***
Сахи всегда поднималась рано, ещё до первых петухов. С тех пор, как у неё появилась дочь — и того раньше, чтобы разбудить кормилицу и вместе позаботиться о ребёнке. Но сегодня ей так хотелось лечь обратно к спящему Чонгуку… Просто лежать рядом в ночной рубашке и представлять, что они жили так всегда: засыпая и просыпаясь рядом. Мечтать, как он — сонный и тяжёлый — придвинется ближе и бессовестно заберётся ладонью куда-то под тонкую ткань… А она посмеет зарыться своей рукой в его густые, отросшие волосы, несмело выдохнет в крепкое плечо со шрамом от когтей леопарда. И затрепещет под ним от властного поцелуя. Но проснулась рано не только она, а ещё и Намджун. Тот попросил приготовить завтрак не только на него, завернуть с собой в дорогу. Он не рассказывал племяннице о бедах во дворце, вывернул всё так, словно друг из дворца страшно истосковался по блюдам Сахи и просто умолял ему что-нибудь привезти, а сам, к сожалению, не мог приехать. Намджун передал племяннице и почтение от прорицателя, и благодарность за то, что та отпустила во дворец свою дочь. Оттого Сахи и наготовила столько, что Намджун даже сомневался, сможет ли он это увезти. А в том, что они смогут это съесть, сомневаться, конечно, не приходилось. Чонгук проснулся, застав родственника уже практически в дверях. — Мы прибудем попозже, — сонно сказал он. — Нужно сделать домашние дела. — Хорошо, не торопитесь, — кивнул Намджун и удалился, ещё раз поблагодарив племянницу. — Я подожду, пока проснутся ребята, а потом мы съездим за водой, — пообещал Чонгук, тепло взглянув на лопочущую в колыбельке Дару. — Нужно ещё что-то сделать? Продуктов и дров достаточно? Крыша не протекает? В птичнике порядок? — Поешь сначала, — попросила Сахи. — Вы тоже уедете обратно во дворец, да? — Сейчас мы там нужны, — ответил Чонгук, усевшись за стол. Потянулся к горячей лепёшке и разломил её, чтобы окунуть кусочек в густой соус. — Но, возможно, ночевать я снова буду дома. Если не уеду куда-нибудь… — Дядя говорил, что царь царей сейчас в Пасаргадах. Тебя снова отправляют надолго воевать? — Сахи выставила на стол порцию варёных яиц и самодельный, домашний сыр, от которого было невозможно оторваться. — Пока нет, но есть и другие дела. Чонгук поел немного в молчании, а потом вновь заговорил с женой: — Ты очень добра ко мне, хотя я этого не заслуживаю. Подожди, пожалуйста, я не договорил, — попросил он, замечая, как она напряглась и уже хотела поспорить. — Я хотел бы меньше тебя расстраивать. Не доводить тебя до слёз. Не повышать на тебя голос. Я хотел бы… любить тебя, Сахи, потому что ты этого заслуживаешь. Но последнего я точно не могу. Я вообще не уверен, что способен на это. Сейчас я чувствую себя лучше, чем несколько дней назад, но мне снова предстоит разбираться в самом себе. Я не понимаю, что со мной происходит. Пожалуйста, не жди меня так сильно, как всегда ждала. Не расстраивайся из-за меня, если сможешь. Я всегда буду благодарен тебе за то, что ты не уходишь, не оставляешь меня в этом доме одного. Ты кормишь меня, заботишься о доме и обо всех, кто в нём живёт… Но нам не стоило жениться. Я давно это понял и очень сожалею, что тебе пришлось стать моей женой. В красивых глазах девушки стояли слёзы ещё на первых его словах, но под конец она крепко зажмурилась, стойко сдерживая их. — А я не жалею, Чонгук, — отрезала она. — Ни минуты своей жизни я не жалела всерьёз о том, что вышла за тебя. Иногда я ужасно на тебя злюсь. Иногда даже хочу тебя ударить. Иногда… — она не договорила, смахнув пелену перед глазами ладонью, открыв их. — Я знаю, что ты меня не любишь. И уже не жду, что это изменится. Но пока я нужна тебе, пока я это чувствую, я останусь твоей женой. И буду делать для тебя и нашего дома всё, что могу. Всё, что положено делать хорошей жене для своего мужа. Я не требую ничего взамен. Просто хоть иногда появляйся дома, чтобы я не забывала, как ты выглядишь. — Теперь я не понимаю двух вещей: почему огонь не причиняет мне вреда и чем я заслужил тебя, — негромко отозвался генерал. — Доброе утро, Сахи, — Хосок появился в дверях с мокрыми от ледяной воды прядями вокруг лица, но всё равно сонный, прикрывая зевок ладонью. — Чонгук. Он кивнул генералу и снова вернулся взглядом к Сахи, поджимая губы от её мокрых ресниц. Но не сказал ни слова, наклонился над колыбелью, заулыбался Даре, заворковал над ней нежно. — Мы съездим за водой, моя царевна, и я поиграю с тобой, — пообещал он, вытягивая из крепких ручек свои волосы, и сел за стол. — Извините, мы с Чимином говорили полночи. А сейчас я не смог его разбудить, он сладко спит. Но мы ведь управимся, да? — Управимся, — подтвердил Чонгук, поднимаясь из-за стола. — Позавтракай сначала, я пока подготовлю телегу. Буду ждать тебя на улице. Хосок кивнул и сосредоточенно накинулся на горячую домашнюю еду. Чимин вчера ворчал, что он похудел во дворце: может, так оно и было, не всегда он вспоминал о том, чтобы поесть. Да и есть в одиночестве было мало приятно, а в число прочих слуг ему влиться пока не удалось. Те сторонились его: явился