₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
В самой высокой башне дворца-гробницы Чонгук сидел у окна. Царящая внутри башни прохлада — желанная в знойный полдень — и мраморные полы остужают ступни, помогая телу бороться с жарой. Здесь, в этом убежище, принц может укрыться от палящего солнца. Он уже час сидит здесь, опираясь руками на подоконник, и всматривается вдаль, в просторы Нила — могучего, вечно текущего потока. Воды реки извиваются по долине, то выгибаясь дугой, то вновь виляя, меняя русло. Кажется, будто гигантское чудовище с бесчисленными изгибами тела ползет по земле, то показываясь из-за зарослей папируса, то вновь пряча свою чешуйчатую спину. Река-гигант кажется живой, дышащей, её течение то ускоряется, то замедляется. Берега принимают причудливые формы, словно сама река выбирает, куда ей двигаться дальше. То она обвивает зелёный оазис, то вдруг делает крутой поворот, устремляясь в новом направлении. Эта могучая сила, эта первозданная мощь завораживает взгляд Чонгука. Он не может оторвать глаз от гипнотического движения вод, от блестящей на солнце реки. Кажется, будто великий Нил в любой момент может сорваться с места и поползти по долине, не встречая преград. — Наверное, ты и есть та змея, что убьёт меня? Сведёшь с ума, что не удержусь и шагну в твои воды… — грустно произносит принц, словно беседуя с рекой. — Я так устал, великий Нил. Я так хочу свободы. Тоска въедается в самую душу, подобно ржавчине, разъедающей металл. Чонгук хочет выбраться отсюда, почувствовать вольный ветер в лицо, услышать шум городской толпы, крики улыбающихся детей. Но вместо этого — гнетущая тишина и взгляд, устремлённый на вечно движущуюся реку. Нил кажется воплощением той самой свободы, что так жаждет обрести Хасни. Ничто не сдерживает могучий поток, он несётся вперёд, обретая всё новые и новые формы, ниспровергая преграды. То узкий и порывистый, то широкий и величавый — он не знает удержу. В ту самую бесконечную свободную стихию и желает окунуться измученный принц. Избавиться от оков, сбросить тяжкое бремя неволи и ринуться навстречу буйным ветрам перемен. Пусть даже ценой собственной жизни, но только б осуществить мечту. Спустившись из башни, под сенью высоких колонн, увитых виноградными лозами, Чонгук встретил преданного Хаммона. Старый слуга, чьи годы службы исчислялись не одним десятком, сгорбленный временем, двигался размеренно и величаво, будто следуя ритму самой вечности. Седины на его висках походили на искристую патину, которой покрываются древние реликвии забытых фараонов. Когда Хаммон поведал о прибытии гонца с дарами от властителя, горечь исказила благородные черты юного принца. — Подарки? Как будто они заменят саму суть почитания сыном своего родителя, — с едва сдерживаемой обидой бросил Чонгук. В его голосе звучали молчаливые упреки. Хаммон смолчал, лишь опечаленно склонив голову. Он видел, как томится душа принца в оковах одиночества, жаждая отеческого внимания и ласки. Но извечный уклад придворной жизни неумолим — фараон несет бремя целого царства. Долгое мгновение сгущалась тягостная тишина, нарушаемая лишь шелестом священного Нила, что омывал подножие дворцовых стен. Наконец, Хаммон осмелился нарушить молчание: — В омежьих покоях сегодня пиршество в твою честь, мой принц. Прекраснейшие омеги твоего гарема соберутся, дабы воспеть тебя танцами и песнопениями, услада ока и слуха. Слуга смолк, дав юноше время обдумать его слова. Ибо даже подобная малость, как свобода решать, радовать ли себя празднеством или отвергнуть его, для Чонгука значила больше, чем целый Ра-Атум может вместить в свое чрево. — Пусть пришлют одну из омег в мои покои, — обронил принц, отворачиваясь. Хаммон смиренно принял его волю. Цепким взглядом измерив высоту обиды в душе Чонгука, он распорядился отнести так и не развернутые дары в омежъю часть дворца, а сам поспешил за альфой. — Хасни, — со вздохом обратился слуга к принцу, когда они оказались наедине в его покоях, — какие ещё пожелания будут у тебя в этот день? Между ними, некогда ребенком и стариком, ныне повелителем и подданным, сохранились узы, роднее которых не сыскать. Когда-то они резвились и смеялись, Хаммон учил Чонгука детским играм и потешным небылицам. Годы разделили их, возведя между владыкой и слугой незримую грань почтения. И всё же в глубине души принц видел в этом старце подобие отца, которого никогда не знал. — Соври мне что-нибудь, как в детстве, Хаммон, — облокотившись на подушки, произнёс