделал. — Еще до того, как я поступил в Академию, он умер, — у охотников не такая уж большая продолжительность жизни. Всякое случается. Джонхан делает паузу, глаза на мгновение закрываются. Он тщательно все обдумывает, а когда снова смотрит на Джошуа, искренность в его взгляде поражает его. — Мне очень жаль, Джошуа. — Я же не знал его особенно хорошо. Нет необходимости в сочувствии, — отвечает Джошуа. Это было так давно. Прошло около двадцати лет. Любые остаточные раны уже давно затянулись — и он даже не был сломлен, когда узнал об этом впервые. Он помнит, что его мать была опечалена, но сам Джошуа чувствовал странную пустоту. — Возможно, я могу тебе сопереживать, — мягко говорит Джонхан. Джошуа смотрит на него в замешательстве. На мгновение он не может понять этого: конечно же, столь грандиозная новость, как смерть самых почитаемых в стране охотников на ведьм, должна была распространиться — но потом Джошуа вспоминает, что живет в болоте, и те немногие вести, что доходят до него, редко касаются тех вещей, которые его раньше волновали. — Твоя мать…? — Мой отец, — поправляет Джонхан. Он отпивает глоток из своего бокала, напрягаясь. Голос звучит отстраненно. — Он умирает, это точно. А вот когда именно, предсказать невозможно, верно? — голос становится все тише и тише, словно это слова, которые он никогда не хотел произносить. — Вероятнее всего, скоро. Джошуа уже не в первый раз жалеет, что он не такой, как Сынгван, что может одним движением руки избавить от боли и страданий. Он бы сделал это сейчас, он бы сделал это для Джонхана, поскольку ему должно быть очень больно. — Мне очень жаль это слышать, — произносит Джошуа. Какие бы трудности Джонхан ни испытывал с бременем своего имени, это никогда не меняло того, что он боготворил своего отца. Верховный Инквизитор — титул, даруемый главе всего Ордена, и эта ноша ложилась на Джонхана. Джошуа подумал, не будет ли слишком, если он позволит своей руке погладить его плечо — всего лишь одна точка соприкосновения, всего лишь источник утешения. — Я знаю, что он оказал огромное влияние на твою жизнь. — Да, оказал, — голос Джонхана неожиданно звучит выше. — Ничего удивительного. Ведь он очень стар. Он самый старый из оставшихся в живых Инквизиторов. Он видел, как рождалось и умирало целое поколение Ордена. — Да, но… — И он так многого добился. И он, и моя мать. О нем написано в сотне книг об Ордене. Его будут помнить вечно. Это защитный механизм, и Джошуа догадывается, на каких болтах он держится. Джонхан отстраняется, как он всегда делает, если все слишком сложно. Но расстояние не помешает воплотить задуманное в жизнь. — Джонхан, — зовет Джошуа, и на этот раз действительно кладет руку ему на плечо, очерчивая круги. — Все это правда. Но это не отменяет того факта, что он твой отец. Больно не от того, что ты теряешь высокопоставленного члена Ордена, а от того, что ты теряешь собственного отца. Здесь слишком громко, но так даже лучше. Так легче сохранять некоторую дистанцию между ним и Джонханом. Если бы они остались наедине, Джошуа не уверен, что поступил бы так, но он знает, что ему всегда было невыносимо смотреть на страдающего Джонхана. — Я был с ним до того, как прибыл сюда, — глаза Джонхана пугающе расширены. — Я впервые за много лет вернулся домой, и как же это было неприятно. Иногда мне хочется вообще не возвращаться. — Как он? — осторожно спрашивает Джошуа. Джонхан выглядит таким хорошо сложенным, таким структурно совершенным, но Джошуа не может отделаться от ощущения, что стоит ему убрать руку, как фасад рухнет. — Прикован к постели, уже несколько месяцев как, — Джонхан выдыхает. — Он знает, что скоро умрет, и очень настойчиво просил меня не позориться