₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Предвечернее солнце окрашивало бархатные шатры Нубийского квартала в Фивах кровавыми оттенками. Ветер шевелил витые бунчуки на навершиях шестов, пронзительно посвистывая в растрескавшихся от зноя кожаных стенах. Здесь, вдали от роскошных дворцов жрецов и знати, обитали гордые вельможи — ветераны былых завоеваний и миссий в Та-Кемет. Из главного шатра доносились приглушенные мужские голоса, беседующие о деяниях предков на языке Куша. Горели дымные светильники, отбрасывая трепещущие тени на ярких циновках из финиковых листьев, застилавших пол. В центре возвышалась невысокая жаровня, где лениво тлели раскаленные угли. На медных блюдах россыпью лежали сушеные финики, гроздья винограда с долины Нила, апельсины, гранаты, миндаль и всевозможные лакомства. Три фигуры в просторных одеждах из белого льна расположились вокруг жаровни, потягивая пряное вино из глиняных кубков. В их нубийских чертах отчетливо проступали суровость и гордость потомков воителей Куша. Грозные когтистые перстни с печатками и ожерелья из крупных опаловых бус свидетельствовали о знатности этих людей. — Клянусь Амоном, это верх унижения для детей Куша! — первым нарушил молчание самый старший из троицы, чьи седины отливали серебром в дрожащем сполохе светильников. — После стольких лет войн и упорства, Фивы вновь отданы на откуп северянам! Его товарищ, мужчина средних лет в расшитом золотом хитоне, согласно кивнул, отхлебывая глоток вина. — Все тайные договоры, мудрые ходы наших прежних царей и духовных вождей — всё растоптано Псамметихом ради жалких подачек! Словно голодный пес, он схватил кость, которую ему милостиво подбросила кушитская Аменердис. — Нам нельзя смириться с потерей Фив! — подал голос третий из вельмож, самый молодой на вид, однако с таким же суровым ликом скульптурной четкости, какой отличались все нубийцы. — И как можно склонить чашу весов в нашу сторону? С этими словами он вскинул правую руку, призывая слуг пополнить блюда. Невольники-нубийцы поспешили исполнить волю господ, внося новые яства на подносах из черного дерева — душистый рис, жареное мясо дичи, ломти свежего хлеба и миски с пряными соусами. Когда слуги вновь удалились, старец заговорил вновь, обводя собеседников проницательным взглядом: — Итак, Хармахис и Рахоферхахтов, долгие годы мы вынашивали планы отмщения за свою поруганную честь. И вот теперь судьба словно обрывает нить, ведущую к расплате. Какие пути вы предлагаете? Рахоферхатов, средних лет вельможа, первым принялся взвешивать варианты, задумчиво перебирая четки из агата: — Самый прямой путь — устранить дочь Псамметиха, эту Нейтикерт, которую он так нагло всунул в фиванские покои, — он подхватил пальцами кусок мяса и, кинув его в рот и прожевав, продолжил: — Подкинем ей змею… Её убийство вызовет конфликт между фараоном и жрицами, чего нам и надобно. — Да, подобный исход весьма желателен, — кивнул старик, потирая подбородок. — Однако знаешь ли ты, что дочь фараона будет находиться под неусыпной охраной этих проклятых греческих наёмников? Даже тени не пройти незамеченной. Хармахис, самый младший из троицы, решительно встрял в разговор: — Тогда есть иной путь! Мы можем вступить в союз с захватчиками, этими ассирийцами. Обещаем направить их армии на свержение узурпатора в обмен на наше могущество в Фивах. Силы врага против врага — таков верный путь мудрости! Старик одобрительно похлопал ладонью по циновке, однако Рахоферхатов возразил: — Но разве не будет это лишь новым иноземным игом для Куша и Фив? Я бы предпочел склонить на нашу сторону этих греков, наёмников Псамметиха. Мы можем предложить им немалое золото, редкие дары и обильные трапезы, омег в обмен на то, чтобы они отвернулись от фараона. Хармахис покачал головой, словно отвергая этот план: — Жадны ли греки до золота или увлечены воинской честью — всё едино. Они никогда не предадут своего нанимателя, покуда их обогащают его дары. Помни, нас никогда не признают равными эти бледнолицые насмешники! — Тогда, может быть, объединиться со старыми родами Фив? — предложил Рахоферхатов. — Призвать к священной войне и поднять народ на бунт против северян и кушитских жриц-отступниц? Старик в течение нескольких мгновений обдумывал это предложение, отхлебывая вино из кубка. Наконец он промолвил: — Все эти планы заслуживают внимания. Но прежде нам следует