Город, увидевший, как он умер (дважды)

      Перед глазами повисла темнота. Аластор не чувствовал ничего, кроме обжигающей боли. Самую суть его существа разорвало на части, подобрало их, рассмотрело со всех сторон и сложило вновь. Казалось, это заняло секунду; казалось, это заняло вечность — вечность боли и полного отсутствия.       А потом зрение вернулось. Аластор стоял в огромном холле. В самом конце виднелся длинный стол; к нему тянулись веревки-ограничители, создавая два пространства для очереди. Слева сидели пятеро устало выглядевших… существ. Красного цвета, с хвостами и рогами. Черти? Демоны? А над ними висела большая табличка: “ИФНС — Инспекция филиала неприкаянных сущностей”. В очереди к ним никого не было.       Справа за стойкой сидели два существа. Перед каждым громоздились высокие стопки бумаг, а табличка сверху гласила: “Обработка… Добро пожаловать в Ад!”       Перед Аластором тянулись сотни людей, если не больше — стоило попытаться их сосчитать, как в голове у него спутались цифры. Все дисциплинированно стояли один за другим, ожидая своей очереди. Аластор растерянно огляделся. Мужчины и женщины перед ним, тоже, кажется, не очень понимали, где они. Их одежду и кожу пятнали кровь — или рвота, или моча, или дерьмо. Те, кто стоял на дюжину людей впереди, похоже, свыклись с происходящим и скорее скучали. Позади Аластора раздался хлопок — в очереди появилась еще одна душа.       На стенах висели разъясняющие таблички (большие надписи, гласящие: “ПРОСТО, БЛЯДЬ, ПОДОЖДИТЕ” и “ПОПРОБУЙ СБЕЖАТЬ, И ТЕБЯ ПОДЖАРЯТ!”). Там, с другой стороны зала, виднелись плакаты, описывающие долгие бюрократические процедуры, необходимые для признания неприкаянной души.       Переход был так странен, так разителен — от раздирания собаками к приговору о вечности в аду, к простому стоянию в очереди внутри… государственного учреждения? — что Аластор решил просто плыть по течению. Он стал терпеливо ждать.       На нем до сих пор была одежда, в которой он умер: простая рубашка, которую схватил, прежде чем выбежать за дверь, и темные брюки. И то, и другое было изодрано в клочья, покрыто запекшейся кровью, грязью и чем там еще, что можно нахватать на себя в луизианских болотах. Аластор одернул эти лохмотья, поправил воротничок, чтобы тот хотя бы ровнее лежал на ключицах. И, делая это, обратил внимание на собственные руки.       Они изменились. Ногти вытянулись и заострились, как бритва. Пальцы исхудали, а кисти перестали быть похожи на кисти. Кожа выцвела до болезненно-серого оттенка.       Аластор поднял эти руки и коснулся своей головы.       О.       Волосы казались на ощупь совершенно иными, куда более грубыми, и их не помешало бы хорошенько вымыть и расчесать. Но там, среди волос, он обнаружил еще и оленьи рожки, торчащие из черепа.       Озадаченный, Аластор опустил руки и продолжил ждать. Уж конечно, эта галлюцинация скоро закончится.       Как всегда бывает с бюрократией, дело шло очень медленно. Часы. Может, дни. Аластор бы не удивился, скажи ему кто-нибудь, что в этой неторопливой очереди они провели недели. Люди впереди негромко разговаривали с периодически сменявшими друг друга служающими за стойкой, а потом их сопровождали к одной из дверей позади стойки. Позади самого Аластора располагались двойные двери, и время от времени из них выходили демоны, швыряя в очередь очередного человека. Тех, кто, судя по всему, случайно прибывал не туда и был пойман.       В конце концов Аластор услышал хриплый женский голос, доносившийся из большого зеленого… сгустка. Женщина-сгусток поправила очки и сказала:       — Следующий.       Первым в очереди стоял Аластор, так что он подошел к ее стойке, возле которой не было никаких кресел для посетителей.       — Здравствуйте, — вежливо сказал он. — Меня зовут Аластор Доннадь…       — Вас зовут Аластор Бабино, — раздраженно произнесла женщина. — Плюс один пункт за ложь госслужащей.       Она поставила в списке галочку. Список был очень длинным.       — Посмотрим. Оказался в аду за… — Служащая развернула лист; на полях сбоку были места для отметок. — Ой-ей, — с досадой вздохнула она. — Быстро тут не получится.       — Не торопитесь, — сказал Аластор.       — Ладно… для начала у нас двенадцать убийств, — озвучила женщина со скукой.       Аластор перемялся с ноги на ногу, начиная сердиться.       — Тринадцать, — поправил он.       Она посмотрела на него, приподняв бровь.       — В вашем деле двенадцать убийств, вы хотели бы заявить еще об одном?       — Я убил тринадцать человек, — настойчиво повторил Аластор. — Приговаривая людей к вечным мукам, стоило бы тщательнее вести документацию.       Женщина уставилась на него пронзительным взглядом, сердито заколыхавшись всем телом.       — Двенадцать убийств, — снова произнесла она, не оставляя места для дискуссий. И помахала бумагой у него перед носом.       