Медиум

Гэвин чувствует, что что-то упускает. Точнее, он упускает многое, но нечто важное торчит в самой середине, как заноза, и превращает расследование в ходьбу по битому стеклу. Не то занятие, которому Гэвин хотел бы предаваться добровольно. В этот раз он не позволяет себе трусливого побега: он будит Коннора и готовит ему завтрак, и это настолько нормально, что Гэвин вздрагивает, поняв, что не может найти любимой кружки. У него дома у Коннора тоже была любимая кружка, тот оставил ее, когда ушел. Гэвин так и не нашел в себе решимости ее выкинуть. Они старательно не обсуждают вчерашнее — ни секс, ни ссору, ни странный приступ Коннора, и это все скапливается темной тучей, но хотя бы не прорывается грозой. Если бы Гэвина спросили, он не знал бы, как ответить, что хуже. Все хуже. Но из квартиры Коннора он выходит с твердой решимостью докопаться до истины, как бы трудно это ни было и какой бы мрачной эта истина не оказалась. Почему-то он чувствует, что ему не понравится то, что он найдет. Может, это интуиция полицейского. А может — что-то другое. Так что он зарывается в дело по самые уши, пропускает все связи убитых через самое мелкое сито, мечтая о хоть какой-нибудь зацепке. Все кажется бесполезным, но Гэвин точно знает — с каждым новым телом убийца все больше говорит о себе, осталось только внимательно выслушать его. Даже если его голос очень тихий. Убитые не были знакомы — или очень хорошо скрывали, — но что-то ведь было у них общее? Зачем последний покойник пошел в лес? — спрашивает он себя. Карл Ласко, так его зовут, имя кажется претенциозным, но в убитом нет ничего богемного. Он просто клерк, работал страховым агентом, страховал автомобили, ни с кем не ссорился на работе и не попадал в неприятности, давно развелся с женой и вряд ли впутался в страстный скандал с ее новым мужем… Он совсем не вписывается в компанию Ли и мистера Хуана. Но Гэвин не отступает. Наконец он находит кое-что, и пульс начинает биться быстрее — он чувствует след, как собака чует кусок мяса. Небольшой скандал, который не дошел до полиции — а жаль, — но осел в досье на работе короткой заметкой: дескать, какая-то девушка жаловалась, что Ласко приставал к ней, и — якобы — приставанием дело не ограничилось, но тот отрицал, а в полицию она не пошла, и как в мире все еще существует подобное дерьмо? Иногда Гэвин действительно не понимает. Разыскать девушку очень сложно — воспоминания о ее лице у коллег (бывших) Ласко противоречивы, пока один из его приятелей — так он себя называет, приятель, — не рассказывает после долгих колебаний, что они вместе выпивали. И там Ласко познакомился с девчонкой, и все были изрядно навеселе, а потом они ушли вместе, и наверняка она просто хотела от него денег, разве нет? Может, она вообще была проституткой, и Ласко убил сутенер? Эта версия явно кажется «приятелю» убедительной и классной, он повторяет ее все то время, что Гэвин везет его в тот самый бар. Иногда он ненавидит свою работу. Потом вспоминает, что старается для того, чтобы дерьма в мире стало хоть самую каплю меньше, и снова начинает ее любить. Девушку зовут Рейчел, и она не слишком настроена идти на контакт с полицией. Гэвин обещает, что у нее не будет проблем, и снова обещает, и еще раз, прежде чем она начинает говорить. Как познакомилась с Ласко, и да, она хотела немного материальной помощи, как согласилась поехать в его машине, хотя он был пьян, и как отказалась, когда поняла, куда он ее завез… Она приходила на работу, это тоже правда, и он взял ее телефон, чтобы «уладить все» — и назначил встречу сегодня. Но она испугалась. Очень испугалась. Она показывает синяки на шее и руках, и у нее одновременно виноватый и безразличный вид, и, если бы Гэвин не был полицейским, — он бы дал ей денег. Они не исправили бы всего, но исправили бы хоть что-то, и с этой мыслью он благодарит ее и уходит. Итак, у Гэвина есть зацепка: теперь понятно, что привело Ласко на место убийства. Гэвин не знает, оправданы ли подозрения девушки, но все равно