невесть откуда, ухаживает за «золотыми демонами», свободно входит в башню прорицателя — кто знает, что за человек? Пожалуй, только у Юнги его и кормили за общим столом. Хосок понадеялся, что Намджун взял для прорицателя кушаний у Сахи, но спрашивать не стал. Быстро съел лепешку с яйцами, выпил полную пиалу густого ягодного напитка и поднялся на ноги, поблагодарив. Чонгук уже ждал его, и Хосок молча сел рядом. Странно было чувствовать себя пассажиром, а не править лошадьми. — Я думал над ситуацией во дворце всё утро, да и вчера перед сном не мог избавиться от этой мысли, — признался генерал, когда они выехали за ворота. Он не торопил лошадей, везущих телегу, словно они выбрались на прогулку, наслаждаться солнечным днём. — Я не жрец и не прорицатель, не знаю, как это всё объяснить, но если моё тело так устойчиво к огню, я должен найти его. Тот, который не погаснет во дворце. Ума не приложу, как его отличить от обычного… И куда ехать. Но у меня такое чувство, что с этим могу справиться только я. — Но где его искать? — вздохнул Хосок. — Как понять, что он — тот, что не погаснет? Ты и нескольких дней дома не провёл, а уже говоришь о поисках… Но мне нечего возразить. Ты царский воин, и служение — это не только поле боя. — Ты… Чонгук посмотрел на него, отвлекаясь от дороги, но лошади прекрасно знали её, да и не такой уж и извилистой она пока была. — Ты поедешь со мной, Хосок? — выдохнул генерал. Тот ответил не сразу. Здесь была его семья, пусть он и мог видеться с ними теперь не каждый день. Здесь был золотой табун, пригнанный с его родины. Здесь была нужна его забота. Здесь он был нужен — а не рядом с генералом, чьё настроение менялось чаще, чем ветер в горах, и который целовал Хосока так сладко, что изнутри поднималась волна жара. — Если так прикажет царский прорицатель, — сказал он наконец. — Я не шутил, когда говорил о лошади из царской конницы, — заметил Чонгук, поймав ощутимое облегчение от того, что Хосок не отказался сразу. Значит, был шанс. — Да, они выглядят не такими яркими, но они хранят в себе память о своих землях. Возможно, именно они и приведут меня к огню. А ты… Ты прекрасно с ними обращаешься. И я… Он чуть не пропустил дорожную развилку, но почувствовал, как лошади перед ней затормозили и ждали натяжения поводьев в нужную сторону. Поэтому пришлось взглянуть на дорогу, направляя их. Но смотреть на Хосока, сидящего рядом, было куда желаннее. Хотя бы просто смотреть. — Я не понимаю, почему огонь должен быть из Абисинда, — признался Хосок. — В Персии много святилищ куда ближе. Сейчас в Персеполе нет огненноволосой царицы. Но, кажется, именно огонь из Абисинда делает царских лошадей золотыми? И без неё и огня они стали самыми обычными. — Кто знает, почему они погасли? — Чонгук дёрнул плечами, вновь не торопя лошадей. Повозка тащилась по дороге, как черепаха. — Но раз даже обычный огонь гаснет во дворце, вдруг лошади вновь засияют, стоит им выехать за ворота? — и он отчего-то улыбнулся этой мысли, продемонстрировав край своей улыбки спутнику. — Персепольский дворец лишился благословения богов, — тяжёло вздохнул Хосок. — Тебе не страшно, Чонгук? Ведь во дворце дядя Сахи. И Юнги тоже очень хороший человек. И столько людей, служащих там. Что с ними будет, если во дворце не будет огня? — Дядя Сахи — это ещё куда ни шло, но прорицатель не вызывает во мне никаких светлых чувств, — внезапно признался генерал. — С самого начала я относился к нему довольно нейтрально, как и к прочим вельможам… Но потом… Впрочем, это не ответ на твой вопрос, прости, пожалуйста. Мне не страшно. Мне непонятно, странно, всё это кажется мне долгим, затяжным сном… Но страшно мне было, когда… Он запинался почти через слово, но говорить о настоящих чувствах, находясь рядом с их причиной, было непросто. — ...когда я думал, что больше никогда тебя не увижу, — всё же закончил Чонгук, теряя свою улыбку. — Юнги хороший человек, — заспорил Хосок. — Я так говорю не потому, что он меня освободил. А потому, что сделал это из сострадания. И отвечал на мои вопросы. И он заботится о людях. Он посмотрел на Чонгука прямо и открыто и добавил: — Мне страшно. Непонятно, странно и страшно. Я не понимаю, что я сам такое. Не понимаю, что делать дальше и как быть. Мне спокойно только рядом с Дарой. — Если бы не прямые слова Сахи, я бы и дальше думал, что Дара — твоя родная дочь. — Чонгук притормозил и без того медленно плетущихся лошадей, так что те совсем остановились. — Вы очень похожи. Я не планировал заводить детей. Не спрашивай, почему. Но мне кажется, что из меня не вышло бы хорошего отца. Не знаю, что это за чувство, когда держишь на руках своё дитя. Не узнаю, наверное. Но вижу, как ты меняешься, даже когда лишь говоришь об этой девочке. И сам считаю тебя её отцом. Я рад, что у тебя появилась Дара, Хосок. Я боялся её и… не хотел смотреть на неё. Но теперь я рад. Чонгук не мог сказать всего. Сложно было распутать эти чувства. До сих пор сложно, хотя прошло не так уж и много времени. Испытывал ли он чувство зависти? Вряд ли. Скорее уж ревности, какой-то