Медиум

У Коннора сегодня очень плохая ночь. Когда за Гэвином хлопает дверь, он садится на кровать, натягивая одеяло на голову, стараясь согреться. Кошмар измотал его, а ссора высосала остатки сил, как голодный призрак высасывает энергию из живых. Коннор сам себе кажется и таким призраком, и жертвой. Слово «жертва» внушает неприятное чувство: он трогает щеку, губы, висок. Охотничья манера этого полтергейста вызывает дрожь, навевает разные мысли. И слова Гэвина не удается пропустить мимо ушей. Коннор чувствует негодование — будто Гэвин тот, кто имеет право на упреки, — но то, что довольно долго поддерживало в Конноре гнев, теперь иссякло. Сейчас он не может вспомнить даже, из-за чего они расстались. Он говорит себе не думать о Гэвине — но Гэвин довольно самостоятельный мужчина, и никто не может помешать ему приходить в голову Коннора, как к себе домой. Было ли это из-за того, что они друг друга не любили? Коннор уверен, что это неправда: он любил Гэвина, а Гэвин достаточно любил Коннора-картинку, чтобы сохранять отношения. Возможно, все дело было в отсутствии доверия? Коннору сложно представить, как должно выглядеть «присутствие доверия». Рассказывать друг другу о себе? Есть вещи, которые Гэвин точно не хотел бы о нем слышать. Делиться переживаниями? У Коннора нет переживаний, у него все в порядке, он не хочет говорить о чувствах, и переживаниях, и страхе. Даже сейчас зародившийся было внутри гнев гаснет под оболочкой рассудка, которой Коннор привык оборачивать все эмоции. Призраки тоже не казались подходящей темой для вечерних разговоров. Ну, или Коннор просто ничего не понимал в отношениях и близости, был слишком холодным, и Гэвин в своих упреках оказывался прав… И все же он снова ушел после секса, и теперь Коннор может только сидеть и рассматривать узор на полу и думать, как именно все пошло как пошло. Зачем он снова разбередил то, что заснуло. Где прячется его самоуважение и прочие такие вещи. Он пытается думать о чем-нибудь другом — хоть чем-нибудь другом, — но хоровод мыслей превращается в воронку, сходящуюся к одному месту. Это все призрак, говорит он себе, этот чертов полтергейст, который режет лица и выкалывает глаза, и меньше всего на свете Коннор хочет заниматься этим делом. Но у него нет выхода. У него никто не спрашивает. Снова поднявшись, он идет в гостиную — покрывало волочится за ним, — в темноте все кажется почти волшебным, и охранные знаки светятся, успокаивая. Коннор хотел бы нанести такие и дома у Гэвина, но тот вряд ли позволит. Все тело болит там, где Гэвин к нему прикасался, и сейчас Коннор не обменял бы эту боль на блаженство. Пальцами он касается черного зеркала, чувствуя, как с той стороны ему отвечают: мягкие прикосновения холодят и греют одновременно, вызывают приятно-неприятное покалывание. Но это то, в чем он уверен, нечто действительно настоящее, и поэтому Коннор терпит. А затем он возвращается в кровать, накрывается с головой — покрывало все еще пахнет Гэвином — и засыпает. ㅤ Его будит телефонный звонок. Целую секунду ему кажется, что звонит Гэвин, и сердце заходится в груди — но это не номер Гэвина. Это номер дежурного в полицейском участке, и усталый голос с той стороны трубки говорит, что еще кого-то убили. Коннору приходится просить повторить, сказанное слишком перекликается с его кошмаром, с мыслями в его затуманенном сном мозгу, с сегодняшней ссорой и всей этой отвратительной ночью… Дежурный повторяет совсем без удивления — наверное, он привык будить людей ночью и знает, чего от них ждать, — сухая сводка немного приводит Коннора в себя. Это просто работа. Работа. Ничего необычного не происходит. Просто злобный полтергейст, который убивает людей — который напал на Гэвина и отпрянул от самого Коннора, как москит от репеллента. Коннор одевается в рекордные