***
Увидев в глазок входной двери вьющиеся волосы Вону, Джошуа не смог сдержать вздоха облегчения. — Это приятный сюрприз, — Джошуа открывает замок и заводит его внутрь. Не в силах избавиться от остатков паранойи, что за ним наблюдают, он быстро закрывает дверь, заставляя Вону вздрогнуть от этого звука. Джошуа извиняюще улыбается. — Я не ожидал, что ты придешь. Рискованно, конечно, но Джошуа благодарен за компанию. — Прошло всего две недели с тех пор, как я был здесь, но, клянусь, мне кажется, что прошли годы. Каждое утро из своей мастерской я смотрю на чердак и думаю, чем же занят Сынгван, — говорит Вону. — Скорее всего, спит или опрокидывает стеклянные бутылки, — процесс приготовления чая для Вону во время его визитов настолько укоренился в сознании Джошуа, что он даже не спрашивает, а просто периодически исчезает на кухне, чтобы проверить чайник и отцедить чайные листья. — А ты не боишься, что он тебя услышит? — спрашивает Вону. — Вовсе нет. Знаешь, сколько порезов я получил из-за разбитого стекла за последнюю неделю? Он даже не сможет этого отрицать. К тому же, я уверен, что он сейчас спит, — Джошуа делает паузу, проходя мимо зеркала, висящего в гостиной, и пытается пригладить выбившиеся из-под контроля волосы. Не то чтобы Вону это особенно волновало, но Джошуа хочет попытаться выглядеть хоть немного презентабельно. — Хочешь подняться к нему? — Позже, сначала допью чай, — говорит Вону. Он принимает чашку от Джошуа, устраивается на диване, и на мгновение все становится таким нормальным, таким обычным, что кажется, вот-вот Сынгван спустится вниз, лучезарный и слабо пахнущий серой. Но все не так, мир устроен иначе, и пока Джонхан здесь, Сынгван застрял на чердаке. Не все так плохо, правда, Вону сделал там неплохой ремонт. Просто немного тесновато. — Пока его здесь нет, — начинает Вону, теребя пальцами болтающуюся в ухе серьгу, которая больше всего свидетельствует о его нервозности, — я хотел спросить, нет ли у тебя новой информации об охотниках. — Нет, — вздыхает Джошуа. — Совсем. Я даже не видел их с прошлой недели. Насколько я знаю, они исследовали окрестности, — а потом добавляет: — Ты что-нибудь слышал? Вону поджимает губы. Влажные от чая. — Ко мне приходил блондин. Джошуа старается не подавать виду. — Джонхан? Зачем? Он опускает чашку и смотрит в потолок, а затем придвигается ближе. — Арбалетные болты, — голос сдержанный, приглушенный водопадом мыслей. — Хотел узнать, смогу ли я сделать их для него. Пусть Джошуа и не назвал бы этот вопрос безобидным, но он точно не был таким опасным, как его первоначальные мысли. Арбалетные болты — это вполне логично. Джонхан использовал почти все из них, выпендриваясь. — А ты можешь? — Пытаюсь, — осторожно хмурится Вону. — Оружие сделано на заказ, и с этической точки зрения мне не очень нравится делать болты, — он вздыхает, — но я предпочел бы сделать то, о чем меня просят, нежели поднимать шум. Однако я не поэтому хотел поговорить с тобой, — под его ногтями виднеются кусочки железа. — Джонхан спросил меня, где он может найти врача. — В Большой топи нет врача, — туманно отвечает Джошуа. — Не похоже, чтобы это было чем-то серьезным, но я думаю, что охотники ищут какое-то лекарство. Возможно, кто-то из них болен. Вону любезно дает Джошуа время все осмыслить, но это все равно не помогает успокоиться. — Поблизости нет врача. В Большой топи есть травник, да, но он не просто травник, это… — он возводит глаза к потолку, — Сынгван. — Именно. Если Джонхан станет расспрашивать о враче, то достаточно будет одного невежественного жителя Большой топи, чтобы проговориться. В своем стремлении быть полезным они могут просто обречь его на провал, случайно упомянув о солнцеволосом целителе, способном на самые чудесные исцеления. — Я сказал ему, что у нас нет врача и ему придется отправиться в Валы, но он, похоже, был крайне недоволен этим предложением, — в плечах Вону заметно напряжение. Видимо, он что-то скрывает. — Может, было что-то еще? — он боится ответа. Вону поправляет серьгу. — Джошуа, ты здесь самый осведомленный. — Об охотниках? — О целительстве, — лицо Джошуа пылает, и он открывает рот, чтобы опровергнуть утверждение, но Вону продолжает. — Ты — сообщник Сынгвана, его помощник, как бы он тебя ни называл. Обычно Сынгван называет его просто «Джошуа», после чего следует: «Принеси мне еще цитрусовых, я хочу принять ванну». — Факт остается фактом: ты единственный человек, кроме Сынгвана, который знает, какие травы он добавляет в свои зелья. Хотя я знаю, что некоторые из них — волшебные, но если ты сможешь предложить хотя бы временное решение проблемы, которая у них возникла, это может избавить их от необходимости расспрашивать окружающих, — голос Вону становится еще мягче. — Я говорю об этом только потому, что не знаю, что еще можно предпринять. — Вону, я не целитель, — беспомощно протестует Джошуа. Как раз наоборот. — Не думаю, что кто-то в Большой топи стал бы намеренно предавать Сынгвана. Но эти двое — ищейки. Им нужен лишь туманный намек на то, что здесь может быть кто-то, владеющий магией, и это может оказаться тем, что нужно, чтобы найти его. — И я должен постучать к ним в дверь и спросить, не заболели ли они? — Джошуа становится труднее сохранять спокойствие. — Ты же знаешь, что я просто выполняю поручения Сынгвана, верно? — Это намного больше, чем может кто-то другой, — говорит Вону. — Я просто беспокоюсь о худшем варианте развития событий. А если кто-то из них умрет здесь, что тогда? Да у нас тут будеть маршировать целая Инквизиция, думая, что эта ведьма способна убивать людей одной лишь мыслью! — Вону зажимает рот. — Прости, что повысил голос, Джошуа. Это так похоже на Вону — сразу извиняться, заметив тонкие движения лица, выдающие эмоции. — Я не пытаюсь заставить тебя что-то делать. Но я волнуюсь, Джошуа. Я не знаю, что делать. — Ты боишься охотников на ведьм? — задается Джошуа, внезапно поразившись. Вону моргает. — А разве не все их боятся? — вопрошает он. — Ты не боишься? Действительно, боится. Он знает, что так и есть: одного вида знака отличия достаточно, чтобы сердцебиение участилось, и он приготовился бежать. И все же это совершенно другое — видеть, как Вону подтверждает это, не задумываясь. Он боится их, как ночного мрака. Джошуа же опасается