***
— Кажется, нам скоро потребуются новые рубахи, — с беспокойством заметил Хосок, натягивая одежду на плечи. Недавно они были меньше. В целом, они оба с Чимином были меньше ещё месяц назад, но отменная еда, обилие мяса и физические нагрузки по дому исподволь, незаметно меняли обоих, делая тонкие, мальчишеские фигуры более атлетическими. — Может, удастся найти готовое платье? — Чимин тоже слегка хмурился. — Неловко будет заставлять госпожу Сахи вновь шить для нас. Он заговорил с ней об этом за завтраком, где они опять собрались втроём. — Давайте вы вдвоём сходите на рынок и присмотрите что-нибудь, — предложил Хосок. — А я выведу лошадей. Или после обеда сходим вместе? В их хозяйстве теперь было три лошади. Старая кобыла не дожила до начала осени и отошла в мир иной буквально сразу после отъезда хозяина. Лошадиный век короче человеческого. А Намджун оставил племяннице своего сильного, здорового коня и ещё одну лошадь, что отлично возила телегу с провизией и людьми в одиночестве. Он действительно не знал, получится ли у него к ним вернуться. Зачем же животным скучать без дела? Лошадьми, конечно, занимался Хосок, те лоснились и едва ли не сверкали. — Выведи, — согласилась Сахи, подвинув к нему блюдо с ещё тёплыми лепёшками. — Мы с Чимином пока разберём ткани, а если чего-то будет не хватать, тогда и съездим на рынок. Она держалась молодцом. Хоть иногда тоска по Чонгуку или дяде её одолевала, но чаще всего это происходило глубокой ночью. Тогда девушка садилась на крыльце, плотно закутавшись в шерстяной плед и смотрела в небо, что-то тихонько и нестройно напевая. В остальном же она была бодра и весела. Старалась, по крайней мере, не показывать виду, что волнуется и скучает. — А ещё нам нужно завести собаку, — внезапно добавила Сахи. — Собаку? — переспросил Чимин. — Но зачем? Охранять дом? Или тебе скучно и ты хочешь питомца, чтобы играть с ним? — Мне очень нравятся собаки, не важно, какого они размера, — отозвалась девушка, чуть улыбнувшись. — Пожалуйста, давайте заведём? Вы же их не боитесь? — Немного, — признался Чимин. Караван с невольниками, который привёл юношу в Персеполь, охраняли псы, что скалили зубастые морды, стоило кому-то замешкаться в пути. — Но мы же возьмём щенка? Я не должен бояться, если он будет расти у меня на глазах. — Конечно, — подтвердила Сахи и мягко коснулась его плеча ладонью. — Не бойся, мы будем вместе его воспитывать. Тот улыбнулся в ответ, нежно розовея щеками, как всегда, когда госпожа к нему прикасалась. Хосок отвёл от них взгляд, обмакивая лепёшку в густой соус. Иногда ему хотелось поговорить с Чимином об этом, но тот разговора не заводил, а спрашивать Хосок не решался. В конце концов, ничего предосудительного они не делали. Просьбу Чонгука — позаботиться о Сахи — оба выполняли с рвением, пусть и по-разному. Хосок больше занимался домом, Чимин — развлекал госпожу беседами и уроками музыки. У реки, почти на том же месте, где они когда-то любовались костерком с Чонгуком, Хосок вдруг ощутил, насколько изменился. Словно их встреча и поручение генерала вдохнули в него совершенно новую силу, дали цель, которой он был лишён. Он чувствовал себя на своём месте: его служение было удовольствием, не сопровождалось затаённой в сердце болью. Хосок так увлёкся этой мыслью, рассматривая её и так и эдак по пути домой вдоль берега, что детский плач услышал не сразу. Заозирался, ища глазами ребёнка и его мать, но на берегу были только лошади и он сам. Плач раздавался откуда-то из камышей. Хосок не стал заводить лошадь в холодную воду. Спешился, разулся и подкатал штаны, чтобы добраться ближе, а в камышах увидел корзинку с крохотным младенцем, что кричал громко и отчаянно. — Откуда ты здесь взялся? — причитал он, пытаясь выпутать корзину из зарослей, а потом махнул рукой, вытащил младенца и прижал к себе. — Да ты замёрз! Где твоя мать? Не то, чтобы он ждал ответов, но при звуках голоса ребёнок вроде затихал, чтобы тут же снова разразиться очередным воплем. Но по дороге к городским воротам под плащом Хосока младенец притих совсем, и тот, подгоняя лошадей, напряжённо вслушивался: теплится ли ещё крохотное тельце у его груди, дышит ли? — Сахи! — закричал он, едва въехал во двор, опуская привычное учтивое «госпожа» перед именем. — Сахи! Бросил лошадей там же, во дворе, не успев завести в конюшню, и метнулся в дом. — Что случилось? — она обернулась от сундука с тканями, обеспокоенно глядя на вошедшего. Поднялась на ноги и повторила: — Что случилось, Хосок? На тебе лица нет… — Сахи… — тот дышал так быстро, словно бегом проделал путь от реки, а не на лошадиной спине. — Вот… Хосок откинул плащ на плечо и протянул хозяйке младенца, которого прижимал к сердцу. Сперва Сахи громко ахнула, а потом онемела на несколько секунд. Обе руки словно сами взяли ребёнка, измученного холодом настолько, что даже горячее тело Хосока не могло его отогреть. Сахи, не произнося ни слова, бросилась с ним к огню в домашней печи, где осела на пол, разглядывая неожиданную находку. — Принесите тёплой воды, — попросила она, найдя в себе голос. — И побольше одеял. Боги, этот ребёнок совсем окоченел! Притихшие парни бросились исполнять поручения: Хосок поспешил за водой, Чимин — за одеялами. А вновь собравшись перед очагом, как заворожённые уставились на госпожу, что развернула тонкое одеяльце, в котором был ребёнок, и опустила того в воду. — Где ты его взял? — наконец, спросил Чимин. — Где его родители? Это мальчик или девочка? — Нашёл на реке, в камышах. В корзине, — Хосок до сих пор пытался отдышаться. — Он был там совсем один, громко плакал. Я не знал, что делать, и привёз его домой. — Её, — поправила Сахи, что очень аккуратно и бережно пыталась омыть младенца, не навредить, не позволить жизни покинуть крохотное тельце. У её родни были дети, она сама нянчила свою же сестру, когда та только родилась, но такого белого цвета кожи у ребёнка Сахи никогда не видела. И руки её подрагивали от страха, а слова давались с трудом. — Это девочка, — добавила она, закутывая малышку в тёплое одеяло. — Совсем маленькая. Что же с ней случилось? Как она оказалась на реке совсем одна? Её бросили там умирать? Она не осознавала, как по лицу потекли слёзы. Ребёнок совсем тихонько, но дышал. Цвет лица оставался прежним. Было очень страшно, вдруг не получится спасти эту жизнь. Чужую, но такую крохотную. Беспомощную и холодную. Сахи прижала девочку покрепче к себе, склонилась к ней и ткнулась губами в крохотный лобик. — Пожалуйста… — послышался тихий, молящий голос. Чимин крепко зажмурился, не позволяя пролиться набежавшим слезам. — Её надо покормить? — неуверенно спросил он и сам себе кивнул. — Надо. Она, верно, не только замёрзла, но и голодна. Где нам взять молока? — На рынке есть коровье и козье, — отозвался Хосок. — Оно подойдёт? Сахи не сможет накормить её иначе. — Другого варианта нет. — Та подняла к нему глаза, большие и испуганные, но голос звучал всё увереннее. — Нужно попробовать. Мы не можем позволить ей погибнуть от голода. — Я схожу. — Чимин накинул на плечи сброшенный Хосоком плащ. — Заодно послушаю, вдруг будут говорить о потерявшемся ребёнке. А ты пока заведи лошадей в конюшню. Не надо соседям знать, что у нас что-то случилось. Хосок кивнул, принимая его правоту. Брошенные во дворе лошади точно могли привлечь ненужное внимание. А Сахи взглянула на Чимина чуть спокойнее. Всё-таки эти наложники и правда изменились за несколько месяцев, в лучшую сторону. — Возвращайся к нам скорее, — попросила она, не отпуская девочку из рук. В их доме были только чужие дети, да и то — не часто. Не было ничего, что могло бы понадобиться. Но для начала вполне хватало тёплых рук и очага. И желания позаботиться. Когда Чимин вернулся — с молоком и отрезом простой мягкой ткани на пелёнки — Хосок хлопотал на кухне. Сахи так и сидела у огня, прижимая к себе малышку, а обед был нужен не только младенцу, но и взрослым. — Давай попробуем сделать так, — Чимин сел рядом с чашкой молока, обмакивая в него завязанный узелок чистой тряпицы, — она решит, что это материнская грудь… В любой другой момент Сахи восхитилась бы его находчивостью и искренне похвалила, но сейчас она слишком сильно переживала за жизнь маленькой девочки, найденной в камышах. — Давай, — согласилась она, переложив её поудобнее для кормления. Руки уже не так тряслись. — Если не получится, то придумаем что-нибудь ещё. Эй, малышка, тебе нужно поесть… Ребёнок не понимал её речи, но постепенно