обсудить последствия каждой из стезей. Ибо не ведая, к чему нас приведут наши решения, мы рискуем усугубить положение Куша вместо его утверждения… Снаружи закатное солнце уже почти скрылось за пустынными горами, окрасив багряным шатер нубийцев. Во мраке теперь лишь отсвечивали огни светильников и угли жаровни, отбрасывая причудливые блики на лица заговорщиков. — Предлагаю понаблюдать за ситуацией, — задумчиво протянул старец, обводя взглядом своих собратьев. В шатре повисла напряженная тишина. Хармахис и Рахоферхатов переглянулись, пытаясь уловить смысл этих загадочных слов. — Что ты имеешь в виду, Канахтен? — наконец решился спросить Хармахис, самый младший из троицы нубийских вельмож. Канахтен, древний старец, сделал жест рукой, призывая к терпению. — Безрассудство — худший враг для любого, кто промышляет заговорами, — протянул он елейным тоном. — Прежде чем пойти на крайние меры, нам следует выждать и понаблюдать, как будут развиваться события. Возможно, время нам даст новые инструменты влияния… В конце концов не зря же я плачу змейкам. Они шепчут многое… например о том, что у Псамметиха есть сын-альфа, которого он до сих пор не явил свету. Не будем торопиться, узнаем весь расклад. Рахоферхатов нахмурился, но кивнул головой, соглашаясь с доводами старика: — Наверное ты прав, почтенный Канахтен. Мы слишком поспешили с крайними планами, когда отправили в фивы Аменердис. Кто знал, что она пойдёт на сговор с Псамметихом? Если сейчас начнём призывать к чему-то вроде убийства, призывов к мятежу или союза с новыми завоевателями, всё это может лишь ускорить наше падение. — Тогда что ты предлагаешь? — с вызовом бросил молодой Хармахис. — Сидеть сложа руки, пока Псамметих укрепляет свою власть в Фивах? Может есть смысл ударить его по больному? По детям? Канахтен цокнул языком, упрекая нетерпеливого собрата: — Именно так мы и поступим, но сначала будем наблюдать за всем, что происходит вокруг. Как говорили наши мудрые предки из Куша: порой отсутствие действий — самое верное действие. Он отхлебнул из кубка душистого вина, смакуя его пряный букет. — Псамметих считает, что хитроумно обвёл вокруг пальца фиванцев, навязав нам свою дочь в качестве наследницы Аменердис как Владетельной Жены Амона. Однако он неизбежно допустит ошибку в этой игре. И тогда мы сможем ударить! — Но как мы распознаем этот момент? — с сомнением протянул Хармахис. — Этот северянин окружил себя греческими наёмниками и держит всю округу в кулаке. Канахтен самодовольно усмехнулся: — Всё решит время, мой нетерпеливый друг. Дочь Псамметиха — всего лишь молодая девчонка, приученная к роскоши. Едва ли она сможет долго выдержать испытания, с которыми столкнётся во дворце фиванских жриц. Греки тоже не вечны, и интересы их мы выведаем, у всех есть слабые места… у Дафниса оно тоже есть. Взоры вельмож померкли в свете масляных светильников, когда они задумались над словами старца. Рахоферхатов кивнул, словно что-то для себя поняв. — Ты прав, Канахтен. Не стоит торопиться. Давайте вначале понаблюдаем за тем, как будет развиваться ситуация в Ипет-Сутe. Возможно, возникнет противостояние между кушитской жрицей и дочерью Псамметиха и приведет к расколу изнутри. А там мы уже найдем момент для удара! Старец одобрительно улыбнулся, царапая ногтём бороду. — Видите, как всё просто? Сама судьба предоставляет нам выгодную расстановку фигур на игральной доске. Будем терпеливы и ждать своего шанса, когда кто-то из противников допустит роковую ошибку. Я отправлю змеек к грекам и в храм к жрицам. А пока, — ещё вина? Он вскинул кубок, и собратья последовали его примеру, отсалютовав будущей победе и утверждению достоинства Куша. За прочными стенами шатра раздавались лишь приглушённые возгласы довольства, пока заговорщики предавались неспешным рассуждениям о том, как вернуть честь и былое могущество своего царства…₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Аменердис возлежала на огромном ложе, усыпанном драгоценными каменьями, что переливались в лучах солнца, проникавших сквозь витражные окна. Её стройное тело было облачено в тончайший шёлк, ниспадающий струящимися складками, словно водопад. Медленно моргая, она устремила свой взор к потолку, где искусные мастера запечатлели сцены из древних мифов и легенд. Правая рука жрицы нежно поглаживала лёгкие кудри, что осыпали плечи юной Нейтикерт, чьи глаза сияли, подобно