рад, что она не пошла. Он полицейский и не должен выбирать, все люди для него должны быть одинаковы, заслуживать защиты и внимания, и все же порой относиться так к своей работе нелегко. Осталось понять, как это связано с полтергейстом — сущая пара пустяков, не удерживается от сарказма Гэвин. Возможно, Ласко был маньяком, убил полтергейста, когда тот еще не был полтергейстом, и собирался убить женщину, выколов ей глаза? Но где тогда другие жертвы? А как же Ли и Хуан? Они не могли все быть маньяками… Он чувствует, что очень близок к ответу. Конечно, он проверял, не было ли за последние пять лет таких убийств, и не нашел ничего, но вдруг маньяк куролесил раньше? Серийные убийцы порой начинают довольно рано… Отправив поисковый запрос в архив — вдруг повезет, и найдется что-то ценное? — Гэвин снова с головой ныряет в дела. Все же маловероятно, что все трое убитых состояли в тайной банде вытыкателей глаз, а значит, хоть какая-то связь между ними должна найтись. Отвратительное чувство, что полтергейст действительно может выбирать жертв случайно, не дает покоя. Это самое ужасное, ведь тогда предотвратить убийства будет нереально. На всякий случай Гэвин посылает сообщение Коннору: «Может он просто убивать всех подряд?» и нетерпеливо ждет — чтобы минуту спустя получить короткий ответ: «Нет. Он не убивает всех подряд». Какие бесподобные у них темы для романтической переписки. Невольно смутившись — с чего бы им романтически переписываться? — Гэвин убирает телефон подальше. Чтобы не вводил его в соблазн. Отчаявшись получить ключи из досье, Гэвин выводит на экран отслеживание перемещений машин каждой из жертв за последние три недели. Месиво линий на секунду ослепляет его — невозможно выявить в этой куче хоть какие-нибудь закономерности. Такое чувство, что жертвы ездили туда-сюда днями напролет. Но никто не сделает за него работу, так что Гэвин приносит себе кофе и принимается за дело. Он тщательно просматривает, нет ли где-то совпадений — одних и тех же мест, где бывали жертвы. Возможно, даже одновременно? Общих мест полно, а вот с одновременным хуже. Какие-то популярные точки каждый из них посещал несколько раз — колесили по Мичиган, Вудворт и Мак авеню, потому что невозможно ездить по Детройту мимо крупнейших дорог, тусовались в центре, — а куда-то только один заезжал будто бы по чистой случайности. Гэвин исключает из поисков крупные дороги, потом мелкие дороги. Так мест остается не слишком много, и он выписывает их все: кладбище Вудлон, ресторан «Детройт Фудстафф», зоопарк. Проведя линии между местами смерти всех жертв, он обнаруживает, что и ресторан, и кладбище, и зоопарк попадают внутрь треугольника. Что там Коннор говорил про десять миль? Отстой. Ресторан Гэвин после недолгих колебаний исключает — это слишком людное место для тайных делишек, а убитые были там в разное время, так что не встречались друг с другом. Он в задумчивости смотрит на карту, надеясь, что вот-вот схема развернется во что-то очевидное, прозрачное. Ему хочется написать Коннору. Просто сказать: «Я близок к разгадке». Но Коннор вряд ли оценит, да и близость — вполне возможно, что иллюзия, самообман. Всплывающее сообщение говорит, что пришла почта — это данные из архива, и Гэвин открывает с внезапным душевным трепетом. Он почти готов к отрицательному ответу и все равно надеется непонятно на что. На чудо, разве что. Открывает увесистый файл… И не верит своим глазам. Ему приходится вчитаться еще раз, потому что — какого черта, он мог получить эту информацию позавчера! А еще потому что он и правда на верном пути. Десять лет — достаточно большой срок, но это не то чтобы какая-то редкость для серийных убийц, делать такие перерывы, пока жажда кровопролития не возьмет свое. Да Гэвин знает даже о случаях, когда убийца завязывал совсем, а спустя тридцать лет его ловили по случайно всплывшим уликам. Или внезапно всплывшим покойникам. Вот так и тут — всплывает. Имя убийцы — Джеральд Роуз, похоронный агент, годы жизни обрываются тогда же, десять