несколько минут, умывается столь же спешно и приглаживает волосы. На его шее синяки — вчерашние следы нападения и сегодняшние следы… не нападения, и целую минуту он думает, не спрятать ли их… но у него нет водолазок, и нет никакого крема, и для шарфа слишком тепло, так что он решает оставить все как есть. Кому какое дело, в конце концов? Все решат, что его душил призрак, это будет куда правдоподобнее, чем бурная личная жизнь. В машине холодно и пахнет влагой — и немного ладаном. Иногда Коннор использует ладан в ритуалах, но сейчас запах кажется каким-то зловещим предзнаменованием. Усмехнувшись, Коннор закатывает глаза — одна ссора с бывшим, и ты превратился в суеверного ноющего придурка, так? — и заводит машину. Труп может подождать, а вот Гэвин Рид ждать не любит. ㅤ Труп похож на все трупы, что Коннор видел в своей жизни. Это полицейские вокруг шокированы, да и у Гэвина бледное лицо (Коннору сложно на него не смотреть), но ни метод убийства, ни травмы, ни то, что к этой смерти привело, — все это не имеет никакого значения. У всех трупов есть одинаковое свойство: смерть, и в этом смысле они сами совершенно одинаковы. Так что Коннор не смотрит на труп — он не увидит там ничего нового. Он смотрит на лица полицейских и на бледное лицо Гэвина, смотрит на примятую траву и валяющуюся рядом с телом мятую газету, смотрит на лес вокруг. — Можешь что-нибудь сказать? — спрашивает Гэвин, и в его голосе — неожиданно — нет ни требования, ни приказа. Он, как и Коннор, старательно изображает из себя профессионала. Это нелегко — и для него, и для Коннора. — Я посмотрю, — произносит тот. Он обходит тело (не глядя на него): понимание, угнездившееся внутри, с каждым шагом все тяжелее и тяжелее давит на внутренности. К телу ведет только один след, убийца не пришел и не ушел, но Коннор и не ждал чуда. Чудеса, которые с ним происходят, всегда дурно кончаются. Он пытается понять — почему именно эти жертвы? Призрак (Коннор чувствует его запах, липкий и назойливый аромат в воздухе, смешивающийся с вонью крови и смерти) мстит за что-то? За свою гибель, за мучительное посмертие? Коннор боится, что — когда умрет — тоже не найдет покой. Но сейчас призрака нет поблизости, нигде, куда Коннор может дотянуться, так что вряд ли он погиб где-то здесь. Но что тогда привело сюда жертву? Лес на самом деле не лес, скорее дикий парк, и Коннору не по себе: он на взводе последние несколько дней, почти не спал сегодня, он устал (так устал), и теперь шелест листвы и скрип стволов посылают страх по его сосудам. Липкую холодную жидкость, как яд, она отравляет все и мешает ему думать. Он трогает лицо. Вспомнил бы Гэвин о нем с любовью, если бы с ним случилось то же, что с этим трупом? Если бы он лишился глаз и всего, что делает его красивым? Коннор думает, что нет. — Коннор? — зовет Гэвин, напоминая о себе — и о том, что Коннор тут работает. Пытается. Делает вид. Голос у Гэвина — смесь печали, настороженности и гнева, Коннору сложно сохранять выдержку. Даже слушать его — уже испытание, и здесь нет одеяла, чтобы натянуть его на голову. Но Коннор улыбается. — Одну минуту, — говорит он, голос звучит совершенно нормально, идеально. — Я еще не все посмотрел. Он вдыхает и выдыхает. Вдыхает и выдыхает. Ему хочется прикоснуться к Гэвину, даже пальцы зудят — но это точно не будет профессиональным решением. Целовать его в присутствии трупа — не лучшая рекомендация для профессии Коннора. Не то чтобы он думал, что его могут уволить. Мечты сбываются довольно редко: у Коннора пока не сбылось ни одной. Но не значит ли это, что ему вот-вот может и повезти? Сжимая зудящие пальцы в кулаки, он все же берет себя в руки. Вокруг тела нет ничего интересного: следы крови, разбрызгавшиеся при убийстве, следы жертвы — он пришел сюда, и он отступил, когда на него