Медиум

— Почему ты мне не сказал? — спрашивает Гэвин, стоит Коннору открыть дверь. Улыбка на лице Коннора гаснет. — Добрый вечер, — произносит он, и мгновение Гэвин чувствует себя полным дураком — и не только дураком, а еще и ублюдком. Это не новое чувство, но сейчас оно почему-то ранит сильнее. — Извини, — торопится сказать он, и это оказывается совсем не трудно. Что трудно — так это что улыбка не возвращается. Коннор быстро смотрит направо и налево, словно хочет убедиться, что никто не подслушивает, и отступает, предлагая Гэвину зайти внутрь. — Просто я не понимаю, почему ты… — Да, ты не понимаешь, — коротко обрывает его Коннор, и Гэвин прикусывает язык до боли. Вопросы ворочаются, режут его острыми гранями, и он злится — потому что его, похоже, используют, и ему лгут, и он действительно не понимает, и если у Коннора есть что-то по расследованию, он просто не имеет права скрывать. Само по себе это преступно, а Гэвин не согласен покрывать преступление. — Итак, что ты хотел? — Коннор, очевидно, не собирается облегчать ему задачу. Он проходит в гостиную и садится на диван, закидывает ногу на ногу — ну точно на деловой встрече, и лицо у него такое же — деловое, безжизненное. Совсем не тот человек, которого Гэвин целовал ночью. Гэвин глотает все слова, что первыми приходят в голову — и некоторые из тех, что приходят вторыми. Он хочет знать правду, но сам лжет себе — что все дело в расследовании, боится признать истину даже глубоко внутри. Но как ее не прижимай обеими руками, она выпирает, уродливо вспучивается, просачивается сквозь пальцы мерзкой кровавой жижей. Охвативший Гэвина страх даже больше, чем гнев. Так что он проходит вперед, останавливаясь напротив Коннора, засовывает руки в карманы. Смотрит на него, подбирая слова — и теперь, когда он действительно берет на себя труд смотреть и молчать, он видит, как под непроницаемым фасадом просвечивают истинные чувства. Как так получилось, что раньше он этого не видел? Вопрос слишком сложный, а ответ на него слишком простой. — Почему ты не сказал мне, Коннор? — снова спрашивает он, изгнав из голоса даже намек на обвинение. Стоит только поставить себя на место другого, и обвинений становится меньше. Но что у Коннора в голове, Гэвин не знал и в лучшие времена. Сейчас он спрашивает о расследовании, лишь бы не спросить о главном. Коннор откидывается на спинку дивана, смотрит в ответ прищуренным взглядом: на него никогда не действовали брутальные жесты типа нависания или прямых вопросов; Коннор не боится никого, а Гэвин боится представлять, какие у этого причины. — Это может быть совпадением, — наконец бросает Коннор. Да, фасад бугрится эмоциями, но пока он держит их в узде, и Гэвин не знает, что может произойти — в тот момент, когда он перестанет. Новый полтергейст на этот раз уж точно оторвет Гэвину лицо? Голодные призраки обглодают его до костей, чтобы больше никогда не досаждал Коннору, влезая в его жизнь? — Может, — соглашается Гэвин, — и все же ты должен был мне сказать. Ты знаешь, что это важно для расследования, ты знаешь, Коннор. Я должен найти убийцу и прекратить все это, даже если, — его голос на мгновение пропадает, но Гэвин откашливается, — даже если он имеет право злиться. Никто не имеет право злиться так, чтобы убивать людей. Гэвин очень старается в это верить. Коннор отводит взгляд, барабанит пальцами по бедру — и если он откажется, то Гэвин ничего не сможет сделать. Возможно — и не захочет. Гэвин очень надеется, что Коннор не откажется. — Да, я думаю, что это одна из жертв, — говорит тот наконец, все еще не глядя на Гэвина, — это ты хотел услышать? Нет, Гэвин определенно не хотел этого слышать. Но он близок к разгадке, и как ему теперь отступить? — Ты ее знаешь? — спрашивает он коротко, чтобы не выдать то, что у него внутри. Это всего лишь деловой разговор. Совещание. Они коллеги, которые волей начальства работают