Аластор не узнал имен. Он не смог бы вспомнить имена последних жертв, двоих подростков, путешественника. Но легко было заметить, какого имени там не было — Розетта. Похоже, опосредованное убийство не способно заслужить тебе место в аду.       — Далее, — продолжала служащая. — Эпизоды каннибализма. Ой-ей, это вам понадобится… — она потянулась к шкафу, вытащила большой буклет и протянула его Аластору. На буклете была нарисована мертвенно-бледная женщина в большой шляпе и старомодном красном платье. “Грех каннибализма! — было написано сверху. — Ваш Голод и вы”.       — Стало быть… семь эпизодов каннибализма, абортированный плод, фрагменты легких, мозг — повезло вам, что не подцепили коровье бешенство, — две селезенки, а еще кровь, пятнадцать эпизодов кровопития считаем как один, так что здесь получается два.       Аластор просто кивал ее словам, все еще слегка озадаченный происходящим. Ему было очень интересно, что написано на остальной стопке бумаги.       — Теперь… ой-ей… похоже, у нас… двести семнадцать случаев сексуального насилия…       — Сексуального насилия? — пораженно перебил Аластор. — Как это — двести..?       Не успела женщина ответить, как он потянулся вперед. Размеры его собственного тела удивили Аластора — руки, кажется, удлиннились, чтобы он сумел достать то, что хотел, вырвать бумаги. На них тянулось длинное перечисление случаев. Напротив каждого были проставлены дата и время, и к каждому прилагалось сухое, медицинское описание произошедшего. Первым пунктом значилась та ночь в окопе, что оставило Аластора в растерянности, а следующие отмечались несколько лет спустя — по одному на каждую неделю, четыре года подряд. Под “жертвой” было записано: “Гай Пьер”. А в самом конце он успел заметить имя Катерины.       — Это не было…       Только сейчас Аластор понял, что с голосом у него что-то не то. Звук потрескивал, каждое слово перекрывал белый шум помех. Голос слышался так, будто Аластор был в эфире. Это осознание его отвлекло; настолько, что он не совсем расслышал объяснения служащей об аппеляции по удалению записей из дела. Похоже, этот процесс занимал около сотни лет по каждому конкретному случаю.       — Та-ак, теперь у нас пачка лжи, и учитывая, что вы врали про собственное имя, список вышел длинным… несколько случаев воровства…       Женщина вдруг замолчала.       — Ой-ей, — вновь сказала она, уже с тревогой. И оглянулась на двери позади.       На них тоже висели таблички. Теперь Аластор мог прочесть то, что было там написано: “Комната для персонала” на первой, “Комната для пересмотра” — на второй, а на третьей значилось: “СУЩНОСТИ МАССОВОГО УНИЧТОЖЕНИЯ”.       Женщина обеспокоенно глядела на третью дверь. Ее рука соскользнула вниз, потянувшись куда-то под столешницу. На только что взятых ею бумагах перечислялись эпизоды применения магии крови, и поперек каждого листа стоял штамп: “Опасно! Не Выпускать!”.       — Ну-ну, — ощетинился Аластор. — Нет никакой нужды…       Закончить он не успел: женщина нажала кнопку, и на потолке вспыхнули мигающие красные лампы.       Внутри Аластора вскипел гнев. Служащая поступала совершенно неразумно, а еще он только что несколько, судя по ощущениям, недель проторчал в очереди. Он не был уверен, что там, за третьей дверью, но не собирался дожидаться, пока ему покажут.       И прежде, чем сам Аластор смог что-то понять, замерцали лампы. Он начал стремительно расти. Не то чтобы Аластор осознанно решал, что делать — скорее, просто нырнул во тьму внутри себя, зиявшую там, где раньше было сердце. Помещение наполнил треск радиопомех, вопящего белого шума. Он вырос под самый потолок; весь свет вокруг пожрали тени. Люди из очереди, крича, бросились врассыпную, пытаясь добраться до дверей. Черти с дубинками требовали вернуться на свои места.       Женщина-служащая не двинулась с места, неверяще размахивая руками и крича, что магия в офисе запрещена! Строго запрещена!       Аластору было все равно. Он нагнулся, разомкнул огромные челюсти и проглотил ее целиком. Потом сдернул со стола все бумаги, повернулся и стал продираться сквозь бегущую толпу, чувствуя, как под его огромными ногами и руками ломаются чужие кости, а на ковер брызжет кровь.       И наконец вывалился на улицу.       Похоже, он оказался в большом городе. Небо было красным, как кровь, а воздух — душным. По улице сновали люди, только вот они не походили на людей. Их тела были самых причудливых форм и пропорций и скорее напоминали полуживотных. Аластор сравнялся ростом со зданиями вокруг, но половина прохожих едва обращала на него внимание, продолжая идти по своим делам, будто не происходило ничего необычного.       Аластор двинулся вниз по улице; никто его не преследовал. В конце концов он уменьшился до нормального размера и присел у стены, тяжело дыша. Потом взял себя в руки, встал и одернул разорванную одежду. Никто на него не смотрел.       — Что ж, — сказал он сам себе. Его голос был прежним, прямо как до того, как он на минутку превратился в жуткого монстра. — Кажется, у меня много дел.

