Прощания-прощение

Где-то через неделю их устаканившейся рутины в Хэ Тяне просыпается новое чувство — тревога. По началу выявить причину ему не удается. Но в попытках выстроить логические цепочки, он понимает, в чем дело. И с враждой поглядывает на кофейный столик в центре комнаты. Последнее время Тянь уже больше времени проводит за пределами кровати — сейчас, например, сидит на высоком кухонном стуле, поджав под себя одну ногу. Чуть хмурится и смотрит на чашку, содержимое которой остыло уже неприлично давно. Надо бы встать, дойти до столешницы, поставить чайник. Чай, кофе — неважно. Есть стойкое чувство, что что-то должно попасть в организм. А ещё есть ощущение, что что-то должно случиться. В кухне появляется Гуаньшань. В одежде Тяня, помятый и уставший, но едва ли это показывающий. Последние несколько часов он сидел на телефоне с мамой. Тянь слышал лишь эхо его голоса в соседней комнате — слов было не разобрать, но ни с кем другим Мо не стал бы говорить настолько долго. Тянь поднимает на него взгляд, когда Шань проходит к столешнице и щелкает чайник. — Маму выписывают, — сообщает он. Оборачивается к Тяню и напарывается на прямой взгляд. Теряется на мгновение — давно такого не было, чтобы Хэ Тянь глаза не прятал. — Я заберу ее из больницы. Сглатывает. Тянь в ответ вопросительно морщится, но Шань правильно трактует его потуги в коммуникацию: — Да. Уже все хорошо… Переутомление наложилось и обострило ее парочку хронических… Но уже все в порядке. Она хоть отоспалась. Тянь отводит взгляд, кивает и слабо улыбается. Похоже, тучи на небе начинают расползаться. Возможно, скоро покажется солнце. — Мне придется уйти сегодня вечером, — Гуаньшань говорит медленно, с расстановкой, чтобы до Тяня дошло. — Ты справишься сам? До Хэ Тяня доходит, но с трудом. Справится ли он? Быть дома. Есть хотя бы два раза в день. Ходить в душ и чистить зубы. Он справится с этим? Да, сейчас это не кажется таким нереальным, как до прихода Мо. Но теперь ощущается физическая тяжесть каждого из этих действий. Теперь, когда вся ответственность переползает только к Тяню на плечи, становится искренне страшно. Он заметно морщится. Думает. Что если попросить Шаня вернуться вечером? Нет. Нельзя. Это уже высшая степень эгоизма. Он нужен матери. Он и без того кучу времени провозился с Хэ Тянем. Буквально заново научил его передвигаться, мыть голову и есть еду. Пора взрослеть. Тянь несмело кивает. — Справлюсь, — шёпотом. Сам не верит, но знает, что выбора у него нет. Шань озадаченно вздыхает и чешет затылок, рассматривая драматичную скрюченную фигуру за столом. Он тоже не выглядит так, будто может выдохнуть с облегчением. Потому что он действительно и не может. Гуаньшань окончательно стал сиделкой. — Эй. Не грузись так. Тянь вскидывает не него растерянный взгляд. Шань кривит губы во что-то отдаленно напоминающее улыбку. Тянь ещё никогда не видел, чтобы он улыбался, потому не уверен. Но на душе становится легче, плечи расслабляются, а горло перестает сдавливать. Гуаньшань смотрит на него с таким теплом, что становится не по себе. Неужели Тянь правда заслуживает этого? Принятия, смирения и тех жертв, на которые Шань пошел ради создания его комфорта. Тяню принимать такую мягкую, ни к чему не обязывающую заботу сложно. Он еще не понимает, за что ему это, но пытается убедить себя, что так можно. В семье положительного примера не было. Отец общался с ним только по необходимости, а брат превратился в глыбу льда в один момент. В год после смерти мамы их семья и развалилась. С маминым уходом из жизни пропало все, что вносило в нее хоть какие-то краски. Больше не было теплых объятий, просмотра глупых комедий под заливистый