отогревался, хотя сил на то, чтобы заплакать, пока не было. Сахи переняла у Чимина тряпицу с молоком и попробовала накормить младенца. К счастью, в данный момент это было не сложнее, чем его помыть. — Ты ничего не узнал? — спросила Сахи, удостоверившись, что немного молока всё-таки попало в рот девочки. — Не слышал разговоров о том, кто её оставил? — Нет, — Чимин покачал головой. — Все разговоры только о новорождённом царском сыне. Об этой малышке ни слова. А сам я не стал задавать слишком много вопросов. Что мы будем с ней делать? Поищем её родителей? — Я не знаю, — ответила Сахи, протягивая тряпицу обратно, чтобы Чимин снова смочил её молоком. — Но на улицу мы её точно не вынесем, это же её погубит! Старая служанка тоже покинула этот мир буквально несколько недель назад, так что в доме они остались одни. Её же сын, что работал здесь вместе с матерью, просто ушёл из дома, невзирая на долг, и не вернулся. — Вряд ли мы их найдём, — рассудил Хосок. — И вряд ли они хотят, чтобы их нашли. Желанного ребёнка не пускают по реке. Значит, нужно пристроить девочку в хороший дом, где о ней позаботятся. — А чем наш дом плохой? — внезапно вспыхнула Сахи, едва ли не всплеснув руками, но вовремя вспомнила, что держит и кормит девочку. — Значит, мы её себе оставим, — добавила она с решимостью. — Она же не просто так попалась тебе, Хосок. Значит, так должно было случиться. — Всем хороший, но что мы скажем соседям? — отозвался тот удивлённо. — Как мы объясним, откуда у нас в доме ребёнок? И что скажет Чонгук, когда вернётся? Он помешал в горшке суп и обернулся, глядя на Сахи — непреклонную и словно засветившуюся новым светом. — Нужно найти ей кормилицу, — мягко сказал он, принимая решение госпожи. — Лучше из ближайших деревень. Молодую женщину, что не будет задавать лишних вопросов и поможет тебе по хозяйству. — Найдём, если нужно, — кивнула Сахи. Тихое причмокивание девочки её и успокаивало, и воодушевляло одновременно. — А соседи так редко меня видят, что даже не удивятся, если я скажу, что родила её сама. Муж у меня есть, какие могут быть вопросы? Что на это скажет Чонгук, она решила обдумать позже. В конце концов, если совсем здраво рассудить, тот мог и не вернуться из своего военного похода. — Щёчки зарозовели, — шёпотом сказал Чимин, когда малышка наелась и прикрыла глазки. — Она такая хорошенькая! — Кажется, щенка мы будем заводить не сегодня, — со смешком заметил Хосок. — Как её оставить одну в доме? Идите к столу. Сахи, поешь, пожалуйста. — Сейчас, только уложу её. — Девушка медленно поднялась с пола, попросив Чимина переложить второе одеяло на свободный стул, и устроила там импровизированную, но очень тёплую колыбельку. — Отдохни, Дара, ты дома, ты в безопасности, — проворковала она и выпрямилась. — Да, я только что дала ей имя. Усевшись за стол, она просияла улыбкой. Оба юноши смотрели на неё с восхищением. — Хорошее имя, — отозвался Хосок, наполняя тарелку перед ней. — Сильное имя для сильной девочки. — А что ты скажешь сёстрам? — спросил Чимин, проглотив несколько ложек наваристого супа. — Вы виделись на праздник, не так уж давно. Они поверят? — Если в следующий раз мы увидимся в конце весны, то поверят, — легко ответила Сахи, уже не сомневаясь, что готова соврать кому угодно и что угодно, лишь бы оставить девочку себе. — Скажу, что сама не ожидала, но прощание с мужем было горячим. Хосок вспыхнул румянцем, закашлялся и пробормотал: — Нет худа без добра. Без господина Намджуна тебе стало тоскливо, но если бы он ходил к нам каждый день, скрыть это не удалось бы. — Зимой всё равно все чаще дома сидят или в более тёплые места уезжают ещё в начале осени, — продолжала Сахи, уплетая суп. — О том, что мы её просто нашли, будете ведать только вы. Но больше никому знать не следует, договорились? — Никому не скажем ни слова, — пообещал Чимин, с удовольствием глядя, с каким аппетитом хозяйка дома ест. Давно такого не было. — Ничего не опасайся, мы позаботимся о тебе и маленькой госпоже, — Хосок ярко, солнечно заулыбался. — Подержишь её при себе или сегодня же поискать на рынке колыбель? — Подержу, пусть она привыкнет к моему запаху и теплу, — ответила Сахи, сама улыбнувшись. — Ты и так сегодня уже много сделал. Лошадей выгулял. Принёс мне дочь! А потом она засмеялась, и такого смеха — задорного и лёгкого — в этом доме от неё ещё не слышали.***
Кормилицу Хосок нашёл на следующий же день, всё же женское молоко младенцу было полезнее, чем коровье. Разыскал в ближайшей деревне молодую вдову с маленьким ребёнком, посулил щедрую оплату и к вечеру привёз со всем нехитрым скарбом. — Ой, какая хорошенькая! — запричитала женщина, разглядывая свою подопечную. — Как похожа на тебя, госпожа! И на господина тоже похожа. Рыжеволосой будет, как отец. — О чём ты? — изумился Хосок, едва не выпустив из рук мешок с пожитками кормилицы. — У неё и волос ещё нет! — Пушок на головке рыженький, — улыбалась та. — И носик будет в тебя, господин. — Ой, он так надеялся, что ей это не передастся, — не растерялась Сахи, хотя тоже изумилась, но вида не подала. — Очень любит мой цвет волос, говорит, что краше ночного неба. Она не стала объяснять, зачем ей кормилица — дело житейское, вполне обыденное. А золота в их доме всё же было достаточно, чтобы позволить себе подобное. Маленькая Дара, отогревшись, чувствовала себя гораздо лучше и всю ночь капризничала, но как только её принялись кормить нормальным, человеческим молоком, успокоилась. А вот Хосок успокоиться не мог, беспокойно ворочался ночью в кровати, пока Чимин не приподнялся на локте и не спросил сонно: — Что тебе не спится? — Да как тут уснуть? — пожаловался Хосок. — Что, если малышка и правда будет рыженькой? Кто поверит, что она дочь Чонгука? — Даже если её волосы будут зелёными, как водоросли в реке, Сахи от неё не откажется, — мягко сказал Чимин. — Нам остаётся только принять всё как есть и позаботиться о них обеих. Да, будут разговоры, но что мы можем сделать? Спи, Хосок, не терзай себя мыслями понапрасну.***
Сокджин пришёл к Намджуну после вечернего обхода, уже в ночи, когда царь сам отправил его отдыхать после долгого дня. — Я хотел обсудить предстоящий пир, — сказал он, остановившись на пороге. И только в тот момент понял, что дворец уже погружён в сон, а он явился глубокой ночью. — Мне прийти завтра? Намджун издал какой-то странный и неповторимый звук, потому что снова пришлось сдерживать глупую шутку о том, что Сокджин может переночевать и здесь. — Я ещё не ложусь, — ответил он, приглашая войти и присесть. — Давай обсудим. Список гостей внушительный, но среди них нет тех, кто вызывал бы подозрения. А охрану я усилю, на время проведения пира несколько десятков человек будет находиться в зале, да и за дверьми. Уже успел продумать, как это сделать без ущерба для всей остальной части дворца. У тебя есть ещё какие-то переживания? — Во дворце будет много посторонних людей ближайшие дни, их всех нужно будет осмотреть, но аккуратно, чтобы не обидеть, — было видно, что Сокджин тоже успел продумать подготовку. — Торговцы, наши поставщики. Будут привозить продукты, ткани, украшения. Всё это нужно будет досмотреть. Ещё об одном хотел предупредить, для такого пира мне придётся пересадить музыкантов с обычного места, учитывай это, когда будешь расставлять охрану. Я пришлю тебе завтра рисунок, обозначу на нём, где будут сидеть музыканты, как расставят столы и какие участки я сам считаю наиболее уязвимыми. — Мы можем заняться этим прямо сейчас, — сказал Намджун, поднимаясь. Он взял со стола коробку с чатурангой, которую зачем-то принёс из дома, когда переезжал, будто рассчитывал, что здесь будет, с кем поиграть. Высыпал разноцветные фигурки на пол перед Сокджином и разложил поле. — Царь будет сидеть на своём обычном месте, — страж не спрашивал, а утверждал, выставляя белую, самую высокую фигуру по центру доски. — Рядом царица. И Юнги. И ты. Белых фигур на поле стало четыре. — Дальше ты, — велел Намджун, чуть улыбнувшись. Пусть это и не было партией, но всё равно позволяло посидеть за общей доской с живым человеком напротив. — Зовёшь его по имени? — удивился Сокджин, покрутив резную фигурку в руках. — Здесь будут министры. Здесь — царские жёны, не все, конечно, владыка сам определит имена и их число, но не больше десятка. Здесь — военные советники и присутствующие в столице генералы, глаз с них не спускай. Вот здесь — музыканты. Это место будет свободно для танцовщиц и танцовщиков. Он расставлял по