лет назад: он был опознан уже после смерти. Серия была небольшой: три жертвы (Гэвин не позволяет слово «всего» даже про себя), у всех выколоты глаза, изуродованы лица, и фотографии вызывают у Гэвина одновременно тошноту и волнение — они точь-в-точь походят на его жертв. Правда, на этом сходство заканчивается. Его убитые — взрослые мужчины самых разных социальных кругов, внешности и рода занятий, между ними по-прежнему нет связи, кроме пары мест (что совсем не удивительно даже в большом городе). Убитые серийником десять лет назад — молодые люди, почти мальчики, все темноволосые и темноглазые, и это будит в Гэвине такие жутковатые ощущения, которым он и сам не может найти названия. Он прокручивает файл, читает внимательно, хотя именно из-за таких дел многие уходят из полиции — думает, как все это связано. Смерть маньяка банальная и закономерная — он совершает прокол, похищая последнюю жертву, полиция выслеживает его и убивает при задержании, и Гэвин почти уверен, что в этом месте отчета многое недоговорено, но когда застаешь на месте преступления кого-то с ножом над беспомощным ребенком, законность порой отходит на второй план. Он не одобряет — но он не осуждает. Он просто живет в реальности, в которой существует вот такое дерьмо, и старается еще и делать свою работу. Гэвин доматывает до конца — там говорится, что есть подозрения — серия была больше, просто не все тела нашли, и это вполне возможно, — снова возвращается к смерти. Что-то цепляет его, и это что-то — не только разочарование в том, что убийца не предстал перед судом и не сказал, по крайней мере, были ли другие жертвы и где их искать, ведь они заслуживают хотя бы упокоения. Полтергейст-подражатель — о таком он не слышал… А вот полтергейст — жертва убийства… Озарение загорается, как яркая лампочка, ведь такое вполне может быть! Непонятно только, почему он ждал столько лет, но всякое бывает — может, его кости потревожили случайно, и он проснулся. Стоит спросить у Коннора, возможно ли такое вообще, и Гэвин уже тянется к телефону, пока его глаза пробегают одни и те же строчки на экране. В приложении к файлу — досье на жертв, коротенькие абзацы с именем, возрастом, заключением патологоанатома, ничего необычного, их сходство — кинк убийцы — очевидно. Только последняя жертва внезапно отличается: та самая, которую (которого) не успели убить. И фамилия, и почти все остальные личные данные, и сведения о его судьбе после расследования вымараны черным маркером, нет даже фото, но зовут его Коннор, совсем как… ну, как Коннора. Это не такое уж и редкое имя, и даже возраст — Коннору как раз двадцать пять — вполне обычный, но эти идиотские совпадения нервируют. Кажутся какими-то зловещими предзнаменованиями в череде мрачности последних нескольких дней, цепляют дремлющие обычно струны. Фамилии остальных жертв — убитых — на месте, а тут даже от полиции зачем-то скрыли информацию, и Гэвин аккуратно кладет мобильник перед собой. Его раздражает то, что от него нарочно скрывают. И в работе, и в личной жизни, и во всем. Так что он крутит адресную книгу и звонит своей приятельнице Ханне, которая наверняка не откажется шепнуть пару слов, если Гэвин пообещает хранить их в секрете. — Привет, зайка, — говорит Ханна. У нее грудное контральто, и грудь эта самая — загляденье, и она всегда зовет тех, кто ей нравится, зайка или рыбка. Иногда котик. Гэвину жаль иногда, что он на сто процентов интересуется совсем другими прелестями. Ханна — хладнокровная сука, и с Гэвином они дружат. — Привет, — отзывается он, — можешь для меня кое-что посмотреть? — Сразу к делу, — смеется Ханна, — нет времени на старых друзей. Слышала, ты снова увлекся своей неотразимой сосулькой… Ханна всегда «слышит» все и про всех. — Это все слухи, — спешит заверить Гэвин, нет у него времени сейчас на обсуждение своих проблем, — так посмотришь? А я тебе обед куплю? Щедрое предложение, зарплаты у полицейских — смех смехом, Ханна или тот же Коннор получают гораздо больше. Это никогда не было