В глубине моего сердца, В глубине моей души Не угасает пламя. О-о-о-о-о! Мне не совладать с ним, Не могу укротить его: Грядёт взрыв. (Ateez — Hala Hala)
***
Губы Юно дрожат в улыбке. Она уродлива, она страшна, она пугает его самого, но Юно улыбается, испытывая жгущую боль от соприкосновения холодной воды с израненной кожей. Юно смог. Он смог задержать этот пожар, смог предотвратить его распространение. И плевать, что на руках появились новые ожоги, и на этого… Юно подносит к глазам правое запястье, читает имя. «Ли Тэён» Плевать Юно хотел на этого Тэёна. Если бы тот мог, то давно бы уже решил проблему Юно. Решил бы все его проблемы. У Юно чувствительные руки. С самого рождения мягкие пухлые ладошки, которые легко вспыхивали оранжевыми искорками, если кто-то пугал мальчика. Все в семье с этого забавлялись, его часто дразнили потом в садике из-за этого. Но в силу возраста пламя не поддавалось мальчику. Оно не поддавалось его рукам до пяти лет. До пяти лет. В тот год, когда пожар унёс жизни его родителей, а бабушка сошла с ума, не способная осознать вид останков единственного сына. С тех пор она зовёт Юно его именем. Она зовёт его Джехёном уже одиннадцать лет. И каждый раз, когда она счастливо улыбается Юно, он жалеет о том, что в ту ночь был маленьким пятилетним мальчиком, в руках которого было так мало силы, что языки пламени не касались одного только него, и потому жадно пожрали отца и мать. В тот рассвет Юно получил неконтролируемо огромную силу огня в своих руках. Мягкие ладошки пошли волдырями, которые пришлось лечить порошками и септиками, пришлось пить кучу таблеток, привыкать к жизни со стариками и отзываться на чужое имя. Пришлось кивнуть на просьбу дедушки сдерживаться хотя бы дома. И Юно научился развлекать себя на улице. Пока однажды не увидел, как рядом с детской площадкой горит мусорка. Одиннадцатилетний подросток был единственным, стоящим ближе прочих людей, был единственным, кто видел дым, кто понимал присутствие огня внутри огромного контейнера — Юно чувствовал пульсацию пламени через металлопластик. В тот день он понял, что его способность — это не только про создание огня и его контроль, но и про его подавление. Потому что даже не открывая мусорного контейнера, Юно смог потушить смешливый огонёк. Это вызвало улыбку. Это вызвало смех. Это сделало его помешанным на развитии своей силы и дальше. Он тратил спички на то, чтобы жечь разные предметы за городом. Он жёг бумаги, стулья, старые кассеты и баллончики из-под лака и дезодоранта. Отслеживал траекторию полёта жестянок, наблюдал за цветом огня — о, огонь мог быть не только красным, или оранжевым, или уродливо-чёрным. Огонь умеет гореть синим пламенем, он умеет быть чарующе-изумрудным, искристо-фиолетовым, невинно-белым. Огонь чарует. Он умеет быть ласковым и нежным к рукам, скользить сквозь пальцы по одежде, подниматься выше, щекотать уши и нервишки, опаливать ресницы и волосы в бронзу и…. Рвать кожу рук Юно больнючими волдырями до крови, рваными полосами и въедливым дымом под дерму, чтобы избавиться от которого — нужен надрез и заливка перекиси. Юно привык причинять себе боль. И это его собственное безумие, от которого он никогда не откажется по одной лишь той причине, что когда-то не смог совладать с огнём в своём собственном доме. Никто и никогда не винил его, дедушка постоянно уверяет, что всё в порядке, и радуется тому, что Юно сам выжил в том пожаре, но… Разве не абсурдно это: владеть огнём и не спасти от огня же своих собственных родителей? Бред, бред, бред. Юно опускается на землю, снова подносит к