доске фигурки, ненадолго задерживая каждую в пальцах. Для обозначения охраны Намджун выбрал тёмно-коричневые, почти чёрные и расставил их в необходимых местах. — Он разрешил, — пояснил, в свою очередь разглядывая поле. — И принёс мне мазь по твоей просьбе. Я не успел тебя отблагодарить. Несмотря на запах, она, кажется, помогает. Но как только я ей намажу ногу, мне хочется самому себе её отгрызть и выкинуть в окно, — глупые шутки всё-таки прорывались. — Не нужно никакой благодарности, я доставил тебе неудобство, — отмахнулся Сокджин. Коснулся пальцев Намджуна, забирая тёмную фигурку охраны и поставил левее царского постамента. — Эти на балкон. Запах неприятный, но впитывается в кожу очень быстро, через несколько минут его словно и не было. — Не припоминаю никаких неудобств, — отозвался Намджун, чуть внимательнее разглядывая не доску, а пальцы Сокджина. — Нога всё равно болела и до, и после. Он поднял взгляд, заглядывая в глаза напротив, и добавил чуть осторожнее: — Смутить тебя этим поступком я точно не хотел. — Не понимаю, о чём ты говоришь, ничего не было, — ровно отозвался Сокджин. — Ничего, что могло бы вызвать моё смущение или стоило бы разговора. Ты ведь это мне предлагал? — Да, именно это, — подтвердил Намджун, выбирая фигурку для самого себя и выставляя её на доску. Почти чёрный конь идеально подошёл на это место, но Намджун как-то грустно отметил про себя «хромой». — Что до расследования, — он перевёл тему, больше не поднимая взгляда, — то мы никуда не продвинулись. Всех, чьи имена ты мне назвал, ни в чём нельзя упрекнуть. Мои люди следили даже за царским зятем, он ведёт обычную жизнь, ни с кем подозрительным не общается и гонцов дальше Персеполя не отправляет. — Мои люди тоже не сообщили ничего, достойного упоминания, — признался Сокджин. — Но мы будем искать. Покушение на царя не должно остаться безнаказанным, это подрывает доверие народа. Он ещё раз осмотрел доску и улыбнулся — все фигуры были на нужных местах. Он бы и сам расставил охрану так же. — Не знал, что ты играешь, Намджун. Можно будет провести вечер за партией, если захочешь. — Среди моих родственников или бывших коллег не было никого, кто мог бы меня обыграть, — заметил тот, принимая предложение. — Надеюсь, у нас обоих найдётся свободный вечер для того, чтобы проверить, не растерял ли я свои навыки. Сокджин слабо улыбнулся. — После пира. Попробуем найти время, удобное для нас обоих. А сейчас не буду отнимать у тебя драгоценные минуты, тебе нужно отдохнуть. Доброй ночи, Намджун, — он поднялся и коротко поклонился. — И тебе доброй ночи, Сокджин, — отозвался тот. А после того, как гость вышел, зачем-то взял фигурку, обозначающую его, и долго, внимательно разглядывал, словно в ней таилась какая-то загадка.***
Царский пир по случаю рождения наследника отличался особым размахом и великолепием. Последний раз столько угощений и праздничного убранства в этом зале видели только на день рождения самого царя, ещё прошлой весной. К моменту, как можно было сесть за стол, Намджун так набегался (в прямом смысле этого слова), что готов был отдать богам душу прямо там, рухнув лицом в блюдо с изысканными закусками. Но всё было под контролем. Царская охрана знала своё дело, сохраняя суровый, воинственный вид всё время от начала праздника и до его завершения. Поздравительные речи лились рекой, как и вина. Царица сверкала, как драгоценный камень, лучилась гордостью и радостью. Так, что никто сегодня и не заподозрил бы в ней суровую во многом женщину, обладающую таким же огненным характером, как и её волосы. За эти годы между самыми главными супругами Персеполя было всякое: и недомолвки, и скандалы, и взаимные упрёки, но сегодня царь не сводил с первой жены взгляда и не уставал одаривать её комплиментами. Маленький царевич мирно спал в своей колыбельке под неустанным присмотром служанок за несколькими рядами охранников, но все гости не сомневались, что младенец хорош так же, как и его величественные родители. — Не знаю, почему ты так ухмыляешься, но умоляю — прекрати это, — едва слышно шепнул Сокджин Юнги. — Радуюсь тому, как юный царевич похож на родителей, — Юнги перехватил взгляд царицы и прикрыл усмешку рукавом. — Хорошо, сокровище наше, я буду вести себя прилично. Намджун вовсе не собирался напиваться до абсолютной невменяемости, но царь со своим громогласным «выпьем же за здравие!» просто не оставил ему другого выбора. Пить приходилось до дна, залпом, а здравие царевича молниеносно сменялось здравием царицы, между ними вклинивался какой-нибудь министр, нахваливающий уже самого царя… В общем, когда основная часть праздника была официально завершёна (и царь лично повёл свою царицу в её покои), Намджун был так пьян, как давно с ним не случалось, ещё с юности, когда они с вояками нашли отличный трактир неподалёку от тренировочного лагеря и оставили в нём всё жалование, да и одежды, за что потом, конечно, получили от командующих. — Мы… В это… Поиг… раем? — забавно заикаясь и не менее забавно пошатываясь при этом, спросил он у Сокджина, каким-то чудом разглядев его силуэт в раскачивающемся пространстве. — О, небо! — вздохнул тот, ища взглядом охрану. Но торжество продолжалось, пусть и без царя. А Юнги исчез сразу после царской четы. — Мы поиграем позже, — мягко пообещал он, закидывая руку Намджуна себе на плечо. — Сейчас я провожу тебя и ты отдохнёшь. — Почему… П-позже? — лицо пьяного мужчины было куда живее, чем в трезвом состоянии. Мимика выражала всё. — Отдыхать я н-не намерен! — заявил он и тут же икнул, закрыл себе рот ладонью, хохотнул и снова икнул. Сейчас в нём сложно было узнать того человека, что каждый день строил охранников и следил за каждым, словно грозный ястреб. — Хорошо, я провожу тебя и позову к тебе какую-нибудь красавицу, чтобы ты не скучал, — не стал спорить Сокджин, оставив вопрос без ответа. Пьяному море по колено, как известно. Вот и Намджун, который в обычные дни хромал, сейчас шёл весьма себе ровно, пусть и не прямо. И сложно было сказать, что Сокджин его вёл. Скорее — наоборот. — Нет! — отрезал он, чуть сильнее сжав плечо придворного. — Со мной останешься ты. — Каким бесстрашным тебя делает вино, — хохотнул Сокджин, не глядя на него. — А так боялся царского гнева… — Кто боялся? — переспросил Намджун, тряхнув головой. — Я не боялся! И не бою-юсь. Что ты смеёшься? Надо мной смеёшься, да? Ты обещал… Что мы… Поиграем. Вот и выполняй. Обещание-е. — Я обещал, когда будет свободный вечер, — пропыхтел Сокджин, затаскивая Намджуна в его покои. Он усадил мужчину, сбросил с себя его руку и попытался ускользнуть, чтобы выйти. И едва не остался без своих одежд, в которые вцепился Намджун, притягивая обратно. Совсем неуважительно, даже грубо в каком-то смысле. Но шёпот — хриплый, нетрезвый — был жалобным. — Не уходи, пожалуйста… Сокджин дёрнулся так, что раздался треск ткани. И побледнел. — Я тебя сейчас ударю, — предупредил он. — Отпусти меня. — Позволь мне ещё немного побыть с тобой, — странным образом Намджун дословно повторил фразу, произнесённую Сокджином в этой же комнате несколько недель назад. Она так въелась в него, застряла в нём. Не находила себе места, но и уходить не хотела, не покидая мысли. Рука, сжимающая ткань, ослабла, чтобы через мгновение обнять Сокджина за талию. — Отпусти, — повторил тот непослушными губами. — Дай мне разложить доску. Намджун тряхнул головой, пытался сложить услышанное, разлетающееся на неразбериху. — Ла-адно, — выдохнул он, нехотя убирая руку. — На что… Будем играть? — На чью-то жизнь? — предложил Сокджин, поспешно отодвигаясь и приводя одежду в порядок. — Если я выиграю, убьёшь для меня того, на кого я укажу. И наоборот. Намджун кивнул, не раздумывая. Не в том он был состоянии, чтобы думать. Но проигрывать он не собирался, даже сейчас, в игре, в которой требовался весь его мозг и логика. — Если выиграю я... Т-ты останешься со мной до утра! — заявил он, найдя рядом с собой кувшин с водой и сделав несколько крупных глотков. В голове не прояснилось, но в горле стало приятнее. — Снова. — Не понимаю, о чём ты говоришь, ничего не было, — голос Сокджина был беспечным, но на дне карих глаз притаился страх. — Начинай. — Со мной ты... впервые выспался за долгое время! — за языком Намджун сейчас не следил, а фигуры на доске выставлял весьма уверенно, хоть и кривовато. Многочасовые игры за плечами делали своё дело. Но опустив нетрезвый взор на доску, Намджун рассмеялся. — Все цвета перепутал! Вот