самым ярким звездам в ночном небе. Аменердис что-то напевала — мелодию, унаследованную от предков, чьи голоса эхом отдавались в веках. Её темная кожа, подобная бархату, резко контрастировала с нежной, словно лепестки розы, кожей принцессы, которую она теперь именовала дочерью своей. В этот миг, окутанные ароматами и звуками, они были воплощением материнской любви и преданности, что передавалась из поколения в поколение, словно драгоценное наследие. На севере, где величественные пирамиды возносились к небесам, а Нил струился подобно жидкому серебру, правил Псамметих — очень дальновидный фараон. Его взгляд, подобно взору сокола, был устремлен в будущее, и он сделал выбор, который должен был стать судьбоносным для всего царства. Псамметих настоял на том, чтобы назначить Нитокрис наследницей могущественного титула — супруга бога Амона. Хитрый шакал! Он видел дальше других, понимая, что подчинить себе все земли и народы он сможет только так. Его решение было продиктовано не только прозорливостью, но и стратегической целью — утвердить свою власть, подобно тому, как солнце сияет в зените. Аменердис, названная мать Нитокрис, поначалу была разочарована, что её заставили преклониться перед северянином и вынудили удочерить эту девочку, Нейтикерт. В сердце вспыхнуло пламя мести, и она хотела разрушить жизнь юной принцессы, словно безжалостная стихия. Однако в тот день, когда девушка вступила в храм Амона, нечто переменилось. Аменердис увидела девушку, почувствовала аромат омеги, и сердце распахнулось навстречу этому ребенку. Подобно нежной лозе, обвивающей могучий дуб, она приняла Нейтикерт в свои дочери, и в её груди вспыхнуло пламя материнской любви. С этого момента Аменердис страстно желала защитить свою дочь ото всех невзгод. Она сама приносила ей еду и питье, следила за тем, чтобы каждый кусочек был пропитан заботой и нежностью. Взгляд Аменердис, подобно солнечным лучам, согревал Нейтикерт, и она желала, чтобы дочь была довольна и счастлива, словно юная богиня, спустившаяся с небес. — А церемония назначения меня твоей дочерью и божественной поклонницей бога Амона… как это будет? — мирно и тихо спросила девочка, её глаза сияли интересом, подобно драгоценным изумрудам. — Расскажи мне, что будет? Аменердис тепло улыбнулась, словно весеннее солнце, пробившееся сквозь облака, и рукой невесомо коснулась щеки Нейтикерт, отметив, как та затрепетала от предвкушения. — Тебе непременно понравится, дитя моё, — выдохнула Аменердис, голос звучал подобно шелесту священного Нила. — В назначенный час жрецы Амона соберутся в великом храме. Аромат ладана и сандала будет струиться в воздухе, окутывая всё вокруг таинственной дымкой. Аменердис приподнялась, её темные локоны рассыпались по плечам подобно водопаду из обсидиана. — Тебя оденут в тончайшие одежды цвета лазури, расшитые золотыми нитями. На твои руки возложат браслеты из нефрита, а на шею — ожерелье из лазурита. Жрецы помажут твоё тело драгоценными маслами, чтобы кожа сияла, словно бархат. Нейтикерт затаила дыхание, очарованная рассказом. Аменердис продолжила: — Под звуки священных барабанов и систр мы войдем в зал с колоннами, где самые искусные танцовщицы будут исполнять ритуальные танцы. Ты преклонишь колени и примешь благословение Амона, дарующее тебе новый статус — моей дочери и поклонницы великого бога. Аменердис взяла Нейтикерт за руки, и в её глазах отразилось пламя свечей. — В этот момент ты станешь неотъемлемой частью моего мира, дитя. Я обещаю наставлять тебя, оберегать и любить самой чистой материнской любовью, какую только можно вообразить. Священное таинство свершится, и твоя новая жизнь начнётся! Нейтикерт улыбнулась словам Аменердис, но вскоре лицо девочки омрачила тень грусти, подобно облаку, заслонившему солнце. Она опустила взгляд, словно пытаясь найти ответы в узорах шёлковых покрывал. — Так странно, что нас забирают у семей… — тихо обронила она, эти слова повисли в воздухе. Аменердис нежно коснулась руки дочери, чувствуя, как сердце девочки сжимается от тоски. — Ты скучаешь по семье? — её голос звучал мягко, будто бархатный ветерок. Нейтикерт кивнула, и в глазах блеснули слезы. — Я скучаю по братьям. Аменердис слегка нахмурилась, стараясь вспомнить всё, что знала о семье своей названной дочери. — Я слышала, у тебя один брат. Девочка покачала головой, и её золотистые локоны рассыпались по