TW SELFHARM
Первый порез был самым страшным. Взять кухонный нож и провести им по пальцу - казалось, что кровь сразу же польется на пол, а ты просто умрешь. Но ничего не происходило, и ты начинаешь нажимать сильнее. В тебе просыпается азарт, и ты задаешься вопросом, когда будет достаточно, чтобы порвать кожу? Барти тоже размышлял об этом. Постоянные конфликты с отцом не проходили бесследно, он никогда не считал себя важным, его достижения всегда были недостаточными, он всегда старался недостаточно в любом деле. Он устал, его душа болела, ему было тяжело. Начать вредить себе было спонтанным решением, но однажды, случайно прижав руку к чайнику, он осознал, что боль от ожога отвлекает его от внутренней боли. Но оставлять ожоги не было вариантом, он не хотел искалечить себя. И вот в его руки попал нож, которым он порезался, готовя еду. Отец всегда настаивал на том, чтобы в доме были очень острые ножи, с которыми можно было получить порез без особых усилий. Барти чувствовал, как его сердце бьется быстрее, когда первая капля крови попадает в раковину, она привлекает взгляд и манит добавить еще несколько. Со временем парень понял, что оставлять порезы на предплечьях - плохая идея, лето приближалось, и ему не хотелось ходить с длинным рукавом. Так он перешел к бедрам, заменил нож канцелярским лезвием, а в комнате всегда была перекись, бинты и вата.***
Барти всегда делал медленные, неглубокие порезы. Он не хотел оставлять шрамы, только заглушить боль. Но однажды встреча с отцом не прошла так, как он ожидал. И когда он вернулся домой, отец вышел из себя и несколько раз бросил в него предметы, которые попались под руку. Злость и бессилие разъедали душу Барти, и он взял лезвие и сделал глубокий порез. Кровь стремительно потекла по его бедру, стекая на пол. Ощущение от этой травмы принесло ему боль и спокойствие. Затем он начал хаотично порезать верхнюю часть бедер под кромкой трусов неровными линиями. Он пришел в себя только тогда, когда понял, что его кожа почти до колен была покрыта открытыми ранами, а стул, на котором он сидел, был покрыт кровью. От оцепенения сменился страхом, и каждое движение сопровождалось болью. Но глубоко внутри он был спокоен, и даже отголосков последнего общения с отцом не осталось. До окончания школы и переезда оставалось 2 года, за которые руки, торс и бедра были покрыты сетью шрамов. Некоторые из них были едва заметными, а некоторые выступали и могли быть видны сквозь ткань.***
Однако постоянной опорой в его жизни был Эван. Он принимал Барти таким, какой он есть, не задавая лишних вопросов. Он принимал его странности в одежде, прикосновениях, сексе. Он не требовал ответов на вопросы, которые висели в воздухе. Барти был ему благодарен за то, что Эван никогда не вторгался в его проблемы. И в один момент Барти понял, что может свободно дышать. Это случилось, когда они уже переехали в другой город, поступили в университет и стали жить вместе. Однажды утром Барти проснулся и понял, что его отец далеко и не сможет достать его, что Эван - человек, который любит его и готов быть рядом с ним независимо от всех его недостатков. Парень перестал принимать снотворное, выбросил лезвия, обратился к психологу и медленно, но верно двигался к выздоровлению. Но однажды его хрупкий мир разбился: отец, с которым он не разговаривал очень долго, настоятельно посоветовал ему позвонить. Барти понимал, что это не к добру, но поделать ничего не мог. Через 15 минут после окончания разговора парень уже был дома.***
Он не помнил, как дошел до туда, не помнил, как открыл дверь, не помнил, как взял кухонный нож, который по привычке из детства всегда был остро наточен, не помнил, как вошел в ванну и сделал первый порез. В голове, загнанной в клетку птицей, бились мысли вперемешку со словами отца, который как-то узнал о его отношениях. Барти так тщательно скрывал это в родном городе и надеялся, что отец никогда даже не прознает о них, когда они будут уже далеко. Но весь его воздушный замок сдуло властью, которую имел его отец. Он пригрозил испортить жизнь семье Эвана, его сестре и ее мужу, который работал исследователем и ему очень нужен был государственный грант. Барти чувствовал, как не мог сделать вздох, фантомные руки отца душили его, а лезвие в его пальцах уже было скользким от крови. Он просто хотел исчезнуть, он стал таким же бесполезным, как и раньше. Не смог защитить мать, потом себя, теперь судьба всей семьи Эвана легла на него. Бесполезный, бесполезный кусок дерьма. Движения стали еще более быстрее, а из глаз потекли беспомощные слезы. Погруженный в свои мысли и действия, Барти не услышал открывающейся двери, окликающего его Эвана и то, как пакеты упали в коридоре с глухим звуком. Дверь в ванну лишь частично скрывала от взора то, что в ней происходило. Барти сидел на бортике ванны, штаны его темной кучкой валялись при входе, ноги в некогда белых носках были все покрыты кровавыми разводами, и все новые и новые струйки стекали вниз, вязь старых шрамов была раскромсана с жестокостью мясника, разделывающего дичь на скотобойне. Лицо Барти было искривлено полубезумным выражением, невидящие глаза были направлены вниз на лезвие, которое ходило ходуном в трясущихся руках. Из его рта вырывались слова оскорблений, а другая его рука неловко смахивала текущие слезы. Внезапно трясущаяся кисть не дала нанести новый порез, она отвела руку с лезвием подальше, разжала пальцы и забрала нож. Белый как полотно, Эван очень аккуратно пытался переключить внимание Барти на себя. Поплывший взгляд уставился на него, губы разжались и произнесли: О, ты уже вернулся, прости, кажется я тут все заплясал, я все уберу. Дрожащий смешок перерос в истеричное хихиканье. Мокрая от крови ладонь попыталась отцепить руку Эвана, чтобы побыстрее смыть следы. Барти не до конца осознавал происходящее, но он до ужаса боялся слов парня и поэтому хотел побыстрее убраться оттуда. Но внезапно жесткий голос приказал не двигаться с места. Такого тона он не мог ослушаться. Барти не мог распознать, где заканчивалась его дрожь, а начиналась чужая. Казалось, что вся квартира трясется вместе с ними. Заключенный в объятия и прижатый лицом к плечу Эвана, он хриплым от смеха голосом пробормотал: Прости, я все испортил. Ты не хотел быть здесь сейчас. Барти почувствовал, как подрагивающие ладони вплелись в его волосы, и слова, которые произнес Эван, доносились как сквозь толщу воды: Мне неприятно находиться в любом месте, где тебя нет. Сейчас Барти хотел задать тот вопрос, который грыз его на протяжении всех их отношений: Неужели ты не считаешь меня отвратительным? Удивленная, настороженная интонация проскользнула в его голосе. Барти почувствовал, как его лицо поднимают, а лба касаются теплые, слегка шершавые губы. А серьезный голос произнес: Ты самый потрясающий человек из всех, кого я знаю. Барти почувствовал, как его затошнило, когда Эван впервые за столько лет решил задать вопрос: что случилось? Парень понимал, что теперь отшутиться не получится, и он рассказал все, как было - про прошлое, про угрозы. Крауч почувствовал, как осьминог, столько лет сжимающий его внутренности своими склизкими щупальцами, наконец-то отступил куда-то вглубь. Впервые за столько лет он был эмоционально и физически гол перед кем-то, но Эван не ушел. Он отшутился, чтобы разрядить обстановку. Ванная поглотила нервный, истеричный смех, но Барти больше не сомневался. Он чувствовал, что в этот раз он сможет, а Эван навсегда останется рядом с ним.