позор-то! Позо-ор! — Ты здесь вообще ни при чём! — запальчиво возразил Сокджин. — К тому, что я уснул, ты не имеешь никакого отношения. Он тоже посмотрел на доску, замерев, как изваяние, пока Намджун менял фигуры на нужные. — П-ф-ф, — протянул тот, подключая к процессу все возможные резервы. Перед глазами до сих пор всё расплывалось. — К тому, что ты уснул — не имею. А к тому, что не проснулся… Да бро-ось, ты же отлично выспался! И я… тоже. — Я не собираюсь это с тобой обсуждать! — резко бросил придворный. — Давай уже сыграем и закончим этот вечер. Намджун вскинул голову, едва ли не попортив только-только выставленные фигуры неосторожным взмахом руки. Хотя, парочка всё-таки улетела, но он и не заметил. — Моё общество настолько тебе неприятно? — спросил он прямо, а в глазах промелькнул испуг. Сокджин наклонился и подобрал фигуры. — Мне неприятна тема разговора, — мягко, осторожно сказал он. — И мне не нравится, что ты настолько пьян, Намджун. Он быстро, привычно выставил все фигуры и кивнул на доску. — Пожалуйста, начинай. — Я очень давно не пил… Так много, — выдохнул тот, сделав ещё пару глотков воды. Кувшин почти опустел. — Ладно. Попробуем! Нужно собраться. Намджун встряхнулся, словно пёс, размял пальцы, как будто они играли на скорость, уставился на доску и очень долго так сидел, хотя первый ход всегда был самым простым, когда ещё ничего не ясно. — Не злись на меня, — попросил он, наконец передвинув белую пешку на соседнюю клетку. — Хорошо, — легко сказал Сокджин, делая свой ход. Сказать это было просто, он действительно не злился: он был испуган. Тем, что не сможет остановить пьяного Намджуна. Тем, что привычные авторитеты словно потеряли для того значение. Тем, что если он не справится с ситуацией, придётся нарушить данное царю обещание. Он играл быстро, едва глядя на доску, но каждый ход опытного царедворца был просчитан на несколько линий вероятностей вперед. Они часто играли вместе, когда Сокджин ещё был мальчишкой, с Юнги и его отцом. Пьяный Намджун играл просто отвратительно. Видел бы себя со стороны, сгорел бы от стыда. Делал ходы, которые делать нельзя по правилам. То и дело ронял фигуры, то свои, то чужие. Постоянно терял игральные кости на полу. И восхитительно ругался, когда Сокджин своими действиями загонял его в угол. А ещё так долго думал над каждым ходом, подперев голову рукой, что иногда казалось, будто он уснул прямо над доской с открытыми глазами. Или Намджун был действительно великолепным игроком, или Сокджин не счёл его достаточно сильным противником и отвлёкся... Но когда оппонент снял последнего короля, Сокджин несколько минут хлопал глазами. — Этого не может быть! — он едва не топнул ногой, негодуя. — Как ты это сделал? — Я никогда не проигрываю! — с довольным видом отозвался глава стражи, откинувшись назад и опираясь плечами о стену. От тяжёлых раздумий (или от выпитого накануне) заболела голова, но это не сказалось на восторге от выигрыша. — О, Сокджин, ты отлично играешь! — всё же похвалил он. — Но у тебя не было шансов. — Что же, это было прелюбопытно. Спасибо за вечер, я пришлю тебе чего-нибудь от похмелья поутру. А теперь мне пора… — Но ты… Намджун резко лишился улыбки, вид его снова стал растерянным. Каким бы пьяным он до сих пор ни был, но страх Сокджина понимал, хоть и считал, что тому нечего бояться. — Надеюсь, ты выспишься, — заключил он, отведя глаза в поисках своего спасительного кувшина. Сокджин зажмурился до боли в глазах. Он никогда не убегал от проигрыша, но сейчас… он проиграл. И пусть ставки не нравились ему изначально, он понадеялся на своё мастерство, а не нашёл способ уклониться от игры. Он выглянул за дверь, нашёл слугу Намджуна и потребовал два кувшина — с водой и цитрусовым напитком. А после вернулся с ними обратно. — Вот, выпей, — он наполнил чарку и протянул Намджуну. — Кислое полезно. Тот молча послушался, выпил до дна и поставил пустую посуду прямо на доску. Для того, чтобы встать и не уронить уже себя (раньше того, как достигнет постели), Намджуну пришлось постараться. Но он ничего не говорил, только передвигался с шумом и тихим шипением, пока, наконец, не упал на покрывало, не сняв ни его, ни одежд. И сам зажмурился изо всех сил — в лежачем положении выпивка снова действовала прямо в голову, закружив её. — Итак, — негромко сказал Сокджин, не трогаясь с места, — Ты хотел, чтобы я остался до утра. Чего ты хочешь? Спеть тебе? Рассказать историю? Посидеть рядом? Говори, Намджун, долгов за мной не числится. — Просто ляг, — прохрипел тот, не оборачиваясь. Ещё совсем недавно удачное на его пьяный мозг пожелание оборачивалось чем-то не слишком приятным. Намджун только сейчас понимал, что Сокджину должно быть действительно страшно. Тот расстегнул тяжёлую драгоценную фибулу, удерживающую накидку, а потом кровать мягко прогнулась под его весом. Он опустился рядом на некотором расстоянии и так же негромко спросил: — Что дальше? Намджун какое-то время молчал, но его дыхание не позволяло Сокджину подумать о том, что его сосед по кровати уже заснул. Да и голос всё же прозвучал. Негромко, осторожно, почти певуче. — Мы источник веселья — и скорби рудник. Мы вместилище скверны — и чистый родник. Человек, словно в зеркале мир — многолик. Он ничтожен — и он же безмерно велик! Та же Сахи знала любовь своего дяди к стихосложению, но вот Сокджину об этом только предстояло узнать той ночью. — Безмерно велик, надо же… — тихим, усталым эхом откликнулся тот. Зашуршало покрывало, когда он повернулся и опёрся на локоть. А потом ласковые, нежные пальцы легли на измученную голову Намджуна, расплетая причёску, вынимая заколки, бережно массируя кожу под волосами. Не поворачиваясь, Намджун откинул голову навстречу этой внезапной заботе и глубоко вздохнул. — Тебе вовсе не нужно этого делать, — произнёс он, но новый вздох был полон благодарности. — Отдохни. Я… хочу, чтобы ты мог отдохнуть. — Твоя голова будет болеть утром и без кос, а с ними — ещё более, — мягко отозвался Сокджин, перебирая пальцами пряди. — Почувствуй себя на миг царём царей, Намджун, приняв мою заботу. Шутка была опасной, но это несомненно была шутка — Сокджин постепенно расслаблялся. — А если… Захочу я стать царём, лишь только утро вновь окрасит небо в нежно-голубой? — весьма поэтично спросил Намджун, не открывая глаз. — А если я привыкну к этой благодати? Что делать мне? Что будет с нами? — Не привыкнешь, — безжалостно успокоил Сокджин. — С одного единственного раза привыкнуть невозможно даже к хаоме. — Но ты сильнее действуешь на разум, — продолжал Намджун тем же тоном, заворочавшись и обернувшись к нему лицом. Ресницы задрожали, но приоткрылись, глаза под ними почему-то были влажными. — На мой — так точно. Не злись, прошу. — Что толку на тебя злиться? — тихо вздохнул Сокджин. — Ты не ведаешь, что говоришь. Закрывай глаза и засыпай. Я останусь здесь. Засыпай и не тревожься ни о чём. Намджун послушался, пусть и не сразу погрузился в сон. Но глаза вновь закрыл и сделал маленькое движение — прильнул лбом к плечу Сокджина, не надавливая на него, лишь чуть прижимаясь, словно и этого было достаточно, чтобы с утра голова не болела так сильно, как обещала уже сейчас. Проснулся Намджун от ладони, сжавшейся на его плече, и негромкого голоса: — Уже утро… — Как? — недовольно переспросил тот. — Я же только что закрыл глаза… Воспоминания о вчерашнем были смазанными, но момент отхода ко сну Намджун очень хорошо помнил, это в его сознании действительно случилось как будто буквально секунду назад. Но тогда было темно, а сейчас слабое зимнее солнце уже проникало в комнату полупрозрачными лучами, заставляя проснуться. — Ты сам-то спал? — сонно прищурился Намджун, разглядывая Сокджина. Сейчас тот не выглядел моложе своих лет: под глазами залегли глубокие тени, веки набрякли, красивое лицо было отмечено печатью усталости. — Да, — ложь сорвалась с губ легко. — Просыпайся, тебе пора вставать. Умывайся, а я попрошу принести тебе завтрак. И приведу в порядок твои волосы. — Ты прав, пора, — Намджун не сдержался от оглушительного зевка куда-то в подушку, но всё-таки встал. — Я должен попросить прощения? — на всякий случай спросил. — За что? — Сокджин пожал плечами и поморщился: мышцы затекли от напряжённой неподвижной позы. — Сделаем вид, что ничего не было. — Я слишком много выпил, — признал Намджун, оглядев свою комнату. Вроде бы не слишком набедокурил, не считая раскиданных по полу фигур. — И заставил тебя остаться. Нет, мы не будем