Чонгук. — Помню, ты рассказывал удивительные сказки о греках и их ратных подвигах. Расскажи мне о них снова, прошу. В комнате стояла полутьма, до вечерних сумерек ещё далеко, но здесь окно закрыто и не пропускает света, только неугасимые светильники едва рассеивали мрак, отбрасывая причудливые тени на стены. Хаммон погрузился в раздумья, наблюдая мерцающий отсвет язычков пламени. А после, облекая слова в живописную речь, повёл свой рассказ о отважных греческих героях, корабли которых бороздили моря в поисках новых земель и сокровищ… — Я слышал, Хасни, — продолжил Хаммон, плетя узоры слов. — Что у карийцев столь вольные нравы, что среди их воинов встречаются даже омеги. И эти омеги по силе своей не уступают альфам! Хаммон выжидающе замолк, давая Чонгуку время переварить столь дерзкий рассказ. — Действительно вольные нравы! — присвистнул принц. — Как можно допускать омег в ратное дело, Хаммон? Разве омежья стать не создана для продолжения рода и услаждения взоров? — О, их омеги не такие, как наши, — не смутился старик, — они — воинственны и своенравны! Что говорить, коль даже сын-омега царя Дафниса с детства обучается военному делу и мастерски владеет мечом. — Омега — сын царя?! — Чонгук едва не упал на подушки от удивления. — Да, Хасни. Но этот народ столь суров и ужасен на вид, что различить альфу и омегу среди них крайне сложно. Волоса их — что колтуны, бороды — буреломы, а от тел несётся смрад, подобный милийским козлам. — Ты-то откуда всё это знаешь, старый плут? — лукаво усмехнулся Чонгук, глядя в живые глаза Хаммона. — Так видел я их воочию в юности, когда странствовал по востоку и нападал на караваны, — с притворной важностью ответствовал Хаммон, шутливо козыряя былыми «подвигами». В этот момент в покои вошли слуги, ведя за собой смущённую омегу в лёгких одеждах. Её прислали из гарема, дабы развлечь повелителя. Хаммон внезапно подскочил, будто и вовсе не был стар, и склонился перед Чонгуком: — Оставлю вас теперь, мой повелитель. Он бросил последний тёплый взгляд на своего Хасни и спиной вышел из покоев, закрывая за собой двери.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Оставшись наедине с омегой, Чонгук почувствовал прилив желания забыться, отрешиться хоть на миг от гнетущего его одиночества. Он подошёл к девушке вплотную и, взявшись пальцами за её подбородок, потянул лицо омеги к себе. — Смотри мне в глаза, омега, — произнёс, вглядываясь в её глаза в поисках отклика. Его руки скользнули по её плечам, резко рванув лёгкие одежды. Перед ним предстало обнажённое тело омеги во всей красе. — Сколько тебе лет? — спросил Чонгук, окидывая взглядом её формы. — Восемнадцать, мой повелитель, — ответила омега, снова опуская глаза в смущении. — Как зовут тебя? — Бахира… Он кружил вокруг неё, словно хищник, прожигая тонкую кожу взглядом своих опаловых глаз. — Чем ты занимаешься в гареме, Бахира? — Изучаю языки, музыку, ухаживаю за детьми, господин, — ещё тише сказала она. — Знаешь ли ты греческие песни? — прищурился принц. — Да, мой властелин, знаю, — кивнула омега. — Тогда пой для меня. Чонгук жадно оглядывал обнажённую омегу, аромат фиников, исходящий от её тела, дурманил разум. Дева пела — её голос лился подобно чистейшему горному ручью, источая чарующие, завораживающие переливы на незнакомом наречии. Закрыв глаза, она слегка покачивала стройными бёдрами в такт песне. Её темная, подобная нубийской ночи кожа сияла, покрытая благовониями и золотистым маслом. Движения девы очерчивали изгибы, дразня и маня принца. Чонгук не мог оторвать взора от этого зрелища. Незнакомые звуки, что слетали с уст омеги, сплетаясь в единую гармонию, казались колдовскими чарами, туманящими рассудок и пленяющими душу. Не в силах более сдерживать пыл, он решительным движением толкнул её на ложе, та замолчала, дрогнув и открыв глаза в испуге. Однако Чонгук уже обхватил её смуглые плечи. — Продолжай петь, — велел он дрожащей деве, притягивая к себе и разворачивая её на живот. Безмолвные стены слепо взирали, как Чонгук погружался в омегу, отчаянно пытаясь забыться в этом мимолетном удовольствии. Пока она пела, и её голос срывался на протяжные стоны, он брал её резкими, глубокими толчками, но разум принца был далеко. Мысли беспокойной птицей вырывались за пределы его покоев, рвались прочь из душных объятий дворцовых стен. В эти мгновения Чонгук жаждал обрести хоть крупицу свободы. Пусть даже иллюзорной, но столь желанной. Ведь жизнь его была узницей, он — альфа, заключенный