смех, уймы часов в гардеробной за выбором платья на очередное скучное мероприятие. Они действительно проводили вдвоем времени больше положенного. Тогда у Тяня не было правила «отбой после десяти» или «никакого сладкого до обеда». Мама, как и Тянь, любила сладости и ненавидела правила. Тянь однозначно был маминым ребенком. После ее смерти Тянь перестал ощущать вкус сладкого и по мере взросление пристрастился к острому и горькому. Выработал режим, потому что с ним проще. А когда не получалось спать из-за кошмаров или бессонницы, перестраивал режим так, чтобы тренировки по борьбе и баскетболу отнимали как можно больше сил. Привык, что глупые комедии просто глупые и совершенно не смешные. Выбирал одежду по принципу «первое что увидел, даже чистое и глаженное». Но одно осталось неизменно — он все так же ненавидел правила. Он все так же был маминым ребенком. После похорон Тянь не был ни на одном душном светском мероприятии. Ни разу не надевал официальный костюм. Не хотел ничего слышать о семейном бизнесе и тем более принимать участие даже под предлогом «ну помоги немного брату». После смерти мамы жизнь стала серо-черно-белой. А Тянь никак не мог смириться, что он больше не ребенок. Детям все прощается. На них смотрят свысока. Их мнение не берут в расчет. Тянь понял это, учел и взял на вооружение. Он младший в семье, он никому особо в ней не нужен. Поэтому можно отдалиться, переехать, попытаться заблокировать отца, но это окажется бесполезно, ведь он и так никогда не звонит, а при необходимости присылает своих шестерок на адрес. Но и это не проблема — можно побегать по городу, переночевать в отеле. Можно выплеснуть кофе на отцовских людей, потому что за это ничего не будет — сын босса неприкасаем. Можно не поздравлять отца с днем рождения и другими праздниками, потому что отцу искренне насрать. Все можно. Можно долго оставаться капризным ребенком для отца, но в конечном итоге осознание приходит: в мире есть не только отец. А ты сам не можешь бесконечно жить прошлым и верить, что от тебя ничего не зависит. Что в своих проблемах виноват весь мир, кроме тебя. И что решать их будет кто угодно, кроме тебя. Со временем право быть ребенком утрачивается. В это сложно поверить, и с этим сложно смириться, но реальность такова. Приходится, как и с любой другой потерей пройти через отрицание–гнев–торг—скорбь–принятие и взять себя в руки. Тянь молча встает и плетется к кофейному столику в гостиной. Гуаньшань провожает его растерянным взглядом и отворачивается к вскипевшему чайнику. Вернувшись, Тянь так же молча передает Шаню какие-то бумажки и усаживается на свое место. Мо в ответ ставит перед ним чашку. Сам снова садится напротив и, нахмурившись, рассматривает распечатки. Билет на самолет и договор о переводе в частную старшую школу в Пекине. Тянь топит взгляд в сладком ягодном чае. Сам он такой не любит, но Шань обожает. Химозный налет с ягодным привкусом остается на стенках кружки и колышется, когда попадает на поверхность воды. Шань долго молчит и лишь сосредоточенно сопит, изучая бумажки. Он может и хочет что-то спросить, да спрашивать нечего — вся информация там. Дата и время отлета, день начала учебы, место пребывания и проживания. В кусках бумаги нет разве что одного… — Надолго это? — голос вздрагивает, хотя Мо скорее всего хотел казаться безучастным. Хэ Тянь судорожно вдыхает и прикрывает глаза. Вслушивается в свой пульс так, будто сердце — барахлящий механизм, что в любой момент может соскочить со штыря, сломавшись. — До конца старшей школы точно, — его голос с непривычки тихий и рыхлый. Тянь дует на чай, глотает, лишь бы делать что-то. — Два года, значит. — Ага. Между ними нет