считать, что этого не было. Но я не должен был… так поступать. Сокджин отвёл взгляд к окну и немного помолчал, подбирая слова. — Ты не причинил мне вреда, лишь задел моё самомнение, — мягко сказал он. — Ты обыграл меня в игру, в которую я играл с детства. Обыграл, будучи беспробудно пьяным. Я не сяду больше с тобой за доску, Намджун. Если ты опасаешься моего тяжёлого нрава, прошу, успокойся. Я не убиваю людей, если проигрываю им. Намджун уснул в том, в чём праздновал рождение царского сына. Поэтому сейчас торопился переодеться. Не идти же в парадном одеянии на обход? Зашуршала тяжёлая ткань, опадая на пол. Намджун дотянулся до более простых вещей. — Это печально, — отозвался он, переодеваясь. — То, что ты больше не будешь играть со мной. Я бы предпочёл проиграть вчера, если бы знал, что это навсегда отвернёт тебя от игр. И я не опасаюсь твоего нрава. Есть кое-что другое, что страшит меня сильнее. — Что же? — Сокджин приблизился к нему бесшумно, коснулся, расправляя складки на одежде, придавая главе царской гвардии самый достойный вид. — Что страшит тебя, Намджун, если это не царский и не мой гнев? — То, как ты всё сильнее занимаешь мои мысли, — ответил тот, не шелохнувшись, словно этот их утренний ритуал был давно отлаженным. — То, что я чувствую, когда вижу тебя. — И что же ты чувствуешь? — тугая пряжка легко поддалась умелым пальцам, завершая облачение. — Расскажи мне. — Что здесь, в этом дворце я хочу остаться. Намджун был куда трезвее вчерашнего, но голова почему-то снова закружилась, а во рту пересохло от волнения. И всю вчерашнюю поэтичность как ветром сдуло, когда он продолжал: — Потому что здесь ты. Потому что… ну… Сокджин на миг закрыл лицо руками, а потом нажал на его плечи, усаживая. Прошёлся гребнем по его волосам — раз, другой, третий, успокаивая тем не Намджуна, а себя. — То, что я занимаю твои мысли — это плохо, Намджун, — тем же мягким голосом сказал он. — Ты знаешь, зачем ты здесь, знаешь, о чём тебе следует думать. Но мы можем сделать так… — Его руки резво заплели густые пряди мужчины в тугую косу. — Ты можешь прийти ко мне сегодня вечером. После заката. Трезвым. И остаться до утра. И я выполню всё, что ты пожелаешь. Лица Намджуна Сокджин в тот момент не видел, но даже жаль. Выражение того несколько раз стремительно поменялось. — Даже сыграешь со мной, если я принесу доску? — с внезапным озорством спросил он, обернувшись через плечо, и добавил твёрже: — Я приду. — Сыграю с тобой. Спою тебе. Станцую. Одарю ласками, — ровно сказал Сокджин. — Всё, что пожелаешь, Намджун. Но после этого ты забудешь дорогу в мои покои, не заговоришь со мной ни о чём, кроме как о деле, никогда не будешь искать встречи со мной. И будешь думать о том, что должно. Лицо Намджуна снова изменилось. — Почему? — Он весь обернулся, заглядывая в глаза Сокджина. — Почему ты думаешь, что я на это соглашусь? — Подумай до вечера, — тот вдруг улыбнулся, словно и не было у него бессонной ночи. — Дай мне знать, чего ты хочешь. — Ладно, — нехотя согласился Намджун, хотя желал поспорить и задать ещё несколько вопросов. — Я дам тебе знать. А сейчас, пожалуйста, иди к себе. Я справлюсь сам со своим завтраком. — И не предложишь мне разделить его с тобой? — Сокджин покачал головой. — Хорошего дня. Он тихо вышел из чужих покоев. Хотелось подняться наверх и просто посидеть в оранжерее, глядя на цветы, что жили даже в холода. Вино делало Намджуна поэтичным, утро — очаровательно откровенным, но ухаживать он совершенно не умел. Сокджин не получил не только завтрака, но и глотка воды в его комнате. Но всё же засмеялся своим мыслям, двигаясь к себе. Голова Намджуна болела весь день, будто он всю ночь бился ей о стены. В перерывах между обходами он даже подумывал намазать себе лоб и виски той самой мазью, но рассудил, что в таком случае захочет сам себе её отрубить, чтоб не мучиться ни от запаха, ни от боли. Уже ближе к вечеру ноги привели его в башню прорицателя, Намджун и сам не сразу осознал, как поднялся туда. И только перед дверью задумался: стоит ли заходить? Стоит ли разговаривать с Юнги о Сокджине вновь? С другой-то стороны, а с кем ещё ему о нём разговаривать? Потерев ладонью ноющий висок, Намджун постучал и заглянул внутрь. — Заходи, — пригласил Юнги, сметая со стола папирусы. — Садись. — Он выставил на стол чарки и наполнил их напитком со знакомым цветочным ароматом. — Ты поговорить или поужинать? — Есть что-нибудь от головной боли? — спросил Намджун, опускаясь напротив. — Но без запаха, пожалуйста. Меня сегодня от всего тошнит. Вчера перебрал. Очень. Так, что сегодня думаю, как лучше и быстрее сдохнуть. И будет ли хоть кто-нибудь жалеть о моей кончине. — Моё окно в твоём распоряжении, — гостеприимно отозвался прорицатель, довольно резво поднимаясь на ноги. Он отошёл, позвенел какими-то флаконами, а потом перед Намджуном возникла его рука с крохотной чаркой. Вряд ли Намджун ожидал, что ему зажмут нос и скомандуют: — Глотай! — К-х-х! Ну и методы! — рефлекторно проглотив, мужчина сверкнул взглядом. Боль тотчас не ушла, но и хуже точно не стало. — Спасибо. Но предупреждать же надо! — Пожалуйста, пользуйся и дальше моей добротой. — Юнги сел напротив. — Надо было прислать тебе снадобье ещё утром, но я был занят. — Надо в следующий раз выливать вино на пол, как это делают прочие министры, — фыркнул Намджун, вытерев губы рукавом. — Нет, ну точно нельзя так пить! Я не мальчик уже. Хотя тут сам с собой поспорить готов… — Если хочешь напиться, пить надобно другие напитки и в другой компании, — назидательно сказал Юнги и вдруг спросил: — Ты при обходах Сокджина не видел? Я его сегодня не нашёл. — Не видел, — ответил Намджун, мотнув головой. — С утра точно не видел. Мы… спали в моей постели. — Поздравляю, — скучающе отозвался Юнги. — Если ты хочешь рассказать, что познал небесное удовольствие в его руках, избавь меня от подробностей. — Нет, — Намджун пригубил цитрусовый напиток, чтобы приглушить привкус, оставшийся на языке, — но он позвал меня к себе сегодня. На своих условиях, которые кажутся мне издевательскими. Я не знаю, что мне делать. — А что хочешь сделать? — заинтересовался прорицатель. — Что ты хочешь получить в конечном счёте? — В конечном счёте все мы смертны, — фыркнул Намджун. — Но пока жив, не хочу делать вид, что его не существует и он не волнует меня. Такие условия мне не нравятся. — Тогда не соглашайся на них. — Улыбка удивительно преображала Юнги. — Расскажи ему о своих условиях. Чего ты ждёшь от Сокджина? Он не верит в чужую симпатию. И в бескорыстный интерес. Не верит, что будет тебе интересен после проведённой вместе ночи. Пришли ему цветов и украшение в благодарность и пригласи на ужин. Или на прогулку. И приготовься к долгой осаде этой крепости. — Прости за прямоту, но сравнивать человека с крепостью — это ещё хуже, чем вливать неожиданное лекарство в рот, — усмехнулся Намджун. — Я не знаю, чего жду от него, кроме согласия побыть со мной ещё немного. И мы не в тех условиях, чтобы строить какую-то романтику. Он ближайший к царю придворный, а я — лишь глава царской охраны, но не царь. Ты можешь сказать, что это не должно меня останавливать, но за его судьбу я переживаю уже не меньше, чем за свою. Ещё совсем недавно царь не хотел его видеть, хотя он поймал собой стрелу. Как вообще так получилось-то, а? — он посмотрел на Юнги почти жалобно, но не ждал прямого ответа. — Я ведь точно не за этим сюда приехал. А теперь вот только и думаю, что о Сокджине! — Тебя выбрал священный сокол, — нараспев сказал Юнги, прикрывая глаза. — Но оказался ты здесь, потому что я счёл тебя приличным человеком. Можешь ненавидеть меня за это, Намджун. Люди смертны, но моё проклятие настигнет меня раньше, чем смерть. И я не хочу, чтобы он остался один. Я выбрал тебя как человека, с которым Сокджин сможет разделить свою ношу. Чтобы у него был кто-то, кому он сможет доверять. Я не думал о чувствах и романтике, что может вспыхнуть меж вами. Я лишь хотел, чтобы был кто-то, к кому он может прийти за советом или с разговором. С кем сможет разделить трапезу. Можешь ненавидеть меня, но извиняться я не буду. А теперь иди, Намджун. Я буду занят. — Без цветов не уйду, — нахмурившись, заявил тот. — Кроме тебя их мне никто сейчас не даст. Так что давай, собери букет. Я буду должен. — Слуга тебя пустит, — глаза Юнги закатывались, а пальцы с силой сжимали кованую чарку — изгибы металла врезались в ладонь, удерживая в сознании. — И поможет собрать. Иди, пожалуйста, не надо тебе этого видеть… — Ладно, — согласился Намджун, поднимаясь. И уже у дверей почувствовал, как объятия боли на голове ослабли. — Спасибо за разговор. И за лекарство. Но к тебе я тоже буду приходить за разговорами. Придётся тебе меня потерпеть, — он осторожно улыбнулся через плечо и вышел таки за дверь.***