в роскошную тюрьму с момента собственного рождения. Омега под ним извивалась, источая дурманящие феромоны, но все её чары были бессильны пред лицом той пустоты, что проела дыру в душе принца. Чонгук к своему двадцати одному году познал сотни наложниц гарема, но ни одна так и не смогла пробудить в нём настоящих чувств. Чонгук всё быстрее вколачивался в истекающую соками омегу, но перед глазами стояли не сладостные изгибы её тела. Он грезил о бескрайнем Ниле, что плещется за высокими стенами, о звёздном небе в ночной выси, о буйных красках рассвета в пустыни. Стоны омеги сменились криками, когда Чонгук стал двигать бедрами с особой силой. Но и в этом пике наслаждения он обретал не успокоение, а лишь осознание собственного бессилия… ничто не могло восполнить зияющую пустоту в сердце, жаждущем воли. Все драгоценности и почести, весь лоск его жизни — всё это было ненавистными оковами на существовании принца. Дар и проклятье одновременно… свобода была непозволительной роскошью для сына фараона. И когда семя оросило смятые шелка, Чонгук испытал не облегчение, но горечь отчаяния. Ибо и жил он, и дышал, и видел сны наяву, но так и не мог обрести то, к чему рвалась его душа…₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Едва первые солнечные лучи озарили мраморные стены царского дворца в Навкратисе, как внутренний двор уже наполнился приглушенным гулом ожидания. В этот погожий утренний час юный омега, старший отпрыск владыки Дафниса, решил сразиться с собственным родителем на арене. Александр и юный Ноэль заняли места на небольших каменных трибунах, возвышавшихся над выложенной гладкими плитами ареной. В руках оба сжимали душистые венки, сплетённые из свежесрезанных полевых цветов, лишь пристальный взгляд выдавал их затаенное волнение. Тэхён и его родитель, Дафнис, разошлись по разным концам арены. Юноша, на стройном теле которого были лишь кожаный нагрудник и набедренная повязка, открыто демонстрировавшие рельеф мускулистой груди и литых ног, правой рукой сжимал тяжёлый бронзовый меч, а в левой держал облегченный щит. Дафнис же облачен был в полный боевой доспех из киринейской бронзы и приготовился к бою лишь со своим боевым мечом в руках. Прогремел звук рога, возвещая начало поединка. Отец и сын бросились навстречу друг другу, и их клинки со звоном скрестились в первой атаке. Дафнис обрушил на Тэхёна всю мощь своих ударов, не делая никаких поблажек из-за того, что сын — омега. В конце концов, так и закаляются истинные воины. Но несмотря на юный возраст, техника боя Тэхена была безупречна, источая смесь грации и силы, достойную опытного бойца, он оборонялся с поразительной ловкостью, уклоняясь и парируя выпады отца. Каждое движение юноши-омеги рождалось легко и естественно, будто текло из самой его сути. На трибунах Александр сжимал кулаки, едва сдерживая порывы закричать, так переживал он за Тэхёна. А маленький Ноэль, затаив дыхание, провожал взглядом каждый стремительный выпад своего старшего брата и хлопал в ладоши, полный юношеского восторга. Дафнис шаг за шагом вынуждал Тэхёна отступать к краю арены. Удар следовал за ударом, рассекая воздух в опасной близости от его лица и тела, то изгибающегося в ловком уклоне, то вздрагивающего при парировании. Царь был жесток, не щадя сына, но каждый раз Тэхён лишь ухмылялся в ответ, встречая родительский натиск всё новыми, меткими, но осторожными выпадами. В один миг юноша ушёл в зрелищную боковую подсечку и в ту же секунду очутился за спиной у Дафниса. Острие его меча сверкнуло в опасной близости от шеи отца. Тэхён замер, давая тому возможность принять поражение или продолжить бой. Последние отголоски стали затихли в арене, когда Тэхён, исполненный торжества победителя, опустил меч. Гладиус с звоном упал к его ногам, а юный омега преклонил колено, склоняя голову в знак великого почтения. Однако Дафнис, чьи глаза сияли отцовской гордостью, тут же протянул ладонь, повелевая сыну подняться. И когда Тэхён предстал во весь рост, царь крепко обнял его, с неистовой силой похлопывая по спине. — Ты истинный воин, кровь моей крови! — возвестил Дафнис, дабы каждый в амфитеатре мог слышать его слова. — Моя гордость, что буду иметь в тебе достойного соратника в любом ратном деле, велика, сын мой! Эти речи были подобны трубному гласу, пробудившему ликующий гул тех, кто был свидетелем поединку. Лишь Александр застыл окаменевшей статуей с выражением горестной тревоги, запечатленной на лице. Его мальчик, его нежный первенец