***

      Аластор прошелся по городу, сперва стараясь держаться теней. Что за странное место. Он стал свидетелем нескольких будничных ножевых драк, одного секса посреди улицы и сотни-другой сделок с наркотиками (продавцы и покупатели совершенно ничего не стеснялись). И даже заметил, единожды, как кто-то глубоко в полутьме обменивал наличные на предмет, очень похожий на упаковку яиц, словно яйца были контрабандой.       Лавки полнились оружием, секс-игрушками, наркотиками и странной одеждой. На мостовой валялись кучи дерьма, а прохожие ссали на фонари, не отрываясь от беседы.       Аластор не позволял удивлению отразиться у себя на лице и просто наблюдал за миром вокруг, шагая выпрямившись и сцепив за спиной руки. В витрине он мельком углядел свое отражение. Да, на голове у него определенно рога, а ноги превратились в копыта. Лицо своей формой напоминало теперь вовсе не мужчину-человека, а некую дьявольскую смесь мужчины и оленя. Когда он улыбался, мелькали бритвенно-острые зубы. Язык стал длинным, подрагивающим, змеиным. Как странно.       Еще занятнее было то, как ощущались теперь гнев, раздражение, ярость. Они кипели вокруг постоянным, неконтролируемым шумом радиопомех. Когда прохожий перед ним споткнулся, чуть не сбив Аластора с ног, этого прохожего отбросило каким-то звуковым толчком, причем сам Аластор не пошевелил и пальцем. Он задержался, с любопытством поглядев прохожему вслед, а потом повернулся к припаркованному на улице авто — никогда он их не любил, эти авто, и выпендрежников, которые их покупали.       Аластор впился зубами — на сей раз метафорически — во тьму своего сердца, и в награду тело вновь начало расти. Уличные фонари поглотили тени, его рога становились все больше, больше, больше. Он схватил автомобиль обеими руками и разорвал пополам, отшвырнув половины в разные концы улицы. Откуда-то донеслись вопли и ругань; его костерила женщина, чью новенькую машину он только что уничтожил. У нее был пистолет, и она выстрелила.       Пуля прошла сквозь Аластора — все еще очень даже больно. Рыкнув, существо повернулось и разорвало пополам и женщину, разламывая пистолет. А потом, желая только отступить и перевести дух, Аластор скользнул в тени и исчез с мостовой.       Он собрался вновь, возвращая себе прежнее… не человеческое, демоническое тело, в глубине переулка. Из мусорных мешков доносился храп. Аластор не обратил на это внимания, вновь изучая собственные руки.       — Ну разве не занятно? — произнес он, потянувшись одной из них к бедру и выковыряв пулю. Было больно, но Аластор даже не дернулся, отбрасывая пулю в сторону и на время оставляя зияющую рану.       — Тут тип’… — пробормотал мужчина, лежавший в мусоре, — л’ди спят.       Аластор перевел на него взгляд.       — О, конечно, прошу прощения. Не подскажете, где найти портного? Боюсь, я немножко заблудился.       — Ниже по улице, Джессап, — пробурчал мужчина. — Сразу за Империей жопных пробок.       — Конечно, — вновь повторил Аластор, не зная, что добавить. — Искренне вас благодарю.       Потом он наклонил голову, вновь позволяя гневу себя охватить, и тени (которые были ему знакомы? Почему они кажутся знакомыми?) взвились в воздух прямо из мусорных мешков, четвертуя мужчину на месте. Он даже не вскрикнул, только протянул: “Емае, ну опять!” — перед тем, как подтянуться к оторванной руке, цапнуть ее зубами и попытаться приставить обратно к телу.       Аластор оставил его, направившись к портному. Ему никоим образом нельзя больше показываться на людях в таких лохмотьях. Стыд, да и только.