глухой, полунемой, покалеченной. Или это был отголосок прежней, яркой и безумной, что он познал, услышав от Намджуна о дочери Хосока? Стоило разобраться, но у них были проблемы и посерьёзнее, чем эта тень ревности в душе. — Я знаю, что ты… не должен мне доверять, — продолжал генерал, глядя на Хосока. — Но если ты сможешь, не бойся. Не бойся ничего рядом со мной… «Кроме меня самого», — осталось на дне его глаз тёмной вуалью печали. — Я не знаю, чья она дочь, — признался Хосок, по-прежнему глядя на него. — Я нашёл Дару в корзине в реке. Это было осенью, было холодно и она была едва жива. Я просто не мог её оставить, привёз домой, а Сахи сразу приняла её. Не знаю, почему мы так похожи с этой девочкой, но думаю, что кто-то из её родителей был родом из моих земель. Он спрыгнул с телеги и потянулся всем телом, грациозно и гибко, хоть и не выглядел более хрупким юношей: за год плечи его стали шире, руки мускулистее. — А что до страха… Нужно безоглядно верить в человека, чтобы не бояться с ним рядом сил, что намного превосходят человеческие. — Разве есть что-то человеческое в том, что моё тело не боится огня? Я же не создан из прочного металла или камня, Хосок, — вздохнул Чонгук, слезая следом, хотя они ещё не доехали до источника. Поэтому он и не торопился снимать бочки с телеги. — Ты говорил, что увидел во мне божество. Я никогда себя им не считал. И сейчас не считаю. Но я не понимаю, почему огонь не ранит меня. И словно только сейчас осознав это, спросил: — И тебя не ранит, да? Значит, мы… Мы одинаковые? — это было не совсем подходящее слово, но другого у Чонгука не нашлось. — Мы не одинаковые, Чонгук, — Хосок покачал головой. — Но огня я не боюсь, никогда не боялся. А что до божества… Я готовился к посвящению в храме. Три дня молитв, голода, жажды и не сомкнуть глаз даже на несколько минут. Ничего удивительного, что я увидел тебя в золотом божественном сиянии. — Ты прав, там несложно было ошибиться, — признал Чонгук и всё-таки стащил с телеги пустую бочку. Он не понимал, почему на душе опять становилось тяжело. И как ему с этим справиться. Просто молчал, относя ёмкости к источнику и черпая в них воду.***
Царский прорицатель обнаружился спящим возле погасшего святилища. Он сидел у стены, запрокинув голову и глаза его беспокойно двигались под сомкнутыми веками. — Намджун, — хрипло пробормотал он, не открывая глаз, когда глава стражи подошёл ближе. — Ты вернулся. — И хромаю теперь уже на обе ноги, потому что оббегал весь дворец, пока не нашёл тебя, — проворчал тот. — Поднимайся. Пойдём завтракать. Юнги поднялся, потёр поясницу и невесело фыркнул. — Ты отомщён, я сам едва двигаюсь, — признался он. Взял Намджуна под руку, то ли удерживаясь на ногах, то ли поддерживая его самого, и спросил виновато: — Ты всё же решил, что будешь со мной разговаривать? — Я решил, что случится катастрофа, если мы не будем общаться, — ответил тот, выводя друга из тёмного и мрачного святилища. Каким оно было раньше, когда священный огонь горел, Намджун не знал. Его пути обходов не предполагали нахождения здесь. Но сейчас это место ему точно не нравилось, напоминало не то темницу, не то гробницу, не то всё и сразу. В остальном дворце, во всех его постройках, тоже было темно. Далеко не все помещения имели окна, а те, в которые всё же поступал солнечный свет, будто отсырели за одну только ночь и потускнели, словно царские лошади, без света ламп и факелов. Намджун оставил завтрак в башне прорицателя и теперь вёл его самого туда, в надежде, что ещё не всё остыло. Но общая атмосфера могла и не только еду заморозить, но и надежду. Казалось, что прямо посреди лета, точнее, уже во второй его половине, над столичным дворцом наступила зима. Наступила вопреки всем законам природы. — Садись, поешь, — велел Намджун, отпустив Юнги только в его покоях. — И расскажи мне, что дало тебе пребывание этой ночью во дворце, кроме мертвецкой бледности. Тот обнял ладонями ещё тёплые горшочки, отогревая руки. — Я всю ночь читал отвращающие зло заклятия, как вы уехали, — медленно проговорил он. — Не знаю, дало ли это что-нибудь. Но утро наступило и дворец ещё стоит, так что не считаю это бесцельным. Намджун, а в городе тепло? Юнги перевёл взгляд на открытые окна. Солнце ярко сияло в небе, но не согревало, словно его лучи встречали на своём пути невидимую глазу преграду. — Тепло, как обычно, в это время года, — ответил глава стражи, распаковывая лепёшки — те точно остыли, но не успели зачерстветь. — Стоит ли отправить большинство слуг по домам, к их родным? Стоит ли послать в Пасаргады гонцов, чтобы царь оставался там? Юнги проглотил лепёшку почти не жуя и запустил ложку прямо в горшочек с наваристым бараньим рагу. — Слуг распустим на это время. Они и так попрятались, в коридорах их почти не видно. Чиновников тоже отправим по домам. Стражники… Они в твоём подчинении, но я бы советовал тебе выставить двойную охрану по всему периметру дворца, а все внутренние посты снять и тоже отпустить людей. Нет в них сейчас никакой пользы. Да и небезопасно это. Не хочу, чтобы