их, словно знает, что скрывает тьма. — Конечно, боюсь. Но ты прав, — Джошуа сглатывает. — Больше никто с ними не ведет разговоров, я… Все в порядке. Я все улажу. Я поговорю с ним. С ними. — Только если это безопасно для тебя, Джошуа, — говорит Вону. — Не делай ничего, что может подвергнуть тебя опасности. Джошуа чувствует определенное принятие. Проблема была в том, что он думал, что сможет притвориться, будто возвращение Джонхана его не тронуло. Теперь это кажется смешным. Легче счистить иней с костей, чем пытаться избавиться от следов Джонхана в своей жизни. Если Джошуа осознает, что это больно, он сможет лучше пережить. Прошедшие дни сменялись суматошными часами, забывались мгновенно, и все это было бессмысленно, пока он снова не увидит Джонхана. Опьянение не привлекало Джошуа. Он мало пил, редко курил и еще реже занимался сексом. Но разговор с Джонханом только пробуждает этот его старый порок, и он уже знает, что это закончится счастьем ни для кого из них, но не может остановить себя, жаждущего чужого общества сильнее, чем жаждет сорвать луны с неба. Сколько еще он будет сидеть в своем доме с Сынгваном над головой и делать вид, что его все устраивает?***
— Джонхан? Никогда не слышал о таком, — качает головой Марк. Половину его внимания занимает барменша, пытающаяся украсть мелочь из кармана потерявшего сознание посетителя. — Йери, нет, ты не можешь, и меня не волнует, что он не дал тебе чаевых, — он оглядывается на Джошуа. — Ты уверен, что он остановился здесь? — Я уверен, — говорит Джошуа, вздыхая. — Джонхан. Длинные волосы. Блондин. — Прости, ты не мог бы немного сдвинуться вправо? — спрашивает Марк, пытаясь заглянуть Джошуа за плечо. — Извините, Хонсок, вы не заплатили, сдайте ключ, — он поворачивается снова. — Хорошо, еще раз извини, сегодня немного многолюдно. Ты сказал, что твой друг — эльф, верно? — Нет, я сказал, что он блондин, у него длинные… — Джошуа прерывается в раздражении, когда Марк двигает рукой и проливает чернила на рубашку. Марк в отчаянии визжит. — Это охотник на ведьм. Где остановился охотник на ведьм? Его пальцы тут же застывают прямо под носом, принюхиваясь к черному пятну, и Марк замирает. — Оу. Они. — Да. Марк вытирает руки о стол, оставляя отпечатки по всему дереву. — Наверху. Последние две двери справа. На твоем месте я бы сначала постучал. Они не очень-то дружелюбны, — Марк, кажется, думает о том, чтобы добавить что-то еще к своему предложению, но тут в баре разбивается стакан, и он уходит, ругаясь про себя и осматривая место преступления. Джошуа быстро поднимается по лестнице, лавируя около пьяницы, распластанного на грязном полу. В коридоре слышны звуки десятка разных человеческих жизней: хриплый плач ребенка, цоканье ботинок по полу в ритме танца, высокий женский голос поющий среди плеска воды в ванной, спор мужчин, которые затем вырываются, проталкиваясь по коридору мимо Джошуа. А в конце — две двери в абсолютнейшей тишине. Джошуа не позволяет трусости победить и стучится в первую дверь, откровенно говоря, ничуть не готовый к тому, что вместо Джонхана столкнется с Сунёном. В идеале их обоих не должно было быть здесь, и он мог бы просто подсунуть письмо под дверь… — Войдите, — приглашает знакомый голос. Джошуа поворачивает ручку двери. При свете единственной свечи, освещающей комнату корчмы, волосы Джонхана блестят в тени. Они свободно свисают на плечи, словно океан золота, и Джошуа наконец понимает, насколько они длинные, насколько невероятно роскошные шелковистые пряди. От восторга он на время забывает, как дышать. — Джошуа, — зовет Джонхан, быстро моргая. — Я не ожидал, что это ты. Я думал… Я думал, ты Сунён. — Вовсе нет, — только и говорит Джошуа. Впервые за все время пребывания здесь Джонхан практически сбросил с себя форму. Нет ни толстого черного плаща, ни плотно облегающего талию жилета — на нем только белая рубашка, рукава которой закатаны, обнажая бледную кожу рук. В горле пересыхает. — Очевидно, — констатирует Джонхан. Он вытирает лоб тыльной стороной запястья. — Я прошу прощения за… — он делает неопределенный жест на самого себя, — это, но я не ожидал гостей. Если ты дашь мне минутку, я могу накинуть плащ или что-нибудь еще. — Для меня это не имеет значения, — в его голосе меньше эмоций, чем на самом деле. — Приятно слышать. Едва ли я хочу утруждать себя ненужными формальностями, когда речь идет о тебе, — в таком виде от Ордена не остается и следа. Он просто любой другой человек в любом другом постоялом дворе из любой другой части мира. Дверь по-прежнему открыта. Женщина из комнаты номер четыре продолжает петь. Голос не попадает в такт. Но звучит весело. Джонхан проводит пальцами по волосам. — Чем обязан, Джошуа? — спрашивает он с улыбкой. Он здесь не просто так. Джошуа пытается очистить свой разум от тумана, который оседает на его мыслях. — Я хотел поговорить с тобой. Я разговаривал с кузнецом, и он упомянул, что ты был у него, спрашивал о лекаре… Глаза Джонхана расширяются. — А. Да, точно, погоди… — кажется, он решает, что лучше замолчать, и бросается вперед, затаскивая Джошуа внутрь и закрывая за ним дверь. Вот они и одни в комнате, что звучит не так уж странно, но для Джошуа вселенная перестает существовать за пределами этих четырех стен. — Нельзя, чтобы Сунён зашел и услышал, что мы говорим о нем, — сглотнув, пытается объяснить Джонхан. Он крепко сжимает руку Джошуа. — Конечно, — кивает Джошуа. Между ними есть незначительная разница в телосложении, он крупнее, и его тело отбрасывает тень на Джонхана. Они так близко, что чувствуется запах мыла. — Он в соседней комнате. Думаю, принимает ванну. — Понятно, — Джошуа задерживает взгляд на венах на чужой руке. Ему хочется провести по ним пальцами. Прижатый к двери, Джошуа не может пошевелиться — положение Джонхана тоже не изменилось. Джошуа поднимает бровь и внимательно смотрит на него. — Извини, — произносит Джонхан и делает два шага назад. Он отдергивает свою руку с предплечья Джошуа, словно от огня. Возможно, в этом есть доля правды: в комнате слишком тепло, словно ее недавно разжигали. — Да. Я был у кузнеца сегодня утром. Мне нужно к врачу. Он сказал мне, что его нет, но, наверное, он шутит, — качает головой Джонхан. — Не может же быть такого, что здесь нет врача? Джошуа пытается выглядеть