Город, увидевший, как он умер (дважды)

      Аластор мог позволить себе не работать. Как оказалось, у Розетты и Гая не осталось родни, и свой домик Розетта завещала ему. Переехав туда (даже Фрэнк больше не хотел иметь с ним ничего общего, пояснив, что он-то Аластору доверяет, но покупатели чувствуют себя слишком неуютно), Аластор принялся безжалостно копаться в оставшихся в домике вещах. Он нашел фотографию Розетты, юной девушки, запечатленной рука об руку с мужчиной в красивом костюме. Волосы у этого мужчины были прямо как у Гая.       Нашел Аластор и немного драгоценностей, которые продал, чтобы заказать оборудование для собственной радиорубки. Он установил ее грубое подобие в комнате Гая и начал трансляции, приведя в ярость своего прежнего начальника; тот заявил, что Аластор перебивает ему сигнал — и как-де он вообще, физически смог так его перебить?       Аластор не обращал на него внимания, довольный, что наконец может говорить именно то, что хочет. А по ночам выходил охотиться на городские улицы.       Наконец купив машину, Аластор смог выезжать в трущобы. Добыть там жертву, впрочем, было слишком легко, и оттого не приносило удовлетворения; он сосредоточился на более роскошных районах. Бесполезные денежные мешки, игнорировавшие мольбы всех приятелей и коллег, каких только знал Аластор, были ему отвратительны. Они не сумели проявить себя даже в прогрессе, не найдя способ вылечить Гая, и так и не стали доискиваться, кто на самом деле убил Розетту. Или Мимзи.       Он прокрадывался к ним по лесным задворкам, и первой жертвой его охоты стала звездочка города — юноша, лет где-то пятнадцати, сын владельца новой фирмы по продаже авто. Ричард. Аластор наткнулся на него во время ночной вылазки, оглушил, затащил в машину и отвез в домик Розетты.       Где-то между Ричардом и следующими четырьмя жертвами пол подвала заляпали пятна крови. Аластор не был уверен, что сумеет их отмыть, потому что никогда и не пытался. Ему нравился запах. Он напевал себе под нос, когда убивал, когда тренировался раз за разом, вырезая кровавые руны на коже жертв, выписывая их прямо на селезенках и легких. Почки ему больше нравилось сохранять для других ритуалов, варить в горшках, пробовать на вкус. Конкретной цели у него больше не было, но Аластор всегда был полон любопытства.       Его радиотрансляции озадачивали стражей порядка. Простой трюк с фонографом, на который заранее записывались монологи — надежное алиби — до сих пор никто не применял. По содержанию трансляций его можно было принять за сумасшедшего, но, уж конечно, не настолько умелого, чтобы убить двоих сыновей влиятельных горожан, двоих туристов и местного аптекаря.       В картину мира Аластора ненадолго вернулась Дейзи. Она заглянула к нему, взволнованная тем, что услышала в эфире — она поймала новую, кустарную радиотрансляцию. И сказала ему, прямо как говорила Мимзи, что нужно остановиться, пока не стало слишком поздно.       Аластор улыбнулся ей, благодаря за беспокойство, но уверил, что все страхи необоснованы. Для него давно уже было слишком поздно. Потом Аластор проводил ее до дома, и пока они шли, беспрестанно вспоминал о временах, когда хватал людей прямо с улиц. Но не Дейзи. (Было ли это важно; нужна ли ей защита, когда опасностью был он сам?)       Больше она не приходила. А когда Аластор заметил ее на рынке, быстро отвернулась, пряча лицо и понадежнее притягивая к себе детей. Аластор был уверен, что она знала правду; куда безопаснее было заставить ее замолчать, но он оставил все как есть. Дейзи и так не скажет ни слова.       Проблемы начались тогда, когда он один-единственный раз нарушил свое негласное правило.       Аластором заинтересовалась девятнадцатилетняя дочка мэра, Катерина. Она слышала шепотки, бродящие по городу. Отец в недвусмысленных выражениях запрещал к нему приближаться. Но ей было любопытно.       Ей нравилось, как выглядит его дом, окруженный прекрасными цветами и кустарником — за садом Аластор тщательно ухаживал. Она безбоязненно постучала в его дверь и так ему и сказала; и попросила посмотреть оборудование радиорубки, очарованная тем, как ему удалось заставить столь новую, столь неизведанную еще технологию работать так безупречно. У него ведь не было даже радиовышки — как же ему удавалось передавать трансляции настолько далеко?       Аластор подумал о подвале с бойлером под их ногами, полном старой крови, впитавшейся в пол. И рассмеялся, и сказал ей не забивать себе голову. Радио — совсем несложная вещь, когда знаешь, что делаешь.       Она возвращалась дважды, и Аластор показывал, как работает оборудование. Он знал, что не должен был ей потакать. Она была слишком похожа на Руби. Чересчур податливая, чересчур легковерная.       