напали, и он упал, загребая землю руками и обрывая стебли травы. Кусок бумаги рядом — не его, он появился тут раньше, его принес ветер, а не голодные духи. Коннор видит их, когда закрывает глаза, постепенно их становится все больше — они слетаются на запах крови и боли, только их он не отталкивает, как Коннора, а влечет слаще меда. Но пока они не агрессивны, не пытаются отнять то, что им так надо, у живых, так что Коннор не говорит с ними. Его больше интересуют деревья. Ветки ближайших как будто посечены, листья оборваны, и Коннор всматривается в следы крови на стволах: едва заметные, эфемерные, они явно не долетели от трупа, не появились здесь при убийстве. Нет: это то, что призрак унес с собой, украденная кровь и части тела, такие трофеи слишком разрушительны для его энергии, для самой сущности полтергейста — а значит, они для него важнее выживания… Коннор хмурится, потому что среди пятен крови слабо-слабо проступают другие пятна — разложения, гнили. Это что-то, чем призрак «украсил» и запачкал себя… Части лиц предыдущих жертв так и не нашли, и теперь Коннору понятна их судьба. Ему холодно и страшно, и подавить дрожь не так уж легко, когда он возвращается к трупу — Гэвин следит за его приближением, на лице столько эмоций, что Коннору трудно вычленить хотя бы одну. Гэвин ждет результатов, его не удовлетворят эти загадки, он хочет раскрыть дело. Работа для него важнее смутных переживаний и усталости Коннора. Коннор не чувствует гнева — и все равно хотел бы, чтобы было по-другому. Когда-то он верил, что это возможно. Но сейчас он знает лучше, поэтому просто склоняется над телом и впервые — впервые — смотрит жертве в лицо. Если это можно назвать лицом. Скорее, это кости черепа, к которым по странной случайности оказались прилеплены куски лица: что-то осталось от носа, что-то от подбородка, а сверху Коннор угадывает кусок лба с торчащим пучком пропитанных кровью и склеившихся иголками волос. Он не патологоанатом и с трудом может воспроизвести, что и где было, но одно ему очевидно — ярость полтергейста растет. Если у первой жертвы не было только глаз и губ, у второй лицо пострадало сильнее, то у этого трупа призрак забрал почти все. Коннор касается своих губ руками и тут же отдергивает руку. Не время для нервного срыва. Но усталость разбалтывает его выдержку, подтачивает самоконтроль. — Полтергейст становится злее, — произносит он, — он не получает то, что хочет, и это выводит его из себя. Гэвин коротко — и совсем не весело — смеется. — А до этого он был типа в себе? Вопрос не так прост, как кажется. Полтергейст — это неупокоенная ярость, травма, само по себе нарушение нормальности; гнев, злоба и тяга к разрушению для этой «ненормальности»… нормальны. Но у этого призрака словно есть какая-то цель, миссия, и украденные лица определенно имеют к этой цели отношение. — Ты ведь не нашел связи между жертвами? — спрашивает Коннор, хотя и так знает ответ. Гэвин вздыхает. Коннор не смотрит на него. — У двух первых не нашел, но это ведь не значит, что ее нет. А у третьей еще не искал — вдруг нам повезет? Его тон пропитан надеждой, и Коннор кивает — может, дескать, повезет, — осматривая труп. Как он и думал, на теле почти нет ран, целью явно была голова. Коннор цепляется за обычную процедуру, хотя тошнота нарастает, и он не может тут больше находиться, он не может… Но он вдыхает и выдыхает. Вдыхает и выдыхает. Делает то, что от него ждут эксперты. Делает то, что от него ждет Гэвин. И… Коннора накрывает шумом листвы, скрипом стволов, душной холодной темнотой, быстро пробивающейся сквозь одежду и кожу прям внутрь, в самую глубину его тела. Убитый колеблется, то вылезая из трупа, то снова втягиваясь в пределы мертвой оболочки, пока не садится. Его лицо изуродовано даже сейчас, хотя так не бывает — это бред, бред… Это