над одним делом. Разве так сложно сохранять все в рамках профессионализма? Увы, все, что касалось Коннора, Гэвин никогда не мог сохранять в рамках профессионализма. — Его, — поправляет Коннор спокойно, — Роуз убивал только мальчиков. И нет, я его не знаю, он был из тех, чье тело не нашли. Он умолкает, хотя Гэвин чувствует, что это не весь ответ. Боже, это правда. Это правда… Нет, это не может быть правдой — такие вещи постоянно происходят у Гэвина на глазах, но он всегда с другой стороны стекла, сохраняет объективность и хладнокровие, не затронутый трагедией чьей-то жизни, не ощущающий на себе глубокой раны, которую преступление оставляет в жизни жертвы и ее близких. Его работа — предотвращать и расследовать, а не чувствовать. Сейчас не получается не чувствовать. — Но ты можешь узнать? — спрашивает он, — мы могли бы хотя бы найти его родных… — Не хочу я искать его родных! — обрывает Коннор и снова смотрит на Гэвина, — неужели ты не понимаешь? Нет, Гэвин не понимает — но очень хочет понять. В памяти встают все их разговоры, когда он хоть чуть пытался зайти за эту стену, и каждый раз Коннор отталкивал его. Гэвину обидно, что его никогда не воспринимали всерьез. — Они заслуживают того, чтобы знать, — говорит он, — это ужасно — то, что с тобой произошло, но ведь ему не повезло спастись, и неужели в тебе нет ни капли сочувствия только потому, что тебе повезло больше? Он будто на хлипкой почве, сам не верит в то, что говорит — то, что он говорит, правильно и порядочно, и почему тогда он чувствует себя плохим парнем? Коннор коротко смеется, запрокидывая голову, но когда он снова смотрит на Гэвина, его взгляд ледяной, и нечто там говорит Гэвину о разочаровании, крахе надежд. — Здорово, наверное, быть тобой, Гэвин, — произносит он таким тоном, что у Гэвина сводит плечи, а потом Коннор плавно поднимается на ноги, — честным полицейским, уверенным в каждом своем шаге, — он приближается, и Гэвин едва находит в себе силы не отступать, — готовым на все, чтобы помочь любому попавшему в беду человеку, — он обходит Гэвина по кругу, и тот выпрямляет спину, задирает подбородок — он не верит, что Коннор причинит ему вред, но… — Мне повезло больше, ну да. Его пальцы скользят по груди Гэвина, смыкаются на шее, и дыхание — когда он наклоняется к уху Гэвина — такое холодное, что кожу обжигает. — Что ты знаешь о везении, Гэвин? — спрашивает он. Будто действительно хочет слышать ответ. Но Гэвин ничего не знает о везении. Он сжимает запястье Коннора, отдирает от себя его пальцы. — Или ты можешь мне рассказать, — раздражение прорывается в голос: Гэвин не привык себя контролировать, и теперь он слишком сильно пытается сдержаться, — просто рассказать, Коннор! Ты не хочешь иметь ничего общего с полтергейстом, хорошо, я понял, и тебе наплевать, сколько еще он будет убивать… Коннор выдергивает свою руку, его лицо на секунду искажается такой яростью, что Гэвин вздрагивает, — но тут же застывает. Отступив от Гэвина, он прижимает ладонь к своей черной картине, поворачивается, глядя Гэвину в глаза. Под его пальцами разбегаются линии, превращаясь в карту. Гэвин видит Вудсток-драйв, она загибается в Личфилд-роуд, это как тонкий рисунок мелом. Ему всегда казалось, что картина — просто украшение, странное само по себе, но совсем не странное у Коннора, не страннее значков на руках и стенах. Не страннее умения разговаривать с призраками. Теперь по картине все шире расползается пятно карты, насечками обозначаются места убийств, появляются отметки, которых Гэвин не понимает. В центре темнеет пятно с ровными рядами дорожек, края пятна топорщатся обрывками. Оно похоже на застарелую рану. — Копай тут, — произносит Коннор, и, судя по тону, он не собирается давать объяснений, — копай тут, и ты найдешь тело. Это кладбище (Гэвин знал!) — и там сотни тел. Роуз был похоронным агентом, все очевидно и лежит на поверхности… Захороненное