этот дворец стал курганом для нескольких сотен людей. А царю я напишу завтра. Вдруг ещё что-нибудь придумаем. — Так и сделаю, — кивнул Намджун, прожевав внушительный и сочный кусок мяса. — А всё это не может быть каким-нибудь проклятьем? Как думаешь? — Может, — задумчиво согласился Юнги. — Знаешь, у большинства невероятных вещей есть простые человеческие объяснения. Между нами говоря, я не особо склонен к мистике. Многие явления можно трактовать божественной волей, но при этом я понимаю, почему они происходят, какие законы природы их вызывают. Но здесь… Я не понимаю. Может, это проклятье, но тогда силы, его наславшие, невероятно сильны. — Если я что-то в этом и понимаю, то будь это божья кара, от дворца уже ничего бы не осталось, — рассуждал Намджун, не отрываясь от еды. — И тебе совсем не понравится то, что я сейчас скажу… Но во дворце ещё вчера был сильный маг с вражеских земель. Во взгляде, что Юнги поднял на Намджуна, сначала сквозило недоумение, а потом полыхнуло белое бешенство — и тут же погасло, притенённое ресницами. — Забудь об этом и не вздумай повторять! — потребовал он, сжимая пальцы. — Хорошо, хорошо, — Намджун примирительно поднял ладонь, но так и не опустил ложку, а то поднял бы даже две. — Я не говорю, что это его рук дело. Но… И он всё же прикусил язык, чтобы дворцовый курган не начался прямо с него. — Никаких «но», Намджун, — рыкнул Юнги. Ему потребовалось глубоко вздохнуть несколько раз, прежде чем объяснить. — Дело не в том, как я к нему отношусь. Страсть застит глаза и не таким мудрецам, как я. Но Тэхёну это просто невыгодно. Он вырвался из заточения в Дельфах, он дышит воздухом Персии как самым сладким нектаром, его ждёт признание и почести при царском дворе. Зачем ему вредить Персеполю? — Ты достоверно знаешь его историю? — уточнил Намджун, хоть и впрямь собирался промолчать о своих мыслях. — Ты видел её или опираешься только на то, каким он хотел тебе показаться? — Ничто в его словах не противоречило тому, что я видел о нём, — покачал головой Юнги. — Я не выпытывал у него того, что он говорить не хотел или не был готов. Ведь и ты не спрашиваешь Сокджина о его тайнах. — О его тайнах, о некоторых из них, я знаю от тебя, — парировал Намджун. — А о прошлых печалях лучше не спрашивать, наверное, чтобы не возвращать их. Но Сокджин с малых лет живёт во дворце и служит владыке, как и ты сам. Вы оба преданы империи, в чём я не сомневаюсь. А Тэхён… Он чужеземец, но слишком хорошо владеет нашим языком. Он слишком красив. И слишком… загадочен? Я не знаю, Юнги, о нём я ничего не знаю, кроме того, что у меня при взгляде на него возникают странные чувства. Не думай, что я хочу обвинить его голословно, зная, как он тебе приглянулся. Я просто размышляю и делюсь с тобой этим. Очень надеюсь, что я не прав в своих рассуждениях, иначе мне бы стоило сейчас же отправиться следом за ними и предупредить Сокджина, а затем и царя царей. Юнги хмыкнул и отложил ложку, внимательно глядя на собеседника. — Скажи, Намджун, — внезапно спросил он, — кем из живущих во дворце я дорожу более всего? — Это какая-то загадка? — фыркнул тот. — Сокджином? — Сокджином и царём, — согласился Юнги. — Как ты думаешь, отпустил бы я Сокджина наедине, без охраны, к царю и царевичу с человеком, которому бы я не доверял? Если бы у меня хоть тень сомнений промелькнула, Тэхён бы остался во дворце. И приносил бы мне радость и утешение тем, что он рядом со мной, — последнее он пробормотал вполголоса. — Ох, Юнги, — помотал головой Намджун. — Есть у тебя что-нибудь выпить? Налей, пожалуйста. Когда-то мой мудрый друг говорил, что прорицателю не дано влюбиться. Теперь я вижу, что он ошибался. — Не каждому человеку дано встретить того, кому откроется сердце. — Юнги с тихим ворчанием встал и принёс на стол кувшин с вином. — Но, встретив, надобно отринуть страх и сомнения. Я ждал, что армия привезёт нечто, что сведёт меня с ума, но и думать не мог, что безумие окажется настолько сладостным. Однако я отдаю себе отчёт в своих мыслях и суждениях, Намджун. Тэхён нам не враг. Он разлил вино по чаркам, сделал глоток и закашлялся: — Да что ж это за напасть?! Мягкое и терпкое молодое вино по вкусу больше напоминало уксус. Намджун уже собрался произносить своеобразный тост, но вовремя остановил руку, не донеся чарку до рта. Принюхался и скривился: — Пахнет это точно каким-то проклятьем… — Разливай хаому, Намджун, — попросил Юнги. — Если уж её коснулась эта беда, то пора нам с тобой подниматься на башню мёртвых и ждать своего конца там. — Ну уж нет. Я ещё слишком молод, чтобы умирать! — запротестовал Намджун, оглядевшись в поисках бутыли, которую как-то принёс прорицателю по дружбе в качестве благодарности за дельные советы. К счастью, божественный напиток испортиться не успел и согрел обоих изнутри, омывая тревоги и печали. — У меня не осталось дельных мыслей, — признался Юнги. — Кроме одной: поспать было бы совсем не лишним. — Не думал, что я это предложу когда-нибудь, но давай ляжем вместе. Так теплее будет, — заявил Намджун, не чувствуя сонливости, но