* * *
Он пытался, правда, пытался открыть рот и начать разговор. И если с первым Антон справлялся на ура, то на второе не хватало ни сил, ни смелости. Так Тоша и сидел с распахнутыми губами и пытался вытолкнуть из себя хоть какие-то слова, пока Коля все рассматривал рисунки на стене перед сном. Антон сдался, с размаху плюхнувшись на раскладушку, и натянул одеяло до подбородка. Он хмурился, злился сам на себя и думал, представлял, что завтра обязательно обо всем расскажет. Вечер полностью опустился на поселок, так что когда Коля выключил свет, комната погрузилась в непроглядную темноту. Среди леса всегда так было — вокруг ни фонарей, ни света других домов — и пока глаза не привыкнут к черноте, ты будешь ощущать себя погруженным в смолу. Антон закрыл глаза и стал слушать, как Коля, запинаясь, добирается до кровати. Но скрипнул матрас раскладушки, Тоша почувствовал, что Туманов забрался под его одеяло. — Коля, — прошептал Антон, чувствуя, как его дыхание спирает от скользнувшей по талии руки. — Я недолго полежу с тобой, — тихо сказал Коля, зарываясь носом в волосы на затылке и прижимаясь грудью к спине. Тоша сглотнул, рвано дыша, и снова приоткрыл губы. Вот сейчас, он скажет. Обязательно скажет… Язык будто онемел, отказывался произносить хоть что-то, и Антон почувствовал себя очень слабым. Он прикусил щеку изнутри и открыл веки, впиваясь взглядом в еле-видимый силуэт окна. Позади размеренно дышал Коля, видимо, уже засыпая после тяжелого дня в дороге, под ребрами колотилось сердце, а в голове роем жужжали мысли. Может, не стоит торопиться? Утро вечера мудренее. Антон, очень скоро услышал за спиной сопение, так что выбрался из объятий и встал. Придется спать на кровати, на раскладушке вдвоем слишком тесно, да и стыдно. Он замер, его глаза почти привыкли к темноте, так что Тоша мог видеть спокойное выражение Колиного лица. Стало очень неприятно, когда Антон представил, что по впалым щекам текут слезы, преодолевая две родинки и спускаясь на острый подбородок. Слезы, вызванные правдой. Петров поморщился и уже хотел обогнуть раскладушку, как услышал тихий стук в окно. Потом еще один и еще. Антон подошел к раме, отодвинул и так незакрытые шторы и посмотрел наружу. Ромкин силуэт он узнал сразу, к тому же, маленьким маяком светил огонек сигареты, опаляя слабым оранжевым светом лицо Пятифанова. Прямо как раньше, в юношестве, когда Рома приходил по ночам и таким образом звал парня выйти. Тоша невольно улыбнулся, но быстро осекся. Он повернулся, еще раз скользнул по фигуре спящего Коли взглядом и сжал кулаки. Подумал о том, что он не самый честный человек — далеко нечестный — но все равно направился к выходу, передвигаясь на цыпочках. Мышечная память позволила не задеть мебель даже в темноте, а привычка, выработанная двумя годами ранее, помогла выйти из комнаты без скрипа дверных петель. По лестнице Антон прошел еще тише, так как доски там были заменены и больше не издавали визга под тяжестью тела. Когда Тоша выходил на крыльцо, оказываясь в прохладе летнего позднего вечера, его руки немели от волнения. Рома уже ждал его у крыльца. Он внимательно посмотрел в глаза, насколько это было возможно в полумраке, откинул сигарету куда-то в траву, перед этим перемолов окурок в пальцах, и шепнул: — Пошли. Рома резко развернулся и направился к выходу с участка, Тоша засеменил за ним без вопросов. Сейчас он ни о чем не думал, просто не получалось от того трепета, что вызывал у него вид крепкой спины в уже привычной трех-полосной олимпийке. Хотелось ускорить шаг, обвить грудь руками и прижаться к лопаткам щекой, но Антон просто молча шел. Рома вел его к мосту. Река всегда была более светлым участком лесной тропы, так как берега разводили деревья по разные стороны и открывали