Пожалуйста не пиши на меня донос

«Ездил я недавно по делам в Ареццо. (Ей богу незнаю кто читает мои «доносы» и читает ли, но если что, мессер старик, храни господь вашу душу!). В городе том нужно мне было купить материалов для работы, а как закончил, так сразу пошёл обедать. Ареццо не такой богоспасаемый город как наша солнечная Флоренция, посему там никакой юноша мне не подмигивал — только отняли кашелек. Чтож, я не унывал и побрел по окресным холмам, напевая себе под нос, а пою я хорошо. И вот вдруг из-за дерева показался юноша, да какой — нагой, волосы темные вьются, и хер такой огромный, что я аж петь перестал. Юноша молча подашёл ко мне, взял за руку и положил её себе на восхитительный член, давая ощутить его жар. Я, признаюсь честно, тут же упал на колени перед ним и воздал хвалу саздателю. А потом облизал весь целиком, взял в рот до упора, и ласкал юношу, покуда тот не застонал так сладко…». Габриэле привычным жестом оттянул штаны, накрыл рукой член — он, по сравнению с описанным в доносе, показался ему не больше горохового стручка. Зажмурившись и жалобно сведя брови он принялся быстро ласкать себя, представляя, как это делает тот, о ком Габриэле всё никак не мог перестать думать. — Пхххх-понапиш-шет, а, шельмец… — пыхтел он, потел и громко дышал сквозь зубы. — С-сука… Пресссвятая дева… Поминать богородицу оказалось неловко, поэтому Габриэле покраснел ещё пуще, зажмурился и дрочил, как дурак, в тишине, хлюпая рукой. Довели, довели своей паскудной работой! Завтра же пойду подамся на другую должность, думалось ему в сердцах. Или, может, в монастырь? Он чертыхнулся, вздрогнул всем телом и кончил, привычно подвыв что-то под нос. Наскоро вытерся, оправил одежды, почесал голову, растрёпывая и так всклокоченные волосы. Огляделся в ночной тиши своей комнатушки, будь она проклята. Сколько его семени она уже повидала? За что Господь наказывает? Габриэле любил матушку, кормил котят у Арно, ходил к мессе… И всё ради чего? Злой, встрёпанный, он улёгся в кровать, поворчал себе под нос да уснул. А утром пошёл на городской праздник — была, как-никак, Пасха, и флорентийские бездельники катили по площади огненную повозку. Хмурый, плохо выспавшийся Габриэле стоял рядом со своим другом, хитрым монахом, который по случаю напустил на себя благостный, постный вид и прилежно складывал слова в молитву. — Глянь, какой цветок, — шепнул он, выкроив время меж прославлений Господа, и кивнул на волоокого юношу с чёрными кудрями и чувственно полными губами. — Знаю, в скульптурной мастерской столуется. Из Сеттиньяно. — Сандро, совсем стыд потерял? — зашептал Габриэле, испуганно озираясь. На него со всех сторон смотрели безмятежные, довольные жизнью флорентийцы. Светило солнце, воздух пел свежей утренней прохладой. Светлые волосы Сандро светились в ярких лучах, будто он богохульно примерил нимб. — Друг мой, чего ж я сказал дурного? — Да… ничего, ничего! Я не с той ноги встал. Хорош твой цветок. — И на том, друг, спасибо. Они постояли ещё с полчаса, потом пошли шляться по городу и отдыхать — а что ещё делать в благодатный праздник? Сандро завернул в церквушку, к знакомому священнику («Габриэле, моё солнце и звёзды, я всего лишь… ты не понимаешь, я принесу такого вина, ты отродясь ещё не пробовал!»), и оставил друга ожидать на улице. Габриэле принялся пинать камешек, используя свои познания в кальчо, с усердием допинал его до стены и по невнимательности сшиб с ног франтовато одетого молодого человека. Тот насилу устоял на ногах, вцепился в железное кольцо на стене и недовольно вскрикнул. — Мессер, осторожнее! — Прошу прощения, чтоб меня черти драли, не хотел… Габриэле поднял на юношу взгляд и поразился, какие ж у него были голубые глаза. Он решил порассматривать их ещё, посему просто встал посреди улицы и от усердия аж склонил голову вбок. — Нравятся ли вам мои цветы? — весело спросил юноша, покручивая венок из незабудок, надетый прямо на шапку. Он растерял недовольство за мгновение, будто и не злился вовсе. Или Габриэле показалось, будто он вообще злился? Он же, кажется, пел что-то. — А? — Цветы, говорю. Красивые? — Простите, не рассмотрел. — Так держите. Он подошёл к Габриэле совсем близко, снял с себя венок и торжественно возложил ему на лохматую голову. — Вот так, тоже красиво. Празднуете? Габриэле будто враз забыл, что умеет разговаривать, не мог вспомнить ни единого слова. Стоял столбом, потея и краснея от досады, хмурился и во все глаза смотрел в те, чужие, красивые и круглые, как два стеклянных шарика. Хотя какое там! Шарики суть бесполезные, безмозглые, а у юноши в глазах было так весело, словно он сейчас же хотел рассказать уморительную шутку. — Как же я их рассмотрю цветы, коли они на волосах? — вместо всего в сердцах сказал Габриэле . — А неважно, — ухмыльнулся юноша, и вдруг взял Габриэле за руку и потащил в переулок. Там развернул к себе лицом, мягко прижал ладонями грудь и заставлял пятиться, пока Габриэле не уткнулся лопатками в стену. Взглянул жадно и ласково. — Смотришь на меня так, что хочу тебя целовать, покуда не попросишь остановиться, — быстро зашептал юноша, прижимаясь всем телом. — Скажи что-нибудь, не молчи… Он погладил Габриэле по плечам, по волосам, заправил за ухо выбившуюся прядь. Тот дрожал, цепляясь руками за модный красный камзол с вышивкой. В глазах у юноши застыла мольба. — Не… не умею говорить, — прохрипел Габриэле и неловко притянул юношу к себе для поцелуя. Они столкнулись зубами, сплелись языками, прижались пах к паху, будто хорошо знали друг друга. Юноша быстро дышал, гладил и ласкал Габриэле — тому всё казалось, что это сон, что он опять начитался доносов в своей душной каморке. Но нет, он стоял, наяву, в переулке, и какой-то человек с пылом целовал его шею, потом грудь, отчего Габриэле хотелось закричать от восторга и ужаса. Он дрожал и извивался в этих руках, сам хватал где попало, то пятернёй за светлые волосы, то всей ладонью за шею, чтоб поближе к себе. — Красивый… такой красивый… — шептал юноша, лаская член Габриэле, неловко просунув руку ему в штаны, — ты ждал меня, прямо там, скажи? Какие у тебя глаза… как хочу смотреть в них… и как краснеешь… Он притёрся бедром к бедру, упёрся в него своим членом и тёрся, тёрся, тёрся, пока Габриэле хрипло дышал и едва слышно стонал сквозь зубы. Он метался в жарком вожделении, перед мысленным взором плыли картинки из самых любимых его «доносов», тех самых, только тех… Как бы он хотел, чтобы автор сейчас его ласкал, как бы он тогда был счастлив… — Стой!.. — зачем-то тихо вскрикнул он, прежде чем залить чужую ладонь семенем. Раскрасневшийся, довольный юноша тоже задрожал, потом улыбнулся ему и легко поцеловал в губы. — Благодарю тебя, — тихо сказал он, взял лицо Габриэле в ладони и зачем-то легко укусил его за нос. А потом развернулся и был таков.