не желая, чтобы Юнги и впрямь замёрз в одиночестве. Тот коротко хохотнул. — Не только я к тебе неравнодушен, мой друг. Пойдём. Он позвал слугу, ещё более тихого, чем обычно, и передал через него приказ чиновнику дворцовой канцелярии. А после повёл Намджуна в спальню. Он не был там со вчерашнего утра, Тэхён выходил уже после, а Хосок, отправленный прорицателем отдыхать, интуитивно не тронул ничего, только заправил постель плотным покрывалом. — Осторожно, — Юнги притянул Намджуна ближе, чтобы тот не задел разрисованный камень. — Тэхён велел их не трогать. Пусть будут там, где он их оставил. Странным образом в спальне было куда теплее, а подушки ещё хранили запах волос Тэхёна. Намджун старался не рассматривать странные рисунки и письмена на камнях, оставленных дельфийским прорицателем. Ему очень хотелось ошибаться в своих подозрениях, в первую очередь, ради спокойствия Юнги. И собственного, разумеется, потому что в противном случае, ему стоило бы не согревать постель друга своим присутствием, а гнать лошадь во весь опор.***
По дороге до Пасаргад хватало постоялых дворов, но Сокджин предпочёл переночевать под открытым небом. Звёзды были удивительно красивыми: те же, что и везде, но вне стен городов они выглядели особенно близкими и яркими. Он расстелил для Тэхёна попону, а сам сел чуть поодаль, завернувшись в плащ, и запрокинул голову. — Наверное, даже с армией ехать было комфортнее, да? — хмыкнул он. — Там-то всё же ставят шатры на ночь. — Не для меня, — улыбнулся тот. — Но я сам об этом попросил генерала. Я не засыпаю, если не посмотрю на огонь, поэтому меня укладывали у костра. Он не спешил устраиваться на земле, пока не соберёт хвороста для небольшого костерка и не найдёт камней, из которых можно высечь искру. — Расскажешь мне о царе, Сокджин? — попросил Тэхён, занимаясь делом. — Он прекрасный, сильный и мудрый. Величественный как скала и стремительный подобно леопарду. Его глаза чернее неба в безлунную летнюю ночь. Он гневлив, но великодушен. Под его рукой четыре стороны света, множество народов, говорящих на разных языках, поклоняющихся разным богам, и для каждого из народов он — заботливый отец. Служить ему радостно и почетно. Он… — Сокджин осёкся и почти смущённо засмеялся. — Мне стоит остановиться, иначе ты влюбишься в него по одним моим рассказам. — О, могу не спрашивать, доволен ли ты своей жизнью и служением ему, — хохотнул и Тэхён, устраиваясь перед занявшимся костерком. — Я немного волнуюсь, — признался он, становясь серьёзнее. — От дворцового прорицателя много требуется, это очень важная должность. А я иногда такой… увлечённый! Сидел бы часами, просто глядя на звёзды или смешивая краски в поисках идеального оттенка. К тому же, я не очень хорошо умею притворяться. Если мне что-то не нравится, сложно сдержать это. Нелегко мне будет, да? — Нелегко, — признал Сокджин. — Но, знаешь, «не очень хорошо умею» звучит лучше, чем «не собираюсь этим утруждаться», как у Юнги. Он иногда такое говорил, что я опасался, не убьёт ли его царь на месте. Но ты молод и очень красив, Тэхён. Поначалу царь царей будет снисходителен к твоим промахам хотя бы по этой причине. А потом либо он к ним привыкнет, либо ты найдёшь к нему свой подход. И конечно, ему будет лестно, что сам дельфийский прорицатель даёт ему советы. За это тебе тоже будет многое прощаться, эллины же славятся своим свободолюбием. — Юнги — очень сильный прорицатель, — отозвался Тэхён каким-то особым тоном, в котором слышалась и тоска, и гордость. — А мне ещё предстоит многому научиться. Но я хочу остаться в Персии. Здесь я чувствую себя дома. — Ты освоишься, — пообещал Сокджин. — И научишься, он будет тебя учить, расскажет всё, что знает. Он не пожалеет для этого времени. Тем более, ты талантливый. Горькая застарелая ревность червоточиной разбила мягкость его голоса, но Сокджин привычно сжал зубы, изгоняя её из мыслей. — Сколько тебе лет, Тэхён? — он опустился на спину и закрыл глаза, слушая треск костерка и кузнечиков. — Где-то двадцать шесть, но я не уверен точно, — ответил дельфийский прорицатель, разламывая сухие веточки и подкладывая их в огонь. — Когда мог, я ориентировался на внешние признаки и события, происходящие в святилище, отмечая, что прошёл ещё один год. — С пророками всегда трудно определить возраст, — словно извиняясь, заметил Сокджин. — У вас очень сложный взгляд, нельзя смотреть только на молодость лица. — Иногда самому кажется, что мне куда меньше, — снова улыбнулся Тэхён. — А порой, что гораздо больше. Словно я живу с самого начала жизни на земле… Но это точно вызвано тем, что мне приходилось пропускать через себя в видениях. Ты ведь тоже мог стать пророком, Сокджин, — внезапно сказал он, уставившись поверх костерка тем самым взглядом, который видел больше, чем человеческий. — Не мог, — отозвался тот, не открывая глаз. — Очень хотел. Но мой учитель решил, что во мне нет дара. Я не вижу будущего, Тэхён. Мне дано читать только в душах людей, не во звёздах. Это было тяжело: я знал, что должен быть благодарен человеку, что приютил