плечам. — Нет, их два. Нехо — он омега, как и я. А Хасни — маленький альфа, отец его оберегает, и с рождения он живет в своём замке. Я любила ездить к нему. Аменердис кивнула, понимая, как тяжело расставание с близкими для столь юного создания. — Дочь моя, мы предложим твоему отцу, чтобы он прибыл с братьями на торжество, когда ты станешь поклонницей бога Амона. Пусть в этот радостный день они разделят с тобой счастье и гордость. Нейтикерт благодарно посмотрела на неё, но в её глазах всё ещё таилось беспокойство. — А почему, интересно, отец выбрал меня, а не Нехо? Ведь он тоже омега. Аменердис выпрямила спину, и взгляд жрицы стал строгим и серьёзным. — Супругой Амона становится именно дева-омега, незамужняя девственница. И в целях содействия порядку престолонаследия, она примет дочь следующего царя как свою наследницу. Глаза Нейтикерт расширились от удивления и любопытства. — А если у царя не будет дочери-омеги? Аменердис резко повернула голову и впилась взглядом в девочку, что сидела рядом с ней, не страшась её величия. — Ты умна. И это хорошо, — протянула она, изучая лицо девы. — Именно поэтому ты была избрана для великой миссии. Помни, дитя, что твоя судьба — стать посредницей между богами и людьми, хранительницей древних традиций. Твой разум — это дар, который поможет тебе нести это бремя с честью и достоинством. Аменердис привлекла Нейтикерт к себе, прижимая её голову к своей груди в успокаивающем жесте, пальцы запутались в золотистых локонах девочки. — Не бойся задавать вопросы, дитя моё. Я буду рядом, направлять тебя и учить всему, что необходимо знать истинной дочери Амона.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
В тенистых покоях, где воздух был пропитан ароматами пряностей и благовоний, царила давящая атмосфера. Канахтен сидел, откинувшись на подушки из шёлка, и его острый взгляд был устремлён на чёрного парня-омегу, что стоял перед ним. Только что юноша поведал ему всё, что успел подслушать в спальне принцессы Нейтикерт, и его слова повисли в воздухе, будто тяжелый занавес. — Значит, наш план посеять вражду между ними не получится… — причмокивая, произнёс Канахтен, и в его голосе звучало разочарование, подобно шипению змеи. Парень-омега отошёл от вельможи, его стройное тело покачивалось в такт шагам, словно тростник на ветру. Он был прекрасен, подобно молодому лотосу, только что распустившемуся на зеркальной глади озера. — Что ж, иди. Делай свою работу дальше, — бросил ему вслед Канахтен, и его губы искривились в хищной усмешке. Юноша ушел, оставив вельможу наедине с его мыслями. Канахтен присел на ковёр, усыпанный яркими узорами, напоминающими чешую экзотических змей. Его взгляд остановился на собственных руках, увитых браслетами и кольцами, что переливались, словно драгоценные капли росы. — Сын-альфа — не миф… — пробормотал он, и в его глазах вспыхнул алчный огонёк. Канахтен знал, что подобные сведения могут стать мощным рычагом давления в его руках. Сын-альфа, которого так оберегает отец — это козырь, который можно разыграть в нужный момент. Его ум уже продумывал план, подобно искусному ткачу, сплетающему нити в замысловатый узор. Он потянулся к кубку с вином, отчего драгоценные камни на его пальцах засверкали всеми гранями. Отпив глоток, Канахтен ощутил, как вино согревает его изнутри, подобно тому, как надежда согревает душу. — Расскажи мне больше об этом альфе, мой юный соглядатай, — промурлыкал он, хотя парня-омеги уже не было рядом. — Я сумею использовать эту информацию к своей выгоде. Только хитрость и коварство могут привести к истинной власти. Он запрокинул голову, позволяя ветерку скользить по его чёрной коже, и на его губах заиграла хищная усмешка. Канахтен был готов пойти на всё, лишь бы добиться своих целей, на его воображаемой доске появились новые фигуры, и они для него интересны. Сын Псамметиха — альфа, скрываемый ото всех, и сын Дафниса — омега. Оба могут стать тем, что сломает их отцов. Он хищно улыбнулся и закрыл глаза от удовольствия.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Пять лет спустя.