недосказанностей. Нет договоренностей и обещаний. Между ними нет практически ничего, кроме ахуевшей привязанности дворовой псины, развившейся в церберовскую верность за последние полгода. — Мы можем созваниваться, наверное, — после долгой паузы давит Шань, откладывая бумажки в сторону и переворачивая их лицом в стол. — Разрешу тебе даже раз в неделю сеанс видеосвязи. Так уж и быть, бесплатно, — он пытается шутить, но Тянь совершенно не воспринимает. Все закончится сегодня вечером. Шань уйдет к маме, а Тянь напишет брату. Уже завтра они будут в разных городах. И это все. Это пепелище после взрыва тех пресловутых ракет в бункерах. Это развалы империи, что не успела стать великой. Гуаньшань так долго и с таким боем открывался и доверялся ему, а сейчас Тянь всаживает ему нож в сердце. Вот и «спасибо» за доверие, за помощь, за ответные чувства. — Только не задалбывай во время школы и работы, ладно? А то я тебя знаю… Я скину тебе расписание, посмотрим, по каким дням будет удобнее созваниваться. Тянь поднимает на него глаза. Шань выглядит озадаченным, но не разбитым. Не так, будто ему выдрали сердце. Продолжает пить химозный чай и поглядывает в сторону тарелки со сладостями, что сам купил не так давно. — Хочешь сказать, все в порядке? — несмело зовет Тянь. Он искренне удивлен, что на него не обрушили шквал проклятий и до сих пор не хлопнули входной дверью. Мо смотрит ему в глаза. — Ну… Если тебя не насильно упекают в ту школу, и это не колония строго режима, то да. Почему что-то должно быть не так? Тянь, конечно, не в восторге, что школа в Пекине, под боком у отца. Но если закрыть глаза на этот факт, она очень даже ничего. С экономическим уклоном, сотрудничает с несколькими топовыми университетами в стране. А за отличную учебу можно получить грант или возможность стажировки за границей. Самое то для ребенка, мечтающего вылезти из-под родительского крыла. Когда он искал информацию об этой школе полгода назад, был готов ехать уже тогда. Но произошла какая-то накладка с документами, и пришлось подождать. А потом Цзянь влип в неприятности, а какой-то неизвестный рыжий гопник забил ему стрелу после школы. А потом все как-то само собой началось, разогналось и вот к чему приехало. — Я о том, что … — Тянь мнется. Стучит пальцами по чашке и крутит ее в руках. — У нас едва что-то начало получаться. С тобой. Он чувствует пристальный взгляд Шаня на себе. Тот слушает излишне внимательно. Лучше бы он так не делал, а то желание Тяня заткнуться раз и навсегда в ближайшую секунду его пересилит. Но поднятую тему развить надо, потому что больше удобного случая может не представиться. В какой-то момент может стать слишком поздно, и Хэ Тянь подошел к этой черте опасно близко из-за своей недели затворничества. — Мы только пришли к какому-то адекватному пониманию отношений между нами, а я… — он тяжело вздыхает и запрокидывает голову. Жмурится. — Выглядит так, будто я тебя бросаю. — А ты хочешь меня бросить? — тут же реагирует Мо. Он звучит ровно, но это иллюзия. Зная его, становится очевидно, что он раздражен. — Нет! — моментально почти вскрикивает Тянь. Выпрямляется и смотрит в глаза Шаню. Проходит несколько странных секунд, пока они пялятся друг на друга. Первым расслабляется Гуаньшань. Он откидывается на спинку стула и возвращается к своему чаю. — Ну вот и все. Проблема решена, — сообщает он, смотря на Тяня из-за чашки, и пожимает плечами. — Подожди… — мотает головой Хэ Тянь. Он действительно растерян, что все так легко разложилось. С Мо Гуаньшанем не может быть настолько спокойно. Что-то определенно не так. — Но как же.? Я полгода выебывал тебе мозги, а сразу после того, как я получил ответ на свои чувства, я