Переодевшись после позднего вечернего обхода, Намджун вернулся к прорицателю за цветами и нашёл там слугу, что безмолвно помог с выбором. В оранжерее Юнги в начале зимы росли капризные розы, и даже человеку, совершенно не разбирающемуся в цветах, это показалось каким-то колдовством — пышные, крепкие, яркие бутоны произвели впечатление. — Кого ради этой красоты ты приносишь в жертву? — Намджун усмехнулся своим мыслям, пока направлялся в покои Сокджина с букетом роз. Солнце уже давно село, праздничная суета окончательно улеглась, царь не отходил от своей любимой царицы и ребёнка, так что волноваться было не о чем. — Сокджин, — позвал Намджун, заходя, — ты здесь? Из спальни раздался девичий смех, а потом мужской голос велел: — Всё, девочки, отпустите меня. После массажа тело было лёгким и полным сил, кожа пахла тёплыми благовониями. Служанки прошли мимо Намджуна, опустив головы, а следом вышел и сам Сокджин, на ходу набрасывая свободную рубашку. — Ты всё-таки пришёл, — мягко сказал он, и было непонятно, прозвучало ли в этих словах удовольствие или разочарование. — Я же обещал, — отозвался Намджун, так разглядывая его, словно впервые увидел. И чуть не забыл, что принёс цветы. — Вот. Это тебе. Мне сказали, что тебе нравится. — Тот, кто тебе это сказал, слишком много говорит, — недобро усмехнулся Сокджин, но букет принял и тут же спрятал в нём лицо, втягивая аромат. — Благодарю, они прекрасны. Ты останешься? — Если ты позволишь, — кивнул Намджун, потоптавшись на месте. — Но мы просто посидим и побеседуем. А спать я пойду к себе. Не нужно песен или танцев. Не нужно ублажать меня, Сокджин, я не за этим пришёл. — Не за этим? — улыбку не было видно за розами, но она отчётливо слышалась в голосе. — Как твоя нога, Намджун? Хочешь прогуляться со мной? — Сегодня я о ней почти забыл, голова страшно болела, выигрывая соревнование по мучениям, доставляемым мне, — тот сам невольно улыбнулся. — Куда ты хочешь сходить? Я с радостью составлю тебе компанию. Смех Сокджина был негромким и скрипучим, но редкостно задорным. — На одну из башен. — Он метнулся к вазе, перелил в неё воду из кувшина и погрузил туда цветы. — Тебе понравится, там очень красиво. Дай мне только одеться. Сокджин говорил и натягивал на себя тёплую одежду. Его вымытые волосы были влажными и лежали на спине тёмным покрывалом. — Тебе тоже стоит одеться теплее, — заявил он и набросил на плечи Намджуну, что, кажется, был ошеломлён тем, как Сокджин летал по своим покоям, тёплый, подбитый мехом плащ. — Если дозорные откажутся нас пропускать, им не поздоровится, — улыбнулся Намджун, принимая эту заботу. — Я шучу. Меня пропустят везде. Очаровательно оживлённый Сокджин застегнул плащ и на себе и поманил мужчину за собой. Тот, казалось бы, успел за прошедшие недели исходить дворец вдоль и поперёк, но эти повороты были ему незнакомы. Сокджин свернул несколько раз, а потом сбавил шаг на ступеньках, что уходили вверх. Резко стало темно, узкую лестницу освещал только идущий сверху слабый лунный свет. — Дай мне руку, — попросил Сокджин и сам взял ладонь в свою, тёплую и сильную. Его кожа была холёной и нежной, но ладонь казалась жёсткой. — Не торопись, иди осторожно. — Всё в порядке, это всего лишь тёмная лестница, — отозвался Намджун, привыкая к необычному ощущению. За руку его ещё никто не водил, но отпускать её как-то сразу не захотелось. — Могу я задать вопрос? Эта прогулка не предполагает, что завтра я буду должен забыть о ней и о тебе? — Нет, её ты можешь запомнить, — разрешил Сокджин с тихим смешком. — Можешь даже не делать вид, что ничего не было. Мне бы, по крайней мере, не хотелось так делать. — Мне тоже, — признался Намджун, медленно поднимаясь всё выше и скорее неосознанно поглаживая пальцы Сокджина своими. — Мне и в первый раз не хотелось, но показалось, что так тебе будет проще. Я уже успел пожалеть о тех словах. Больше не подумаю их повторять. — Вот эти слова мне слышать приятно, — отозвался Сокджин, пока его пальцы льнули к прикосновениям. — Тогда я… огорчился. Это нелепо и смешно, но мне действительно стало грустно, хоть и должно было меня успокоить. Я постараюсь не припоминать тебе те слова слишком часто. Здесь поворот. Намджун покрепче сжал его ладонь, а через пару шагов задал ещё один вопрос: — Я вспомнил, что вчера ты просил кого-то для тебя убить. Это ещё требуется? — ухаживать он действительно не умел, но вот память у него была отличная, пусть воспоминания о вчерашнем вечере до сих пор оставались смазанными. Сокджин прыснул от смеха и тут же зажал себе рот второй рукой. — Нет, конечно, — он шагнул ближе, прильнув на короткое мгновение к плечу собеседника. — Я надеялся, что неожиданная абсурдность ставки заставит тебя протрезветь. Тебе не нужно никого для меня убивать. Вокруг было темно, но глаза Намджуна привыкли, Сокджина перед собой он видел отчётливо. — Но если будет нужно, ты только скажи, — пробасил он, подавшись ближе. — Я очень хочу хоть что-нибудь сделать для тебя. И совершенно не важно: цветы это или убийство. Главное, чтобы тебя это порадовало. — Цветов пока достаточно, — бархатным от удовольствия голосом почти пропел Сокджин. — Спасибо, Намджун. Они свернули ещё раз, поднялись ещё на десяток ступеней и оказались на площадке башни. Белая круглая луна, казалось, была прямо над ними, и Сокджин прищурился, привыкая к яркому после сумрака свету. — Я люблю приходить сюда ночью или ранним утром, — тихо сказал он и нехотя отпустил ладонь Намджуна — сейчас не было надобности её держать. — Буду знать, где тебя искать, если не найду в покоях, — тот улыбнулся и чуть помедлил. Рука легла на талию Сокджина, желая вновь сократить расстояние — Здесь прохладно. А так теплее, — с невозмутимым видом оправдал глава стражи своё поведение. — Только Юнги не рассказывай про это место, — попросил Сокджин и удивился: — Мне казалось, эти плащи одинаковы. Тебе холодно? Хорошо, можешь согреваться об меня. — Ваши отношения с прорицателем не слишком близкие? — уточнил Намджун, припоминая, что они родственники. Но по своему опыту знал, что родня — не равно близость. — Я ему не скажу, не переживай. Пусть это будет только твоё место. Он мог бы сказать, что больше волнуется о том, как бы не замёрз Сокджин, но лишь ещё плотнее обнял его, ощущая нарастающее внутри тепло. — Он знает меня лучше прочих. Но наши отношения трудно назвать дружескими. — Сокджин подвёл Намджуна к парапету башни и облокотился о холодный отполированный камень. — Я нашёл это место в детстве, когда учился у его отца. Наблюдал здесь за звёздами. Но тот решил, что во мне нет ни капли пророческого дара. — Тебе было грустно из-за этого? — Объятия Намджуна окутывали, словно в них стоило бы позабыть обо всех невзгодах, наслаждаясь только надёжностью и заботой. — Ты всё равно смог остаться во дворце, нашёл своё место здесь. — Было, но это дела минувшие, — Сокджин прижался ближе, опёрся спиной о грудь, позволяя обвить свои плечи обеими руками. — Первые годы во дворце всегда трудные, тебе ли не знать. Ты тоскуешь по своей семье? Ты давно не виделся с родными. — Тоскую, — признал Намджун чуть тише и печальнее, однако, голос его вновь вернул себе прежнее спокойствие. — Не думаю, что они слишком сильно тоскуют по мне. Я же только и делал, что ходил к ним в гости и спрашивал о том, как они живут. Иногда даже слишком… перебарщивал. Из дома моей племянницы, что мне почти как дочь, ведь моего брата давно не стало, меня едва ли не выгнали. Кстати, ты же там был. Я про генерала и его семью. — Очень красивая у тебя племянница. Надеюсь, Чонгук вернется живым и здоровым из похода, — пожелал Сокджин, мимолётно подумав, что и не помнит, когда в последний раз был в гостях. Можно ли было считать походом в гости его редкие визиты к Юнги? — Как там поживают его юноши? Я давно не интересовался ими. — Неплохо. — Намджун посмотрел куда-то вдаль, но скорее сквозь ночное небо, чем на какие-то звёзды или луну. — Сахи с ними явно спокойнее и одновременно с тем — веселее. Когда наступило время найти ей мужа, Чонгук показался мне отличным вариантом. И ей он сразу понравился, это было очевидно. Но заходя к ним, наблюдая, задавая