Город, увидевший, как он умер (дважды)

      Аластор быстро почувствовал себя в городе как дома. Его радиошоу немедленно завоевало популярность; вечерами в нем шли в основном новости, но промежутки между музыкальными паузами он заполнял рассуждениями вслух. Ему не давали отдельных указаний, о чем лучше говорить, исключая обычные скучные напоминания оставаться в пределах разумного. Но все равно Аластор этим наслаждался, продолжая заниматься любимым делом — собирать истории, а странные истории и туманные видения на луизианских болотах процветали и множились. Он даже взял за правило раз в месяц заплывать вглубь стариц на рыбалку. Уединенные выходные, проведенные среди душного воздуха и кваканья жаб в ночи, помогали ему перевести дух.       Не оставил он и еженедельную подработку курьером — и выполняя уговор с фармацевтом, позволяющий снизить арендную плату, и просто потому, что Аластор быстро начал находить это дело занятным. Не все покупатели получали посылки каждую неделю, большинство пополняло запасы раз в месяц. Но и прикованный к кровати мужчина, и Мимзи были еженедельными клиентами, потому что их пилюли оказалось… нелегко поставлять в больших объемах.       Пожилая дама, Розетта, всегда была рада увидеть Аластора, и он приходил к ней пораньше, чтобы пообедать вместе. Ее сын очевидно был нелегкой ношей, занимавшей большую часть мыслей матери; его кататоническое состояние требовало постоянного внимания и оставляло мало времени для передышки. Розетта заворачивала Аластору с собой свежевыпеченный хлеб, а он пропалывал для нее сад — для старых коленей, как она говорила, это слишком тяжелое испытание.       Зачастил он и в танцевальный салон. Там то и дело можно было встретить мужчин, игравших важные роли в городской политике, бизнесе, развлечениях (особенно после того, как запрет вошел в полную силу: частность и уединенность салона давали больше свободы в контактах). Разговоры с ними Аластор презирал, но проглатывал это презрение и налеплял улыбку, ведя деловые беседы и подкрепляя незыблемость своего положения в городе.       При случае в салон наведывался даже мэр, сообщивший, что его сын — большой поклонник радиошоу Аластора. Тот покивал и пообещал прислать список литературы, подходящий, как он считал, интересам мальчика; но втайне, под столом, все это время сжимал кулаки. Было прекрасно известно, что мэру плевать на все, кроме того, за что могут дать взятку, да еще молодого мяса — несмотря на наличие жены и сорокалетний брак.       Воистину, Аластор любил салон в основном за компанию его персонала. Музыкальная группа состояла из разномастных мужчин в возрасте, остатков наследия испано-американской войны; каждый из них обладал нетрадиционным чувством юмора и прямолинейными манерами. Потом — девочки. Мимзи всегда флиртовала напропалую. Она показывала себя всем, кто хотел смотреть, танцевала у гостей на коленях и, демонстративно отвешивая поцелуй, запускала руки в чужие карманы, выуживая шальные купюры.       Дейзи была профессионалкой. Она знала все о каждом клиенте и всегда могла что-нибудь сказать о последней трансляции Аластора. Ее привлекали астрономия и рационализация сверхъестественного; она любила заявлять, что силуэты в тумане — просто игра света, а Аластору, благодарю покорно, лучше съесть еще кусочек пирога.       И, конечно, Руби. Она была помладше остальных, звездочкой салона. И не переставала краснеть, когда Аластор усаживался за стол, ослепительно ей улыбаясь. Мимзи этого, разумеется, не спускала, каждый вечер выдумывая для него новые предлоги пригласить их девочку в синематограф (даже Дейзи соглашалась, что Аластору для достойного существования необходима женская рука).       Третье убийство случилось почти год спустя после переезда, когда температура резко понизилась, а в воздухе висел легкий морозец.       Дейзи и Мимзи всегда расстраивались, когда в салон заявлялся хмырь, а когда он заявится, предсказать было трудно. Он мог две недели подряд приходить каждую ночь, а потом пропасть на месяц. В любом случае он всегда просил, чтобы его обслуживала Руби, и никогда не держал при себе глаза и руки (по стандартам Аластора). Его мама была бы таким просто-напросто шокирована.       