слезами. По его словам, он прожил «долгую и хорошую жизнь», и он знает, что служил Ордену каждой каплей крови в своем теле. Джошуа крепче сжимает его плечо. В горле неприятно першит, но дело не в нем. — Наверное, было приятно с ним поговорить. — Конечно, нет, это же мой отец. Он никогда не был хорошим собеседником, — Джонхан слегка улыбается, но улыбка исчезает так же быстро, как и появляется. — Он сказал мне, что вместо того, чтобы оплакивать его, я должен заставить его мной гордиться. Он хочет, чтобы перед его смертью меня посвятили в Инквизиторы. Джошуа опускает руку. Он пытается сдержаться, но не может, когда само слово вызывает в нем бурную реакцию. Говорят, что быть Инквизитором — значит быть настолько близким к Богу, насколько это возможно в этой жизни, полностью и безраздельно владеть миром, который их окружает, обладать властью и уважением. Это лидерство, не похожее ни на какое другое, это честь. Быть Инквизитором — значит властвовать над жизнью и смертью. Но это не дается так просто. — Джошуа? — Джонхан смотрит на него. В постоялом дворе шумно, но все это бессмысленный шум. — Это… От осознания становится тошно. — Вот почему ты здесь. Тебе нужен маг, чтобы получить титул, — выдыхает Джошуа. Жизнь Сынгвана в обмен на кольца, на покои в Цитадели, на почетный титул. Это было тщательно продуманное расследование. Это была охота на ведьм с единственной целью — продвинуть Джонхана по службе. От Джонхана исходит усталость. — Джошуа, это моя жизнь. Это не должно тебя удивлять. Это конечная цель каждого человека в Ордене, и я… Я могу сделать это, пока мой отец жив. Он не отрицает этого. — Джонхан… — бессмысленно произносит Джошуа. Не похоже, чтобы имя Джонхана имело какой-то вес в его устах. — Мой послужной список безупречен. Я работал в два раза усерднее и в два раза дольше. Я могу стать самым молодым Инквизитором в истории. У него все продумано. У него есть золотой путь, и смерть Сынгвана станет последним шагом к его восхождению, к его наследию. Кто-то натыкается на их столик, когда проходит мимо, и, может быть, это хорошо, что этот момент несовершенен, в шумном трактире с липким полом, пропахшим вином и потом. Он напоминает Джошуа, что все это временно. Как бы ни было прекрасно видеть Джонхана с его шелковистыми светлыми волосами, с его лукавой улыбкой, с его голосом, похожим на песни птиц, которые он никогда не услышит на этом болоте, все это временно. Возможно, когда-то они с Джонханом воспринимали друг друга как половину своей души, но теперь они противоположны, как ледник, который раскалывается так, что его уже никогда не соединить. — Джошуа, не смотри на меня так, — просит Джонхан, сжимая руки в кулаки. — Будто я твой враг. — Но ведь так оно и есть, не так ли? И я для тебя тоже. Я всего лишь сбежавший охотник на ведьм, а ты — следующий Инквизитор. Глаза Джонхана закрываются, как будто его ударили. Как будто ему больно. Как будто болит. — Разве мы не можем забыть об этом на несколько коротких мгновений? Разве мы не можем снова стать собой? Джонхану легко забыть. Не ему грозит потеря всего. И это не первый раз, когда Джошуа будет страдать. Жизнь Джонхана прошла бы относительно спокойно, если бы не уход Джошуа, а Джошуа не настолько глуп, чтобы верить, что сможет справиться со всем Орденом, не тогда, когда он думает, что не сможет справиться даже с одним человеком. Неужели им обязательно нужно было посылать единственного в мире охотника, который умел пускать кровь в сердце без мечей? — Джонхан, так будет только хуже, — конец неизбежен, у них нет будущего, ни вместе, ни как раньше. — Мы больше не можем быть такими, какими были. Джонхан говорит без тени смеха: — Ну же, посмейся со мной. Хоть