Танго втроём: драбблы и мини

Мама ушла в магазин, отец был на работе. Марат лежал на кровати, покачивая ногой, и старался не смотреть в сторону тихо позвякивающих на сквозняке — он открыл форточку — Вовиных медалей. Он больше не ходил на сборы, не якшался с «Универсамом», вступил в комсомол — собственно, он заканчивал школу с отличием, и один раз сказаться больным было не страшно. Страшным было другое — Айгуль перешла в его старую школу и больше с ним не общалась. На прямые вопросы она и прежде не отвечала, а Турбо, отшившего его от группировки, судя по слухам, отпиздил триумфально вернувшийся Кащей. Вова был при нём — и домой не возвращался. Отец как обиделся на него из-за сорванного юбилея, так и не остыл до сих пор, а менты вскоре нашли доказательства вины Колика в расстреле «Разъездовских» и от Вовы, лежавшего в реанимации из-за простреленной почки, отъебались. Даже два-три веника принесли — букеты, типа, с пожеланиями выздоровления. Марат ебал это всё в рот — он ни о чём так не мечтал, как об отъезде из Казани, но ледяная ненависть Айгуль, из-за которой он отшился даже, раздражала. Почему она его так презирает, если не вафлёрша? Ходили слухи, что её Кащей с Вовой пасли, но тут Марат был спокоен — сто процентов, рыцарство у старшего брата взыграло после распущенных Турбо слухов. Всем-то правду не объяснишь, хоть сто авторов поручится — на каждый роток не накинешь порток. В дверь позвонили, и Марат напрягся. Какого хуя? Мать ушла далеко, на центральный рынок, рано он её не ждал, отца тоже… Спрыгнув на пол, Марат прошлёпал босыми ногами до прихожей, глянул в глазок и обомлел, увидев знакомую усатую рожу. Откинув цепочку с двери, он распахнул её, едва не ударив Вову по лицу. — Братан? — Здарова, Маратик, — Вова поднял повыше приятно звякнувший пакет. — Впустишь? — Проходи. Они так и не поговорили, а специально Марат брата не искал — по первости боялся спалить убежище, потом по-детски обижался, а позже стало как-то пофиг. Живой — и нормально. Не звонит — а хуле бандиту водиться с комсомольцем? Но сейчас, видя, как Вова достаёт из серванта парадные стопки, Марат понял — ему не хватало общения с братом. Он жил все три прошедших года будто во сне — и просыпался только теперь. — Ты, я думаю, уже достаточно большой, Маратка, — Вова вынул пробку из явно исползующейся повторно бутылки, и из неё с глухим булькающим звуком полился ароматный самогон. Такой был только у Кащея. Занял, что ли? — Спасибо, брат. — Марат принял у Вовы стопку и улыбнулся. — Как сам? — Нормально, — Вова сел напротив, ударил своей стопкой о Маратову и опрокинул, тут же уткнувшись носом в собственное предплечье. Марат повторил за ним — и начался разговор. Новости трёхлетней давности плавно перетекали в новости двухлетней, Вова отпускал такие знакомые по настрою шутки, Марат счастливо смеялся над каждой и отвечал чем-то достойным… Словом, всё шло хорошо, пока его развязавшийся от самогона язык не выдал: — А что там Айгуль? Вова моментально напрягся. По его суровому лицу Марат мог бы сделать вывод, что Айгуль два-три года уже лежит в земле где-нибудь в лесах, примыкающих к Казани, но он своими собственными глазами видел её вчера, в компании Кащея возвращающуюся домой. — Айгуль теперь со мной, Марат. Прости. В первую секунду ему показалось, что он ослышался. — Чё? — Чё слышал. Глаза Вова прятал, но голос был твёрдым, как скала. И Марат ощущал себя ебанутой волной, которая со всей дури расхуярилась об этот сраный утёс. — Блядь, Вов, — сказал он, поднимая стопку. — Я бы ещё поверил в Кащея, но ты… — И с ним тоже. К сожалению, глоток сделать Марат успел, а потому закашлялся, засипел, стремительно краснея, и Вова подскочил, начал хлопать его по спине со всей своей богатырской силушки — раскачался, мать его так. — Чё? Ты, блядь, издеваешься? Голос давал петуха, но Марата в последнюю очередь интересовало сейчас, как он звучит. Он чувствовал нечто среднее между желанием порешить брата на месте, если это правда, и внезапной мыслью: «Ну, если слухи про вафлёрство были правдой, то неудивительно, что этот придурок связался с ней из чувства вины». Правда, и с той, и с другой версией Кащей не вязался никакими нитками: ни белыми, ни красными, ни серо-бурыми в крапинку. — Вы чё, педофилы, нахуй? Эта здравая мысль тоже вылетела из него на одном дыхании, но Вова, кажется, только успокоился — вероятно, готовился к мордобою. Но Марат тоже вырос, всё-таки «Универсам» отшил его достаточно давно. Он сам принимал в комсомол отшитого и какого-то потерянного Турбо, а потом избил его до кровавых соплей — за Айгуль, из чистой вредности, и похуй, правда те слухи или нет. — Не, братка, — Вова сел рядом, потрепал его по плечу, — никакого секса до восемнадцати. Кащей бы из меня кишки выпустил — или я из него. А Айгуль всё и так устраивает пока. Марат вспомнил твёрдое «Свободен» и Айгулину твёрдость в любом принятом решении. Если кто и мог бы держать двух влюблённых авторов за яйца — так только она. И то, что эта мысль вписывается в его картину мира, его и убедило, а вовсе не Вовин взгляд побитого щенка, который обоссал хозяйские тапки и получил заслуженных пиздюлей. Пиздюли, кстати, надо будет ему выписать — но не сегодня. Пусть порадуется возвращению в лоно семьи, придурок усатый. — Передай ей мои поздравления, а Кащею — что он счастливый сукин сын. Со всем уважением. Вова хлопнул ресницами, открыл рот — но тут скрипнула входная дверь, и раздался мамин голос: — Маратик, тебя что, пришли товарищи проведать? Он ухмыльнулся, откидываясь на спинку стула, и кивнул Вове на коридор: — Иди, поздоровайся. Если и будем пиздиться, то потом. Айгуле привет… И прощения попроси от меня. Я пытался, она не слушает. Вова кивнул и двинулся в коридор, откуда после пары мгновений потрясённой тишины послышались мамины счастливые причитания и Вовино «Диляра, да полно, полно, всё хорошо, я цел»… Марат молча налил себе ещё стопку и опрокинул, занюхивая куском чёрного хлеба. Если Айгуль устраивает — и его тоже. А сердце когда-нибудь успокоится.