Хороший человек

Какаши выздоравливал и, видимо, отчаянно скучал — он поглядывал на новенькую книжку на тумбочке, на счастливого улыбчивого чуунина и думал, хватит ли ему обаяния уговорить этого странного человека ему почитать. Вслух. В конце концов, пришлось торговаться, долго, упорно, отстаивая каждую страницу. — Еще две ложки, Какаши! Ну, сколько можно? Тебе же надо есть! — Еще две страницы, — то ли дурачась, то ли всерьез отзывался Хатаке. — Нет! Я не буду читать эту извращенную книжку! Какаши погрустнел, и, то ли деланно, то ли действительно расстроено, притих. Демоны в душе Ируки требовали крови и мести, но приходилось уговаривать, залезая невольно в образ воспитателя: — Ты ведешь себя как ребенок, между прочим, такой крутой боевой АНБУ должен любить кашу. Этот самый «такой крутой боевой» глянул на него серым глазом, пряча в нем очень теплую иронию, и ответил на наставительный тон чуунина, почти дразнясь: — Нет, Ирука-сенсей, кашу я есть не буду. И таблетки ваши тоже мне не нравятся. Я хочу узнать, что было в следующем томе. — Будешь голодным тогда! Слышишь! И не думай, что я сжалюсь! Какаши рассмеялся, очень тихо, немного беззаботно, так легко, будто смеялся всю жизнь. И Ирука замер у порога комнаты с несчастной тарелкой. Это было нечестно. Не по правилам. Набрав побольше воздуха, Умино вернулся и сказал скороговоркой: — Шесть ложек, две таблетки и стакан этого горького напитка от Тсунаде-самы! — Шесть страниц, — непреклонно гнул свое Какаши, явно ситуацией наслаждаясь. Ирука не понял в тот момент, Какаши с ним препирался, потому что действительно хотел узнать продолжение или ему нравился сам процесс маленького противостояния. В разгар спора вернулся Джирайя, и, смакуя каждую сцену, с интонацией читал им обоим. Точнее — Какаши. Ирука пытался работать — составлять свой график дополнительных уроков после отпуска, но давился смехом и краснел. Саннин слишком громко и убедительно изображал звуки самых непристойных сцен, давая после каждой авторский комментарий и предысторию к эпизоду. Сочинял он или говорил правду, понять было сложно, но Какаши явно смущенный краснел и слушал. Иногда он переводил взгляд на учителя, слишком упорно точившего карандаш и пытающегося работать. Тот не догадывался почему Какаши сейчас наслаждается процессом чтения — теперь, столько лет спустя в этом книжном мире ему стало многое понятно. Ирука буквально втащил его в чувственный мир сексуального опыта, и надо отдать ему должное — он был прекрасным учителем и в этом. Неторопливым, заботливым, внимательным. Он относился к своему партнеру как к чему-то драгоценному, Какаши впервые столкнувшийся с таким отношением вначале не мог его понять, затем принять. Ему все казалось, что это для гражданских — нежность, потакание слабостям, откровенные разговоры о предпочтениях. Теперь слушая истории Джирайи он помнил, как сам стонал под ласками совсем недавно и это не было чем-то неправильным, чем-то постыдным, запретным, чуждым для него. Джирайя не говорил, как прошел визит к Учихам, а Хатаке его не спрашивал. Будто договорившись, они избегали разговоров о грядущем, наслаждаясь моментом. *** — Меня наверняка уже ищут, — в тоне Какаши не было вопроса, только обозначение данности. Тсунаде покачала головой: — В Штабе числится, что ты на миссии. Еще не вернулся. — Медики в больнице меня видели. Внучка Первого ответила очень спокойно, с хладнокровием умелого политика: — Именно. Тебя видели только медики. Хатаке глянул на нее, поражаясь про себя — она работала над сетью союзников, вероятно, большинство ниндзя-медиков прислушиваются к ней, а ведь создавалось впечатление, что большую часть времени эта женщина играла в карты и весело проводила время в барах. — Постарайся уснуть, — Тсунаде вышла, а Какаши глянул на чуунина, виновато замершего на пороге. Тот терялся при подобных демонстрациях силы — это напоминало ему, что они удерживают этого разноглазого шиноби против воли. *** — Грозу не люблю, — бормотал ночью, целуя его, Ирука. За окном молниями расчертило темное небо, остро пахло озоном, распахнутое ветром окно привлекало неприлично мало внимания дзенина. Ирука сидел сверху, поверх тонкой простыни, дурачась, изображал наездника, только от этих плавных скользящих движений, проезжающих по паху, у Какаши мутилось в голове. — И что ты предлагаешь? — голос предсказуемо сел. Умино, склонившись, целовал край уха, шепча в висок: — Никакой больше Ичи вслух… Мужчина под ним застонал. «Да, это тоже было не честно», — решил Ирука и, успокоив свое самолюбие, склонился к самому лицу, позволяя заглянуть себе в глаза. Он потащил прочь простыню, позволяя себе не отводить взгляда, пока насаживался на напряженный, давно налитый член. Медленно «проезжаясь» на партнере, Умино потянул резинку с хвоста, тряхнул головой. Какаши застонал, то ли от попытки ускорить темп, то ли от зрелища. — Хочу ввести урок обязательного сексуального воспитания, как ты думаешь, хорошая… мысль? — Дааа… Ирука замер. — Точно? Хатаке губы кусал, чтобы не зачастить на все вопросы бессмысленное «да». — И правило… трахаться только в резинке. Как ты считаешь? — Тогда надо было надеть, — сипло выдохнул Хатаке и добавил: — я только что понял, как полюбил твою кашу… Ирука засмеялся приглушенно и добавил ритма. Что ж, никогда не поздно приобретать полезные привычки. Или постигать азы торговли. — Одели бы, только тебя мы насквозь проверили, раз шесть, наверное, пока… Тсунаде-сама… разбиралась. А я… учитель в Академии… проходил полное мед обследование только в начале семестра. И… потом меня проверяла… Тсунаде… ками, как хорошо…. Она сказала, что иначе бы тебя мне не доверила… ммм…. видишь, как тебя ценят, Шаринган Какаши… Какаши, если честно, давно ничего толком не видел, его накрывало от убийственно выверенного ритма, но после в воспоминания врезался образ — длинные темные волосы, тяжело падающие на плечи, а затем ему на лицо, и запах — личный, особенный. Ирука для него пах иланг-илангом, может из-за шампуня, дождем и сладковатыми дольками мандарина, оранжевые кожурки которого сиротливо виднелись на тумбочке.