бред, понимает Коннор. Он смотрит в это лицо, как в зеркало, и хочет кричать — но просочившийся в кости и сосуды мрак не дает ему издать ни звука. Он как будто умирает и никак не может умереть, и это чудовищное чувство не дает ему дышать. Он не хочет об этом думать. Он не хочет о таком думать. Ему нельзя. Как наяву он видит убитого: тот встает, и его лицо теперь совершенно нормальное — словно пелена спадает с глаз Коннора, — и делает шаг вперед. Он просто стоит, покачиваясь туда-сюда, будто ждет, и Коннор ждет вместе с ним. Деревья шумят сильнее, скрип-скрип, листва шуршит панически, но Коннор слышит в этой какофонии особенный звук. Смерть моментальная. Воздух просто сгущается, уплотняется, в то же время оставаясь прозрачным — Коннор не смог бы объяснить, если бы его спросили. Он видит лицо: вместо глаз провалы с кусками гниющей плоти, вместо рта черная дыра. Призрак впивается в жертву, а как будто в Коннора, и мгновение тот чувствует ужасающую боль — но это мгновение растягивается на вечность, — и от него словно отрезают куски, кусочек за мучительным кусочком, и есть вещи, которые он не должен помнить… Но все равно помнит. Он кричит, прижав к лицу ладони, проваливаясь в этот бесконечный ад, но в последний момент — когда тьма смыкается над его головой, — он чувствует руки на своих плечах. И просыпается. — Что это было? — у Гэвина встревоженное лицо, в глазах страх, сейчас его чувства прочитать легче легкого. — Тебе плохо? Да, Коннору плохо, очень плохо, — но он все равно качает головой. Сложно вслух говорить о своих проблемах, а Гэвин не тот человек, которому интересно будет их послушать. Коннор привык так думать, и жизнь его пока не разубеждает. Однако вместо того чтобы отступить и оставить его в покое, Гэвин только сильнее хмурится, а потом решительно тянет Коннора вверх, пока не ставит на ноги. — Эксперту нехорошо, — он говорит короткими, отрывистыми фразами, и Коннор не сразу понимает, что Гэвин обращается не к нему, — где можно присесть? И принесите кофе. Коннор не успевает возразить: наверное, он просто слишком медленно находит нужные слова, потому что минуту спустя он сидит в машине скорой помощи — какая невыносимо горькая ирония, — и у него в руках действительно стакан с кофе, а рядом суетливый врач со шприцом. Коннору не нужны никакие уколы, достаточно кофе, но возразить он опять не успевает. Наверняка все думают, что ему стало дурно при виде тела. Коннор даже рад — истинная причина похоронена глубоко, и он не хочет ее доставать. — Что произошло? — это снова Гэвин, он все еще тут — не уходит заниматься своими делами, расследованием, которое не может ждать, пока Коннор тут придет в себя. — Скажешь? Он действительно встревожен, вдруг понимает Коннор (мысль шокирует), он беспокоится. О Конноре. — Я устал, — говорит тот, и на этот раз его слова — не отговорка. Это правда, он невыносимо устал, ему нужен отдых, он чувствует себя механизмом, который нагружают, пока тот не рассыплется в труху. Гэвин кивает. — Хорошо, — говорит он, хотя ничего хорошего тут нет, — а этот приступ? Коннор раздумывает, что солгать. Но Гэвин кажется искренним, и — наверное, впервые, — Коннору не хочется ему лгать. — Не могу об этом говорить, — наконец произносит он. Гэвин сжимает губы, и Коннор ждет возражений, или давления, или сарказма, — но Гэвин снова кивает. — Хорошо, — повторяет он. — Подожди меня здесь. Никуда не уходи, ладно? Кон? — Ладно, — Коннор соглашается, потому что слишком устал, чтобы отказывать. Что ему не хочется отказывать — тоже важный фактор, но его Коннор задвигает поглубже. Так что он сидит, глядя в стенку машины с закрепленными приборами, пьет свой кофе и ни о чем — старательно — не думает, и это лучший отдых из тех, что он может получить. Гэвин возвращается полчаса (или час, или