Мягкий вечерний бриз приносил ароматы цветущих садов в распахнутые окна дворца карийского царя. Александр, старший омега из знатного карийского рода, восседал на резном троне из кедра, небрежно опираясь на подлокотники. Он взял в руки лиру и провёл пальцами по струнам, извлекая нежную мелодию. Перед ним, на великолепном ковре с затейливым изображением, златовласый малыш лет пяти, Тэхён, исполнял танец. Мальчик был облачен в просторную белую тунику, лишь на талии стянутую шёлковым поясом с золотыми кистями. Босые ступни будто не касались пола, лишь едва вздымали пылинки, когда ребёнок кружился в плавном танце. Движения его были поистине божественны — каждый жест рук, каждый изгиб тела источали неземную грацию и совершенство. Казалось, в этой крошечной форме пребывает древнее бессмертное существо, способное пленить и очаровывать одним взмахом ресниц. Завороженный танцем сына, Александр бессознательно подпевал нежным голоском, вторя струнам лиры. Его безмятежное певучее сопрано терялось в журчании фонтанов царского сада. Александр сидел неподвижно, запрокинув голову и бессильно уронив руки на подлокотники. В его исполненном восторга взгляде читалось благоговение перед божеством, — настолько прекрасен был танец его пятилетнего сына Тэхёна. Мальчик замедлил круговые движения, лишь слегка кружась на цыпочках и покачивая ручонками. Эти завершающие па танца обрели особую трепетность и невинность. И в тот самый миг, когда он замер с воздетыми к небу ладошками, прозвучала последняя рокочущая нота из лиры Александра. Наступила торжественная тишина, нарушаемая лишь плеском воды в фонтанах. Александр шумно выдохнул, словно очнувшись от сладкого сна, во всей красе запечатлев в душе образ крошечного танцора. — Благословенный дар богов… — пророкотал он исступленно, стиснув руки в молитвенном жесте. — Сын мой Тэхён! Этим телом и духом полновластно может править лишь существо из Высших сфер! Александр застенчиво опустил глаза, бережно пряча лиру. Тэхён же бросился в объятия к отцу, и на лике его сияла отрешенная, бесхитростная улыбка, какую могут дарить лишь невинные дети. В тенистых садах, где благоухали цветы, а фонтаны журчали подобно райским ручьям, Александр запел. Его голос, подобный соловьиному, парил в воздухе, овевая сердца всех присутствующих дивной мелодией. Струны лиры звенели под его ловкими пальцами, извлекая трогательные переливы, что пронизывали душу до глубины. Закончив песнь, Александр застенчиво опустил глаза, бережно пряча лиру, будто драгоценность. Его щёки окрасил нежный румянец, подобный зореньке на рассвете. Тэхён же бросился в объятия к отцу, и на лике его сияла отрешенная, бесхитростная улыбка, какую могут дарить лишь невинные дети — подобно лучам солнца, пробивающимся сквозь утренний туман. — Папа, ты так прекрасно поёшь и так красив! — воскликнул мальчик, забираясь к Александру на колени и прижимаясь к нему в крепких объятиях. Его ручки обвили шею омеги, словно лозы винограда обвивают опору. Александр рассмеялся, — его смех звучал подобно серебряным колокольчикам на ветру. — Юный царь, вы достойны любых омег и альф, коих пожелаете, — промолвил он с нежностью, заправляя выбившуюся прядь волос сына за его ухо. — А я стар уже для столь пылких чувств, и к тому же, я ваш отец. Тэхён звонко возразил, его глаза засверкали подобно драгоценным самоцветам: — Фараоны женятся на дочерях и матерях своих, папа! Почему нам нельзя? На мгновение завеса грусти омрачила лицо Александра, но тут же рассеялась, будто туман под лучами солнца. — Ты карийец, мой юный царь, — нежно произнёс он, лаская щеку сына. — У нас это не принято. Но ты — наследник своего отца, поэтому для тебя всё позволено, о чём бы не мечталось твоему пламенному сердцу. Александр притянул сына к себе, и они сидели в обнимку, наслаждаясь ароматами цветов и журчанием фонтанов.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
В тени пальмовых крон, где солнечные лучи сплетались в причудливый узор, притаилась фигура, облаченная в тёмные одежды. Острый взгляд её глаз был устремлён на сад, где Александр и юный Тэхён делили нежные объятия. Нубиец затаил дыхание, жадно впитывая каждый жест, каждое слово. Он наблюдал беспристрастно, без каких-либо предубеждений или намерений исказить увиденное. Его задача была предельно ясна — собрать информацию для своих господ. Когда Александр запел, соглядатай замер, позволяя мелодии напитать свои чувства. Он видел, как отец обнимал сына с искренней нежностью и самоотдачей. Ничто в их поведении не выдавало каких-либо неподобающих мотивов. Закончив наблюдение, человек в тёмных одеждах крался прочь, ступая бесшумно, подобно теням в ночи. Его движения были расчетливы и