десять лет назад тело они будут искать лет пятьдесят. — Ты уверен? — Я уверен. И если это все, что было тебе нужно… — Нет, это не все, что мне нужно! — не выдерживает Гэвин. — Какого черта, Коннор? Какого черта ты не сказал? Какого черта делал вид, что точно так же ничего не понимаешь? Нравилось смотреть, как я делаю из себя идиота? Коннор закатывает глаза, качает головой на его лице раздражение тесно мешается с насмешкой. — Конечно, ведь на свете существуешь только ты и твои чувства. — А что, у тебя есть чувства, Коннор? Это что-то новое! Это совсем не про расследование, но Гэвина несет. Он видит, что происходит — что Коннор говорит это специально, — и все же обида почти блаженна, она обволакивает и смывает все сомнения, дарит чувство правоты, глушит страх и ощущение настоящей трагедии подо всем этим. — А отношение к этому парню, — горло перехватывает, — тоже презрение к моим чувствам? Коннор, с тобой произошла ужасная вещь, я даже представить не могу, что тебе пришлось пережить, и защищать свою жизнь в таком возрасте… Он умолкает, потому что Коннор смотрит на него такими огромными глазами, и пятна румянца темнеют на скулах, словно он в лихорадке. — Возраст тут не при чем, — Коннор сжимает зубы, его спокойствие расползается, и в прорехи прорывается ярость — она жжет Гэвина там, где касается кожи. — Ты не можешь представить, но читаешь нотации, Гэвин. Считаешь себя вправе осуждать! Не знаешь, каково это — жить с такой виной. Гэвин столько раз слышал от жертв эти самые слова, что готов орать. — Это не твоя вина! — выплевывает он. — Виноват только убийца! Но Коннор не слушает. — Его должны были найти, — говорит он, приваливаясь к вновь затянувшейся чернотой картине, повторяет: — Его должны были найти! Это так сильно похоже на его ночной приступ, что Гэвина сковывает льдом. Машинально, бездумно он делает шаг вперед, протягивая руки — жалея вдруг, что вообще начал этот разговор, и его требования вдруг кажутся такими мелочными и эгоистичными. Он полицейский и должен расследовать, но еще он не должен причинять страдания людям, а он понадеялся на чудо и готов был выжать это чудо силой. — Коннор… — начинает он. Застывает, обмирая от страха: из картины вылезают пальцы — такие же черные, костлявые, они хватают Коннора за волосы, за края одежды, но тот словно бы совсем не обращает внимания. Прямо на глазах Гэвина эти твари — он не знает, что это за дерьмо, и не хочет знать, — пытаются утащить Коннора. Горло сводит от отвращения. Гэвин вцепляется Коннору в плечи и дергает к себе, и тот вздыхает от неожиданности — пока пальцы втягиваются в картину. Короткий приступ удовлетворения — пусть боятся его, он не легкая добыча, — кончается, когда Гэвин заглядывает Коннору в лицо. — Что это за срань? — спрашивает он. Зубы едва не стучат, потому что даже полтергейст без лица не испугал Гэвина так сильно. — Кон? — Проваливай, — говорит Коннор. Его глаза пылают. Он толкает Гэвина в грудь, вынуждая отшатнуться, и какое-то мгновение кажется, что он сейчас устроит драку — самую настоящую драку, — и само по себе это потрясает до основания. — Коннор… — Проваливай! Гэвин отступает, и первый порыв — хлопнуть дверью, и разве Коннор не этого хочет? И разве Гэвин не сможет тогда, вспоминая их расставание, снова думать, что хороший парень тут он? Что это его бросили? — Коннор, — повторяет он настойчиво, — я должен знать. Он должен знать все, что относится к расследованию, — и он должен знать больше. Коннор сжимает губы, и вместе с ними сжимается его гнев. — Ладно, — говорит он после небольшой паузы. Трет лицо руками, но тут же расправляет плечи. — Ладно. Ты все равно знаешь. Роуз закопал его где-то на кладбище, возможно, там же и остальные — те, кого не нашли. Наверное, твои жертвы потревожили тело. Ласко напал на женщину, — ого, Коннор читал дело, вяло удивляется Гэвин — в его голове белый шум, — предположу, что