меня и воспитывал вместе со своим сыном, но в сердце не утихала обида. Даже если я не мог видеть, мне было интересно учиться у него. Но он лишил меня своих уроков, сказал, что я напрасно теряю время и мне стоит обратить таланты к тому, что у меня действительно получится. Кажется, так откровенно он об этом даже с Юнги не разговаривал, но сейчас, ночью под звёздами, с едва знакомым эллином вытаскивал из груди застарелое, тёмное, болезненное. — Когда ты ученик пророка и жреца, неважно, сколько тебе, десять или двадцать, никто не обидит тебя ни словом, ни делом. А когда просто мальчишка, а из талантов у тебя только красота, трудно выжить во дворце. Тэхён бесшумно придвинулся ближе, не касаясь его, но ощущаясь рядом. Его тело тоже излучало тепло, не такое, как костёр, конечно, но всё равно заметное в ночной прохладе. — И ты выжил, — подхватил он. — Ты больше не тот мальчишка, а взрослый и влиятельный мужчина. Ты смог, Сокджин. Тебе есть чем гордиться. — Да, — согласился тот. — Я смог стать первым советником царя. Взял в руки столько власти и ответственности, что не знаю, как с ней справиться. Но теперь никто не попрекает меня рождением от простой наложницы или слишком красивым лицом. Теперь царь царей Персии слушает мои слова. В моей жизни есть смысл и дело, а это главное, что нужно мужчине. Усилия стоили результата. Он открыл глаза и улыбнулся Тэхёну. У Сокджина была действительно красивая улыбка. — У тебя в Персеполе будет легче. Вижу, твоё прошлое тоже не было безоблачным, но здесь будет легче. Ты и сам не дашь себя в обиду, и Юнги откусит голову любому, кто на тебя косо посмотрит. — Он потрясающий, — выдохнул Тэхён, расплываясь в ласковой улыбке. — Ко мне никто так не относился, как он. И я уже по нему страшно скучаю… — Я раньше и не представлял, что он может к кому-то так относиться, — нежно произнёс Сокджин. — Чудо или воля богов, что вы нашли друг друга — не знаю, но рад этому. Взяв одну веточку, самую длинную, Тэхён принялся рисовать ею на земле что-то абстрактное, понятное только ему одному. А через какое-то время спросил: — У тебя есть мечта, Сокджин? Не какая-то расплывчатая, вроде, чтобы все были здоровы и счастливы, а более… конкретная. Личная. Тот надолго задумался: вопрос был непростым. А потом покачал головой. — Нет. Я давно перестал мечтать. Сейчас ты спросил и я подумал, что даже немного жаль — мечта всегда окрыляет, заставляет стремиться к ещё неведомому. Наверное, я полностью доволен тем, что у меня есть. Тем, кто я есть. — Это тоже хорошо, — покивал Тэхён. — Мне просто всегда было интересно слушать, о чём мечтают люди. Но я вовсе не думаю, что у каждого должна быть мечта. Если ты всем доволен, чего ещё желать? — А ты о чём-то мечтаешь? Или здесь твои желания исполнились? — Сокджин перекатился на бок и опёрся подбородком о сложенные руки. Он всё равно не собирался спать, не смог бы уснуть, а разговор был очень занимательным. — О, у меня довольно много желаний, — усмехнулся Тэхён. — И жизни не хватит, и возможностей, чтобы всё осуществить. Но самое простое — я мечтаю увидеть сон. Закрыв глаза, не погрузиться во мрак, чтобы снова открыть, порой, будто через мгновение. А увидеть что-то большее, нереальное, несуществующее… Даже если это просто будут цветные круги или вспышки света — уже хорошо. — Я бы хотел их никогда не видеть, — прошептал Сокджин, жмурясь. Но тут же справился с собой и продолжил. — Мне кажется, сны очень зависят от того, где и как ты засыпаешь. Если спать в чувстве покоя, безопасности, тепла — может, твоё желание и исполнится. Но нам так мало известно о природе снов, можно только предполагать. — Возможно, — согласился Тэхён, продолжая рисовать. — Я очень хорошо спал в башне Юнги, там так уютно! Но пока ничего не видел. Может быть, однажды… Он прикусил краешек губы, отложил палочку и вытянулся на земле, подтянув к себе попону. — А какое твоё любимое созвездие? — не отставал он от Сокджина, глядя в небо. — Лесная птица, — не задумываясь, отозвался тот. — У вас есть красивая легенда о том, что это Зевс, преследующий Леду. Я каждую ночь ищу его на небосклоне, словно боюсь, что птица и впрямь улетит. Иначе зачем ей даны крылья? — Вон там? — Тэхён ткнул пальцем вверх, найдя то самое созвездие. — Красиво, да… — Да, это оно… — Сокджин перекатился на спину. — Красивая и вольная птица. О, как ему, правой руке царя царей, хотелось подчас быть такой птицей! Хоть ненадолго взмыть к небесам, увидеть весь мир под собой — и пусть даже разбиться. Но пределом его свободы была разделённая с Намджуном постель, где он мог не задавать себе бесчисленных вопросов, не принимать на себя всё больше и больше обязанностей, а просто быть лёгким и беззаботным. — А мне очень нравится созвездие Ориона, — проговорил Тэхён, но не пытался найти его на небе, потому что в это время года его там не было. — Сейчас есть только Скорпион… Поэтому его не видно. — Оно красивое, — согласился Сокджин. — Чему я успел научиться, так это находить в небе звезды и созвездия. Они удивительно прекрасны. Но засыпай, Тэхён, время