осторожны, ибо он знал, что малейшая оплошность может стоить ему жизни. Однако едва он сделал несколько шагов, холодная сталь коснулась его горла, заставив замереть. — Не спеши, — раздался из-за спины низкий, гортанный голос, и тяжелое дыхание опалило кожу соглядатая. Нубиец застыл, словно изваяние, его сердце яростно забилось в груди. В саду, как ему казалось, были только омеги — Александр и юный Тэхён. Однако, бросив взгляд через плечо, он увидел, как Александр подбежал к сыну, а малыш крепко сжимал в руках деревянный меч, встав спиной к отцу, словно маленький воин, готовый защитить свою семью. — Кто прислал тебя? — прорычал ему в лицо карийский царь, Дафнис, прижимая бету к стене с такой силой, что у того перехватило дыхание. Не это ожидал он увидеть вернувшись к семье, поэтому хватка его была крепка, как тиски, а глаза метали молнии яростного гнева. Нубиец попытался вырваться, но острие меча вонзилось ему в горло, заставив застыть на месте. Он с трудом сглотнул, ощущая, как по коже струится тёплая кровь. — Во славу Амона! — воскликнул он. Сделав шаг вперед, нубиец сам напоролся на меч Дафниса, который тут же пронзил его тело насквозь. Глаза беты расширились от боли и шока, а изо рта хлынула кровавая пена. Он рухнул на колени, хватаясь за смертельную рану, из которой жизнь утекала подобно песку сквозь пальцы. Последним, что он увидел, были лица Александра и Тэхёна. На устах его медленно растекалась безмолвная просьба о прощении, но было уже слишком поздно. Он испустил последний вздох и навеки сомкнул глаза, оставив после себя лишь кровавую лужу на благоухающей земле сада. — Папа, это же отец? — послышался звонкий голосок ребёнка, невинный и чистый, подобно журчанию ручья, прозвучавший в затихшем саду. Тэхён вырвался из объятий Александра и быстро побежал к Дафнису, его стопы едва касались утоптанной земли. В его движениях не было ни страха, ни содрогания — лишь детское любопытство и восторг от того, что он наконец увидел своего отца воочию. Подбежав к Дафнису, омежка остановился и бросил взгляд на убитого, сморщив носик, словно от чего-то неприятного. — Он следил за нами? — мальчик поднял голову на отца, чьи глаза задумчиво смотрели на бездыханное тело. Альфа повернулся к сыну. В этот момент мир для Дафниса словно замер. Впервые он видел своего ребёнка, плоть от плоти своей, и его сердце зашлось от умиления и восторга. Его дитя было прекраснее, чем описывали гонцы, посылаемые Александром. А то, что ребенок крепко сжимал в руках маленький деревянный меч, вызывало в нём невольную гордость. «Омега, — но воин» — подумал царь про себя. Дафнис улыбнулся и подхватил сына на руки, крепко прижимая к себе. Он наклонился к его ушку и прошептал: — Следил, малыш, следил. Но пока рядом с моим омегой такие воины, как ты и я, нашему покою ничего не угрожает. Его голос звучал мягко и успокаивающе, а объятия были крепкими и надежными, подобно каменным стенам крепости. Держа сына на руках, Дафнис направился к Александру. Он видел, как бледно лицо его прекрасного супруга, как страх омрачил его черты после пережитого испуга. Дафнис шёл широким, решительным шагом. Его сильные ноги торопились к мужу, он жаждал обнять и успокоить Александра, вновь воссоединив в своих крепких объятиях их маленький мир — оазис покоя, где ничто не могло потревожить тихую гавань их любви и гармонии. — Муж мой, — произнёс Дафнис, нежно обвивая Александра руками, подобными мощным ветвям древнего дуба, и жадно припадая к его маняще-сладким устам. — Как я изнывал в разлуке с тобой, словно изголодавшийся путник в безводной пустыне. — Я тоже тосковал в вынужденной разлуке, мой повелитель, — нежно отозвался Александр, утопая в глубине его обжигающе-страстного взора, что манил к себе подобного двум смоляным озерам. — Не стоит нам мешкать здесь, пока слуги приводят всё в порядок, — он кинул быстрый взгляд на тело, что уже накрыли саваном. — Стража обыщет каждый уголок, дабы убедиться, что злоумышленник не привел с собой сообщников, — сказал Дафнис, ставя на землю маленького Тэхёна и нежно трепля вихор его золотистых кудрей. — Передай сына нянькам и следуй за мной в наши покои. После долгого пути я хочу отдохнуть рядом с тобой в твоих объятиях. — Сын мой, ступай, позже я встречусь с тобой. Тэхён улыбнулся сквозь шёлковые ресницы, ловя тёплый взгляд отца, и беззаботно побежал к служанкам, чьи руки были всегда готовы окружить мальчика вниманием и лаской. Александр же, не в силах противиться зову своего альфы, последовал за ним, ступая воздушной походкой, будто степная лань, в их покои.