Именно это стало для Аластора единственной причиной терпеть настойчивые намеки других девочек на то, что он ухаживает за Руби. Возьми он эту роль на себя, и она, быть может, перестанет столько позволять хмырю. Руби-то считала, что он ничего такой — он принес ей подарок, объявив, что это любимые жемчужные сережки его тетушки, а еще он был не американцем, а греком. “У них в Греции все по-своему”, — настаивала Руби.       И вот он открыто предложил ей вместе пообедать. Они сходили на три свидания, перед каждым из которых Мимзи с Аластором стенали о том, как потешно Руби себя ведет, пока Аластор наконец не заметил на груди у девушки четкий отпечаток зубов, едва различимый сквозь ткань, и слишком темное пятно на запястье.       Он не дал понять, что увидел эти отметины. Просто улыбнулся и поздравил Руби с прекрасной добычей, пока она объясняла, что вечером тот мужчина снова ведет ее на свидание — на барбекю, и разве это все не чудесно?       В эту ночь Аластор пришел к закрытию. Руби ушла пораньше — на свидание — и остались только Дейзи, которая прибиралась в зале, и Мимзи, переодевавшаяся за занавеской.       Аластор помахал Дейзи, пробираясь по залу, и в конце концов добрался до сцен, остановившись прямо перед занавеской. Мимзи за ней напевала — от души.       — О, Мимзи, дорогая моя, — пропел Аластор ей в такт. — Не уделишь ли мне минутку?..       Занавеска отдернулась; для этого сидевшая за ней девушка опасно откинулась назад в кресле. Сейчас она снимала макияж, а из одежды на ней было одно белье. Аластор тут же вежливо отвел взгляд, хотя она, похоже, ничуть не возражала.       — Аластор, ох, ну ты и хищник. Прокрался в гримерку хоть чуть-чуть подсмотреть за великой Мимзи, а?       Аластор предпологал, что только последний год их дружбы удержал ее от того, чтобы немедленно спрыгнуть с кресла, броситься вперед и, хихикая, на нем повиснуть. .       Его небрежная улыбка не дрогнула.       — Я никогда не опозорил бы так свою мать, — заверил он ее любезно. — На самом деле я пришел, чтобы попросить тебя кое о чем — если ты, конечно, расположена мне помочь?       Мимзи любопытно наклонила голову.       — Так. Нельзя задавать девушкам такие загадочные вопросы. Чегось надо-то, зайка?       — О, сущие пустяки. Просто немного помочь мне с утренней передачей на радиостанции. Ты потратишь всего пару часов. А еще — почему бы мне не угостить тебя потом завтраком?       Глаза Мимзи округлились, как блюдца, и вот сейчас она уже не удержалась от того, чтобы прыгнуть вперед, схватить Аластора обеими руками и чмокнуть его в щеку.       — Звать на свидание на рабочее место немного необычно, но какая девушка откажется? Договорились, зайка.       За этот год Аластор почти свыкся с постоянным вторжением в личное пространство. Он никогда не понимал, отчего другие люди так настойчиво пытаются подойти вплотную и потрогать его за лицо, руки и все остальное. Розетта была, разумеется, исключением, слишком сильно напоминая о маме, целовавшей его когда-то и гладившей по головке. А с Мимзи, ну, к ней просто нужно было привыкнуть. Аластор знал, что эта девушка и не подумала бы ему вредить, так что ничуть не напрягся — напротив, потянулся взъерошить ей волосы в ответ, — а потом отступил на шаг, возвращая себя место для передышки, и хлопнул в ладоши.       — Изумительно! Тогда оставляю тебя переодеваться, а потом провожу на станцию.       Мимзи снова ему подмигнула, плюхнулась в кресло и торопливо продолжила начатое; Аластор же тем временем выскользнул обратно в зал. Дейзи было не видно, светильники в салоне едва горели.       Полчаса спустя Аластор и Мимзи вышли на улицу. Путь до станции был недолгий, но Аластор тщательно держал над спутницей зонт, чтобы на нее не упало ни капли дождя. Говорила в основном Мимзи — с энтузиазмом рассказывала, что копит на собственное авто. Джордж (тот самый денежный мешок) недавно хвастался своей небольшой коллекцией, и девушка тоже вошла во вкус. Аластор, конечно, не мог отрицать пользы авто, но был не против и пройтись.       На здании радиостанции горел знак “В эфире”, но внутри никого не было. Предыдущий работник должен был уйти сразу после ужина, включив напоследок музыкальную подборку; потом приходил Аластор, который зачитывал новости и приступал к собственной передаче.       Он без колебаний обнял Мимзи за талию, заводя ее внутрь, и стряхнул с зонтика воду.       