уходит в жестокий мир воинских ошибок… Боль сжимала сердце омеги тисками, находя своё отражение в глазах, где застыли слёзы, что не могли пролиться. «Мой мальчик…» — произнёс он беззвучно одними губами, опадая безвольно на трибуну. Ноэль же ликовал, забыв о заранее приготовленном для брата венке, что беспомощно метался на ветру, принц со всех ног бросился к арене, где старший брат, его герой, принимал заслуженные почести. — Тэхён! — разносилось по амфитеатру. Старший брат раскинул объятия навстречу, встречая летящий к нему солнечный вихрь из золотых кудрей и вспыхивающих эмоций. — Я же говорил папочке, что у тебя всё выйдет! — звенел радостный голосок Ноэля, утопая в братских объятиях. — А он так сильно волновался за тебя, мой герой! Мальчик бросил искренний, лучистый взгляд в сторону отца: — Видишь, отец? Не напрасны были те дни, что мой брат изнурял себя тренировками. Он воин, каких мало! В ответ Дафнис только мягко улыбнулся, а затем подхватил обоих сыновей в родительские объятия, с жадностью вдыхая их неповторимые ароматы, что застилали лёгкие сладостным туманом. И в глазах сурового воителя блеснули слёзы ликующего счастья. После долгих тёплых объятий царь вновь окинул Тэхёна взглядом, полным отеческой гордости и любви. — В этом поединке ты проявил себя, сын мой. И я ни на миг более не сомневаюсь — ты достойный воин, готовый сопровождать меня в ратном походе ко двору фараона Египта! По венам Тэхёна хлынул поток воодушевления. Он ощутил, как благородный жар битвы разгорается в его существе, зажигая безграничную преданность отцу и повелителю. — Собери своих лучших друзей-соратников. Я дарую вам один из кораблей моего флота. Услышав эти слова, Тэхён едва сдержал радостный возглас. Возглавить собственный корабль — об этом он и мечтать не мог! — Благодарю тебя, отец! — воскликнул юноша, вновь опускаясь на колено. — Вот и отлично, — кивнул Дафнис. — Но помни, что ты ведёшь их не на прогулку, а сопровождать фараона. Позаботься, чтобы твои друзья были достойны этой великой чести. — Можешь не сомневаться! — заверил его Тэхён. На арену уже спешили слуги, что несли Тэхёну свежие одежды взамен потрепанных во время боя. Дафнис с гордостью проводил взглядом старшего сына. Сегодня он в полной мере убедился, что Тэхён — достойный наследник его славного рода воинов и царей.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Вечером того же дня Тэхён направился в казармы, он собирался найти Гиласа, друга альфу, с которым он с пяти лет тренировался в военном деле. В лагере царила обычная суматоха — молодые воины упражнялись с оружием, со всех сторон слышался лязг металла и ржание коней. Завидев Тэхёна, один из старших наставников нахмурился: — Эй, Тэхён, что ты здесь делаешь? — он решительно направился к парню. — Мало того, что омегам не позволено находиться в лагере. Но ты! Как додумался прийти сюда так поздно? Туда, где полно распаленных тренировкой альф? Прежде чем принц успел ответить, рядом с ним вырос Гилас, рослый юноша — альфа — Ты будто первый раз видешь принца здесь, Ярий! — отрезал он, грозно нахмурив брови. — Знаешь же что, этот омега способен одним ударом лишить жизни любого из тех соплей, что спят в наших казармах. Наставник, покачав головой, отступил, решив не продолжать спор. Принцу дозволено тренироваться с самим Дафнисом, да и если Гилас рядом, вряд ли кто рискнёт к ним подойти. Тэхён усмехнулся другу: — Благодарю, что заступился за меня. Но ты же знаешь, что я без труда могу постоять за себя. — Это уж точно, — закивал Гилас и повёл принца за собой, подальше от чужих глаз. Они отошли к одному из шатров, подальше от тренировочных площадок, где их никто не потревожит. — Я счастлив, что ты пришёл, друг мой! — произнёс Гилас, крепко обнимая Тэхёна. — Уж не ради ли того, чтобы сообщить какие-то важные новости? Принц просиял, кивая: — Ты всё верно подметил! Мой отец дал добро на то, чтобы я сопровождал его в походе к фараону Псамметиху в Мемфис и Фивы! Гилас ахнул, его глаза расширились: — Воистину великая честь для любого воина! Но как он согласился? — Всё было не так-то просто, — усмехнулся Тэхён и пнул сухую землю, поднимая облако пыли. — Отец потребовал, чтобы я доказал ему свою силу в поединке. И после того, как я одержал победу, он разрешил мне плыть вместе с ним. — Ты победил отца? — воскликнул Гилас, крепко сжимая руку друга. — Думаю, он поддался,— хмыкнул Тэхён. — Но факт остаётся фактом… Гилас обхватил Тэхёна за плечи и прижал к своей широкой