ей вопросы, я не ощущал, что у них всё хорошо и гладко. И пытался это как-то исправить. Казалось, что ребёнок сможет им помочь, но за год детей у них не появилось. Чонгук бывал дома, думаю, дело не в том, что он не пытался. Не хочу думать об этом. Потому что получается, будто я нашёл любимой племяннице не самого подходящего мужа. Эта мысль не радует меня совсем. А с появлением двух юношей ей стало попроще. Они по хозяйству хорошо помогают, и порадовать могут… Но не случилось бы чего. Всё-таки она женщина… Понимаешь? — А они — молодые красавцы, обученные соблазнять, — тихо сказал Сокджин. — Признаюсь, о её чувствах я думал менее всего, когда предлагал царю сделать Чонгуку этот подарок. Да и сейчас я испытываю сожаление только потому, что она твоя племянница. Я слишком мало думаю о людях в своих заботах о государстве. — Буду надеяться, что мои опасения не сбудутся, — отозвался Намджун, осторожно прижимаясь щекой к его волосам. — Я как раз слишком много думаю о людях. И не всегда хорошее. Так уж выходит, что человек и ничтожен, и безмерно велик, Сокджин. — Я помню твои стихи ночью, — тот улыбнулся, но смотрел в небо печальными глазами. — Мне это видится иначе. Человек ничтожен перед лицом высших сил, бессилен пред играми богов. Человек надеется, строит планы. Каждый родитель желает своему чаду счастливой, беспечной, благодатной жизни, но скольким людям удаётся прожить её таковой? Мы как пешки в руках, что неизмеримо выше и могущественнее наших. — Для пешки ты слишком высок, — тепло фыркнул Намджун прямо над ухом. — И слишком красив, — прошептал он едва слышно, плотнее обхватывая руками, словно удерживал Сокджина от возмущения этими словами. — Ты считаешь меня красивым? — голос снова окрасился бархатным удовольствием. — Насколько красивым, Намджун? Я ведь уже далеко не пленительный юноша. — Да. Гораздо больше того, чем я вчера был пьян, — ответил тот, невольно улыбаясь. — Если бы я мог напиться столь же сильно, как ты красив, я бы просто не проснулся, моё тело не вынесло бы такого опьянения. Он помолчал немного, прикрывая глаза, и добавил: — В молодости есть своё очарование, но оно скорее в том, что глядя на молодых чувствуешь, что у тех всё ещё впереди, это завораживает. А красивым можно быть в любом возрасте. Красота она не в годах, не только в нежности кожи или внешней хрупкости. Но дело даже не в этом. Полюбоваться чем-то или кем-то красивым можно издалека и этого будет достаточно. Но почему-то не по отношению к тебе. С тобой мне хочется быть рядом. Говорить, слушать, прикасаться… Узнавать тебя и понимать. Разве это только из-за того, что ты красивый? Я так не думаю. Слова Намджуна вызывали очень необычные чувства. Сокджин не припомнил, чтобы кто-то хотел узнать его. Не использовать его изворотливый ум, искушённый в придворных интригах. Не использовать его для собственной власти. Не обладать им, как драгоценным сокровищем. А узнавать и понимать. Эта мысль вынудила податься ещё ближе к груди Намджуна, почти вжаться в него. — Спасибо, что сказал мне всё это, — прошептал он. — Спасибо, что не остался сегодня у меня. — На таких условиях ни за что бы не остался, — улыбка Намджуна стала шире. — Красиво, когда звезда падает, но это слишком краткий миг. Те, что светят каждую ночь, куда ценнее. Сокджин накрыл обнимающие ладони своими. Он молчал, но не мог перестать улыбаться, глядя в звёздное небо. Впервые не искал привычно в нём знакомые созвездия, а просто любовался безмерностью мира, чувствуя в этот миг себя не песчинкой во вселенной, а её центром.***
Небо уже стемнело, но первые звёзды были едва различимы, когда мимо Намджуна, завершавшего обход, быстрым шагом прошёл закутанный в знакомый тёплый плащ Сокджин. Даже если бы в том коридоре было абсолютно темно, Намджун узнал бы этого человека по запаху, с его-то чувствительным обонянием. — Куда ты так спешишь? — спросил он, догнав Сокджина и остановив на мгновение. Тот очаровательно недовольно нахмурился: впервые с вечера их прогулки они столкнулись где-то вдвоём, без свидетелей, а ему нужно было идти. — У меня встреча в городе, — пробормотал он. — И я уже почти опаздываю. Не уверен, что меня будут ждать. — В такой час? — нахмурился и Намджун, решительно добавив: — Я пойду с тобой. Сокджин хотел было засмеяться и уйти, попрощавшись, но вспомнил предупреждение Юнги. Тот мало в чём был так настойчив, как в совете не уходить из дворца в одиночку. — Хорошо, — смиренно кивнул он. — Но, прошу тебя, поторопись. — Ты не успеешь десять раз моргнуть, как я уже накину что-то потеплее и вернусь, — пообещал Намджун. Как и все военные он умел очень быстро одеваться, пусть для этого пришлось практически бегом достигнуть своей комнаты, невзирая на хромоту. Но Намджуну очень не хотелось отпускать Сокджина из дворца в такое время одного. В конце концов, он глава царской охраны, а Сокджин — один из самых близких к царю людей. Намджун почему-то не сомневался, если с тем что-то случится, спросят с него. Он вернулся, запыхавшись, и кивнул. — Идём. Если для тебя важно сохранить эту встречу в тайне, я подежурю снаружи. — Не нужно, — Сокджин взял его под руку. — Не думаю, что твоё присутствие будет лишним. Только ни о чём не спрашивай и ни во что не вмешивайся, хорошо? Царский вельможа, что всю жизнь, казалось, проводил во дворце, удивительно хорошо знал город. Они шли с Намджуном по узеньким улочкам, уже погрузившимся в зимнюю тьму, порой таким узким, что приходилось идти по одиночке. Но там, где это было возможно, Сокджин вновь и вновь брал спутника под руку, прижимаясь к его плечу: не из опасений за свою безопасность или от холода, а только потому, что испытывал от этого особенное тепло внутри. Намджун не задавал лишних вопросов, но и молчать не мог. Не сейчас, когда впервые за долгое время чувствовал Сокджина рядом, а вкупе со свежим воздухом и свободой от дворцовых стен это было особенно приятно. — Тебе передали украшение, которое я отправил? — улыбнулся он. Небольшая, но очень изящно выполненная брошь была изготовлена знакомым мастером, к которому Намджун послал своего человека и остался крайне удовлетворён заказом, хотя тот передавал вместе с золотой звездочкой своё удивление — неужели старый знакомый наконец решил остепениться и ухаживает во дворце за какой-то девушкой? Намджун лишь усмехнулся, но ответ передавать не стал. Лишние слухи ему были ни к чему. — Да, — низко выдохнул Сокджин, вспыхнув теми же звёздами в глазах. — Оно очень красивое! Принесли сегодня утром. Я ещё не успел тебя поблагодарить. Но ты мог вручить его сам. Насладился бы сполна моей радостью от подарка и благодарностью тебе, — он, как мальчишка, поддразнивал спутника. — Не мог, — Намджун качнул головой слегка виновато. — Когда я приходил, тебя не было в твоих комнатах, а ждать ещё несколько дней было нельзя. Оно очень просилось к тебе. Поэтому я оставил слугу у твоих дверей и велел вручить сразу же, как ты появишься. Сказал, что это очень важно для всего дворца. — Тогда я должен поблагодарить тебя сейчас, — Сокджин не сбавил шага, когда поймал ладонь Намджуна и коснулся её центра губами. — Мне было очень приятно, — выдохнул он прямо в неё. Но со своего шага Намджун сбился от этой благодарности и остановился, вздохнув. — Я… рад, — слова смешались в голове, осталась только довольная улыбка. — Никогда не дарил кому-то украшений. Оказывается, это было зря. Сокджин не стал комментировать неслучившиеся подарки другим людям. Он только прятал улыбку под капюшоном, а подойдя к средней руки постоялому двору, натянул капюшон поглубже на голову самого Намджуна. — Ни во что не вмешивайся, — напомнил он и толкнул дверь. Общий зал постоялого двора встретил чувствительный нос Намджуна запахом застарелого масляного чада, дешёвого вина и мясного рагу. Сокджин опустился на лавку под окном, притянул спутника к себе и махнул рукой, прося вина. — Не вздумай это пить, — шёпотом предупредил он Намджуна, хотя голос можно было не понижать, вокруг три десятка людей обсуждали погоду, делились новостями, обсуждали торговые сделки и нанимали работников. — На службе я не пью, — отозвался тот не громче, чуть озираясь по сторонам и ожидая развития событий. Царский придворный пришёл сюда явно не подышать ароматами простой разгульной жизни. Они просидели не более четверти часа. Сокджин время от времени подносил чарку с вином к губам, но не сделал ни глотка, выливая содержимое на пол так ловко, что не оставил ни единого пятна