Зайдя в первую, довольно захламленную комнату, девушка осмотрелась. Станция, на самом деле, состояла всего из трех комнат. В первой по одной стене стояли две кушетки и старое кресло-качалка, а по другой — большой стол, заваленный бумагами. Виднелось и окошко в звукозаписывающую студию, наполовину загороженное разным барахлом. А в углу была дверь, ведущая, как подозревала Мимзи, в такой же неряшливый санузел.       — Так вот где ты пропадаешь каждую ночь! — пропела она, отметив, что между кушетками стоял столик с большим фонографом. Мимзи ринулась к нему, погладить широкий медный раструб. — Ну что за красота!       Аластор появился рядом словно из ниоткуда, поднимая фонограф со столика.       — Буду откровенен, именно с этим мне и нужна помощь, — лучезарно произнес он, относя прибор в студию и устанавливая его на стуле прямо напротив микрофона. Потом он подтащил из угла кресло, усаживаясь рядом. — Видишь ли, у меня скоро встреча, но и трансляцию тоже нужно провести. Я записал два отрывка, и все, что от тебя требуется — выключить музыку и нажать на кнопку “пуск”, а когда первый отрывок закончится, снова включить музыку, потом выключить и запустить второй. Когда ты закончишь, можешь спокойно уйти, я вернусь и все закрою. А завтра утром зайду за тобой, и мы отправимся позавтракать.       Глаза Мимзи так округлились от любопытства и восторга, что немного напоминали совиные. Она разглядывала приборы, пока Аластор быстро и четко объяснил ей, что здесь для чего. Что крутить, на что нажимать. Дело, конечно, непростое, но она никогда не отступала перед сложностями.       Дважды расспросив Мимзи о порядке действий, чтобы убедиться, что она все запомнила, Аластор покинул станцию. И направился в маленький деревянный домик, который, как он знал, снял хмырь, заявившись в город.       Во дворе у него стоял новенький щегольский “форд”, а в окне ванной Аластор заметил горящий свет и загородившую его тень. Он обошел дом по периметру, тщательно прислушиваясь. У окна можно было расслышать слова: мужчина жаловался вслух. “Недотрога ебучая, — ворчал он между плеском воды от умывания и сплевыванием в раковину, явно готовясь ко сну. — Ужин высшей пробы, целый букет сраных роз, и так-то ты меня благодаришь?”       Снаружи, у окна Аластор закатил глаза, слушая, как мужчина болтает сам с собой. Он подождал, пока свет не притух, а скрип старой кровати не дал ему понять, что жилец улегся.       Быстро же он засыпает, заметил Аластор, зайдя в комнату и приблизившись к спящей фигуре. Он слегка наклонил голову; улыбка обернулась оскалом.       Отойдя к комоду, Аластор вытащил оттуда четыре ремня, потом вновь обернулся к спящему и достал из кармана носовой платок и маленький бутылек. Вскрыв горлышко и накрыв его платком, Аластор перевернул бутылек, пропитывая ткань жидкостью. Потом, задержав дыхание, он резко дернулся к человеку в кровати, прижав тряпку к его рту.       Мужчина дернулся, прямо как тот бродяга в прошлый раз, но быстро обмяк. Он все еще дышал, но Аластор силой разжал его челюсти и сунул в рот таблетку, убеждаясь, что очнется он не сразу.       Временно обездвижив мужчину, Аластор как следует подтянул все четыре ремня, накрепко приматывая к столбикам кровати запястья и лодыжки. Потом направился на кухню. Та была скудно обставленной, с минимумом утвари, которой арендатор явно толком не пользовался. Аластор принес пару мешочков трав и специй, которые теперь высыпал в самый большой котелок, какой смог найти, и поставил его на зажженную плиту — воде надо было вскипеть. Ножом, который он тоже захватил с собой, Аластор резанул по собственной ладони, добавляя в воду добрую порцию крови, а потом, напевая себе под нос, заглянул в спальню, отрезал у мужчины клок волос и тоже добавил их к вареву. Оставались мраморный шарик и пузырек с кровью; то и другое он сегодня утром позаимствовал у коматозного сына Розетты. Оба компонента отправились в котелок.       Несколько минут спустя вода загустела до состояния вонючей липкой жижи. Закончив, Аластор оставил газ включенным, прямо как дома у мамы, хотя сейчас это был скорее ручеек, чем цунами. Потом он взял котелок и отнес в комнату, ставя его на прикроватный столик.       И наконец он повернулся к мужчине, достал замеченную до того под кроватью бутылку водки, открыл ее и перевернул прямо над чужой головой.       Мужчина судорожно вдохнул, булькающе подавился жидкостью и мгновенно очнулся. Он задергался, пытаясь освободиться от ремней, и бешено заморгал от боли в глазах из-за спирта, стремясь хоть что-то рассмотреть в сумраке комнаты, освещенной только лунным светом.       — Кто… что вам, блядь, нужно? — взвыл он. — Пустите меня! Психи ебаные!       Аластор терпеливо подождал, пока мужчина не устанет, сердито отдуваясь на кровати, царапавшей пол от его метаний. После множества красочных угроз он наконец вперился взглядом в Аластора. Пальцы привязанных рук сжались, ногти врезались в кожу, выдавая страх.       — Почему ты там просто, блядь, стоишь! Сними это с меня!       Аластор наклонил голову.       — Я принес тебе ужин, — воодушевляюще произнес он, похлопав по боку котелка, несмотря на весь его жар. — Слышал, сегодня тебе ничего не досталось. Вот я и пришел исправить эту несправедливость.       Мужчина, сбитый с толку, посмотрел на котелок.       — Да у тебя кукуха отлетела. — Он снова перевел взгляд на Аластора. — Эй! Ты же тот стремный хрен из клуба… который… Руби…       Улыбка Аластора не дрогнула, но взгляд посуровел.       — Собственной персоной! — отозвался он. — А теперь давай-ка убедимся, что ты не прольешь зря не капли.       И он зачерпнул кровавую жижу из котелка столовым черпаком, потянувшись к лицу мужчины. Тот ожидаемо сомкнул губы, дергаясь всем телом и пытаясь ругаться с закрытым ртом.       — Куда же это годится, — поцокал языком Аластор, крепко держа черпак правой рукой, а левой вытаскивая нож. — Может, надо тебя немного подбодрить?       И, не дав ему даже вскрикнуть, он вонзил нож в чужое бедро, проворачивая его прямо в плоти.       Мужчина взвыл от боли. Как удобно, что он настоял на аренде именно этого домика, стоявшего так далеко от любого другого жилья.       — Хватит! Хватит! — взмолился он; по его щекам текли слезы. — Мужик… я… что тебе нужно? У меня же ничего нет!       — О, это я знаю, — согласился Аластор. — Я думал, мы друг друга поняли? Я принес тебе ужин и жду, что ты съешь все подчистую.       Губы мужчины задрожали, мышцы бедра подергивались от боли — Аластор до сих не вытащил нож. Будет ужасно неприятно, если хмырь успеет истечь кровью.       — Слушай… хочешь, я уберусь из города? Забирай свою девку… оставь меня только в покое! — Аластор молчал, продолжая улыбаться с черпаком в руке. — Не буду я есть хрен знает какую отраву, которую ты туда сунул!       На этих словах Аластор опять провернул лезвие, добившись очередного вопля.       — Если тебе так больше нравится, — заметил он, — я могу разрезать щеку насквозь и вылить все прямо в горло. Что очень упростит дело.       Мужчина уставился на него с неизъяснимым ужасом.       — Я… нет… я не хочу…       Он снова приподнял черпак, левой рукой давя на нож все сильнее, пока мужчина, все это время плакавший, неохотно не раскрыл рот.       Аластор скормил ему все варево, черпак за черпаком. К тому времени, как котелок опустел, у мужчины стало на три колотые раны больше и на один мизинец, добавленный в варево в наказание за сопротивление, меньше. Его тошнило; и когда он все же выблевал часть ужина, Аластор разрезал ему ухо и заставил съесть все заново. Он ни разу не повысил голос и не дал понять ни жестом, ни словом, что это вовсе не приятный ужин двоих друзей.       Котелок опустел и упал со столика на пол, со звоном ударившись о доски. Мужчина лежал, притихнув. Его взгляд был слегка расфокусирован, тело сотрясала беспрестанная дрожь. Аластор одобряюще потрепал его по щеке.       — Хороший мальчик. Разве было сложно? Что ж — я бы с удовольствием продолжил, но меня ждут важные дела.       И он, к собственному раздражению, подмигнул — да, надо бы следить за тем, как Мимзи на него влияет.       Мужчина посмотрел на него в ответ: непонимание в его взгляде мешалось с родом усталости — а потом вдруг осознал, что Аластор вскинул нож, держа его обеими руками. Он открыл было рот — закричать, взмолиться, сделать хоть что-нибудь — но нож уже вонзился ему в живот, поворачиваясь, кромсая, рассекая плоть широким взмахом. Все содержимое желудка хлынуло наружу. Тело задергалось, едва удерживаясь в сознании, но в конце концов Аластор сжалился над ним, резанув по горлу, и развлечению пришел конец.       