Но он все равно это сделал. Она была так, так похожа на Руби, вплоть до звука голоса. Аластор страшно скучал по Руби. По Мимзи, по Розетте. По их прикосновениям. Он скучал по Гаю, чей призрак, казалось, обитал теперь в собственной комнате, превращенной в радиорубку, где Аластор проводил дни напролет. Он их жаждал.       Так что он поддался ей. Склонившись со спины, направляя ее руку, показывая, как работают рычажки, Аластор ощущал эту жажду, это непрошеное желание.       И она, кажется, тоже. Лицо юной девушки залилось румянцем, ее грудь вздымалась и опускалась от неуверенных вдохов и выдохов. Она посмотрела на Аластора с опаской — и истинным проклятием: любопытством.       Не став колебаться, он впился в ее губы поцелуем. Приподнял ее, обхватив, и посадил на стол, и, не медля ни секунды, разорвал на ней красивое синее платье. Его сшила портниха, или это готовое, с фабрики? Второе, должно быть; учитывая, как легко ткань разошлась у него в руках.       — Мистер До… — начала девушка голосом, хрипловатым от страха и удовольствия, от любопытства. Она его не оттолкнула; пальцы впивались в его рубашку.       — Аластор, — прошипел он ей в шею и впился в кожу зубами. Девушка вскрикнула — звук, похожий на мяуканье котенка. Ощущение кожи, прижатой к коже, опьяняло. Прошло столько времени. Это правда так важно? Аластор подумал, что можно ведь остановиться прямо сейчас. Можно начать выбираться в город, можно завести собаку или кошку. Эти телесные желания столь неуместны, столь неприличны. Но прошло столько времени.       — Аластор, — согласилась она, не выпуская его рубашку. А потом вскрикнула, когда ее грубовато схватили за грудь, трогая соски и пощипывая их.       — Ты прекрасна, Кэт, — произнес он, отстранившись, и захватил один сосок губами. Она вскрикнула, почувствовав укус; засочилась кровь. Звук словно привел его в чувство, и он выпустил сосок, выпрямившись и прижав ее к груди.       — Прости, дорогая, — нежно сказал он. — Слишком, как видишь, увлекся.       Она задрожала в его объятиях. Она была такой маленькой… но у ее ребер отчетливо ощущались мышцы. Она же теннисистка, вспомнилось ему, и играет в команде легкоатлеток. Сам собой вспомнился и Пол, его восхитительно подтянутое тело. Он был таким сильным. Аластору до зуда под кожей хотелось испытать это вновь.       — Ничего, — мягко заверила она. Аластор понимал, что сказано это бездумно. Девушка была слишком юной, да, взрослой, но он даже не знал, можно ли считать так всерьез. — Ты мне тоже нравишься, — продолжила она, смущенная собственными словами.       Он хмыкнул. Желание вспыхнуло вновь. Она была столь податливой, даже сквозь страх, и полностью у него под контролем.       Аластор вновь ее поцеловал — так грубо, что ее губы наверняка распухнут вдвое. Он спихнул со стола бумаги, а потом, как и годы назад, склонился, чтобы почувствовать вкус. Она закричала от удовольствия, вцепляясь ему в волосы прямо как Руби. И вкус у нее был тот самый; тот, какой Аластор до сих пор не мог воспроизвести. Он ненавидел неудачи.       Ему нравилось, как его тянули за волосы, как горела кожа головы от царапающих ее ногтей. Он тщательно вылизывал ее, крепкой хваткой удерживая бедра, не позволяя отстраниться, пока она сходила с ума в его руках. Он не остановился, даже когда она конвульсивно сжалась. Он выпил все до капли, сжав пальцами комочек нервов, чему научился когда-то с Руби. Она в экстазе откинула голову на стол; ее ноги дрожали, пытаясь обвиться вокруг него в яростной хватке. Он удерживал ее на месте.       Когда Аластор наконец отстранился и встал, девушка ошеломленно перевела на него взгляд и едва слышно выдохнула:       — Ого… с Итоном так никогда не было.       — А что делал Итон, — промурлыкал Аластор, продолжая поглаживать внутреннюю сторону ее бедра, едва ощутимо касаясь входа. Она жадно поерзала.       — Он… ну… — потом она села. — Давай покажу?       — Пожалуйста, дорогая.       Она соскользнула со стола на пол и присела перед ним, расстегнула ремень — все это с неизбывным румянцем на щеках. Аластор уставился на нее, ощущая голод — он никогда… кое-кто из парней в армии, он знал, так делали; чтобы чувствовать себя менее униженно, чем когда брали друг друга сзади. Но не он. Как-то раз он представил, как схватил бы Пола за подбородок, расцепил бы ему челюсти и оттрахал бы до потери сознания, но это было уже после того, как тот умер. Как-то раз Аластора почти захватило желание сползти вниз и посмотреть, отреагирует ли Пол на его рот — но это желание он подавил, не вынеся мысли о том, как была бы разочарована мама.       И вновь — любопытство заставило его застыть, не шевелясь, пока она стягивала его брюки и белье. Потом она посмотрела на то, что было под ними, и ее рот слегка округлился. Он был больше, чем у ее парня? Толще? Аластору нравилось в это верить. Он хотел схватить ее за голову, толкнуться вперед; но нет. Вместо этого он заставил себя терпеливо ждать, внутренне выбранив за отсутствие приличий. Главным был он. А не его телесные потребности.       