просто беру и сваливаю. Это… предательство. Пока Тянь растерянно размахивает руками и подбирает слова, Шань копается в тарелке со сладостями. — Никакого предательства нет, не драматизируй. И почему тебе так хочется себя в чем-то обвинить? Успокойся уже. Ты же знаешь, я не из тех, кто будет терпеть хуйню в свою сторону. Тянь сложно смотрит на него, пока Мо увлеченно выбирает из тарелки ореховое печенье, видимо, чтобы было не так сладко и не перебивало вкус чая. Он откусывает кусок и поднимает на Тяня хмурый взгляд, кивая, мол, «разве не так?». — Это да, но все равно. Я же… с моей стороны это… Хэ Тянь уже сам не понимает, почему так взъелся. В его голове картина выглядела однозначно: он мудак и предатель, который воспользовался Гуаньшанем ради развлечения. Так, казалось, воспринимал его и Шань. Но, похоже, проницательностью Тяня обделили. — Тянь, прекрати это, — раздраженно рычит. — Все в порядке. Это просто школа в другом городе. Нас не изолируют друг от друга на всю оставшуюся жизнь. Наши семьи не в кровной вражде, не знаю, — он закатывает глаза и рисует круги в воздухе, обозначающие масштаб проблемы. — Это не то, из-за чего надо трястись. Тянь смотрит на него так, будто сейчас расплачется. Для Мо это уже более привычная картина за последние дни, но она по-прежнему выглядит неприятно. Когда-то Шань мечтал довести его до слез, но это было в прошлой жизни, где они были Мажор и Рыжий. С тех пор все поменялось. Личности обросли подробностями: предысторией, травмами, интересами, чувствами. Из картонных архетипов стали живыми персонажами. Шань вздыхает и отставляет чашку. С печеньем он уже расправился. Складывает руки перед собой на столе: — Да, грубо, но ты понял. Тянь смотрит куда-то в сторону и в пол. Он понял посыл, но не понял, с чего вдруг такая щедрость. Еще неделю назад Шань был ужасно зол его исчезновению из школы и, очевидно, проклял бы посмертно, если бы Тянь переехал. А сейчас говорит, что все в порядке. Логика мира в голове Тяня трещит и ломается. Он мотает головой, потому что он не понял, и Шань тяжко вздыхает. — Послушай, — пытается начать, но слова не идут сразу. Он чешет затылок и хмурится. Картина выглядит до боли знакомой, а потому безопасной. Тянь сглатывает подступивший к горлу ком и все же заставляет себя чуть успокоиться и вслушаться. — Ты видишь ситуацию так, будто тебе надо противостоять мне, — Шань смотрит в стол и нервно чертит на нем какие-то узоры пальцем. — Ты заперся дома и прятался под одеялом, лишь бы я не знал, что тебе плохо. Но… Он вздыхает и поднимает на Тяня глаза. — Не нужно так. Я на твоей стороне, понимаешь? Я не твой враг. Я не сражаюсь против тебя. Я сражаюсь с этим всем с тобой вместе. Мозг у Тяня на мгновение приостанавливает работу, чтобы в следующее мгновение все шестеренки повылетали из цепей, а механизмы перегрелись. Это было настолько очевидно и на поверхности, что поверить невозможно. За всю жизнь он привык к модели отношений противостояния. Он против семьи в отцовском доме. Он против Цю Гэ на тренировке. Он против учителей в школе. Он против Шэ Ли в подворотне. Он всегда противостоит кому-то. Сопротивляется чьим-то силам, рассчитывая только на свои. И закономерно, что те же установки он перетащил и на Гуаньшаня. И изначально они были справедливы, потому что их отношения изначально тоже были про «против». Они кусались и лаяли друг на друга как бешеные собаки. И Тянь настолько к этому привык, что просто не успел осознать произошедших перемен. Словно и не заметил, что Мо перестал огрызаться, посылать, сбегать и скидывать руку с плеча. Не заметил, как Шань стал сам тянуться за прикосновениями и стараться поддержать и помочь. Тянь снова