проблемой, но Гэвину в минуту особой тоски нравилось думать, что Коннор просто сноб. Коннор не сноб. И Гэвин вовремя — почти — ловит себя на том, что мысли крутятся вокруг снобизма Коннора, чтобы не запугивать себя раньше времени всякими идиотскими совпадениями. — Конечно, зайчик, — отзывается Ханна. — Такое дело, — Гэвин снова проматывает до нужного места, — у меня убийства, которые подходят под серию — ну, натягиваются, если точнее, на одну из жертв, потому что это долбаный полтергейст. — О, да слухи обретают плоть, — встревает Ханна. Но Гэвин не дает сбить себя с мысли. — Что смущает во всем этом дерьме — скота пристрелили тогда же, а от последней жертвы, на которой его и взяли, в досье только имя. Непонятно, с чего такая секретность — там с какой-то радости программа защиты свидетелей или что? Ханна хмыкает, ей явно становится любопытно. — Скажешь номер дела? — спрашивает она уже другим тоном, деловитым, и Гэвин спешно диктует номер. С минуту с той стороны раздается только сосредоточенный треск клавиш. И еще минуту, и Гэвин начинает уже терять терпение и постукивать ногой по полу, чтобы хоть чем-то себя занять. Но тут Ханна вдруг резко выдыхает и говорит: — Нихуя себе, Рид! И у Гэвина сердце падает глубоко, глубоко, глубоко, потому что он как-то вдруг с ужасной неотвратимостью знает правду. — Не может быть, — все же говорит он самым уверенным тоном, который может сейчас изобразить. На большее, чем изображать, он сейчас не способен. — Согласна, — отвечает Ханна коротко, — но, Гэв, а с чего ты взял, что Роуза застрелили полицейские? В каком это смысле?.. — В деле написано, что он был убит при задержании, — бормочет Гэвин, пока его мозг все еще крутится вокруг идеи, пытаясь ее осмыслить. — Нет, зайчик, — голос у Ханны сухой и жесткий, — он был убит до задержания, потому что эти придурки слишком долго ковырялись с ордерами. Гэвин воображает это себе — слишком красочно, и картинки, раз появившись, не спешат развеиваться: каково это, оказаться на месте жертвы, которая ждет помощь, надеется на чудесное спасение, пока кто-то с другого конца вселенной спокойно уходит на обед, и это худшее в работе полицейского. Или он думал, что худшее. Жизнь всегда знает, как ударить его посильнее. — И что, его застрелил Коннор? — вот, Гэвин сказал это вслух, — и теперь одна из других жертв, — боже, вслух это действительно звучит еще хуже, «других жертв», — решила устроить собственное правосудие?.. Он цепляется за конструктив: это хорошая версия. Непонятно, почему это произошло спустя десять лет и почему именно этих людей выбрал полтергейст, но это самая настоящая версия, и Гэвин предпочитает думать только о ней. — Коннор его не застрелил, — поправляет Ханна, — но, думаю, об этом лучше все же спросить у него. ㅤ *** Расстаются они громко. Они встречаются больше года, но постепенно в Гэвине все сильнее нарастает недовольство — Коннор всегда как будто немного не с ним. После работы они едут к кому-нибудь из них, чаще к Коннору, занимаются сексом и иногда даже разговаривают. Гэвин не так уж часто остается на ночь, и такие почти «семейные» вечера редки. Наверное, ему стоило быть настойчивее, как кажется теперь — наверное, Коннор этого даже ждал, он завел для Гэвина домашнюю одежду, и кружку, и даже кофеварку, но тогда его отстраненность кажется Гэвину более красноречивой. Она бесит, бесит, бесит, но все попытки пробиться через нее оканчиваются неудачей. Коннору не нравится говорить о своем прошлом, любые вопросы Гэвина заканчиваются тем, что он ловко переводит тему. — Ты ж не любишь бейсбол, — говорит Гэвин, и это завуалированный вопрос, потому что он тут же переключает канал, — и вообще спорт? Будешь смотреть телек? Коннор пожимает плечами. — Все равно. Они на диване Гэвина в квартире Гэвина, у них был секс, и теперь Гэвин чувствует себя слишком удовлетворенным и слишком чувствительным в одно и то же время, и ему хочется проникнуть глубже, узнать о Конноре еще хотя бы каплю личного. — А чем хочешь заняться? — спрашивает