позднее. Хочешь, я расскажу тебе какую-нибудь волшебную историю? — Расскажи, — проговорил тот, переворачиваясь на бок, устраиваясь поудобнее и наблюдая за танцующим пламенем. — Вдруг твоя история будет настолько волшебной, что подарит мне яркий сон… Сокджин улыбнулся и заговорил, вновь глядя в небо. Его волшебная история была о герое, что похитил у богов огонь и принёс его людям. Она была хорошо известна в Элладе, но Сокджин рассказывал её совсем иначе — не о подвиге, но о величии шагнувшего в неизвестность. О благодати и жестокости наказания. О том, что даже боги не могут остановить человека. Тэхён слушал и слушал, впитывал мягкость и мелодичность чужого голоса, пока веки его не потяжелели и не закрылись. Казалось, что на краткий миг за ними он увидел сон: уставшие глаза Юнги и его бледные руки, холодные даже на вид. Но Тэхён прекрасно знал, что это не сон, а видение, отголосок реальности, которую сейчас проживал прорицатель. И тьма, поглотившая дельфийского пророка, стала спасением от переживаний до утра.***
Весь опыт и средства от завоеваний и походов, великий царь Кир, грамотный правитель, могучий воин и талантливый дипломат, вкладывал в свою первую столицу — Пасаргады. Город, окружённый горами, располагался на холмистом плоскогорье, а огибала его большая царская дорога, по которой проходили караваны. Над его созданием трудились мастера разных народов: Египта, Малой Азии, Ассирии. Смешение стилей, символов, образов — вот неповторимый облик Пасаргад. Прямо у входа в город находился мавзолей Кира Великого: простая, но изящная гробница, построенная с помощью каната и насыпи, что для того времени было не присуще. Возможно, этому зданию суждено было простоять не один десяток веков и породить вокруг себя множество легенд и мифов. В районе двух километров от гробницы находился царский дворец. Огромные ворота на входе производили незабываемые впечатления на посетителей. Косяки дверей украшали рельефы с одним и тем же изображением сцены, в которой три жреца вели быка на гибель. Вход во дворец охраняли крылатые быки с человеческими головами — «шеду» — духи, хранители жилья из зеленовато-черного камня. В зале для торжественных приемов с множеством колонн, высотой более десяти метров, пол был сделан из чёрного камня. Трёхметровый барельеф с фигурой четырёхкрылого бородатого мужчины (того самого Великого Кира), возвышался над троном, напоминая, кто создал эту красоту. Всякий царствующий потомок был схож с ним и внешне, и в своём величии. Проходя сад садов, что олицетворял собой четыре части мира, разделённый на участки — кварталы, между которыми текли полноводные каналы, — Тэхён с немым восхищением оглядывал пёстрые цветники, прозрачные бассейны, игривые фонтаны, мраморные скульптуры, вечнозелëные хвойные и плодовые деревья. Сад отвечал понятию мира, разделенного на составные части: вода, воздух, земля и огонь. Священные стихии для всей Персии. Необходимые для человечества. Помимо утилитарной ценности, сад в Пасаргадах был местом отдыха, познания удовольствия и созерцания красоты. Здесь родилась и впервые воплотилась идея сада, как декоративного пространства. Волшебное благоухание разливалось в садах в пору цветения цитрусовых. И, конечно, аромат роз. Их лучше всего было наблюдать в мае, но и сейчас, во второй половине лета, многие сорта всё ещё буйно цвели. Тэхён никогда не видел ничего подобного. И ему казалось, что всё это сон, что его мечта наконец сбылась. — Здесь невероятно красиво, Сокджин! — с восторгом отзывался он, испытывая не только эстетическое удовольствие от природы, но и безусловную благодарность за то, что по садовой территории они шли пешком, никуда не торопясь, будто прогуливались. — Я надеялся, что тебе понравится, — тот ласково улыбался, поглядывая на чужое восхищение. Сколько бы раз он не приезжал в Пасаргады, сколько бы недель не проводил здесь, это место не могло надоесть и приесться, его очарование не отпускало. — Тебе очень подходит это место, оно такое же яркое и буйное. — У меня появилась ещё одна мечта! — оповестил Тэхён. — Я хочу здесь жить! И почти нырнул в глубоко зелёное облако кустарника то ли за бабочкой, то ли за цветком. Он знал, что и этой мечте не суждено сбыться — если он и будет проводить здесь время рядом с царём, то это вовсе не значит, что сможет обзавестись здесь отдельным жильём, прямо посреди сада. К тому же, Юнги всё равно останется в Персеполе, а со временем Тэхён начнёт скучать по нему так, что все яркие краски и природа станут, как минимум, раздражать. Но сейчас ему настолько всё нравилось, что он едва не носился кругами вокруг Сокджина, всё разглядывая, трогая и нюхая. Правда, на ступенях дворца, всё же посерьёзнел и деловито поправил складки своих алых одежд. Нелегко было выкинуть из головы картину, как он чинно прогуливается по саду, а потом сбрасывает с себя всю стать и падает куда-то в зелёную траву, катаясь по ней, как игривый щенок. Всё же эта земля и красота ему не принадлежали. Сокджин вёл его по анфиладам дворца, словно не обращая внимания на окружающее