два) спустя, когда кофе давно закончился, а стена так и не стала интереснее. Он распахивает дверцу машины и смотрит на Коннора, прищурившись, словно в глубокой задумчивости. — Увидел что-то интересное? — подает голос Коннор, чтобы разрушить уже эту напряженную и слишком уж искреннюю тишину, — будешь так любезен, чтобы вызвать мне такси? Он забыл телефон дома, и можно, конечно, попросить кого-то из врачей или экспертов… — Идем, — говорит Гэвин и протягивает руку, — такси уже подано. Звучит загадочно, но Коннор не в том положении, чтобы перебирать: ему нужно домой, скоро утро, а он еще почти не спал, — так что он хватается за протянутую руку. Пальцы Гэвина горячие и шершавые, и сложно не вспоминать, как они ощущаются на коже — на спине или под ребрами, как они нажимают Коннору на губы, как они гладят его руки, прямо поверх татуировок… Гэвин отпускает его. Прямо перед собой Коннор видит его машину, и до него начинает доходить, что Гэвин подразумевал под такси. И первая мысль: отказаться. С них сегодня уже хватило выяснения отношений, обвинений и всякого прочего дерьма, а кто из них сможет молчать? В себе Коннор уж точно не уверен. Но у Гэвина такое лицо, словно он готов к отказу, и ранен им, и все равно будет настаивать, — что колебания отступают. Вздохнув, Коннор открывает дверцу и забирается внутрь, молча пристегивая ремень безопасности. — Спасибо, — говорит он, когда Гэвин залезает следом. И тот кивает, заводя машину. ㅤ Дорога не занимает много времени, и это хорошо — меньше возможностей вертеть одни и те же мысли по кругу, снова и снова. Коннор моргает, обнаружив, что они уже приехали и мотор заглох. Он поворачивается к Гэвину, чтобы попрощаться, но тот возится с ремнем. И Коннор опять не находит в себе сил (и желания, если он будет полностью откровенен с собой) сказать ему «нет». Может, вся проблема и правда в том, что Коннор не хочет прекращать их болезненные и странные отношения, с такой готовностью второй раз ныряет в них, что пугает сам себя. Что думает по этому поводу Гэвин — пока секрет. Так и не объяснив себе, что чувствует по этому поводу сам, Коннор достает ключи и открывает дверь. Проходит вперед, даже не оглядываясь, зная, что Гэвин следует за ним. Он ощущает присутствие. В спальне прохладно, разобранная постель будит в Конноре тревожные воспоминания, но он не успевает погрузиться в темноту: Гэвин берет его за плечи. Осторожно поворачивает к себе — он не смотрит Коннору в глаза, но на лице мягкое выражение. — Нужно поспать, — негромко говорит он. — Завтра будет трудный день. У Коннора каждый день трудный, но он не сопротивляется, пока Гэвин его раздевает. Тот даже аккуратно складывает одежду, будто ему не наплевать на любовь Коннора к порядку. Закончив, Гэвин усаживает его на кровать, выключает свет, снова не оставив Коннору простора для возражений — тот забирается под одеяло, так и не разобравшись в том, что происходит. И стоит ли разбираться? — Я не хочу заниматься сексом, — говорит он. Гэвин громко хмыкает в темноте. — Я и не предлагаю тебе секс, — кровать прогибается под его весом, — ты уж извини, но ты сейчас не секс-бомба. Слова оскорбительные, но тон совсем не язвительный, так что Коннор не оскорблен. Он беззвучно смеется, ему впервые действительно не так тошно с позавчерашнего дня. — Ты как-то странно ухаживаешь, — говорит он, — не знаю уж, какой дурак на тебя клюнет. Гэвин придвигается, обнимая Коннора за талию, его лицо рядом, но он не делает попыток поцеловать — все невинно и отдает заботой, и у Коннора щиплет глаза. Но он дышит тихо и спокойно, словно ничего особенного не происходит. Сейчас они, кажется, ближе и искреннее, чем были когда-либо за все время их отношений. — Ну, значит, ты дурак, — шепчет Гэвин, — хватит болтать, спи. И, если так подумать, это дельный совет.