груди. — Значит, перед тобой открываются невиданные доселе приключения, полные опасностей и славы! Тэхён мелко закивал головой и посмотрел в лицо друга сияющим взором: — Именно! Поэтому я и пришел к тебе — отец дарит мне корабль, и мне нужно собрать команду. Ты лучший мой друг и самый меткий стрелок, какого я знаю. Так что да будет тебе ведомо — я хочу взять тебя с собой в этот поход! Гилас расхохотался, вновь обнимая принца в порыве ликования, неосознанно вдыхая его мягкий аромат. — О таком приключении я и мечтать не смел! Конечно я пойду с тобой куда угодно, друг мой. Пусть провидение хранит нас, ибо мы принесём этой земле бессмертную славу своими деяниями! — Для этого готовься лучше и тренируйся, противник может быть силён, — с озорной усмешкой Тэхён выхватил тренировочный меч из подставки у стены. Лезвие пугающе блеснуло в мерцающем свете факелов, когда принц направил острие прямо в грудь своему другу. — Стрелок ты отличный… а вот в ближнем бою… Слова повисли в воздухе, дразня и вызывая на поединок. Гилас подхватил игру, и они, охваченные юношеским пылом, вступили в сражение. Клинки со свистом рассекали воздух, в дуэли выпадов и молниеносных уколов. Тэхён смеялся, и лицо его волшебно сияло в танцующем пламени. В эти мгновения он был столь великолепен, что Гилас не мог оторвать от него взгляда. Грация движений омеги, его стать и властная осанка, совершенно не вязавшиеся с природой его пола, околдовывали альфу подобно древним чарам. Гилас не мог не восхищаться совершенством фигуры Тэхёна. Его стройное тело источало невинную чувственность, пробуждая в альфе первобытные инстинкты. Как же Гиласу хотелось прижать к себе это хрупкое создание, ощутить его трепет… Когда Тэхён двигался, его золотистые локоны рассыпались по плечам, переливаясь в свете факелов. А в упругих изгибах тела угадывались сила и ловкость опытного воина, ничуть не уступающего альфе. Сердце Гиласа пропускало удар при виде этого дивного создания. Он видел немало прекрасных юношей и девушек омег, но красота Тэхёна была поистине небесной — совершенной и устрашающей, пробуждая в душе самые низменные желания. Вожделение овладевало его помыслами, заставляя забыть о чести и долге. «Безумец! Он сын твоего царя! Как ты смеешь помышлять о таком?!» — рычал на себя Гилас, силясь прогнать непристойные мысли. Но в глубине сердца он лелеял безнадежную, греховную мечту хоть раз ощутить нежные объятия и поцелуи Тэхёна, овладеть им, сделать своим… Гилас прекрасно понимал, что Тэхён никогда не взглянет на него, как на возлюбленного. Омега слишком благороден, чтобы пасть так низко и отдаться плотским утехам с другом детства. Но алчущая плоть альфы не желала смиряться с реальностью. «А вдруг Дафнис планирует заключить союз с фараоном Египта, выдав Тэхёна замуж за его старшего сына Нехо? И поэтому взял сына в поход…» — внезапная мысль обожгла сознание Гиласа, вызвав приступ душераздирающей ревности. Он замер, пропустив очередной выпад принца, от чего меч полоснул по коже, оставив на ней тонкую полосу. Но альфа не почувствовал этого, в горле пересохло от ужасающего представления, как Тэхён будет отдаваться египетскому принцу, деля с ним ложе. Алчная похоть подтолкнула Гиласа к решительным действиям. Он резко дёрнулся вперед, выбив из рук Тэхёна меч. Альфа прижал омегу к стене, удерживая его желанное тело своим собственным, тяжело дыша, не в силах совладать с бурей эмоций. Сейчас Гилас готов был здесь же овладеть своим принцем, не взирая на последствия. Вблизи Тэхён источал дивный аромат, ударяющий в голову подобно лучшему вину. Его дыхание омывало щеку Гиласа, усиливая искушение. Альфа был готов пасть, отринув остатки здравомыслия… — Гилас, отлично! Ты молодец, — улыбаясь, похвалил его прижатый к стене Тэхён, ничуть не смущённый их опасной близостью. Его слова были подобны ушату ледяной воды для альфы. Гилас вновь осознал собственное ничтожество рядом с этим прекрасным созданием. Он смотрел на Тэхёна с бесконечной тоской: «Ну почему боги не позволили мне родиться принцем или хотя бы повелителем небольшого владения? Я так ценю и люблю тебя, мой Тэхён, как никто другой на свете! Как бы я хотел сделать тебя своим…» Он выдохнул, печально ухмыльнулся и отступил, разжимая объятия и отпуская свою запретную, недостижимую мечту на свободу. Вечером, после прощания с Тэхёном, оставшись наедине с собой, юноша безудержно рыдал в подушку, изливая сердечную муку. Понимая, что днём вновь наденет маску преданного друга и