дипломатично. — В Большой топи гораздо больше распространено траволечение. — Растения? — с отвращением произносит Джонхан. — Растения, — соглашается Джошуа. Джонхан поправляет воротник и расстегивает верхнюю пуговицу. — Черт, как же здесь жарко. Окна не открываются. Думаю, они закрыты на болты, но это звучит нелепо, не правда ли? — Марк беспокоится, что люди выпрыгнут из них и не заплатят счета, — объясняет Джошуа и радуется тому, что на чужом лице отражается смесь веселья и недоумения. — Болотные обитатели — чертовски странные, — Джонхан обмахивает себя веером. — Так, ладно, вернемся к текущему вопросу. Здесь действительно нет лекарей? Что здесь делают, когда заболевают? Заползают в пруд и ждут, пока их съедят упыри? Джошуа сохраняет нейтральное выражение лица. — В чем именно проблема? — задает вопрос Джошуа. — Я многое узнал о травах… За время, проведенное здесь. Возможно, я смогу помочь. Джонхан делает паузу. — Правда? — Ты сомневаешься во мне? — говорит Джошуа, начиная чувствовать себя оскорбленным. — Ну, нет, просто это немного странно. Ты должен согласиться, о, ладно… — Джонхан надувается, — не смотри на меня так. Я не хотел обидеть. Прости, — Джонхан протягивает руки в знак капитуляции, и только сейчас Джошуа замечает единственный остаток Ордена на нем: три кольца, охватывающие средний палец его левой руки. — Зачем тебе нужен врач? Джонхан вздыхает. — Скорее Сунёну, чем мне, но и мне тоже. Могу предположить, что во время охоты мы столкнулись с чем-то, что не сильно нас обрадовало. — В каком смысле? — спрашивает Джошуа, глядя на него с любопытством. Внешне у Джонхана нет никаких травм или физических дефектов, которые могли бы испортить его безупречное лицо. Джонхан сглатывает и, потянувшись к пуговицам рубашки, расстегивает две из них. Джошуа не замечает, что затаил дыхание, пока пальцы Джонхана не останавливаются. Он раздвигает ткань, словно лепестки цветка, обнажая ключицы, и на мгновение Джошуа охватывает ослепляющая ревность. Это похоже на следы, оставленные устами любовников, и Джошуа не уверен, что чувствует что-то еще, кроме прилива крови к ушам. Но вот он подходит ближе, и нет, все оказывается иначе. В силу нынешней ситуации, эти пятна, разумеется, возникли не из удовольствия. Они темно-красного цвета и выглядят болезненными вкраплениями на его коже. — Я не совсем понимаю, что это такое, — выдыхает Джонхан. — У Сунёна так по всему телу. Никто из нас не хотел признаваться друг другу, и мы провели половину недели в легкой агонии. — Болит, — замечает Джошуа. Он придвигается на шаг ближе. — Это какая-то аллергическая реакция. — Несколько дней назад было хуже. Сейчас мне стало легче. Не могу сказать того же о своем соседе, — Джонхан сжимает руки в кулаки. — Так раздражает. Я говорил ему, что если все так плохо, то мы можем просто съездить на день в Западные валы, но он отказывается ехать, говорит, что лучше умрет, чем увидит своего Инквизитора в таком виде. Его Инквизитор буквально сжигал людям лица, я уверен, что ему было бы все равно на несколько пятен, но я перестал пытаться его понять. Джонхан отрывается от своей тирады, словно забыв, что Джошуа его слушает. — Этого не должно было случиться. Прости меня. С тех пор как мы приехали сюда, проблемы сыплются одна за другой, и последнее, что мне нужно, — это проснуться с крапивницей. Джошуа не может не задаться вопросом, не нуждается ли Джонхан в чем-то большем, чем просто мазь, быть может, общение с кем-то, кого он не ненавидит, облегчит его недуги. — Я могу помочь. Не скажу точно, что за растение вызвало это, но я относительно уверен, что делать. Если ты дашь мне день, я смогу отправиться на болото и найти трав. Джонхан кивает. — Мне нужно только собрать вещи и сообщить Сунёну, и тогда мы сможем отправиться в путь. Я тебе очень благодарен. Возникает пауза. — О. Я не думал, что ты пойдешь со мной. Ты не обязан, это не сложно. — Не говори глупостей, Джошуа, — фыркает Джонхан. — Я не собираюсь заставлять тебя таскать нам растения, ты не мой мальчик на побегушках, — он делает паузу, оглядывая комнату, словно в ней присутствует кто-то еще, не желая фиксировать взгляд на одном лишь Джошуа. — Нет, все в порядке, я пойду с тобой. Кроме того, как ты собирался туда добраться? У тебя же нет лошади. Джошуа об этом не подумал. Он так привык везде ходить пешком, что, вероятнее всего, просто надел бы сапоги. — Ты собирался идти пешком? Джошуа поджал губы. — Возможно. Джонхан закатывает глаза. — Ты смешон. Ну вот, еще одна причина, чтобы я пошел с тобой, — он на мгновение задумывается. — Думаю, Леви тоже по тебе скучает. Она, наверное, будет рада снова увидеть тебя. Он не собирался так привязываться к лошади Джонхана, но мысль о том, что он увидит ее снова, наполняет сердце Джошуа. — Ох, какая хорошая девочка. — Встретимся через полчаса у входа? Я возьму с собой коня Сунёна. Он большой, но хорошо воспитанный, а это уже больше, чем я могу сказать о Сунёне. Он не понимает, какие слова могут отговорить Джонхана от поездки с ним. Кивнув, собирается уходить, но задерживается, бросая взгляд на зеркало. Второй рукав сползает с плеча Джонхана, кожа на нем не тронута, и ничто не портит острый бледный изгиб ключицы. Джонхан, казалось бы, не задумываясь, проводит рукой по шее, а затем по груди, словно намечая неизведанные земли за день до путешествия. Джошуа не может отвести взгляд, застыв на месте. Когда Джошуа поднимает взгляд от зеркала, темные глаза встречаются с его собственными. — Джошуа? — голос Джонхана звучит низко. Любопытно. Опасно. Пальцы продолжают водить вверх-вниз по выемкам кожи. Джошуа мечтает заменить их своими. — Увидимся снаружи, — он захлопывает за собой дверь.***
