Опасный соперник / Tyger! Tyger!

Сразу после аппарации похититель Гермионы наложил на нее ПЕТРИФИКУС ТОТАЛУС и отлевитировал на плоскую каменную плиту. Он действовал без особых эмоций и церемоний, подобно торговцу рыбой, выставляющему на витрине дежурное блюдо дня. Затем он связал ее, заткнул рот кляпом и исчез. Очевидно, она была лишь средством для достижения его конечной цели. Она точно знала, кто он такой и куда он ее перенес. Она также знала, что все происходящее каким-то образом было связано с Северусом. Знать бы только, каким именно. Что бы ни замышлял Люциус, она должна была найти способ его остановить, при этом не причинив вреда ни себе, ни ребенку. Но как она могла разрушить его планы, если не знала, в чем они заключались? Единственным способом узнать это - было наблюдать и слушать. Сосредоточить все свое внимание. А действовать наобум — это путь в никуда. Она огляделась. Вне всяких сомнений, она была в подземной камере – темной, невзрачной и ничем не примечательной. Почему никто никогда не выбирал для совершения своих грязных делишек просторные, хорошо освещенные комнаты с мягкими диванчиками, обитыми мебельным ситцем? Почему никому не пришла в голову смелая идея украсить свои подземные тюрьмы обоями в цветочек? Кажется, у нее начиналась истерика. Ей нужно было успокоиться и думать о ребенке. Но нет, она не могла этого сделать. Если ее мысли будут сосредоточены только на малыше, она не сможет думать ни о чем другом. Гермиона снова обвела глазами комнату. В ней почти ничего не было. Все, что она увидела - это огромный котел, книга, лежавшая слишком далеко, чтобы она могла хотя бы догадаться о ее содержимом, и каменная плита, на которой Люциус оставил ее в полном одиночестве, предварительно связав и заткнув кляпом рот. Что ж, ясно как день, что она была приманкой, поэтому, по логике вещей, он не станет убивать ее, пока не появится Северус. Это если считать поведение Люциуса логичным. А Гермиона знала, что самый блистательный из психопатов был безумен как никогда. Пусть Северус появится поскорее. Пусть Северус появится поскорее, твердила она как молитву, сама не зная кому. Все боги – всего лишь чьи-то умершие предки, переодетые для маскировки. Она могла бы молиться только на Северуса, чтобы он не попался на крючок Люциуса и смог побить козырь, который маньяк припрятал в рукаве. Она молилась бы и на себя, если бы думала, что это ее спасет. Она не знала, как долго она ждала и очнулась от своих мыслей только тогда, когда услышала голос своего мужа, который звал ее мучителя по имени. – Люциус, друг мой, я пришел, чтобы дать тебе то, что ты хочешь, – слова, произнесенные его низким звучным голосом, эхом отдавались в дверном проеме. – Значит, ты присоединишься ко мне? – спросил ясноглазый блондин, который выглядел свежим и хорошо отдохнувшим. – Нет, я прикончу тебя, – сказал Северус. – Брось, кузен. Убьешь меня из-за этой маленькой грязнокровной твари? – Люциус одарил его чарующей улыбкой. – Ты, должно быть, шутишь. – Нет, - ответил он. – Я совершенно серьезен. – Только подумай, Северус: ты и я, снова друзья, снова товарищи. Я знаю, почему твоя преданность Темному лорду пошла на убыль. Зачем следовать за тем, кого ты однажды превзойдешь? Сделай правильный выбор сегодня, и это однажды наступит гораздо быстрее, – сказал Люциус. – Нет, Люциус, – устало произнес Северус. – Если ты не убьешь девчонку и ее ребенка, ты совершишь большую ошибку. Неужели ты не чувствуешь это? Силу, которую ты мог бы обрести, принеся их в жертву, пролив их невинную кровь на этих древних камнях! – восторженно произнес Люциус. – Это твоя ошибка, Люциус, а не моя, и ты ее уже совершил, – сказал Северус. – Ты вынудил меня это сделать, – огрызнулся Люциус. – Я не помню, чтобы я кого-то вынуждал; все, что я помню о том моменте, — это невыносимая боль и неудержимая рвота, – резко ответил Северус. – Мой сын был слабаком и предателем; ты настроил его против меня, – сказал Люциус. – Твой сын был еще совсем мальчишкой. Я дал ему больше, чем ты, поэтому он считал отцом меня. Он бы последовал за мной, независимо от того, кому я был предан, – при этих словах глаза Северуса слегка заблестели. – Меня нельзя винить в твоей несостоятельности и неадекватности. – Нарцисса тоже восхищалась твоей силой. Ты знал об этом? – Люциус, казалось, вот-вот испепелит его взглядом. – Восхищалась тобой, кто бы только мог подумать! Что ж, теперь я тоже великий и ужасный. Я забрал ее силу, и так или иначе получу и твою. Будь вместе со мной, Северус, или я убью тебя и таким образом завладею твоей мощью. Посмотри на себя, ты же уже дрожишь от страха. – Да, Люциус, я боюсь тебя, но не потому, что ты обладаешь большой силой, а потому, что ты дурак! – Дурак? – удивился Люциус. – Потому что я пожертвовал никчемной женой и сыном ради величия и славы? – Дурак, потому что разбираешься в делах сердечных не больше, чем муравей в арифмантике. Дурак, потому что женился на женщине, которую не уважал, и стал отцом ребенка, которого не любил, – сказал Северус. – Так ты уважаешь эту…? – спросил Люциус, пренебрежительно указывая на Гермиону. – Я люблю ее, – произнес Северус с едва заметной усмешкой на губах. В этот момент приятные аристократические черты лица Люциуса исказились в гримасе