Он запустил обе руки в живот мужчины, шаря и разыскивая, и извлек маленький мраморный шарик, который до этого бросил в котелок. Шарик был плотно обернут волосами; кровь окрасила его так, будто он всегда был красным. Аластор отнес его в ванную, сполоснул и вернулся в комнату. Найти ключи от “форда” было нетрудно; нетрудно оказалось и уложить труп в багажник. Придется попозже вернуться и прибрать за собой — он уже подготовил записку для арендодателя, объясняющую, что жилец не станет продлевать контракт, а Аластору ужасно не хотелось оставлять владельцу этакую грязь. По пути назад он убедился, что выключил газ; свою работу тот все равно выполнил, не дав другим запахам впитаться в стены и мебель.       Вернувшись к радиостанции, Аластор очень удивился. Он собирался стереть запись с фонографа и закрыть дверь, но Мимзи до сих пор его ждала. Она сидела за столом, с любопытством перебирая бумаги, в которых ничего не понимала.       — Не смогла удержаться? — весело спросил Аластор, и Мимзи вздрогнула, опасливо ему заулыбавшись.       — Ты оставил девушку одну-одинешеньку на страшной старой радиостанции! — заныла она. — Не могла же я уйти, не разобравшись, в чем тут дело… да и надоть-то мне было хоть как развлечься!..       Потом она цепко обшарила Аластора взглядом и удивленно склонила голову, уставившись на его ладонь. Он быстро сунул ее в карман, но Мимзи уже подскочила вплотную и потянула руку на себя: рассмотреть получше.       — Ты что, поранился? — требовательно спросила она, а потом обличающе глянула на его обувь. — А ботинки чего в кровище? Аллен Аластор Доннадью, объяснись немедленно!       Он закатил глаза.       — Аластор — не среднее имя, оно мне просто нравится. Мое среднее имя Люк.       Но Мимзи не собиралась отвлекаться. Она выпустила его руку, сложила на груди собственные и топнула ногой, как капризный ребенок.       — Что происходит, Ал?       — У меня были дела.       — И что это, боженька милосердный, за дела такие? — она широким жестом указала на его забрызганную кровью обувь.       Аластор не смог удержаться. Он ухмыльнулся. Нельзя отрицать, что с девочками из салона легко было быть на одной волне. А еще он достаточно знал Мимзи, чтобы понимать, что ее морально-нравственный стержень так же прочен, как почва на луизианских болотах.       — Просто нанес визит новому воздыхателю Руби. Больше он ее не побеспокоит.       Глаза Мимзи округлились.       — Нет, да быть не мо… — начала она, оборвав себя на середине, потому что прекрасно знала, что может. Мгновение спустя в ее глазах вспыхнул озорной огонек. — Нет, да быть не может, чтобы ты ушел веселиться в одиночку и не позвал с собой старушку Мимзи. Скажи-ка вот что — ты хорошенько за собой убрался? Руби просто не переживет, если ты влипнешь из-за нее в беду.       Аластор кивком указал на окошко студии.       — Ну-ну, если дашь мне сейчас минутку передохнуть, я буду рад свозить тебя на маленькую болотную встречу. Болота в утренние часы просто очаровательны, как я слышал.       Мимзи хлопнула в ладоши и захихикала так, будто только что узнала особенно сочную сплетню.       Аластор быстро покончил с делами на станции, стерев запись: теперь никто не догадается, что трансляция была не прямой. Потом он проводил Мимзи до автомобиля, изысканным жестом вручил ей ключи, принятые с видимым восторгом, и они вместе отправились в самый глухой угол болот, до какого только можно было доехать.       При виде состояния тела, завернутого было в толстое одеяло, Мимзи растерялась. Она вопросительно посмотрела на Аластора, но выражение его лица подсказало ей достаточно, чтобы не задавать других вопросов.       Они засыпали тело какими-то порошками и средствами, которые, как утверждал Аластор, он добыл со склада своего арендодателя-фармацевта. Потом он вручил Мимзи кувалду и отступил в сторону, оставляя ей честь раскрошить лицо мужчины так, чтобы опознать его стало невозможно.       Мимзи никогда, ни разу за всю свою жизнь не совершала ничего настолько жестокого. Но жестокость эта далась ей так легко, будто внутри давно таилась некая ярость, поднимавшаяся всякий раз, когда она танцевала на сцене и обхаживала богатых дураков; и вот эта ярость вскипела и пролилась из глубин на болотную почву.       Наконец они спихнули тело в воду, утяжелив его камнями, и оно опустилось в глубину, с глаз долой.       Потом Аластор отвел машину обратно к домику. Они зашли внутрь, отскребли полы, поменяли постельное белье и выкинули испачканное. Потом вымылись там же, а Аластор приготовил им завтрак: блинчики из яиц, найденных в леднике, и тосты с джемом.       Наступал новый день, а ночь они оба провели как нельзя лучше.