Джошуа помнит тот день, когда он сложил свою форму. Оружие он убрал в тот сундук. Изначально кузнец отдал его Сынгвану для хранения ингредиентов, но тот, видя, как Джошуа мучается сомнениями, куда девать оружие, не желая его сжигать, передал сундук ему в собственность. И Джошуа был благодарен. Невероятно. В том, чтобы сделать его меч, его Аниму, бесполезным, запереть в сундуке, где тот никому не сможет причинить вреда, и извлечь из него силу, было что-то вроде волнения. Отказ от насилия. Но форма представляла собой нечто иное. Униформа была его плащом, его кольцами, вещами, которые никому не причиняли вреда. Они были частью его личности. Нельзя было оголяться, пока она оставалась при нем, — последняя линия обороны. Джошуа не мог привыкнуть к тому, как он выглядит без плаща. Он выглядел меньше. Он чувствовал себя меньше. Поначалу ему не хотелось его снимать. Да и не нужно было. Плащ мог просто висеть в шкафу, не требуя внимания, мог просто храниться в качестве запасного варианта. Может быть, если Джошуа осознает, какую ошибку совершил, он просто выйдет, возьмет плащ и вернется в Цитадель, как будто и не уходил никогда. Он знал, что не сможет. Тем не менее он часто, слишком часто думал об этом. Есть сотни таких же мундиров, но этот — его. Это его форма со знаком Ордена, он заслужил ее, он так много работал, он не может просто спрятать ее, как грязный секрет. Но он видел, как на нее смотрит Сынгван, и решил, что возможность возвращения не стоит настоящей реальности Джошуа. Поэтому он убрал ее подальше. После этого дня Сынгван стал чаще улыбаться.***
Джонхан выглядит прекрасно в своей форме. Почти так же хорошо, как и без нее. Плащ отбрасывает на него темную тень, а при лунном свете он выглядит как мифический всадник из легенд. Он подгоняет Леви вперед, а Джошуа все время отвлекается. Если бы он ехал на лошади похуже, то наверняка давно бы сбился с пути, но нет, жеребец Сунёна — верное и умное существо. — Джошуа, — зовет Джонхан. В этом есть какой-то странный элемент фамильярности, словно они вдвоем снова повторяют упражнения в Академии. — Я за тобой, — заверяет он, натягивая поводья. Джонхан прочищает горло. — Джошуа, я вижу что-то странное вдалеке. — Странное? — повторяет Джошуа. Он не взял с собой меча. Не думал, что это необходимо. Ему казалось, что рядом с Джонханом он будет под защитой. — Оно… — Джонхан запинается, — светится. Как магия. — Светится? — Джошуа подгоняет свою лошадь. — Звучит необычно, — Сынгван был на чердаке, это не может быть он, но что еще? Что еще светится, кроме его чар? — Джошуа, позволь мне вести, — требует Джонхан, их лошади скачут галопом рядом друг с другом. — Я вооружен. А ты — нет. — Нет, — не соглашается Джошуа, удивляясь своей твердости. — Я живу здесь. Я лучше ориентируюсь на местности. Отойди. Он полагает, что Джонхан откажется, а может, и вовсе проигнорирует. Леви может мчаться быстрее, чем Джошуа. Но Джонхан отступает. Он натягивает поводья, и его лошадь замедляется, позволяя обогнать себя. Если бы это была магия, секунды не имели бы значения для остановки действий Джонхана, но преимущество дает Джошуа возможность осмотреть местность, попытаться определить причину, прежде чем обнажить мечи. Сияние — это положительное свечение, переливающееся вверх и вниз, как чешуя змеи. Джошуа с облегчением вздыхает, глядя, на причину. — Не волнуйся, Джонхан. Это не магия. В его тоне чувствуется сомнение: — Что ты имеешь в виду? — Спустись, и я покажу тебе. Джонхан приподнимает брови, спрыгивает с Леви и гладит ее по голове. — Мне нужно достать меч? — Вовсе нет, — говорит Джошуа и начинает смеяться. — Перестань сомневаться во мне. Пошли, — протягивает руку и на мгновение задумывается. Он благодарен темноте. Это дает ему смутную надежду, что Джонхан ничего не заметил. — Земля здесь влажная, — замечает Джонхан, и его слова сопровождаются громким хлюпаньем сапог. — Мы рядом с озером, — подветржает Джошуа. — Будь осторожен, уровень воды неравномерный. — Меня гораздо больше беспокоит необъяснимое свечение, чем то, намокнут ли мои штаны, но твое беспокойство трогательно, Джошуа, мой портной будет тебе очень благодарен. Ответ Джонхана звучит в нескольких шагах. На поляне, на которой они оказались, растут низко свисающие можжевеловые деревья, определяющие ландшафт болота, камыши, устремленные к лунному свету, но именно озеро притягивает их к себе. Вода в нем пульсирует неземным и светящимся голубым цветом. — Я не понимаю, — шепчет Джонхан. — Почему вода… — Дело не в воде. Это рыбы, — объясняет Джошуа. — Они светятся. Они светятся. Красота кроется в простейшей реальности. Джошуа смотрит на край озера, и его восторг невозможно сдержать. Он видел такое много лет назад, но таинственности это не отменяет — даже лучше, чем та жалкая имитация, которую нарисовала его память. Рыбы плавают вечными кругами, но их чешуя, их чешуя светится, мерцает, сияет. Она голубая, но если посмотреть вглубь, то можно понять, что это не просто голубой цвет. Оттенки индиго, лазурного, темно-синего и полуночного — все они смешиваются и переливаются. Джонхан опускается на колени. Его пальцы скользят по воде. — Как такое вообще существует? — его рот раскрыт, лицо омыто шоком. — Это невероятно, не находишь? — говорит Джошуа, ухмыляясь. Он тоже опускается на колени, стараясь крепко опереться, чтобы рыхлая почва не свалила его в воду. — Хотел бы я понять, как это работает. Его голос приглушен. — У тебя есть идеи? Джошуа задумывается. — Думаю, так рыбы подают друг другу сигналы. — О. Это удивительно. — Ты так думаешь? — Конечно! — лицо Джонхана расцветает. — Они создают эти цвета, они светятся, и лишь потому, что просто хотят поговорить друг с другом. — Именно так, — соглашается Джошуа и не замечает, как широко улыбается, пока его улыбка не отражается на лице Джонхана. Джонхан всегда выглядит как божественное воплощение, но это новая грань — голубой свет обрамляет его лицо. Уголки его глаз мерцают в этом свете. Он выглядит прекрасно. Джошуа почти говорит ему об этом. — Болото — это не то, что ты ожидал, — замечает Джошуа. — Ты абсолютно прав. Я не могу поверить, Джошуа, я объездил полмира, но никогда не видел ничего подобного, — в голосе Джонхана звучит удивление. Джошуа наслаждается моментом триумфа. — Невероятно. Джонхан рисует кончиками пальцев узоры на поверхности воды, восхищаясь тем, как разбегаются рыбы. Сияние пульсирует и колышется, когда существа шныряют по озеру, и от этого его улыбка только расцветает шире. Им не часто доводилось испытывать подобное. У Джошуа остались приятные, хотя и нечеткие воспоминания о юности, а Джонхан с самого рождения был прикован носом к камню. В то время как Джошуа бегал по пшеничным полям в раннем детстве, Джонхан продолжал учиться в строгости. Возможно, именно поэтому так непривычно видеть детскую радость на лице Джонхана, когда он плещет