и остальные совершили что-то… что встревожило дух. Он хочет забрать то, что у него отняли. — Жизнь? — роняет Гэвин. — Мертвец не может вернуть жизнь, — Коннор качает головой, — он пытается вернуть надежду на спасение. Ну, и лицо. Это ужасно. Ужасно. И Гэвин все еще в панике от перспективы раскапывать кладбище и еще больше в панике от перспективы делать это на глазах у Коннора, чтобы тот мог опознать труп… — Пожалуйста, расскажи, — просит он неожиданно для себя самого. Он никогда не видел Коннора таким, ни единого раза. Тот всегда был собранным, сдержанным до границ бесчувственности, застегнутым на все пуговицы — даже в постели, когда он вздыхал в объятиях Гэвина, казалось, что какая-то часть его все равно закрыта. Это злило Гэвина, так сильно злило — это всегда ощущалось как предательство, как демонстративное отсутствие доверия, как издевка. Плевок в лицо ему, Гэвину. Он никогда, ни единого раза не думал, что это могло быть вообще не о нем. Проблемы Коннора не о нем, и он — ослепленный красивой картинкой — даже не пытался сделать их своими. Ему нравилось думать, что ничего не намекало, что ему неоткуда было знать, что Коннор и не пытался быть хотя самую каплю более откровенным — но это не так. Просто ему (и давно пора это признать) нравилась эта холодность. Что ж, теперь «холодность» — всего лишь слово, и довольно бессмысленное. Пустое. — Нечего рассказывать, — говорит Коннор, отворачиваясь. Но Гэвин знает: есть что рассказывать. Так что он ждет и ждет, и это очень сложно — вопросы жгут язык, как кислота. — Он меня ударил по голове и затолкал в фургон, — голос у Коннора — словно он пересказывает скучный сериал, — я не верил, что все это происходит, даже не успел понять. Гэвин тоже не верит. Не успевает понять. До него не доходит, нет. Коннор кладет ладонь на черную карту — кажется, оттуда вот-вот снова полезет та дрянь. Но дрянь не лезет, только пятно кладбища расплывается под пальцами Коннора, будто оно жидкое. — Я надеялся на помощь, Гэвин, как и каждый из этих убитых до меня — тех, которых нашли, и которых не успели. Я бы, наверное, тоже стал полтергейстом. Или… — Коннор хмурится, а на губах у него неуверенная улыбка, как у человека, немного стесняющегося собственной наивности. — Или можно сказать, что именно это и произошло? Он касается пальцами щеки, и Гэвин думает об изуродованных телах, хотя мысль вызывает чудовищный страх. — И… что было потом? Коннор отводит взгляд, смотрит на карту, будто недоумевая, как эта штука здесь оказалась, отдергивает руку. — Я сказал, что было, — он не сказал, — полиция не появилась, чтобы исправить все в последний момент. Извини, что-то не хочется обсуждать подробности, — в его голос возвращаются профессиональная любезность и привычное уже Гэвину высокомерие, однако они утратили вдруг свою магическую силу — Гэвин слышит каждую фальшивую ноту, видит каждую трещинку. — Но ты невредим… До него не доходит. Ни за что. У Коннора нет никаких следов ни на лице, ни на теле, кроме родинок — Гэвин заметил бы. Он разглядывал Коннора очень внимательно. Тот пожимает плечами, словно удивлен его настойчивостью. — Я вернулся из могилы и убил его, — говорит он. — А потом явилась полиция, и меня арестовали. Это ты хотел узнать? Нет. Гэвин хотел узнать не это. — Это была самооборона, — он слышит свой голос со стороны, и это не голос, а скрежет стекла, — никто не может обвинить тебя. — Ну конечно, — произносит Коннор с черной иронией, — ты правда считаешь, что я этим добровольно занимаюсь? Что мечтал днями и ночами вытаскивать трупы, пока не кончусь, как батарейка? — Я… не знаю… — Гэвин теряется. Он не думал об этом. Он — с ума сойти — об этом вообще ни разу не задумывался. Он задумывается об этом сейчас — только чтобы забить голову чем угодно, чем угодно вообще. Чтобы как можно дольше не доходило. Но Коннор качает головой. — Мне сказали, что посадят