глазам правое запястье, снова читает: «Ли Тэён» Поджимает губы и опускает взгляд, как если бы извинялся перед кем-то физически осязаемым, а не перед белыми полосами иероглифов: — Прости, Тэён-а, мне, правда, жаль, что я твой соулмейт, и тебе не досталось кого-то лучше. И прости, что я никогда не смогу избавить тебя от себя. По затылку привычно-больно прилетает ладонь дедушки, он же хватает Юно за шкирку, поднимая на ноги, заглядывает в глаза: — Сколько можно, сколько можно, сколько можно?! — его голова трясётся из стороны в сторону от негодования, — Чон Юно!!! На это Юно привычно хмыкает, прикрывая веки, чтобы незаметно закатить глаза. За что его тут же встряхивают за воротник, а длинный сухой палец дедушки маячит из стороны в сторону перед носом: — У тебя старшая школа в этом году, Юно. Пожалуйста, побудь обычным мальчиком, — жалостливо стонет старик, — Позволь мне и Гаюн-и насладиться тремя годами спокойствия, позволь нам увидеть тебя счастливым, Юно. — Баба даже не помнит, что у неё был внук, — шипит Юно. Прикусывает язык. Дедушка Ёнпыль смотрит в глаза, кряхтит и снова встряхивает. Они оба притворяются, что Юно — это Джехён, позволяя старушке улыбаться, позволяя ей пребывать в забытьи и жить счастливо. И им обоим тяжело. Ёнпыль понимает, что Юно в разы тяжелее, но его слова, эта дерзость — старик просто не знает, как должен сейчас поступить: как надо для воспитания, или как позволит его собственная совесть. — Юно-я, — старик выбирает совесть, отпускает внука, — Пожалуйста, проживи ты эти три года беззаботным старшеклассником. Носи перчатки, как тебе рекомен-… — Они не помогают. Я горю и под ними, — Юно прижимает ладони к груди, отворачиваясь. — И давно? — С самого первого дня. Я горю под перчатками. И под циновкой, — обида накрывает юношу с головой, он зажимает горло ладонями, чтобы не реветь слишком громко, но всё равно выходит откровенно, — Я прожигаю всё вокруг! Я не справляюсь с этим! Я воспламеняюсь от мыслей! Мои руки меня не слушаются, и я учусь их контролировать! Я пытаюсь!!! Господи! Я, правда, пытаюсь что-то с этим сделать! Но всё равно выходит только постоянно, понимаешь, изо дня в день учиться, изо дня в день обжигаться, чтобы просто обнимать вас! Всё равно выходит или гореть самому, или контролировать пламя рядом! В конце концов, Юно низко опускает голову, пряча лицо под локтями, потому что такова его жизнь все 11 лет: или он вспыхивает сам, или он находит себе ручное пламя. В его комнате куча свечек, которые горят днями-ночами напролёт. Но там же, в двух углах — огнетушители. На случай, если Юно потеряет контроль во сне, или не удержит пламя свечи на яву. — Юно, тебе нужно найти… — снова повторяет дед о соулмейте, что только больше доводит Юно, потому что: — И лишиться дара спасать людей? Ещё одна проблема. Насколько велика и опасна способность Юно, настолько же она и полезна обществу. В одном из ящиков его тумбы уже около сотни благодарственных писем от администрации города за спасение жителей от пожара, и это то, что греет душу Юно, это именно то, чего он хотел. Он хотел спасать. Он хочет спасать. И ему нельзя избавляться от своей способности. Как бы больно и страшно ни было ему самому — нельзя. Ёнпыль снова тяжко вздыхает. Он только машет рукой на это дело, и зовёт внука обедать. Он не зовёт его домой, потому что они никогда не ходят домой в плохом настроении. А если что-то случается с утра, то для Гаюн — её муж и её сын — всегда поют индийское диско на ломаном английском из фильмов восьмидесятых. Когда им обоим особенно больно, но так нужно поступать.