воду. — Так и есть, — кивает Джошуа. Прядь светлых волос спадает вперед. Джошуа накручивает ее на палец и заправляет за ухо. На ощупь они такие же шелковистые, какими и казались все это время, манят его к себе, побуждают прикоснуться. Он позволяет себе насладиться тем, как пряди струятся вокруг. — Спасибо, что показал мне это, Джошуа, — мягко шепчет Джонхан. Он поднимает голову, фиксируя взгляд, а затем срывается на хихиканье. Джошуа в замешательстве нахмуривает брови. — Ты весь синий. — Ты тоже, — протестует Джошуа и сам немного смеется. Джонхан сияет, его скулы отбрасывают тени. Это почти волшебно. — Правда? — Ты светишься. Одержимость прорывается сквозь него с такой силой и резкостью, что сердце начинает биться быстрее. Она одолевает Джошуа, подавляет его, это осознание. Он единственный, кто видит Джонхана таким, таким игривым, таким, что смеется над красивыми рыбками в воде и умиляется, когда Джошуа трогает его волосы. Джошуа не осознает, как отчаянно жаждет целовать Джонхана до тех пор, пока не почувствует, что тонет. Пока не почувствует, что не может дышать, без ощущения прикосновения его губ к своим. Желание кажется сначала незнакомым, а потом — знакомым, и тогда оно поселяется под каждым слоем его кожи и на кончике языка. Душит. Он так сильно хочет поцеловать Джонхана — и может. Между ними всего несколько сантиметров, а это ничто, ничто, когда раньше их разделяли целые континенты. Легкое движение, наклон головы — губы соединятся, это будет так просто. Какими были бы на вкус поцелуи Джонхана? Шептал бы он, стонал, хныкал? Какими были бы его волосы, когда руки Джошуа путались в них? — Джошуа, — зовет Джонхан. Здесь никого нет, но он все равно шепчет. Слова предназначены только для них. — Я так рад, что нашел тебя. Рыбы сверкают и переливаются, свет смещается. Тени перестраиваются на лице Джонхана, и он снова хихикает. Он наклоняется вперед и с легкостью берет лицо Джошуа в свои руки. — Не оставляй меня больше, хорошо? Я так скучал по тебе, я… Джошуа жаждет прикосновений. В том месте, где ладонь Джонхана прижимается к щеке исходит тепло. Остальная часть его, должно быть, не менее теплая. В костях Джошуа живет холод, но достаточно одного прикосновения Джонхана, и огонь запылает в его жилах. — Да? — Я больше не знаю, как жить без тебя, Джошуа. Все, что я знаю, — это то, что я нашел тебя, и это все, что имеет для меня значение, — заканчивает Джонхан и проводит большим пальцем по его скуле. Другая рука присоединяется к ней. Джошуа ощущает себя центром вселенной. Так и должно быть. Он всегда менял свое положение вокруг Джонхана, вечной луны, но теперь все изменилось, когда Джонхан приблизился к нему. Именно сейчас Джонхан наклонится к нему и под неземным голубым сиянием будет дышать тем же воздухом, откинет его голову назад и будет целовать до тех пор, пока они оба не смогут дышать. — Нам нужно идти, — произносит он хрупким голосом. — Нужно двигаться дальше. Уже поздно. Джонхан остается сидеть на берегу. Смятение почти такое же яркое, как и боль на его лице. — Джошуа… Глотать становится трудно. В горле застревает стекло. — Тут недалеко. Травы, которые я ищу. Еще немного езды. Может, минут двадцать, — он пытается отыскать, куда делся конь Сунёна. Вряд ли куда-то слишком далеко. Наверное, ищет место для выпаса. Когда Джонхан приподнимается, его лицо больше не залито голубым светом. Его заслоняют тени. — Джошуа, — снова зовет Джонхан и тянется к его руке. Место его прикосновения горит. — Что случилось? Мы просто… Джошуа живет ради мгновений между воспоминаниями. Именно в такие моменты он может смотреть на Джонхана и видеть только его абсолютную подавляющую красоту, восхищаться его интеллектом и сообразительностью — потому что именно тогда он вспоминает, что не может. Не может отделить Джонхана от того, кто он есть, от того, кем его сделал Орден, — своим лучшим оружием. Если бы это было возможно, Джошуа поселился бы в этой части бесконечности, где все, чего он хочет, — поцеловать Джонхана, и в которой он был уверен, что все, чего хочет Джонхан, — поцеловать его в ответ. Построил бы на ней свой дом. Почти построил. Но потом Джошуа приходится вспомнить. — Из тебя выйдет хороший Инквизитор, Джонхан, — произносит Джошуа, и слова, вырывающиеся из его горла, кажутся кровоточащими. Он стряхивает чужую руку. — Не стоит тратить на меня свое драгоценное время. Он задается вопросом, а не действует ли на него мерзлота, которую он чувствует внутри. Но вряд ли. Это совсем другое. Это личное.***
На матрас ложится тяжесть, и Джошуа успевает среагировать за полсекунды до того, как Сынгван сворачивается рядом с ним, пристраиваясь под подбородком Джошуа. Он не подушка и не постельное белье. Он — теплый комок плоти, но Джошуа все равно прижимает его к себе. — Ты ушел, — констатирует Сынгван, и в его голосе слышится нотка обвинения. — Уверен, Вону сказал тебе, где я буду, — оправдывается Джошуа. Ему приходится следить за дыханием. Сынгван всегда умел определять, когда Джошуа лжет. Он никогда не задумывался о том, что должен делиться своими мыслями но потом встретил Сынгвана и теперь живет честнее некуда. — Да, — признает Сынгван, — но ты не заходил поговорить со мной. — Я подумал, что будет лучше, если я уйду сразу, — это не ложь. — Знаешь, я не разговаривал с тобой как следует, наверное, неделю, — замечает Сынгван спустя мгновение. Он запускает руки в простыню. — Ты приготовил рагу после охоты, но с тех пор не поднимался наверх. — Я пытаюсь не привлечь к тебе внимания, Сынгван, ты же знаешь, — успокаивающе заверяет Джошуа. — Я знаю, что скрываться, наверное, нелегко. Сынгван хмурится, и в его голосе отчетливо слышится недовольство. — Джошуа, я здесь не для того, чтобы ныть. Да, у меня много претензий к тому, что я застрял на чердаке, и я написал тебе двадцать писем с резкими словами. Но я здесь, потому что волновался, — его рука тянется к рубашке Джошуа. — Ты задержался допоздна, и я подумал, что ты решил разбить лагерь на ночь, но нет, ты вернулся домой в такой непроглядной темноте. Почему? Сынгван, должно быть, слышит, как меняется его дыхание. Он высвобождается из хватки Джошуа, выдыхает, и комната озаряется слабым светом. Джошуа видит, как напрягаются брови Сынгвана, как под глазами появляются круги, как