лет на двадцать — за убийство с применением магии, это огромные сроки! Если я не буду сотрудничать. Что мне оставалось? И до сих пор я не могу просто взять и уйти — неужели думаешь, что меня отпустят? — Но тебя же не за что сажать, — возражает Гэвин, — тем более что ты был несовершеннолетним, а это самооборона, с какой стороны ни посмотри… Это какое-то сфабрикованное дело… Он умолкает. Коннор смотрит на него как будто с сочувствием — сочувствием к его глупости и в то же время гневом, и на его лице все эти эмоции такие непривычные, что пробирает до костей. — Мне было пятнадцать, Гэвин. И да, это сфабрикованное дело. — Тебя не могут удерживать! — Могут, — Коннор раздосадованно вздыхает, словно ну подумаешь, ничего особенного, Гэвин устроил сцену на пустом месте. Это… это в действительности все объясняет. Это звучит чудовищно и цинично — и тем не менее все объясняет, ставит все точки над «и», дорисовывает недостающие детали. Гэвин задыхается от накатившей ярости — ему хочется бежать куда-то и что-то делать, — и сдувается, потому что сейчас он ничего не может сделать. Это ужасно. — Коннор, мне так жаль, — говорит он, и слова звучат пусто, бессмысленно, пока самого его выворачивает изнутри. Реальность всего этого отказывается наступать в его сознании. Это, словно непреодолимая сила, разрушает стройную картину Гэвина — которая нравилась ему, и при этом не имела никакого отношения к истине. Была всего лишь плодом воображения, скрывающим настоящего человека. Кажется, Гэвин совсем этого человека не знает. Он не понимает, зачем сам Коннор поддерживал эту игру. Слишком больно осознавать, что тот не верил в Гэвина — и предпочел уйти, когда фальшь уничтожила их отношения, вместо того чтобы дать Гэвину хоть один шанс. Тот не имеет право на гнев — они больше никто друг другу, — но гнев ранит слишком глубоко, чтобы считаться с правами. — Все в порядке, Гэвин, — произносит Коннор спокойно, — тебе нужно только найти могилы, которые были свежими десять лет назад, завтра я могу попробовать узнать примерную дату… Шагая вперед, Гэвин хватает Коннора за плечи, сжимает — крепко, чтобы у того не было шанса вырваться, чтобы не возникло даже мысли. Они больше не близки, но Гэвин видел этих тварей: он не оставит Коннора наедине с ними, не теперь, когда тот кажется таким уязвимым. — Можно я останусь? — спрашивает он, глядя Коннору в глаза. На самом деле это не вопрос, Гэвин никуда не планирует уходить. Но формальное согласие важно, так что Гэвин ждет, пока Коннор продолжает смотреть на него, и в его зрачках Гэвин не может прочитать ничего. — Хорошо, — говорит Коннор негромко, и это словно окончательное решение, итог напряженной внутренней борьбы. Хотел бы Гэвин знать, что с чем борется там, глубоко внутри — куда Гэвину нет хода. Но сейчас не время выяснений: Гэвин чувствует, как становится мудрее с каждой секундой. Так что он просто притягивает Коннора к себе и целует — без напора или жара, это самый нежный поцелуй, который он может вспомнить за всю свою жизнь, самый бережный. — Мне очень жаль, — повторяет он, — мне жаль, и я прошу прощения. Он только-только закончил академию десять лет назад и ничего не смог бы сделать, но система задолжала Коннору. Она задолжала любому, кто ждал помощи до самого последнего момента, верил и надеялся, и к кому эта помощь так никогда и не пришла. Только перед Коннором Гэвин может извиниться лично — но это не значит, что он не чувствует ответственности перед сотнями и тысячами других жертв. — Все в порядке, — лжет Коннор, но Гэвин не собирается его слушать. Пустые слова им сейчас не нужны. Так что он снова целует Коннора — легко, давая возможность отказать в любой момент. Он здесь не ради секса, что-то в нем перешагнуло границу, и Гэвин не знает, хорошо это или плохо — нужно это ему или нет, и заботиться о другом человеке странно и непривычно… Но это кажется таким же