луне больше возможностей проливать свои лучи на землю. И пусть сегодня белый свет с неба был слабым, этого вполне хватило, чтобы Антон мог увидеть, как Рома встает посередине моста, подпирает поясницей перила и закуривает снова. Тоша не отрываясь смотрел, как Пятифан подносит сигарету ко рту, зажимает фильтр губами, щелкает огнивом зажигалки, освещая острые скулы и черные ресницы маленьким пламенем, и выдыхает дым в воздух, так красиво запрокинув голову назад и словно специально показывая шею, на которой пульсирует вздувшаяся венка. Ромка затянулся два раза подряд и только потом посмотрел на Антона, что все еще стоял чуть поодаль. Из-за расстояния и темноты тот не мог прочитать эмоции в карих глазах, так что сделал пару шагов вперед, параллельно скользя ладонью по деревянной перекладине. Тоша остановился в метре от Пятифана и виновато поджал губы. На Ромкином же лице не было ни гнева, ни осуждения, только неподдельный интерес. — Ну. Рассказывай, — сказал он, разворачиваясь лицом к реке и опираясь о перила локтями, — Как ее зовут? — Ее зовут… — начал Антон нервно, возложив ладони друг на друга, — Николай. — Николай… — повторил Ромка, опустив уголки губ и тут же подняв их в ухмылке, — Признался, что-ли, родителям? — Нет, ты что. Я не самоубийца. Сказал, что мы друзья. — Нормальные такие… друзья. — Ну слушай, мы тоже были «друзьями», — парировал Антон, показав пальцами знак кавычек. Он положил руки обратно на перекладину, и заметил, что Рома проследил за этим действием, слегка нахмурившись. После затяжки он расслабился, накрыв своей ладонью Тошину, отчего последний вздрогнул, а потом замер, страшась спугнуть момент. — Да… Хорошо дружили… — печально сказал Ромка, начав выводить указательным пальцем узоры по коже. Антон смотрел, прикрыв веки, как Пятифан прощупывает его костяшки, оглаживает сухожилия, проводит подушечками пальцев по фалангам. Он сгорал все больше от каждого касания, чувствуя себя снова таким же молодым, как и раньше. Хотя он и не был старым и сильно взрослым, но жизнь за маской в односторонних отношениях не позволяла почувствовать свободу юности. А с Ромой было по-другому. С Ромой было по-родному. Антон аккуратно перевернул руку ладонью вверх, Пятифан продолжил щекотливо касаться. Оба молчали. Тоша не знал, что говорить, будто и так все было понятно. Оба в дерьме — и виной тому он сам. Хотя Рома не причастен ни к чему. — Сходим к дереву? — прошептал Пятифан, убрав руку только чтобы застегнуть олимпийку. После Тошиного кивка, он лишь переплел пальцы и потащил Петрова на тропу. Приблизившись к повороту в заросли, Рома поднял руку с зажженной зажигалкой и, немного сгорбившись, стал пробираться к поляне у бурелома. Антон следовал за ним, сжимая ладонь с огрубевшей от занятий на турниках кожей, а на его лице отражалась легкая улыбка. Он начал думать о том, как сейчас живет его Ромочка. Занимается ли он и дальше спортом, учится ли, работает ли, был ли он в армии? Очень хотелось все выспросить и узнать, пусть и было совестно и боязно. Тянуло снова оградиться от всего мира, ограничиваясь лишь одним человеком и взором его глаз. — Ты надолго в поселке? — спросил Антон, когда парни вышли на поляну и расцепили руки. — Вообще на пару дней, — отозвался Ромка, не поворачиваясь. Он стал приближаться к ели, на которой были высечены инициалы. Тоша закусил губу, но тоже пошел. Ночная прогулка втайне от всех действовала на него странным образом. Он уже почти забыл, что еще десяток минут назад лежал в объятиях другого человека, позволял чувству вины сжирать себя изнутри и впускал тревогу в мысли. Сейчас существовал только Рома, что печально смотрел на перечеркнутые ножевыми рубцами буквы, — Зря я тогда вспылил. Пятифан провел ладонью по коре и посмотрел на Антона