он. Может, Коннор настольные игры любит… правда, у Гэвина нет никаких настольных игр, но это не так уж и важно. Коннор, впрочем, не предлагает поиграть в настольные игры, или посмотреть телевизор, или поболтать о спорте. — Я устал, — бормочет он, утыкаясь в плечо Гэвина лицом. Его волосы пахнут ладаном, от запаха у Гэвина свербит в носу. — Устал. Он редко звучит так потерянно, но отговорка раздражает, как раздражают все его отговорки. — Слишком устал, чтобы поговорить со мной? — Гэвин старается сохранять хладнокровие, хотя в голос прорывается горечь, — или я тебе не для этого? Это нелепое обвинение само по себе, просто Гэвину хочется уколоть его, вывести из себя — внезапно это желание поднимается изнутри и захватывает целиком. Он даже не представлял, что может испытывать что-то настолько сильное. — Да, слишком устал, чтобы говорить, — отвечает Коннор, но он выпрямляется, и в его взгляде на мгновение вспыхивает и гаснет огонь. — И чтобы отвечать на твои беспочвенные упреки. Гэвин сжимает зубы. У него нет ни малейшего повода вспылить, и само по себе это — повод вспылить. Просто Коннор не воспринимает его всерьез. — Ой, извини, если меня бесит, что ты даже про хобби сказать не можешь, — насмешливо говорит он, хотя внутри все сжимается от искренности его возмущения. — Коннор, серьезно, тебя самого это все устраивает? Коннор оглядывается словно в недоумении, что именно должно его устраивать или не устраивать, — но если его и не устраивают брошенные на столик джинсы Гэвина и его валяющийся на полу свитер, то об этом он не говорит. Вместо этого он говорит: — У меня нет хобби. И с Гэвина хватит — просто хватит! — Ой, да неужели? — он закатывает глаза, — нет хобби? Или не о чем говорить с любовником? Коннор, ну признай, что тебе просто наплевать! Он сам поверить не может, что закатывает натуральный скандал — и не закатывать не может. Он на взводе, еще как, внутренняя неудовлетворенность выплескивается, как кислота. Коннор встает — поднимается на ноги плавно, вопреки собственным словам об усталости, смотрит на Гэвина сверху вниз. — Я не собираюсь ничего признавать, — говорит он сухо, — хочешь поговорить сам с собой — пожалуйста, не буду тебе мешать. Если захочешь поговорить со мной, — он запинается, и в его ледяных глазах Гэвину на секунду видится проблеск слабости, — то приходи. Слабость — или видение Гэвина — исчезает, когда Коннор смотрит на него еще несколько секунд, словно ожидая чего-то, а потом поворачивается и уходит в спальню. Оставляет Гэвина одного в тишине. Тот плавится. Хочется одновременно схватить свою одежду и валить, оставить Коннора со всем его высокомерием — с его снисходительностью и самоуверенностью, — и пойти за ним, трахать его, пока он не забудет обо всем этом ледяном презрении. И может, тогда он превратится в человека. Гэвин выбирает последнее. Что ледяное презрение возбуждало его больше человека, он думает только теперь. ㅤ Тогда же утром он просыпается как с похмелья: во рту сухо, а виски ломит. Коннора нет в постели, и Гэвин даже не удивляется этому (хотя обычно Коннор остается) — просто встает и идет в ванную, чтобы плеснуть холодной воды себе в лицо. Может, слухи правда, и Коннор может уморить кого-нибудь — например, Гэвина? — одной своей близостью. Гэвин улыбается себе в зеркале, признавая бредовость этого, но улыбка выглядит невеселой. Коннор обнаруживается на кухне. Он в спортивных штанах Гэвина, которые великоваты ему в талии и поэтому сползли довольно низко — в штанах и больше ни в чем, и несколько минут Гэвин просто залипает на зрелище его покачивающихся бедер. Потому что они покачиваются — бедра, в такт музыке, которую он слушает в наушниках, и ничего страннее Гэвин в жизни не видел: Коннор слушает музыку, и пьет кофе, и танцует на его кухне. — Коннор?.. — зовет он. — Коннор? Коннор вздрагивает, поднимая на него взгляд, словно от неожиданности, но он тут же выдергивает наушники и улыбается, и улыбка у него… вторая самая странная вещь, которую Гэвин видел. Она