соратника, готового хранить верность своему повелителю и его семье до последнего вздоха. Ибо Гилас слишком хорошо сознавал — для него никогда не будет лучезарной любви из сказок. Его чувства так и останутся неразделенным пламенем, жгущим душу безответной страстью к тому, кто ни при каких обстоятельствах не сможет принадлежать ему. Трагичная доля, выпавшая бедному альфе…₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Готовясь отойти ко сну, Александр сбросил лёгкие одежды и облачился в тонкую, практически прозрачную ночную рубаху, лёгкая ткань которой соблазнительно облегала его стройную фигуру, подчеркивая изящные изгибы. Он расчёсывал волосы и не замечал, что Дафнис, уже возлежавший на ложе, не сводил жадного взгляда с него. А глаза альфы следили за каждым движением Александра, пожирая взором его прекрасное тело. «Ни один гарем мира не стоит моего мужа» — думал царь, любуясь любимым. Тем временем Александр забрался на постель, и шелковистые складки его одеяния жадно облепили стройные ноги. Он на миг замер, собираясь высказать свои сомнения насчёт Тэхёна. Но Дафнис не дал ему этого сделать. Одним стремительным движением он оказался рядом и привлёк Александра к себе, запечатлев жадный поцелуй на его устах. Омега потерялся в напоре страстных ласк, безвольно отдаваясь в руки альфы. Рубашка Александра вмиг была сорвана, открывая взору его обнажённое тело. Дафнис припал к нему губами, покрывая кожу влажными, горячими поцелуями. Его руки бесстыдно блуждали по возбуждённой плоти супруга. — Ты прекраснее всех творений богов, мой несравненный, — прошептал царь между поцелуями. Он прижался губами к животу Александра, лаская языком его нежную кожу. — Каждый раз, когда ты принимаешь меня, я вижу в тебе зарождение истинной царственной крови. Дафнис припал к соскам омеги, ловя губами напрягшиеся бутоны. Он бормотал, перемежая слова с влажными поцелуями: — Тэхён — настоящий воин, рожденный твоими чреслами… Он готов… — Дафнис с рыком прижал Александра к постели, вновь накрывая его тело своим. Их взгляды встретились, и альфа промурлыкал — Ты даришь мне самых прекрасных отпрысков, мой омега. Александр потерялся в вишнёвых глазах супруга, помутневших от желания. Альфа медленно стягивал с себя одеяния, открывая взору свое могучее тело. Он укрыл Александра надёжным коконом из жилистых рук и мускулистых ног, нависая над ним всей своей мощью. Через миг их тела слились в одно, запечатывая союз двух половинок единого целого. Дафнис жадно впивался в податливую плоть омеги, с каждым толчком подтверждая, что это существо — его собственность, его сокровище, его омега. Их обнаженные тела, переплетенные в страстных объятиях, источали жар и благоухали, соединяя свои ароматы в терпкий коктейль. Руки Дафниса блуждали по стройному стану супруга, лаская его нежную кожу. Александр выгибался навстречу, постанывая от удовольствия. Лишь когда безудержная страсть немного поутихла, Александр прошептал, временно отрываясь от жарких ласк супруга: — Мой альфа… я не могу не беспокоиться за Тэхёна. Он ещё так юн… а путешествие к фараону таит столько опасностей. Дафнис приник к шее омеги, покрывая её крохотными поцелуями. — Не тревожься, мой несравненный, — пробурчал он, вдыхая пьянящий аромат мужа. — Наш сын — истинный воин, я видел это сегодня, чувствовал. В его жилах течёт кровь карийских царей. Когда Дафнис вновь приник к его устам, омега отбросил все сомнения. В эту ночь они отдались вожделению друг к другу до самого рассвета перед долгой разлукой. А когда первые лучи солнца озарили спальню, Александр уснул в крепких объятиях альфы. Он прижимался к мощному торсу мужа, убаюканный его мерным дыханием и биением сердца под грудью. В этот момент омега был абсолютно уверен — его любимый супруг сумеет сберечь их первенца в любой передряге. Ведь отвага, сила и преданность пульсировали в жилах обоих царственных мужей.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