от брызг на подоле плаща. А потом рядом с ними остановился мальчик-раб и негромко сказал: — Господина ожидают наверху. Третий номер. Сокджин кивнул, бросил на стол серебряную монетку и пересёк зал, лавируя между компаниями, дождавшись Намджуна у лестницы, чтобы подняться вместе. В третьем номере вельможу ждала женщина. Чуть старше Сахи и такой головокружительной красоты, что хоть сейчас — в царские наложницы. — Господин, — она низко поклонилась Сокджину, а на Намджуна воззрилась удивлённо и с опаской. — Это мой охранник, он не причинит тебе вреда, — бросил тот, садясь на подушки. — Говори, зачем ты хотела меня видеть. Та наполнила чарку вином, не в пример лучшего качества, чем то, что подавали внизу, пролив немного на стол, и поднесла угощение Сокджину с ещё одним почтительным поклоном. — Господин, я прошу о милосердии, — начала она низким грудным голосом, и у Сокджина что-то потянуло в груди. Женщина вскинула на него взгляд, тревожный, молящий, затягивающий. — Твоя рана — моя вина. — Подробнее, — потребовал вельможа, обхватив чарку ладонью. Он не пригубил напиток, но касался чеканки кончиками пальцев, не сводя с красавицы глаз. — Эта стрела предназначалась не тебе, но царскому пророку, — выдохнула она, а Сокджин приподнял бровь, поощряя продолжать. — Он… Он соблазнил меня и обещал жениться, — агатовые глаза блестели слезами. — И что ты хочешь от меня? — равнодушно спросил вельможа и неуловимо быстро сдвинулся с места, когда женщина попыталась обхватить его колени. — Персеполь закрыт, его нельзя покинуть без разрешения. Умоляю, прости меня и отпусти! — рыдания были настоящими, истовыми, она едва дышала, захлёбываясь слезами. — Нет, — покачал головой Сокджин, когда поток слёз стал утихать. — Нет, не отпущу. Я передам тебя дворцовой страже, они допросят тебя со всей строгостью, будут пытать, а затем каз… Он не договорил. Женщина разъярённой кошкой бросилась к нему. Сокджин словно ждал этого, вскочив на ноги. Прижал её к себе на миг и отпустил несколько ударов сердца спустя. По её животу разливалось тёмное кровавое пятно. Намджун, что всё это время стоял за спиной, чуть прищурившись, не вмешиваясь, как и просили, но впитывая и анализируя не только все произнесённые в этих стенах слова, но и всю обстановку, перехватил женщину в полёте, сделав, кажется, всего один шаг, очень широкий. Красавица ещё была жива. — Я облегчу твою боль, если ты подтвердишь то, что сказала правду, — высказался он, придерживая бедняжку, как тряпичную куклу — на одной руке. — Лучше спроси, кто её хозяин, — посоветовал Сокджин, брезгливо вытирая ладони сорванным с подушек покрывалом. — Она лгала от первого до последнего слова. Та зашипела, её пальцы судорожно сжимались и разжимались в тщетной попытке добраться до своего убийцы. — Значит, и тут солжёт, — отозвался Намджун, без особых усилий не позволяя ей этого сделать. Но всё же спросил: — Кто твой хозяин? — Давай я помогу тебе решиться, — предложил Сокджин, вновь садясь. Извлёк из складок плаща маленькую серебряную фляжку и сделал глоток. — Ты надеешься, что я уйду и твои сообщники тебе помогут? Нет, ты умрёшь от потери крови и ран, которые не излечить. Надеешься на быструю смерть? И этого не будет. Я буду сидеть над тобой много часов, слушать твои проклятия, смотреть на пену на твоих губах и наслаждаться твоей агонией. Скажи мне, кто отдал тебе приказ, и ты умрёшь быстро. Намджун, обыщи нашу красавицу, я не удивлюсь, если у неё приготовлены и другие сюрпризы. Пара тонких стилетов с тонкими тёмными лезвиями нашлась на её теле, но женщина только срывающимся голосом осыпала обоих мужчин проклятьями. — Придётся немного подождать. — Сокджин протянул Намджуну фляжку. Тот кивнул, но принял её чуть позже, когда приставил красавицу к деревянной колонне посреди комнаты и сдавил её лёгкие покрывалом, скрученным в жгут, зафиксировав его тугим узлом. — Так лучше, — заявил он, наконец, взяв у Сокджина фляжку и глотнул, даже не спрашивая, что там. С женщины он не сводил взгляда. И надо заметить, отлично притворялся похотливым чудовищем. Любая женщина знает такой мужской взгляд, когда его обладатель решает, насколько долгим и разноплановым будет их соитие. — Даже не думай, если не хочешь собирать с себя её внутренности, — голос Сокджина был брезгливым и равнодушным сразу. — Можешь взять её сзади… Красавица забилась сильнее. Если бы взглядом можно было убить, Соджин был бы уже мёртв. — Митридат, — выдавила она с ненавистью, но вельможа засмеялся. — Попробуй ещё раз, — предложил он. — Или мне снова подсказать тебе, капподийка? Таданму? Он приблизился, вздёрнул её голову за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, и удовлетворённо улыбнулся, когда она слабо кивнула. — Умница, — похвалил почти ласково. — Намджун, прошу тебя… Дважды просить не пришлось. Глава царской стражи обошёл деревянную колонну с привязанной к ней пленницей и выверенным движением перерезал той горло своим острым кинжалом, предварительно кивнув Сокджину, чтобы отошёл от брызг крови — достаточно он в ней уже испачкался. Издав последний хрип, женщина обмякла, но отвязывать её Намджун тоже не стал. Взглянул в глаза Сокджина, безмолвно спрашивая: «Что дальше, мой господин?». И сейчас он вовсе не играл — глаза были искренними. — Её найдут, — Сокджин шагнул вплотную и вложил в рот мёртвой женщины монету, после чего отвернулся. — Нам пора возвращаться. Оказавшись на воздухе, он сделал несколько глубоких вдохов, глотая его, как измученный пустыней путник — воду. — Таданму — арамейское наименование Датама, сатрапа Каппадокии, — тихо сказал он, вцепившись в локоть Намджуна и почти опираясь на него. — Бывший царский телохранитель, он был известен в юности именно под этим именем. — Зачем она солгала? — Намджун помнил, что его просили не задавать вопросов, но сейчас уже не мог их удержать. И вёл Сокджина твёрдо, ориентируясь на высокие башни дворца, возвышающиеся вдали и горящие, словно маяки. — Как ты понял это? — Она капподийка, как моя жена, — сумрачно сказал Сокджин. — Тот, кто её прислал, знал, что меня тронет красота этой женщины, всколыхнёт воспоминания. Этот кто-то неплохо меня знал. А вот то, что Юнги всю жизнь избегал женщин — нет. Они, верно, рассчитывали, что её слёзы меня разжалобят, я поверю и прекращу поиски. Она не могла пустить стрелу, она видит только вблизи, даже вино наливала неуверенно. И её руки не держали лука. А с кинжалами и стилетами она обращается очень хорошо. — И если ты не поверишь, ей приказали тебя убить, — подхватил Намджун задумчиво. — Ну что же, будем разбираться с этим. Он сделал ещё несколько шагов, а потом вдруг остановился и развернулся к Сокджину корпусом. — Я вот не знал, что у тебя была жена, — сказал он тише. — Я тоже всю жизнь избегал женщин, пусть это знание тебе никогда не пригодится, но я должен сказать. — Это было давно, больше десяти лет назад. — Сокджин едва не налетел на него, продолжая шаг по инерции. — Теперь ты знаешь. И я знаю чуть больше о тебе. В нашем с тобой деле нельзя знать слишком много, раз уж мы бережём покой и безопасность царя царей. — Теперь я знаю, что у тебя отличная реакция и ты прекрасно осведомлён, какая рана принесёт боль и сильную кровопотерю, но не быструю смерть, — продолжал Намджун, обхватывая его руками. — И все эти знания — драгоценны для меня. Всё, что я могу узнать о тебе — это важно. — Ты единственный, кто видел, как я проливаю чужую кровь. — Сокджин прижался щекой к его плечу, словно вдруг почувствовал усталость или нежность. — Даже Юнги этого не видел, хоть и навязал мне своё общество пару раз, когда я выходил. Не знаю, это ли ты хотел узнать обо мне, но теперь ты знаешь. — Всё, что я могу узнать, — повторил тот, прижавшись к его волосам носом, отчего звучал приглушённо, но не менее честно. — Я ни разу не думал о том, что ты и мухи не обидишь. Я не удивлён, но впредь, по возможности, всегда бери меня с собой на подобные встречи. Вдвоём легче справиться. — Справедливости ради, обычно при таких вылазках я просто разговариваю с людьми. — Сокджин на миг зажмурился. — Но хорошо, я буду говорить тебе и брать с собой. В крайнем случае, чтобы ты знал, где меня искать, если я не вернусь. Он отстранился и вновь взялся за локоть спутника, попросив: — Пойдём. Я очень устал и хочу смыть с себя кровь. Намджун кивнул, проглатывая совершенно неуместное сейчас желание поцеловать Сокджина. Им стоило поскорее возвращаться, а не целоваться в ночи у дворцовых стен.