ослепительна. Но… — Доброе утро, — говорит он. — Я приготовил тебе кофе тоже. Гэвин сглатывает. Он еще не пил этот самый кофе, а уже такие испытания. — Доброе, — буркает он в ответ, — что ты здесь делаешь? Это звучит как-то грубо, и Гэвин облизывает губы. Коннор немного отшатывается, но тут же берет себя в руки и возвращается к улыбке. Он не упрекает Гэвина, и теперь — спустя год — Гэвин думает, что зря. Если кто-то ведет себя по-мудацки, стоит сказать ему в лицо, что он ведет себя по-мудацки, а не улыбаться и делать вид, что все в порядке. Очень странно, что Гэвин вспоминает об этом сейчас — в его памяти отношения выглядели иначе. — Я думал о том, что ты сказал, — говорит Коннор тогда, в то утро, и о нет, Гэвин не готов снова к этому разговору, он уже накануне услышал и сказал достаточно, и больше не хочется рисковать. — Забей, — перебивает он, и — проклятье — это снова звучит как-то не очень. Так что Гэвин спешно добавляет: — Забей, я не хотел тебя выводить. Я понимаю, что у нас не такие отношения… — Не такие? — Коннор хмурится. — Просто… — спешит объяснить Гэвин. Ему нужен его кофе. — Просто ты так странно себя ведешь. — Странно? — снова переспрашивает Коннор. Будто понять не может, о чем Гэвин говорит. — Ну да, — Гэвин проходит мимо и берет кружку, которую Коннор ему приготовил. Запах ладана совсем выветрился, теперь от Коннора пахнет одеколоном Гэвина, и больше всего на свете хочется прекратить уже дурацкий разговор и поцеловать его. У них еще есть время перед работой. Гэвин даже готов пожертвовать кофе. — Слишком мило, обычно ты не такой, — он подбирает слова, — милаха. Коннор смотрит на него несколько секунд. — В каком смысле? — его холодность возвращается, и это странным образом успокаивает. Кофе просто фантастический. — Не варишь мне кофе? — Гэвин демонстрирует кружку. Это не правда, Коннор варит — но Гэвин имеет в виду и свои спортивные штаны, и музыку, и улыбку, и попытку вернуться к вчерашнему разговору. Все это совершенно не похоже на Коннора, все это слишком нервирует самого Гэвина и кажется ложью. — Не изображаешь хозяюшку? Он улыбается, демонстрируя, что это шутка, но Коннор больше не улыбается в ответ. — Ясно, — говорит он, опуская взгляд в свой кофе. Расправляет плечи и вскидывает подбородок, и вот теперь он гораздо больше похож на себя. — Подбросишь меня до работы? Гэвин согласно хмыкает, и вроде как он должен быть доволен — все вернулось на круги своя, — но он почему-то не доволен. В машине Коннор целует его сухими губами и не смотрит в глаза, и это начало конца, но Гэвин отказывается признаваться в этом себе самому. Неделю спустя, когда Коннор стоит на пороге его дома — его глаза горят, а губы сжаты, — и говорит: — Пошел ты, Рид, — Гэвин совсем не чувствует удивления. Гнев — да, обиду — еще какую, но не удивление. Чего еще ожидать, Коннор всегда считал себя слишком классным для какого-то копа. — Пошел ты. Я тебе не нужен, тебя волнуют только твои фантазии, тебе совсем не интересно, что я за человек. Гэвина всего трясет от злобы — невыносимо слышать от Коннора такие упреки. От Коннора, который сам ни разу не предложил откровенности. — Я знаю, что ты за человек! — взрывается он. — Человек, которого невозможно достать — который всегда закрыт! Которому наплевать на все, что еще дышит!.. Он умолкает, потому что Коннор качает головой с таким глубоким разочарованием, что кровь сворачивается в венах, а потом просто проходит мимо Гэвина. — Коннор! — и Гэвин еще не договорил, у него в голове не укладывается реальность разрыва, кажется, что это просто ссора, о которой можно будет забыть уже завтра. (Они не забывают, но делают вид). Коннор заходит в лифт и нажимает кнопку нижнего этажа, пока Гэвин кипит, подбирая аргументы — слова, которые у него так и не будет возможности сказать. Он не знает об этом тогда, но он знает об этом теперь, и как так вышло? — Коннор… — повторяет Гэвин растерянно, когда двери лифта закрываются. Все кончено. И он не знает этого тогда. Но знает теперь.