ненависти, и он рассмеялся. – Это не является признаком хорошего вкуса, Северус. Чертовски забавно, но чертовски безвкусно. – Тем не менее, это правда, – сказал Северус, и в его глазах блеснул почти дамблдоровский огонек. – Кроме того, кто сказал, что можно судить о вкусе любви? – Да ладно, - медленно произнес Люциус. – Так вот во что ты превратился? Ты, порождение самого Бога смерти. Ты был самым великолепным из всех нас; мы все упивались смертью, но ты единственный ее поимел, кузен, и теперь ты просишь меня поверить, что ты без ума от недозрелой грязнокровки? Напряги извилины и придумай что-то более правдоподобное. – Веришь ты мне или нет, но я не убью ее, и ты тоже, – сказал Северус. – Меня начинает утомлять твоя болтовня, – сказал Люциус. Северус величественно пожал плечами и вытащил палочку. Люциус в точности повторил его движения. Гермиона никогда раньше не видела, чтобы Северус так свободно владел магией. В ней было что-то электризующее и первобытное, и воздух наполнился запахом озона, когда два волшебника начали двигаться по кругу, не выпуская друг друга из виду. – Северус, ты прекрасен, – сказал Люциус. Северус вместо ответа выдал нечто среднее между рыком и смешком, продолжая двигаться. – Если бы у тебя хватило здравого смысла родиться ведьмой, я бы из кожи вон вылез, чтобы совершить с тобой обряд конфарреации. Представь, какого сына ты мог бы мне родить, – сказал Люциус, словно погрузившись в задумчивость. – Но нет, не судьба. Северус не терял бдительности, продолжая стоять в боевой готовности напротив светловолосого волшебника. – О чем это ты, Люциус? – в его черных глазах ничего нельзя было прочесть. – Ты растрачиваешь себя на эту грязную маленькую шлюшку и паразита в ее животе, – выплюнул Люциус. – Я предлагаю тебе кое-что получше. – Шанс стать моим папочкой? – презрительно спросил черноволосый волшебник. Оба медленно направили свои волшебные палочки прямо в грудь друг другу. – Шанс стать моим спутником, партнером – называй как хочешь, – сказал Люциус, его дыхание стало учащенным и поверхностным. – Само собой разумеется, что конфарреация невозможна, поскольку мы оба уже принимали участие в этом ритуале, но я нашел другой способ соединиться. Все, что тебе нужно сделать, это убить грязнокровку. Глаза Северуса сузились. – Люциус, я всегда знал, что ты прогнил насквозь, но не подозревал, что ты еще и сумасшедший. – Конечно, у нас не может быть потомства, но в этом союзе будет сила, по сравнению с которой Темный лорд будет казаться просто школьным отморозком, – Люциус улыбнулся. – Я сам приготовил это зелье. Хотя мог бы попросить твоей помощи. Северус слегка склонил голову в притворной благодарности, продолжая целиться палочкой в сердце Люциуса. – Не хватает только одного ингредиента: крови твоей приживалки, – он кивнул в сторону Гермионы. – Я мог бы добавить ее сам, но все это наполнится особенным смыслом, если приготовление зелья завершишь именно ты. – Нет, Люциус, – Северус едва заметно покачал головой, не отрывая взгляда от рук своего противника. – У тебя нет того, чего я желаю. – Мы можем найти способы обойти это, Северус. Возможно, со временем ты даже изменишь свое мнение. Здесь важна магия, объединение силы, – пустился в объяснения Люциус. – Сила, Северус, - самая эротичная составляющая в этом мире, да и в любом другом. – Ты неправильно меня понял, – мягко сказал черноглазый волшебник. – Я отвергаю не твой член, Люциус. Дело в тебе, в самом твоем существовании. Я не хочу быть с тобой. Люциус Малфой вздохнул. – Я боялся, что тебя потребуется убеждать, – он пристально посмотрел на Северуса. – Ходят слухи, что ты стал невосприимчив к Круцио, но я думаю, что многочисленные случаи пребывания под действием этого заклятия наоборот сделали тебя более чувствительным к нему. Может, проверим мою гипотезу? Я верю, что ты полюбишь меня... со временем. За долю секунды до того, как крик "КРУЦИО!" сорвался с губ Малфоя, Северус начал действовать. Он повернулся к Гермионе, на которую ни разу не взглянул с тех пор, как вошел в камеру, и молниеносным заклинанием освободил ее от пут. Затем, прежде чем луч от палочки Люциуса достиг его, он плавным движением отправил свою палочку в ее руку. Гермиона понятия не имела, что физически возможно двигаться так быстро. Когда она поднялась, Северус уже корчился на полу, представляя собой бесформенную массу. Тогда Гермиона, которая на протяжении семи лет пребывания в магическом мире рассматривала себя ни больше ни меньше, чем ребенка двух маглов-дантистов из Лондона, и которая считала себя ничем не примечательной умной девушкой, переложила палочку Северуса в левую руку. Все та же Гермиона, в своей белой ночной рубашке, с волосами, дыбом стоящими у нее на голове, с животом, выпирающим подобно носу огромной лодки, с горящими глазами, которые сменили цвет с щенячьи-карих на почти черный, впервые безоговорочно поверила в свою магию, проклиная Люциуса Малфоя. Язык, который она использовала, был древним. Произнесенное ею слово прозвучало как удар молнии по вереску. Но его значение не было тайным. Оно означало "Любовь". И это слово отправило Люциуса Малфоя в преисподнюю. Как только Северус обрел дар речи, он назвал все произошедшее банальным и избитым, а потом зашелся в приступе кашля.