немного. Достаточно, чтобы компенсировать потерянные годы, которые уже прошли, и те, что еще предстоят. Джошуа скрещивает руки, словно это физический щит между ними. Для Джонхана это не имеет значения. Его руки тянутся через стол, проникая в пространство между рукой Джошуа и его рубашкой, и он, кажется, знает, что пытается сломать барьер, существующий между ними. — Джошуа, — его голос пронзителен. Джонхан не умоляет. Его воспитали слишком благородно для этого, но он здесь, раскинув руки на грязном столе, и смотрит на Джошуа, словно тот — спасительная веревка. — Джошуа, я не прошу многого. Давай просто наслаждаться тем небольшим временем, которое у нас есть. Забудем обо всем на свете. Разве тебе не понравилось, когда мы вместе охотились? Когда мы снова сражались? Когда есть только мы — не ведьмы и охотники, а ты и я. И вдруг, поскольку Джонхан знает, как обмануть Джошуа, как и все остальное, он говорит на языке, который они оба почти забыли: — Пожалуйста. — У тебя есть работа, — безнадежно отвечает Джошуа, не в силах отстраниться. — И я закончу ее, но, пожалуйста, не вынуждай приходить сюда, а потом прогонять, — говорит он. Джонхан не умоляет — почему же тогда кажется, что умоляет? — Почему ты не веришь мне, когда я говорю, что скучал по тебе? Возможно, благодаря божественному вмешательству, Джошуа избавлен от ответа. Сначала он думает, что это вернулся Сунён или официантка, подошедшая к их столику, но это не так, это молодая девушка, едва перешагнувшая подростковый возраст, которая подходит к ним с расширенными глазами и судорожно сжатыми руками. Джонхан тут же выпускает из рук Джошуа и вновь обретает самообладание со скоростью, слишком быстрой, чтобы быть реальной. — Приветствую, — обращается он к ней, беззлобно. Девушка колеблется, переводя взгляд с Джошуа на Джонхана, а затем на свои руки. — Надеюсь, я не помешала вам, лорд охотник, — осторожно произносит она, — но могу ли я отнять у вас немного времени? — Конечно, продолжайте, — кивает Джонхан и жестом предлагает ей продолжить разговор. Джонхан, которого помнил Джошуа, совершенно не любил общаться с широкой публикой. Конечно, это было следствием его собственных предрассудков: воспитание в дворянской среде наложило на него определенный отпечаток, и он не любил эти учебные занятия в крестьянских деревнях. — Я видела ваше знамя, — начинает она. — Это ведь Орден охотников на ведьм, верно? — Я служу ему до самой смерти, — он говорит это, не пропуская ни единого звука. Отрепетировано, как и все остальное. — Что-то не так? Или имеется информация, которая может быть нам полезна? Джошуа сидит, не в силах ничего сделать, кроме как наблюдать, как Джонхан без труда переодевается в свою форму и становится не столько человеком, сколько работой. — Я не местная, так что нет, извините, мне нечем помочь, — отвечает она, извиняясь, — но я просто хотела выразить свою благодарность. Я путешествовала к сестре, которая живет в низинах, и все это время меня сопровождал ваш Орден. Мне редко выпадает шанс выразить свою признательность, но я безмерно благодарна вам всем. По лицу Джонхана скользит блеск гордости. — Для меня большая честь служить вам, миледи, — говорит Джонхан и быстрым движением встает и кланяется ей в ноги. Она растерянно глядит в ответ. Ее взгляд отражает выражение лица Джошуа. Джонхан поднимается с улыбкой на лице. — Спасибо, охотники, — благодарит она. Теперь она смотрит на Джошуа, и эта фраза, эта знакомая фраза все еще вшита в ткань его сознания, и когда он отвечает, это происходит рефлекторно. Это то, чему его учили говорить, это то, что он твердил столько лет, что даже не задумывается над этим. — Мы будем служить вам до тех пор, пока от Ордена не останутся одни