великолепие. Потом он покажет Тэхёну здесь всё, поводит по любимым залам, но сейчас он должен был найти царя. Тот обнаружился в детской, с тихой печальной улыбкой глядя на спящего царевича. — Подожди пока здесь, — шепнул он Тэхёну и подтолкнул его к дивану в небольшой комнате перед детскими покоями. — Не дело нам сидеть в пыльных одеждах рядом с маленьким царевичем. Он подошёл к своему повелителю с ласковой улыбкой, опускаясь на колени подле него и глядя сияющими глазами. — О царь царей! — Что случилось? — негромко, чтобы не разбудить дитя, спросил тот. Коснулся волос советника тёплой ладонью. — Что-то хорошее, судя по твоему лицу. — Я вижу тебя после разлуки, разве этого мало для радости? — многие придворные говорили царю подобные слова, но только в устах Сокджина они звучали искренним признанием. — Но я привёз в Пасаргады кое-кого. Позволь мне представить тебе этого человека. — О, Сокджин, — улыбка всегда преображала суровое лицо мужчины, — ты нашёл себе жену? Сияние взгляда вельможи померкло, а улыбка стала печальной. — Я говорил тебе, мой владыка, что моё сердце не радуется другим женщинам. Но если это случится, я буду счастлив познакомить тебя с моей избранницей и получить твоё благословение. Нет, великий, это не прекрасная дева. Он гибко поднялся, взял царя за руку и повлёк его к выходу. — Чонгук вернулся из похода. С ним в Персеполь прибыл прорицатель из Дельфийского святилища. — Гонцы приносили вести, что армия под командованием генерала вернулась, привезя сокровища, — заметил повелитель, выходя из детской. Кажется, он собирался ещё что-то сказать придворному, но увидев Тэхёна, потерял дар речи. Нет, красотой его сложно было удивить настолько, чтобы он онемел. Всё же взрослый мужчина, повидавший в своей жизни много всего красивого, всех полов и мастей. Дело было не в этом. Увидеть перед собой копию друга юности он никак не ожидал. Тэхён встал с дивана и почтительно склонил голову, сдерживая вспыхнувшее в груди волнение. Отчего-то он тоже не мог произнести ни звука, хотя стоило бы представиться правителю Персии, пообещать ему верную службу, поклясться, что за ним и его прибытием нет ничего дурного… — Как тебя зовут, юноша? — опомнившись от наваждения, разглядев его получше, всё же спросил царь. И шагнул ближе, требуя: — Посмотри на меня. Как тебя зовут? — Тэхён, — отозвался тот, послушно поднимая голову. — Я прибыл из Дельф, царь царей, чтобы служить тебе и твоей империи всеми силами и талантами, что даны мне богами. Я… — Как звали твоего отца? — перебил правитель. — Я не… — Тэхён прикусил губу на мгновение. Разыгрывать всяких красивых генералов он мог сколько угодно, но великий царь Персии точно бы счёл издевательством, назови он ему имя греческого бога в ответ на этот вопрос. — Я не знал его, — ответил он, не сводя с мужчины взгляда. — Не знал его имени. Но… Ох, видели все боги, и греческие, и местные, что Тэхён не хотел этого говорить. — Он был из этих земель. Это всё, что я знаю. — Сколько тебе лет? — задал ещё один вопрос царь, чуть сузив глаза, которые были так густо подведены естественной чернотой ресниц, что все наложницы завидовали. — Двадцать шесть, — ответил Тэхён без всяких лишних уточнений. Годом меньше, годом больше — разницы, наверное, никакой. — Кровь привела тебя на родные земли, — помолчав, резюмировал мужчина. — Не стану утверждать как истину, но… — Но он был знаком с царём царей, — и без провидения догадался Тэхён, не боясь упрёка за то, что перебил владыку. Угрозы для жизни он не чувствовал, хотя было страшно неуютно остаться без своей легенды о боге на месте отца. Тэхён предпочитал думать об отце, как о боге, что снизошёл на грешную землю и полюбил его мать, а затем Аполлону пришлось вернуться к своим. Для Тэхёна это было куда легче, чем представлять, каким образом он всё же был зачат. Не по отношению к самому себе — только к матери, что являлась для него той же богиней. Но ненависти к незнакомому мужчине он не испытывал. Ничего не испытывал, просто не желая о нём знать. — Предполагаю, что так и есть, — кивнул царь. — Ты слишком на него похож. Эта порода… Он придержал желание коснуться лица Тэхёна своей ладонью. И благодушно добавил: — Добро пожаловать в Пасаргады, Тэхён. Добро пожаловать в Персию. Сокджин рядом сдавленно вздохнул, вглядываясь в лицо Тэхёна. Почему раньше он не видел эти скулы и руки? — Каждое дитя, которому дозволено быть зачатым и родиться в Дельфийском святилище, провозглашается дитём Аполлона, что покровительствует Дельфам, — мягко улыбнулся он. — Стоит ли подданным думать иначе? Слава царя царей возрастёт многократно, когда люди в дальних сатрапиях будут знать, что сын бога эллинов прорицает для него. А удивительная красота только подтвердит это в глазах каждого, кто посмотрит на него. — Следует щедро наградить генерала, что доставил дельфийского пророка к нам, — подхватил царь. — Когда мы вернёмся в Персеполь, я отдам распоряжение. — Не стоит торопиться, мой повелитель, — Тэхён легко вступил в новую должность. — Сейчас для тебя лучше оставаться здесь.