виднеются трещины на губах. — Джошуа? — Я не хотел оставаться с Джонханом. Я знаю, что это глупо — ехать домой посреди ночи, но я не мог вынести и минуты, — говорит Джошуа. В попытке сохранить себя он построил импровизированные стены, и старания Джонхана завязать осторожный разговор не увенчались успехом, пока тот тоже не погрузился в молчание. Джошуа полагал, что именно этого он и добивался. Но если и так, то это не принесло ему никакого удовлетворения. Джошуа отобрал растения, небольшие цветы с толстыми стеблями, и без всяких эмоций дал указания по их применению. Но это, пожалуй, даже более показательно, чем все остальное. — Он тебя обидел? — обеспокоенно спрашивает Сынгван. Джошуа сомневается, что справится с нахлынувшим чувством умиления к Сынгвану, тому, какой он добрый и замечательный. — Нет. Конечно нет, Сынгван, он никогда не обижал меня. Тебе не стоит беспокоиться, — а потом, не успев остановить себя, добавляет: — Джонхан никогда бы не обидел меня. — Ты проводишь с ним много времени, — произносит Сынгван так, словно обращается к испуганному животному. Джошуа знает, что лучше не лгать. — Я скучаю по нему. Я и не подозревал, как сильно мне его не хватает, — он сглатывает. Трудно говорить о Джонхане — еще труднее говорить о себе. Но он пытается. — Я не имею в виду, что скучаю по Ордену, нет, я бы никогда… — Джошуа, — тон Сынгвана решителен. Никаких сомнений. — Я знаю, что ты никогда не вернешься. Тебе не нужно оправдываться передо мной. Говори, не переживая за меня. Сынгван от рождения был любопытен, но когда речь заходила о прошлом Джошуа, он держался отстраненно. Он знал, какой карточный домик выстроил для себя Джошуа, и не хотел напоминать ему о том, от чего он отказался, опасаясь, что строение рухнет. — Ты не желаешь слышать, как я говорю об этом. В этом нет смысла, — слабо протестует Джошуа. — Это просто печальная реальность. Я изо всех сил пытаюсь избавиться от прежней жизни, но всегда есть какая-то привязка, которая удерживает меня, и на этот раз это… Это он. — Я мало что о нем знаю, — говорит Сынгван. — Не думаю, что захочешь узнать. Он охотник. В этом нет сомнений, — если бы существовала хоть какая-то надежда на то, что Джонхан — нечто большее, чем просто рука Ордена, Джошуа дергал бы за эту ниточку непрекращая, пока та не распутается. Но Джошуа не дурак. Джонхан верен до самой смерти. — Он охотник, — кивает Сынгван. В его глазах, как всегда, искрится магия, — но и ты тоже. И я постарался узнать, кто ты на самом деле. Джошуа помнит этот случай, хотя бы потому, что тот был на редкость странным. Сынгван сидел рядом с убитым горем охотником на ведьм в кузове повозки, на губах еще оставались кристаллики льда, а он предложил Джошуа откусить яблоко и спросил, какое у него любимое место в родном городе. Говорить было трудно, холод когтями сжимал горло, но Джошуа удалось выдавить из себя: — Я не был в родном городе уже много лет. Но там есть поля кукурузы. Мне всегда нравилось кукурузное молоко. По-моему, там очень красиво. Джошуа запомнил это воспоминание как первый разговор с Сынгваном, своего рода связь с ведьмой. Сочувствие Сынгвана к другим людям — это, пожалуй, то, чем Джошуа восхищается больше всего, даже отчасти завидует. — Расскажи мне о нем, — просит Сынгван, и у Джошуа тут же развязывается язык. Джонхан красив. Джонхан работает в два раза усерднее, чем все остальные. Джонхан — последний из рода древних охотников на ведьм, и относится к своему наследию с уважением, но не с благоговением. Джонхан воркует со своей лошадью, расчесывая ей гриву и напевая как она прекрасна. Джонхан красив. Джонхан высокомерен. Джонхан груб. Джонхан знает о своих слабостях и в той же мере оценивает всех остальных. И, о, Джонхан красив. — Он был моим лучшим другом, Сынгван, — пауза. — Будь кто-то другой, это не имело бы значения. Будь это Джинён, будь это Юхён, всё было бы в порядке, — говорит Джошуа, называя имена людей, которых Сынгван не знает, но он отчаянно пытается объяснить, привнести хоть какую-то рациональность в то, почему кажется, что его грудь распирает на две части. Но чем больше он пытается охватить ее, тем сильнее ощущение, что она ускользает все дальше. — Сынгван, почему это на меня так это влияет? Ты же целитель… — он колеблется, — пожалуйста, скажи мне, почему. Сынгван сжимает руку Джошуа своей. — Джошуа. В его словах звучит отчаяние. — Я могу отказаться от всего. Я уже отказался от всего, Сынгван, ты видел меня, я снял кольца, я снял плащ, я убрал мечи. Что еще я могу сделать, Сынгван, почему я не могу просто… — голос Джошуа хрипит. — Ты любил Джонхана? Сынгван должен исцелять, но эти слова причиняют ему только боль. — Конечно, любил. Как я мог не любить? Он был всем, — Джошуа выравнивает дыхание. Он должен выговориться раньше, чем Сынгван ответит. — Но это уже не важно, все это уже не важно. Какие бы чувства я ни испытывал, они ничего не значили тогда и не будут значить сейчас. Джошуа не дожидается, пока Сынгван заговорит, зная, что тот скажет что-нибудь нелепое. Не желая больше слышать от него слово «любовь», он не уверен, что сможет это пережить. — Я должен быть рядом с ним, пока он не уйдет. Я не могу дать повода подозревать меня. Но скоро он уедет, и тогда все будет хорошо. Все вернется на круги своя. — Джошуа, будь осторожен, — это просьба. Не приказ. Никогда не приказ. — Сынгван, я никогда не вернусь, он не сможет меня заставить. Если ты беспокоишься, что Орден попытается заставить меня вернуться… — Я не беспокоюсь об этом, Джошуа, — отрезает Сынгван. — Я беспокоюсь о том, что ты можешь пострадать. Сынгван снова погружается в объятия Джошуа, и свет гаснет сам собой. — Не бойся, — шепчет он ему в грудь. Сынгван говорит это, не обращая внимания на дыру, которая уже начала образовываться в его груди.***