угли, — говорит Джошуа, а затем захлопывает рот, пытаясь сдержать свой шок. В глазах Джонхан читается абсолютное недоумение. Девушка склоняет голову и исчезает за своим столом, а Джошуа едва смотрит ей вслед, не в силах отвести взгляд от Джонхана. — Случайно вырвалось, — это все, чем Джошуа может оправдаться. В его желудке разворачивается тошнота. — Именно так мы и говорили, — подмечает Джонхан. — Нас постоянно заставляли ее произносить. Неудивительно, что я ее запомнил, — отвечает Джошуа. Он чувствует себя нечистым. Запачкан не только рот, но и все тело. Его кожа ощущается неправильно, не подходящей ему. Джонхан долго и с интересом смотрит на Джошуа. — Очень хорошо, — он поднимает руку, подавая знак официантке, которая с интересом разглядывает его кольца. — Женщина в углу. Короткие волосы. Одета в юбку. Она останется на ночь? — Джонхан, ты… — начинает Джошуа. — Тише, — шипит он на Джошуа и снова поворачивается к официантке. — Я не хочу нарушать ее сон по какой-либо причине. Я бы хотел заплатить за ее комнату, если вы не против, — тянется в один из карманов своего плаща и вкладывает ей в руку несколько золотых монет. Официантка кивает. Она показывает на напиток на столе Джонхана, предлагая налить еще, но он качает головой. Джонхан замечает любопытство Джошуа. — Орден заботится о тех, кто верит в его справедливость. Ты должен это знать, — вторит Джонхан и оказывается прав. Это одна из тех отрепетированных фраз. Но на самом деле она никогда ничего не значила. Это была скорее метафора, чем что-либо еще — в конце концов, Орден существует достаточно независимо от тех, кто решает принять или отвергнуть его. Это одна из его проблем. Джонхан отпивает глоток своего напитка и задерживается на мгновение. Джошуа не расслышал своего имени, но оно звучит тепло, и Джонхан выдыхает с улыбкой на лице. — Если бы это были только мы, я бы снял форму, — говорит Джонхан. — Хоть ненадолго. Чтобы поговорить. В этих словах нет никакого намека, но Джошуа все равно чувствует, как горит его лицо. Он открывает рот, чтобы ответить, но тут возвращается Сунён, и хмурое выражение его лица становится еще более выразительным, когда он замечает, что Джошуа все еще здесь. — Ты уже закончил? Нам нужно ехать дальше в город. Сейчас мы только теряем время. — Нет смысла изнурять себя, Сунён, — отвечает Джонхан. Он не предпринимает никаких действий, чтобы встать. Сунён смотрит на Джошуа так, будто сам его вид — нечто мерзкое. — Уверен, ты сможешь встретиться со своим другом позже. Джошуа не желает задерживаться ни на минуту под его властным взглядом. Поднимается с места. Он кивает Джонхану, не зная, как попрощаться. — Увидимся вскоре? — спрашивает Джонхан. — Пожалуйста. Джошуа отмечает присутствие Сунёна и произносит на своем родном языке. — Что еще нам осталось сказать друг другу?***
Джошуа позволяет себе скучать по Джонхану. Ирония судьбы в том, что сейчас Джонхан ближе, чем когда-либо за последние несколько лет. До него всего несколько зданий, меньше десяти минут ходьбы, семь — трусцой, и как же это отличается по сравнению с тем временем, когда он был на расстоянии континента, когда даже их мысли были слишком далеки, когда даже ресницы, на которых они загадывали желания, не пролетали достаточно далеко. Сейчас, если бы Джошуа захотел, он мог бы выбить эту дверь, мог бы подойти к нему вплотную, провести пальцами по каскаду светлых волос и взять все, что пожелает, и даже больше. Но он этого не сделал. Он променял башню, славу и цель на болото и ведьму, и этого всегда было достаточно, но хоть раз Джошуа хочет побаловать свой эгоизм. Он был не против потерять все остальное, но хотел бы одного исключения — получить Джонхана. До сих пор желает.