важным, как дышать. Коннор целует в ответ. Его мышцы под пальцами Гэвина расслабляются, и он подается вперед — и теперь это объятие. Гэвин чувствует горечь на его губах, тот самый холод в его дыхании, который пускает ледяные волны по позвоночнику. Гэвину страшно, но он не собирается уступать. Если нужно, он трахнет Коннора прямо тут, у этой долбаной черной стены, снимет с него штаны и ртом доведет его до состояния, когда он начнет кричать имя Гэвина — тогда костлявые хрени точно поймут, что тут рассчитывать не на что. И все же он предпочел бы спальню: забота требует комфорта. — Коннор, — шепчет он, разрывая поцелуй на мгновение, — Коннор, кровать?.. Это так трудно, что горло перехватывает, но Гэвин опускает руки, сжимая их в кулаки. Это диалог — и шанс отказаться у Коннора, пока они не зашли слишком далеко. Коннор сжимает губы, глаза темнеют. — Ты идиот, Гэвин? — спрашивает он. И, пока Гэвин осмысляет, что бы это оскорбление должно означать, он выдергивает футболку Гэвина из-за пояса джинсов, а секундой позже его руки уже в штанах, сжимают ягодицы. Это определенно ответ. Спальня совсем рядом, Гэвин опускает Коннора на кровать прежде, чем успевает все обдумать — он следует инстинктам. И его инстинкты сейчас приказывают ему быть нежным, таким нежным, каким человек только может быть, таким нежным, чтобы реалии последних дней померкли у Коннора в голове, оставив там только эту нежность. Непростая задача, но Гэвин не боится сложных задач. Ладонью он гладит щеку Коннора, касается пальцами брови. Царапина на скуле почти зажила, и Коннор снял пластырь, но красная полоска все еще там. Он пытался защитить Гэвина, одно это вызывает душевный трепет. Гэвин целует его — пытается заново понять, кто он такой, что из себя представляет настоящий Коннор. Откуда в его поцелуе такая неуверенность, спрятанная под бравадой. Что он чувствует. Сложно, когда Коннор улыбается ему, и хочется сорвать с себя и него одежду и просто отдаться порыву. Но вместо этого Гэвин проводит кончиками пальцев по его влажным губам, касается языка, когда Коннор приоткрывает рот. Это все ощущается интимнее секса. — Ты не спешишь, — произносит Коннор. Наверное, это упрек. — Ты прав, я не спешу, — отвечает Гэвин негромко. Его пальцы смелеют, пробираясь под край футболки Коннора — она такая дурацкая, Гэвин только сейчас это замечает: с собакой в роли Моны Лизы, кому вообще в голову могла прийти эта идея? Сейчас Мона Лиза кривится, будто недовольна дерзким поведением Гэвина и его руками. Ну что ж, бедолаге придется потерпеть. Коннор тоже застывает — у него взгляд человека, который не понимает, чего от Гэвина ждать и к чему готовиться, настороженный и расчетливый. Гэвин едва не улыбается в ответ на его тревогу, но сдерживает себя: их отношения сейчас не допускают юмора в постели. Может быть, когда-нибудь. Но не сегодня. Зато их отношения допускают самые откровенные ласки. Большим пальцем он нажимает на сосок — напряженный и твердый, пока его колено протискивается между ног Коннора и тоже нажимает. Поцелуем он ловит вздох, нажимает сильнее — и Коннор вскидывает бедра навстречу давлению. Гэвин чувствует разливающееся в животе тепло: происходящее возбуждает его самого. — Ну же, расслабься, — предлагает он, двигая бровями — и одновременно двигает бедрами, надавливая сильнее, — я позабочусь о тебе, детка. Коннор секунду смотрит на него потрясенным взглядом, а потом беззвучно смеется — и все же немного юмора не повредит, — а потом стонет, запрокидывая голову и приоткрывая рот. Как не прижаться губами к этому рту и продолжить начатое? Гэвин одной рукой обхватывает Коннора за затылок, поворачивая на бок, наваливая на себя, пока вторая протискивается в штаны — и Гэвин точно отсюда не встанет, пока Коннор не начнет стонать его имя. Точно как он и обещал черным тварям. Даже если внутри, очень глубоко Гэвин закрывает лицо руками и кричит.