искоса. — Прости меня. — И ты меня, — прошептал Тоша, спрятав руки в карманы. Он обогнул Рому сбоку и встал напротив, подперев дерево спиной и оказываясь прямо перед Пятифановским взглядом, — Глупо тогда получилось. Ромка усмехнулся носом и опустил глаза на чужие губы. — Я могу задержаться и не на пару дней… — тихо сказал он с хрипотцой, а Антон вдруг ухмыльнулся. Эту интонацию он знал хорошо. Пятифан заигрывает, и это удивило. Казалось, будто предстоит серьезный разговор, в течение которого будут перемыты все кости Петрова, а Рома лишь хотел пошляться вместе, подержаться за руки и?.. Поцеловаться. Потому что он уперся рукой о ствол дерева и склонился, остановившись от бледного лица в паре сантиметров. Горячее дыхание опустилось на успевшие покраснеть от дневных укусов губы, с которых слетело тихое: — Я все исправлю. — Я на это надеюсь, — ответил Рома, после чего сразу припал к губам, но не так нетерпеливо, как за магазином. Аккуратно и трепетно. И тут уже не выдержал Антон. Он достал руки из карманов и сгреб воротник, притягивая ближе. Все-таки долгая разлука не позволяла церемониться — хотелось взять и отдать все и сразу. Ощущение, что Рома пропадет с минуты на минуту и уже не появится никогда, заставляло вгрызаться в губы влажными поцелуями, зарываться в волосы и хвататься за ткань олимпийки. Пятифан тоже отбросил маску осторожности и вжимал Антона в ствол дерева, шаря ладонями по талии. Тоша поймал себя на мысли, что он бы снова отдался Роме прямо здесь, наплевав на все, так сильно его переполняли страсть, желание и любовь. Он почувствовал себя последним ублюдком. Зато очень счастливым.* * *
Антон шел домой под первые утренние крики петухов, что были слышны даже на лесной тропе. Его шея, губы, лицо и ключицы снова были исцелованы, голос сел от долгих ночных разговоров, в течение которых он нашел ответы на все свои вопросы, волосы растрепались, а глаза саднило от недостатка сна. Тоша приподнял очки, потер переносицу и вздохнул. Он был готов просидеть еще пару часов под той елью, прижимаясь к Роме плечом и периодически прерывая тихую ночную беседу на яростные поцелуи, если бы не жуткое желание спать и необходимость вернуться до того, как проснутся родители. С Пятифаном они разошлись на мосту, перед этим долго и молча обнимаясь. Они не говорили о том, что будет дальше, но Антон понимал, что оставлять все так — негоже. Он бы и хотел сейчас, по пути домой, сотворить новый план, выстроить в голове разговор с Колей и просчитать всевозможные исходы развития событий, но мозг отказывался думать. Он только и мог, что воспроизводить по новой нежные касания, сменяющиеся слегка грубыми и хаотичными, отчего улыбка не сходила с губ. Навскидку было около шести утра, когда Тоша вполз в дом. Он устало вернулся в комнату и слепо прошел к кровати, забравшись под одеяло. Луч солнца пробивался через не задернутое шторами окно и ложился на щеки. Прежде чем отвернуться к стене, Антон снял очки и посмотрел на Колю. Тот мирно спал, свесив одну руку к полу. Он лежал на спине, но его голова была отвернута, так что Тоша видел только скулу, шею и коротко стриженный висок. И если бы не эти две злополучные родинки на щеке, то от Ромы было бы не отличить. Антон вытянул руку перед собой, выставив два пальца вперед, прищурился и закрыл на них обзор. Почти вылитый Пятифан. Тоша сжал зубы, чтобы не взвыть. Осознание снова накатило волной и прибило к матрасу, словно одеяло, которое сейчас казалось слишком тяжелым, будто свинцовым. Наверное, дело было не в одеяле, а в силе той ноши, что легла на плечи и давила на грудь. Антон отвернулся, зарылся носом в ямку между подушкой и стеной и стал вдыхать сырой запах бетонной стены. Засыпал он с мыслями о том, что новый день будет непростым.