К счастью, она не заставила долго ждать, взяв его в рот. Аластор застонал от этого ощущения — иного вида тепла и влажности, чем лоно Руби. Здесь были еще и зубы, с которыми девушка обращалась очень аккуратно, но сама мысль о них, пока она наклонялась и отстранялась, чуть не заставила его кончить на месте. Он обнаружил, что схватил ее за затылок и двинул бедрами. Девушка подавилась. На глаза навернулись слезы, но пальцы продолжали стискивать чужие бедра, удерживаясь себя на месте, пока она пыталась вобрать его целиком.       — Славная маленькая шлюха, — пробормотал Аластор, толкаясь в ее рот. — Бери до конца. Ну и гордится же тобой сейчас твой папаша — когда ты отсасываешь местному маньяку, заглатывая целиком.       Услышав это, Катерина издала было удивленный звук, но тут же застонала, и от этой вибрации он чуть не кончил. Он грубо вцепился ей в волосы, а потом отдернул ее голову. Девушка, кашляя, хватая ртом воздух, упала на пол, но Аластор не дал ей ни секунды передышки. В одно мгновение он оказался сверху, толкнув ее ноги в стороны, и вошел одним движением.       Она закричала, загребая руками воздух, и вцепилась в ножки кровати, до сих пор стоявшей в комнате. Аластор, откинув голову, вбивался в нее, как животное, наслаждаясь ощущением вокруг члена. Он мог, в целом, понять, почему ради этого, ради секса, затевали войны. На мгновение можно было вообразить, что это не Катерина, юная дочка мэра. Что вместо нее он трахал мужчину, увиденного на фото — Гая в расцвете сил, накаченного, здорового. Он был прямо как Пол, даже уже, и яйца бились о его ягодицы с каждым толчком.       Излившись внутрь, Аластор испытал облегчение; за ним пришла ясность. Он глянул вниз, зачарованный тем, как соединялись их тела, как из нее вытекала сперма. Он не был до конца уверен, когда успел ее так поранить — все тело девушки было усеяно царапинами от его ногтей, укусами от его зубов и синяками от его пальцев.       На мгновение она выглядела сыто и умиротворенно. А потом перевела взгляд, и комнату вдруг пронзил сдавленный крик ужаса. Аластор проследил за этим взглядом.       Велась радиотрансляция.       Аластор ее не включал. Может, случайно щелкнул рычажком, когда смахивал бумаги со стола? Сколько она уже идет, с самого начала? Может, трансляция включилась сама собой, пока он был полон желания присвоить ее себе, дать всему Новому Орлеану знать, кому она принадлежит?       Девушка дернулась в ужасе, по щекам потекли слезы. Заерзала, пытаясь встать, несмотря на то, что Аластор до сих пор не вытащил из нее член.       — Ты… поверить не могу, ты… — Она заплакала. — Ты воспользовался… моя жизнь разрушена…       Аластор поступил безжалостно и бездумно. Он вновь прижал ее к полу, сомкнул руки вокруг горла и сжал пальцы. Девушка пыталась его оттолкнуть, отпихнуть руками, пнуть и стряхнуть с себя — но без толку. Наконец Аластор получил ответ на последний свой вопрос — каково это, своими руками по капле выдавить из человека жизнь.       Он не заметил, как член внутри нее вновь потвердел, как приятны были сжатие и борьба, как он вновь излился внутрь, когда последний свет ушел из ее глаз. Она перестала двигаться, перестала бороться, и тогда Аластор отстранился рывком, дернулся всем телом, и его стошнило.       

***

      Долгие мгновения он просто лежал там, рядом с ее мертвым, истерзанным телом, не уверенный в том, что вообще сейчас произошло. Чувствуя омерзение от нее, от себя — и от неведомых слушателей по другую сторону невольной трансляции.       Он щелкнул рычажком, отключая трансляцию; и побежал.       Аластор побежал в леса, где и прятался несколько дней. У него не было ни телефона, ни радио, но он все равно словно слышал передачи и трансляции прямо у себя в голове — как они сообщили стражам порядка о разврате, звуки которого случайно вышли в эфир, как нашли тело, все еще истекающее его семенем, а чуть позже, поискав еще — останки пропавших людей в подвале. И фонограф с очередной записью, припасенной для следующей охоты.       Потом Аластор услышал собак.       Он побежал так быстро, как мог. Один из псов, поравнявшись с ним, вцепился ему в бедро, и все тело пронзила ослепляющая боль. Аластор захватил с собой нож, он мог убить собаку, но пытался бежать дальше. Рядом оказались еще три пса; кусая его, удерживая на месте.       Потом появились люди с ружьями. Они кричали и шикали, даже не думая отзывать псов, рвущих его на куски. Среди них был и мэр с пылающими от гнева глазами. Он забил последний гвоздь, провозгласив Аластора еретиком, слугой Люцифера и монстром, заслуживающим отправиться в худшие из глубин ада; и прицелился.       Последним, что увидел Аластор, стало дуло ружья, а потом оно выстрелило прямо ему в голову.