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Оставшись наедине, Дафнис погрузился в благоухающую ароматными маслами купель, разлившуюся жемчужными каплями на гладких изгибах его мускулистого тела. Александр, с трепетной застенчивостью опустив взгляд, сидел рядом и омывал нежную кожу супруга, кончиками пальцев очерчивая старые шрамы — безмолвные свидетели былых сражений. — Мой муж, ты опечален? — вопросил Дафнис, всматриваясь в прекрасное лицо омеги. — За нами следят, Дафнис. Разве это не повод для печали? — бархатный голос Александра омрачился грустью, подобно облаку, заслонившему солнце. — Я усилю охрану, любовь моя, — успокоил его Дафнис, проводя рукой по нежной щеке омеги и притягивая его для поцелуя — сладкого, как свежий мёд. — А вдруг он приходил, чтобы убить? — в голосе Александра затрепетала тревога. — Охрана будет во всех покоях, — заверил его альфа. Его крепкие руки потянули мужа к себе, увлекая в купель и усаживая его на свои мощные бедра. Вода тут же впиталась в тунику омеги, демонстрируя альфе его красоту. — Тэхён любит свободу и гулять в саду… — дыхание омеги сбивалось от жадных, опьяняющих поцелуев его повелителя, а кожа покрывалась мурашками под крепкими, властными прикосновениями сильных рук. — Я начну учить его военному делу, — прорычал Дафнис, разрывая тунику на Александре, открывая его прекрасное тело для своих жадных взоров. — Он станет воином. — Но он — омега, — выдохнул Александр, тая в объятиях своего царя. — Единственный омега, о ком я могу думать здесь и сейчас — это ты! — рыкнув, Дафнис резко вошёл в жаждущее тело супруга, полностью погружаясь в сладостную негу. Рычание, стоны и мокрые шлепки наполнили купель, сплетаясь в чувственную симфонию плоти. Дафнис брал своего мужа грубо, глубоко и жадно, крепко сжимая его бедра и насаживая на свой член. Альфа пытался восполнить пять долгих лет разлуки с этим омегой, который сейчас, изливаясь себе на живот, сильно сжимал его внутри, наполняя себя драгоценным семенем альфы. Дафнис понимал, что омега понесёт, и был счастлив этому… Ибо в этих древних землях, пропитанных смешанными ароматами жизни и смерти, они были неразрывно связаны нерушимыми узами, крепче которых не было ничего на свете.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
В роскошных палатах дворца-гробницы, где мрамор сиял, подобно лунному сиянию, а колонны увенчивались изваяниями богов, раздавались звонкие детские шаги. Юный принц Чонгук, чьи глаза сверкали озорством, шагал по великолепным залам, выискивая кого-то. — Хаммон! Хаммон! — звал он, и его голос разносился эхом, подобно птичьей трели в раннем утреннем саду. Наконец, в одном из покоев он обнаружил сгорбленную фигуру старца, опирающегося на колонну. Хаммон тяжело дышал, словно каждый вдох давался ему с трудом. — Ты играешь в прядки со мной, старик? — воскликнул Чонгук, подбегая к нему. Тот обернулся, и на его лице промелькнула едва заметная усталая улыбка. — Мой принц, — выдохнул он, — мы готовим всё к приезду вашего отца. Я так устал. А вы меня дёргаете. Хаммон прижался к колонне спиной, надеясь растрогать юное сердце принца и вызвать в нем жалость к своим дряхлым ногам. — Это вы юны и бойки, — произнёс он. — А я старец. Однако в глазах Чонгука вспыхнули озорные искорки, и он рассмеялся, запрокинув голову. Его смех звенел, эхом отражаясь от стен. — Ты не стар! — воскликнул он. — Когда отец привезёт мой подарок, я посмотрю на то, как ты запрыгнешь на коня, что я выберу из своего табуна специально для тебя. На лице юноши расцвела хитрая улыбка, какую можно увидеть лишь у ребенка, затеявшего шалость. Сегодня был одиннадцатый день месяца менхет — день его рождения. Чонгук ожидал даров, достойных того, кто рожден в месяц, названный в честь богини-львицы Менхит, предводительницы египетской армии, которая, подобно Сехмет, сокрушала врагов огненными стрелами. — Ну же, старина Хаммон, — юноша игриво толкнул того в бок. — Уж не думаешь ли ты, что мой отец, великий фараон, преминет осыпать меня дарами? Я стану взрослым воином, и мне понадобится оружие, кони и всё самое лучшее! Чонгук кружился вокруг Хаммона, словно юный жрец в ритуальном танце. Его одежды взметнулись, открывая стройные