В затененном уголке золотистого шёлкового шатра, чьи стены едва колыхались от лёгких порывов ночного ветра пустыни, пряный аромат курений и специй витал в воздухе, создавая атмосферу расслабления и неги. Канахтен выпустил изо рта терпкий опиумный пар и медленно произнёс, будто вкладывая особый смысл в каждое слово: — Всё складывается как нельзя лучше… Словно сами боги плетут нити нашей судьбы. Хармахис, нервно вышагивая из угла в угол, вскинул руки в отчаянном жесте: — Ты так считаешь? — взвизгнул он, голос его сочился недоверием, подобно ядовитой смоле. — Сомнения терзают моё сердце, будто стая голодных шакалов! Спокойствие Канахтена было непоколебимо, подобно скале среди бушующего моря, отпив глоток вина, он томно закатил глаза, надеясь на удовольствие, но тут же скривился. — Греки делают настоящую кислятину, а не вино! — с презрительным видом он выплеснул напиток из чаши на пол шатра и вытер губы рукавом. — Псамметих направится в Фивы. Он приглашён своей дочерью на великие празднества в честь Амона. Рахоферхахтов, упитанный вельможа, чьи пухлые щеки раздувались от обжорства, жадно подцепил целую горсть фиников и принялся усердно жевать, будто каждый плод был последним в его жизни. — Ты предлагаешь напасть на него во время путешествия? — невнятно пробурчал он сквозь набитый рот. Канахтен лишь покачал головой, будто вопрос был глупым: — Нет. С царской свитой будет Дафнис и его карийские наёмники. Это слишком опасно и не стоит неоправданного риска. Хармахис резко остановился, замерев, подобно изваянию, и впился в старца пронзительным взглядом: — Что же тогда? Неужели мы должны промедлить и упустить наш шанс на долгожданную месть? На лице Канахтена расплылась хитрая усмешка, и он медленно почесал седую бороду: — Пока Псамметих разыгрывал из себя архитектора и строил города на юге и севере, мои верные змейки по крупицам собирали ценные сведения. — Твои змейки дохли, как мухи, от рук Дафниса и его охраны! — прорычал Рахоферхахтов, с трудом проглотив очередной финик. — Немногие уцелели, чтобы принести вести. Канахтен лишь беспечно пожал плечами: — Потеря пары жизней — ничтожная цена за столь сладостное отмщение. Их души найдут покой в царстве мертвых. — Из погибших можно было сформировать команду гребцов на триррем, — с горечью усмехнулся Рахоферхахтов. — И это стоит наших собственных жизней, не так ли? — Канахтен ухмыльнулся, словно забавляясь самой мыслью. Хармахис возобновил своё беспокойное хождение, походя на разъяренного гепарда в ожидании добычи: — Так что же ты предлагаешь, старый шакал? — Псамметих не одинок в этом путешествии… Его сопровождает старший сын, а Дафнис едет со своим выродком. Глаза заговорщиков вспыхнули азартным блеском, подобно хищникам, учуявшим кровь противника. — Что это нам даёт? — спросил Рахоферхахтов, утирая капли масла с усов. — А то, что в Навкратисе останется лишь беременный омега Дафниса с его младшим отпрыском. А в Мемфисе царский затворник — сын Псамметиха. Мы можем захватить их в плен и держать как заложников! Хармахис застыл в глубокой задумчивости, рассеянно поглаживая рукоять кинжала на поясе. — Но кто пойдёт на переговоры ради жизни омеги, что ничего не значит, и принца, что похоронен заживо в своём дворце? Усмешка Канахтена сделалась ещё более похотливой: — Дафнис настолько слаб и безволен перед своим омегой, что даже в военных походах не ищет утех с наложницами. А для Псамметиха его сын-альфа — ключ к продолжению династии и сохранению власти. Оба пойдут на любые уступки, лишь бы вернуть своих отпрысков. — Но Навкратис слишком далеко, а путь туда опасен, и у нас нет кораблей, — задумчиво протянул Хармахис. — Не разумнее ли начать с захвата затворника в Мемфисе? — Мудрое решение, — одобрительно кивнул старец. — Но для этого нужно найти способ проникнуть в его дворец… Глаза Рахоферхахтова вспыхнули торжеством: — В гареме живет Бахира — она нубийка, наша соплеменница! Надо связаться с ней и заручиться её помощью изнутри! — Свяжись с ней. Трое заговорщиков обменялись зловещими ухмылками, ибо первые нити их мстительного замысла были расставлены. Отныне не было пути назад — лишь вперёд, к долгожданной цели.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Через месяц, когда начался сезон разлива Нила, приготовления к походу были завершены, гавань Навкратиса зацвела парусами, и корабли карийцев выстроились вдоль берега, готовые к отплытию. Это были могучие трирремы — боевые суда с тремя рядами вёсел по каждому борту. Их обтекаемые корпуса покоились на воде, подобно китам, приноравливаясь к ленивому течению реки. На высоких носах красовались искусно вырезанные фигуры божеств и мифических существ в качестве талисманов. Паруса были старательно свёрнуты, но при малейшем дуновении ветра казались живыми, трепеща от нетерпения. Крепкие канаты, пропитанные смолой, туго стягивали реи и мачты. На палубах кипела работа — команды сновали туда-сюда, укладывая последние припасы и проверяя такелаж. У самого берега толпились жрецы в окружении рабов с курильницами благовоний. Они совершали священные обряды, выпрашивая у богов милостивого отношения и лёгкого плавания для походного войска. Зрелище было поистине грандиозным. Плавание обещало быть насыщенным опасностями и приключениями, но эти воины были готовы к любым испытаниям судьбы. Тэхён поднялся на борт тирремы с тридцатью своими соратниками, и старый Крин — прославленный триерарх — скомандовал раскрыть парус, а транитам поднять вёсла. Кораблям предстоял нелёгкий путь.₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪
Вечер выдался свежим и безветренным. На палубе собрались друзья, скрашивая томительное плавание посиделками с элейским вином. В разгаре стали рассказывать байки о былых походах и сражениях, каждый норовил перещеголять другого в красноречии. Вдруг слово взял Крин, не один десяток лет делящий ратные тропы бок о бок с царем Дафнисом. Он ударил кружкой вина по столу, призывая к тишине: — А не желаете ли услышать историю, поистине леденящую кровь? Не омежьи сказки, а настоящую правду о сыне фараона Псамметиха, которому мы и несем свою службу? Молодые вояки навострили уши, жадные до пугающих рассказов. Тэхён и Гилас тоже жались поближе, пытаясь не проронить ни слова. — Поведывают, — начал Крин, отхлебывая вина, — что младший сын Псамметиха был рожден проклятым уродцем с телом змея и головой крокодила. Столь страшен и ужасен был его лик, что при одном взгляде на дитя у рабынь схватывались муки и они исторгали младенцев из чрева прямо на пол. Он сделал хриплый глоток и продолжил: — Фараон не ведал, что ему делать с такой жуткой тварью. Поначалу он приказал запереть отродье в башне, оставив там немых стражей. Но проклятый гад убил их всех, ломая кости и пожирая плоть! Тогда фараон велел возвести дворец-гробницу, окруженную ядовитыми реками с крокодилами. И запечатал сына в ней навеки вместе со слугами и гаремом девственниц из триста шестьдесят пяти штук. Повисла гробовая тишина. Воины, затаив дыхание, ловили каждое слово рассказа. Крин взирал на них безумным взглядом: — Каждую ночь к нему в покои приводят одну невинную деву. Сначала он берет её насильно, растерзывая хрупкое тело своими когтями и членом-змеем. А после съедает девицу, обгладывая бедные косточки! А наутро слуги уносят останки, не смея взглянуть в лицо сему отродью! Крин словно впал в исступление, вращая безумными глазами: — Чудище и охране своей их отдаёт. А сам сидит и наблюдает, хлопая в ладоши от восторга, пока они её раздирают! А потом он над бренными останками омег смеется выродок! Старик замолчал на миг, утирая пот со лба. Казалось, он впал в забытье от собственной страшной истории. Первым нарушил гробовую тишину Тэхён, преисполненный любопытства: — Но скажи нам, друг Крин… если никто не выходил оттуда живым, как ты можешь знать все эти леденящие душу подробности? Все взоры словно по велению самих богов устремились на триерарха. А Крин лишь расхохотался, попыхивая ароматным зельем из курильницы, чьи клубы благовоний окутывали его седую бороду: — А кто сказал, что оттуда никто не выходил, глупцы? Я там был и видел, как эта тварь пожирала девственную плоть и хрупкие косточки! — гортанный голос Крина звучал подобно карканью старого ворона. — А все вы можете разделить ту же поганую участь, если осмелитесь не угодить самому фараону! Он с радостью отдаст ваши души своему чудовищу! Хохот его разлетелся по палубе, отзываясь эхом в каждом тёмном закутке. От его зловещего рассказа у бывалых воинов заледенели жилы, а затылки овеяло могильным холодом… Застыв в всеобщем ужасе, люди молча разбрелись, кутаясь в плащи от ветра ночного Нила. И только сын Дафниса не мог сомкнуть глаз, застыв у борта и вглядываясь в мерцающие воды великой реки. — Думаешь, это правда? — раздался рядом шепот Гиласа, когда альфа облокотился на ограждение ладьи рядом с омегой. — Я о сыне фараона… — Я думаю, что хочу его увидеть, — бесстрашно отозвался Тэхён, и глаза его вспыхнули азартным, почти безумным блеском. — Ты со мной, друг? Гилас прекрасно понимал, что Тэхён вовсе не шутит в своем юношеском безрассудстве. — Ты сошел с ума… — беззвучно усмехнулся альфа, окидывая взглядом мерцающий Нил. — Но я пойду с тобой! Тэхён ответил такой же дерзкой усмешкой и вновь отвел взгляд к широкому полотну реки, что ползла по египетской земле, увлекая юного омегу за собой в путь приключений. — Готовься, друг мой… Мы будем в Мемфисе через двадцать дней… И проникнем в гробницу чудовища фараона и увидеть все своими глазами!