не заметил ничего вокруг себя. Словно не глаза у него, а стеклянные шарики*. Словно не мозг, а обувная коробка. — Блять. Тянь всхлипывает и закрывает лицо руками. В голове только: какой же он мудак; какая же он размазня. Мерзко с себя и своей застрявшей в прошлом головы. С себя и своей сломавшейся и раскрошившейся психики. С себя и своего неумения держать слезы, слова и все свое дерьмо при себе. Тяня развозит до соплей и воя побитой дворняги за считанные минуты. Он кусает губы и руки лишь бы заткнуться, лишь бы сожрать себя и исчезнуть с лица земли. Но вместо того, чтобы моментально разорваться на атомы, он чувствует лишь как расплывается вокруг в ещё большую лужу болота. Его тянут в бок. На плечи и лопатки опускаются теплые руки. Щека упирается в мягкий живот. — Вот так, — шепчет Шань и гладит его по голове. Кончиками пальцев проходится за ухом. Приятно. Приятно, нежно и тепло, блять. Только за что сейчас так с ним?! Тяня трясет всем теплом. Он задыхается в сиплых вдохах. — Все в порядке. Я рядом. Шань гладит его по спине и жмет к себе. Он и правда рядом. Пока Тянь в слезах, соплях и с протекшим нахер чердаком, Шань держит его в собственных руках и не дает раствориться. Не дает исчезнуть. Тянь лезет руками к нему, обнимает почти до хруста ребер, лицом утыкается в него. Заглушает вои в нем. Топит себя в нем. Потому что, если насмерть не получается утонуть в себе, надо захлебнуться в его объятьях. Мо наклоняется и невесомо целует его макушку. Неторопливо расчесывает волосы пальцами. Нежно почесывает кожу головы. Тяня плавит. — Мы с тобой вместе, ты понял? Шепчет на ухо, и Тянь нерешительно и рвано кивает. Верит, как в последний раз — отчаянно, как во что-то, чего он только что лишился. Но верит, потому что на грани жизни и ее конца терять уже особо нечего. — Я с тобой, — Мо шепчет и снова целует в макушку. Тяня словно душат. Горло сдавливает, глаза горят. Тянь тащит его на себя изо всех сил, и Мо неуклюже упирается коленом в высокий стул. Обнимает, сжимает. Они почти неделю не прикасались к друг другу так. Шань гладит его по голове, держит за руки. Каждым словом, действием, вздохом орет Тяню на ухо: «Я здесь. Я тебя не бросаю. Я твой, ты мой.» — Прости. Прости меня. Срывается у Тяня в уже взорвавшейся истерике. Он захлебывается и тонет, пока Шань изо всех сил вытаскивает его. И справляется. Он немного отстраняется и опускает руки на щеки Тяня. Большими пальцами аккуратно трет их, стирая слезы. Аккуратно приподнимает его голову за подбородок. — Тебе не за что извиняться, — гладит по щекам нежно. Не улыбается, но смотрит с таким теплом в глазах, что дышать становится нечем. По телу проходит горячая волна. — Все хорошо. Слышишь? Тянь смотрит в его глаза и верит. Его не ненавидят, не хотят убить, не хотят оставлять. Он ни в чем не виноват. Он не сделал ничего, за что заслужил бы смерти. Хэ Тянь кивает медленно. Глаза болят и все опухли. А внутри, на душе, пусто. Но не так, как раньше, а как будто приятно. Словно лопнуло и вытекло именно то неприятное, что долго там сидело. То, что было ненужно. Что воспринимал своим долженством и заслуженным проклятьем. А теперь стало легко. И спокойно. — Спасибо, — одними губами шепчет Тянь, пока смотрит в растопленное золото его глаз, теплое и чистое. Шань чуть улыбается и, наклонившись, убирает его растрепанную челку и целует в лоб. Оставляет свои теплые ладони на его лице. Тянь не разжимает своих объятий на его спине, кладет голову к нему на грудь и внезапно слышит. Чуть суматошный и загнанный, но сильный и ровный стук сердца. Где-то внутри у Тяня есть такое же. Настоящее, теплое, чувствующее и болящее. На самом деле он не пустой. Он живой.