ноги, а глаза сияли предвкушением праздника. В этот день он был само очарование — своенравный, полный жизни юноша, готовый впитать в себя все дары мира. — Мой принц, зачем вам быть воином? — старик попытался образумить Чонгука. — Вам нужно познать управление и дипломатию. Юный альфа снова звонко расхохотался — Хаммон, не уж то ты намекаешь, что отец привезёт мне счётный стол Сешат? Или стол сенет для игры? Он ловко обежал вокруг старого слуги. — Уж лучше это всё, чем кони и мечи, — пробурчал старик, едва поспевая за живым ветром юности. Однако их перепалку прервал шум, донесшийся со двора — низкий рокот разъезжающихся ворот. — Отец! — воскликнул Чонгук, позабыв обо всем на свете. Он бросился прочь из зала, его ноги едва касались пола, слуги в испуге шарахались в стороны, давая дорогу вихрю юного принца. А во дворе уже разворачивалось величественное зрелище. Впереди процессии шагали воины — грозные исполины в бронзовых латах и шлемах с изогнутыми султанами. Их копья с золочёными навершиями в форме лотосов поблескивали на солнце. За ними следовала свита жрецов, осеняющих путь фараона дымом благовоний. Далее шли придворные и вельможи в расшитых золотом одеяниях. А в самом центре, под великолепным балдахином из пурпура и парчи, возвышался сам владыка Египта — фараон в золотой короне, инкрустированной ляпис-лазурью и нефритом. Он сжимал в руке жезл с навершием в виде коршуна — символ его небесной сущности. Рядом с ним, окруженная свитой опахалоносец и наложниц, выступала его юная супруга-омега, облаченная в одежды из тонкого шёлка цвета лазури. Её стройная фигура источала ароматы самых драгоценных благовоний. Тяжёлые браслеты на руках ногах звенели в такт её шагам. Под звуки бамбуков и цитр процессия приближалась к Чонгуку. Его сердце учащенно билось, он не мог оторвать взгляда от этого великолепного зрелища. Ибо фараон входил в дворец младшего сына с триумфом, дабы преподнести дары своему младшему сыну-альфе на его десятый год рождения. Псамметих гордо взирал на юного Чонгука, чьи глаза сияли от восторга при виде пышной процессии. Когда фараон сошёл с паланкина, он широко распростёр объятия, и мальчик бросился к нему, утонув в крепких отцовских объятиях, вдыхая тяжелый аромат отца. — Мой драгоценный сын! — провозгласил Псамметих, его глубокий голос гремел подобно раскатам грома. — В этот знаменательный день твоего рождения я желаю одарить тебя самыми ценными дарами. Он сделал знак рукой, и вперёд выступила группа из десятков молодых рабынь, облачённых лишь в тонкие просвечивающие наряды. Их кожа сияла, умащенная благовониями, а в глазах таился невинный страх вкупе с покорностью. За их спинами стояли слуги с сундуками золота и каменьев, с тюками парчи и шёлка, большими бочками вина и масла. — Вот твой гарем, дитя моё, — изрёк фараон, положив могучую ладонь на голову сына. — Прекраснейшие омеги из всех концов моих владений. Они будут услаждать твой взор и тело по мере того, как ты мужаешь. Псамметих снова привлек сына к себе. — Наслаждайся дарами юности, мой Хасни. Он поцеловал Чонгука в макушку, вдыхая аромат его детских кудрей. В этот миг Псамметих был не только великим правителем, но и отцом, исполненным нежности. Чонгук окинул взглядом группу молодых рабынь. Его детское лицо оставалось бесстрастным, ибо юный ум ещё не понимал значение этого дара. — Отец, твой дар, несомненно, прекрасен, — произнёс он после недолгого молчания. — Но… я ждал оружия и коней, дабы начать воинское обучение, как и подобает альфе. Псамметих нахмурился, его взгляд сделался строгим. — Зачем, мой сын? Твой дворец неприступен, тебя охраняют лучшие воины. Ты здесь в безопасности. Уж не забыл ли ты, что выходить за пределы этих стен тебе запрещено? Чонгук вскинул голову, в его глазах вспыхнул юношеский вызов. — Но, отец… — Я сказал, ты не выйдешь отсюда! — рявкнул Псамметих, обрывая сына. — Нога твоя не коснётся песков за этими воротами! Мальчик поник, осознавая бесполезность препираться с волей собственного отца и повелителя. Хаммон, стоявший поодаль, с грустью взирал на принца, чувствуя боль своего юного господина. Могущественный фараон создал для сына государство в государстве. Внутри этих стен Чонгук был фараоном, владыкой, но за их пределами — рабом своего отца. — Благодарю, отец, — послышался тихий смиренный голос юного альфы, от которого в душе старого слуги всё оборвалось.