Джошуа попросил хозяина позвать охотника на ведьм выйти на улицу, но пожалел о двусмысленности формулировки, когда дверь корчмы распахнулась. — Питомец Джонхана, — произносит Сунён, недовольно хмурясь. — Зачем ты здесь? Джошуа не пытается его поправить, будучи уверенным, что это ничего не изменит. — Я искал его. — Вот так сюрприз, — тянет Сунён. Его сарказм столь же прямолинеен, как и он сам. — Предупреждай в следующий раз, когда захочешь сказать что-то настолько неожиданное. Незнание почти побуждает Джошуа поинтересоваться здоровьем — прежде чем он понимает, что Джонхан должен быть осторожен с информацией, которую он передает Сунёну. И почему-то кажется, что Джонхан не хотел бы делиться с ним тем, что произошло в ту ночь. — Где он? — спрашивает Джошуа. — Вероятнее всего расчесывает свои чертовы волосы? — Сунён скрипит зубами. — Ты говоришь со мной так, будто мы равны. Да будет тебе известно, что у меня на шее благословение Инквизитора. Джошуа склоняет голову, не желая еще больше разгневать собеседника. — Я не имею дурных намерений. Я знаю, что благословение Инквизитора — высокая честь. Это, кажется, успокаивает Сунёна, пусть и ненадолго. Он ослабляет свой гнев, превращая его из бушующего инферно в слабое пламя. Джошуа пытается придумать дипломатичный способ попросить Сунёна уйти или позвать Джонхана, когда тот лезет в карман и извлекает оттуда дурной, но отчетливый запах табака. — Ты куришь? — резко задает вопрос Сунён. — Нет. — Так и знал, черт возьми, — вздыхает он. — В этой гребаной дыре никто не курит. Если бы знал, что это такой дефицитный ресурс, я бы запряг целую лошадь табаком и кремнем. Я бы справлялся с Золотым Мальчиком гораздо лучше, если бы знал. Как же мне этого не хватает. Золотой мальчик. — Прости, что это значит? Сунён фыркает. — Хочешь сказать, что не знаешь? Мне так смешно, что твой дорогой друг даже не раскрыл своего прозвища. Джошуа хмурится. Именно предположение, что Джонхан что-то скрывает, что их дружба — нечто меньшее, побуждает его сказать то, что он говорит. — Охотникам запрещено курить. Глаза Сунёна опасно сужаются. Джошуа жалеет о сказанном, но вред уже нанесен. — Я так и знал. Ты не какой-то хреновый друг детства с ферм. Ты из Академии. Из Цитадели. Что-то в этом роде, — Сунён тычет пальцем в грудь. — Ты слишком много знаешь. И слишком много говоришь, чтобы это могло быть чертовым совпадением. Он был слишком беспечен. Теперь он это понимает. Когда он был с Джонханом, то не обращал внимания на следящий за ним взгляд. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — размеренно произносит Джошуа. — Мы выросли вместе. Мы говорим на одном языке. — Ты не обычный, — заявляет Сунён. — Я это вижу. По тому, как Джонхан на тебя смотрит, я понял, что что-то не так. Давай просто посчитаем. Какие у него могли быть друзья детства? — Сунён поднимает руку. Уродливый шрам пересекает его запястье, закручиваясь спиралью до костяшек пальцев. — Мы оба знаем, что Академия принимает учеников в двенадцать лет. Тебя я не знаю, но кто не знает Золотого Мальчика, который последние несколько лет был сучкой половины Инквизиторов. Джошуа сглатывает. Сохранить лицо как можно более безучастным — самое важное в данный момент. Честность — не вариант. Если Джонхан, похоже, не собирается отправлять его в Цитадель в клетке, то с Сунёном будет гораздо сложнее. — Что ты задумал? — требует ответа Сунён, подходя ближе. — Как человек со всей подготовкой и словарным запасом опытного охотника на ведьм оказался на краю чертова мира в этом болоте? — Это не совсем край, — мягко пытается перевсти тему Джошуа, — Тундра дальше отсюда. Сунён смотрит прямо на него, не отрываясь. — В таком случае все усложняется. Я вижу два варианта. Первый, — говорит Сунён, показывая указательный палец, — ты дезертировал. Второй — ты провалился. Какой из них? На мгновение в нем просыпается гордость. Как Сунён посмел предположить, что Джошуа мог провалиться, когда он преуспевал. Когда он прямо сейчас мог одолеть Сунёна в поединке на мечах? Он был одним из лучших в своем выпуске, и с тех пор успешно справлялся со всеми заданиями, его высоко оценил Верховный Инквизитор Джихун и многие другие до него. Джошуа не был слабаком, он работал ради этого… И тут Джошуа вспоминает. — Последнее, — эта ложь дается тяжело. Застревает в горле. Чувствуется жесткость. — Какая жалость, — без эмоций тянет Сунён. — Знаешь, Орден устроил бы тебя где-нибудь в хорошем месте, выдал бы чек на зарплату и позволил служить достойному Инквизитору. Ты мог бы служить моему Инквизитору. Слизывать грязь с его сапог — это честь. Джошуа понимает, почему Джонхан не доверяет Сунёну. Никто не должен быть настолько предан одному Инквизитору. — Мне не нравится, что ты здесь и мешаешь расследованию, — цедит Сунён после паузы, — но у меня нет никакого желания тащить тебя обратно в Цитадель. У нас недостаточно для этого лошадей. Выходит, именно соображения удобства сохраняют Джошуа жизнь. — Но позволь мне внести ясность. Джонхан — следующий Инквизитор, и если именно эта миссия приведет его к славе, я должен быть причастен к этому. Я не позволю погубить свою репутацию из-за того, что вы двое хотите предаться воспоминаниям о совместной игре в пятнашки, — его лицо искажается в гримасе отвращения. Вот оно. Сунён не питает никакой лояльности к Джонхану, а лишь хочет воспользоваться плодами его достижений. Джошуа был бы оскорблен, если бы его собственная жизнь не была под угрозой. Сунён пристально пялится на него. — Не вздумай мешаться, Джошуа. Или я вернусь с брикетами и устрою костер, как уже поступал с сотней других людей. Джонхан тебя не спасет. Ты ведь знаешь это, верно? Он просто будет смотреть, как ты горишь.***
У Джошуа имелся определенный сценарий разговора с Джонханом. Ему нужно было выяснить, помогло ли лекарство и нужно ли дальнейшее лечение. Вот и все. Все. Он должен перестать думать о словах Сунёна, сосредоточившмсь только на том, что важно и необходимо. Однако, стоит тому выйти из постоялого двора, как Джошуа колеблется. — Сунён сказал мне, что ты здесь, — осторожно начинает Джонхан. — Что-то случилось? На губах Сунёна появляется ухмылка: он не желает покидать пределы слышимости. — Мне нужно поговорить с тобой о… прошлом разе, — заметив, как расширяются глаза Джонхана, Джошуа тут же жалеет, что не может взять слова обратно. — Я надеялся, что мы поговорим, но, возможно, не сейчас, а позже… Раздается гулкий стук, и сначала Джошуа решает, что это сердце колотится и отдает в голову. Но глаза Джонхана расширяются от любопытства, и он замолкает. Он тоже слышит звук и растерянно озирается по сторонам. — Это лошадь, — бормочет Джонхан. — Сунён, где Леви? Сунён, чистящий в данный момент ногти ножом, пожимает плечами. — Привязана. Как ты и просил. — Ты тоже это слышишь, да? — Джонхан выжидающе смотрит на Джошуа. — Да, но уверен, что это ничего… Копыта ударяются о землю, и всадник натягивает поводья своей лошади с такой силой, что та недовольно взвизгивает. Джошуа назвал бы прибытие в Большую топь на лошади необычным, но это вполне осуществимо. Это может быть кто угодно — от проезжего путника до торговца, и все же Джошуа почему-то не кажется, что это какой-то странник с Востока. Есть что-то особенное в лошади — гладкая, черная шерсть, с еще не зажившим шрамом на морде. Это боевой конь. Всадник спешивается довольно элегантно, что резко контрастирует с пятнами засохшей крови на его одежде. Джошуа предполагает, что он наверняка ранен, и даже делает шаг вперед, мысленно прикидывая, как быстрее наложить жгут, но это оказывается не так, когда тот вытягивает в стороны руки, зевая, словно пробуждаясь от приятного сна. Джонхан тихо шепчет: — Только не ты. Прибывший опускает взгляд, словно только сейчас заметив, в какой жуткий беспорядок он одет, и стряхивает с себя плащ, позволяя тому упасть на землю. Кровь повсюду: в уголках лица, под изгибом глаз, даже в волосах, которые вьются рыжими прядями. Кровь и на его руке, на всех пяти кольцах на среднем пальце. Кровь повсюду, и ни одна, похоже, не принадлежит ему. — Это так меня приветствуют? — смеясь, говорит Инквизитор. Джошуа слышит, как Сунён торопливо произносит: — Мой Лорд Инквизитор, — и в следующий момент видит, как он падает на колени в поклоне, взирая на стоящую перед ним фигуру с божественным почтением. Джонхан повторяет движение, но медленнее. Глаза Джошуа прослеживают путь колец Инквизитора к его лицу, и он чувствует, как под тяжестью восьми лет наставлений у него подкашиваются ноги. Когда Инквизитор приближается, ты преклоняешь колени, и это так глубоко засело в сознании Джошуа, что не поддается контролю. Он не осознает, что согнулся, пока не упирается взглядом в грязь. — Приветствую вас, — говорит Инквизитор голосом, одновременно музыкальным и знакомым. Джошуа поднимает голову, но попытка заглянуть Инквизитору в глаза подвергает испытанию хрупкие границы его собственного неповиновения. Джонхан поднимается и делает шаг вперед, словно пытаясь загородить Джошуа от властного взгляда. Дыхание неровное. Джонхан старается контролировать его, и прежде чем заговорить, он стискивает зубы и выдыхает. — Лорд Инквизитор, для меня большая честь и… неожиданность видеть вас здесь. Инквизитор бросает короткий взгляд на Джонхана и снова поворачивается к Сунёну. — Поднимайся с грязи, Сунён. Подойди, — это самое мягкое наставление, которое Джошуа когда-либо слышал. — Я не ожидал, что вы окажетесь здесь, мой Лорд, — шепчет Сунён, его глаза сверкают, и Джошуа не упускает из виду выражение абсолютного отвращения, появившееся на лице Джонхана. — Я просто был неподалеку и решил заглянуть к моим любимым охотникам. Мы ведь так давно не виделись. Два месяца? — Три, — отвечает Сунён. — Три месяца! — восклицает Инквизитор. Он проводит рукой по волосам цвета ржавчины и устремляет взгляд на Джошуа, прикидывая, стоит ли навешивать на него ярлык угрозы. — Я должен спросить, кто этот джентльмен передо мной? Он демонстрирует прекрасные манеры, но я хотел бы знать, почему он среди моих охотников. Слова Джошуа застревают у него в горле, поскольку серьезность ситуации грозит затянуть его в самую гущу событий. Охотник был злом, которое он знал, охотник был злом, которым он был, а Инквизитор всегда будет тем сапогом, которым суждено блистать или быть раздавленным. Это Инквизитор, и пронзи он Джошуа своим неумолимым клинком, это будет его долгом. Джошуа не стал бы бороться, не пытался бы убежать, а просто лежал бы и ждал, когда все закончится. — Не стесняйся, — говорит Инквизитор и смеется, звук похож на звон колоколов. Наказание за дезертирство варьируется от перевоспитания до казни. Джошуа хорошо знает этот факт, который он вбил себе в голову. Но он никогда не представлял себе это так, не подобным образом. Конечно, он представлял себе свою смерть — такова была жизнь перебежчика-охотника, — но он воображал, как его тащат в цепях и заставляют предстать перед судом в Цитадели, как присяжные из мужчин и женщин, которых он когда-то называл своими соратниками, отправляют его на верную гибель. Этого не будет — если Инквизитор узнает его, то ничего не имеет значения, Джошуа умрет прямо здесь. — Сунён, твой плащ? Мой ужасно испачкан, — замечает Инквизитор, разглядывая черную ткань, покрытую грязью. Сунён снимает плащ и протягивает его. Сунён, должно быть, смелый человек, раз так долго и прямо смотрит Инквизитору в глаза. Даже Джонхан отвел взгляд, изучая степень ранения лошади. — Спасибо. Так гораздо лучше, — когда Инквизитор улыбается, воспоминания Джошуа встают на свои места, соединяясь в копию стоящей перед ним фигуры. Его церемония воцарения была самой последней и единственной, на которой Джошуа присутствовал достаточно зрелым и опытным. Это было в последний год его обучения, и он помнит так ярко, как преклонял колени у ног Верховного Инквизитора, у ног отца Джонхана. Позже Джошуа спросил Джонхана, была ли у него возможность поговорить с ним. Тот ответил, что нет, не удалось. На протяжении всей процессии он был закутан в полуночный плащ с золотой вышивкой. Джошуа и его товарищам было разрешено сидеть рядом и с интересом наблюдать за церемонией. Она должна была вдохновлять, и так оно и было. Джошуа вспоминает, как он смотрел и мечтал, что однажды именно он будет глядеть на отца Джонхана, когда тот вручит ему почетную награду. Впрочем, это было в далеком представлении о будущем, а в тот момент новоиспеченный Инквизитор так мило улыбался, когда Верховный Инквизитор надел ему на средний палец только что сплавленные кольца. Его улыбка была такой широкой, большой и яркой. И сейчас она такая же: широкая, большая и яркая, но совсем другая. Когда Сокмин улыбается, то в его улыбке слишком много зубов. — Он — моя ответственность, — Джонхан делает шаг вперед. Спорить не приходится, это факт. Джошуа поднимает глаза и ловит взгляд Джонхана. Тот разглаживает плащ и подходит к Сокмину, без труда вживаясь в образ благородного охотника. — Он информатор. Помогает нам. Сокмин наклоняет голову в сторону. — О? Ну разве он не интересен?