Проклятье фараона

Солнце клонилось к закату, окрашивая песчаные барханы багрянцем. Дафнис, царь карийский, стоял на балконе отведённых ему покоев во дворце в Мемфисе, облокотившись плечом на колонну, он смотрел на сына с глубоким изумлением, а также с гордостью и тревогой, смешанными в причудливом узоре эмоций на его лице. Юноша, стоявший перед ним, был для него истинным сокровищем, самым дорогим, что он имел в своей жизни — его наследник, его мальчик, его совершенство. Золотые волосы и красота отца-омеги, стать, сила и ум отца-альфы сплелись в нём в прекрасной гармонии. Дафнис не помнил его младенцем, но помнил, как мечтал взять его на руки, прижать к груди и петь ему песни свободных карийцев, кочующих по бескрайним просторам Эллады. Он помнил, как увидел деревянный меч в маленькой ладошке сына и как позволил ему учиться ратному делу… Но великий воин — царь Дафнис — надеялся, что никогда не увидит, как его сын сожмёт в своей крепкой руке боевой меч, собираясь уходить в поход. Карийские воины славились бесстрашием и мастерством в бою. И среди них было немало воинов-омег, чьи имена вызывали трепет даже у закаленных в боях альф. Эти хрупкие на вид создания обладали поразительной силой духа и умением владеть оружием. В сражениях их гибкие тела, облачённые в лёгкие бронзовые доспехи, двигались с упоительной грацией смертоносных кобр. Ловкие, как пантеры, они бесшумно подкрадывались к врагу и опрокидывали его стремительными ударами. Их копья и мечи сверкали на солнце, подобно молниям, вспарывающим тучи, а звон тетивы на луках этих воителей был музыкой, несущей смерть. Но ничто так не будоражило сердца карийцев, как вид омег, взлетающих над кормой кораблей при высадке на берег. Их распущенные кудри развевались на ветру, словно языки пламени, а глаза горели неземным огнем ожидания боя. В эти мгновения они были подобны прекрасным богам из легенд — дивным и ужасающим одновременно. Увидеть, как один из этих бесстрашных воинов падает, сражённый вражеской стрелой или мечом, было подобно тому, как если бы солнце вдруг сошло с небосклона. Каждая такая гибель разрывала сердца карийцев кровавой раной — ибо потерять омегу-воина было не только горем для его семьи, но и невосполнимой утратой для всего народа. Ведь каждый из них был бесценным сокровищем. И сейчас это сокровище собирается выскользнуть из рук Дафниса. — Мой сын… — с горечью произнёс альфа, глядя на юношу, облачённого в лёгкий белый хитон, подпоясанный золотым поясом. Тэхён, его первенец и наследник, решительно шагнул ближе, и солнечные блики заиграли на его распущенных медовых кудрях, ниспадающих на стройные плечи. Он был воплощением юной греческой красоты — тонкие черты лица, высокий лоб, чуть вздёрнутый нос и нежные розовые губы. Но пылающий взгляд его янтарных очей выдавал в нём воина, а не хрупкого красавца — Отец, не стоит горевать. Я с радостью пойду на смерть и прославлю своё имя и имя нашего рода, — в его голосе звенела сталь. Глаза юноши вспыхнули пламенем бесстрашия. — Тэхён… — Дафнис покачал седой головой, не веря своим ушам. Он не мог представить, как этот юный омега, едва расцветший подобно розе в саду, способен идти навстречу смерти с такой решимостью. — Но… сейчас я отправляюсь в путь, чтобы спасти сына фараона, и погибать не собираюсь. Отец, прошу тебя об одном… — Тэхён опустился на одно колено перед отцом и склонил золотую голову, подобно просителю перед царским троном. Солнечный свет, посланный богиней Лето, залил его кожу тёплым сиянием, даруя ему образ сына её Аполлона. — Благословение богов я получил от оракула. Так дай же мне своё, владыка. Он смотрел на Дафниса своими лучезарными глазами, исполненными отваги и безмятежности, и сердце сурового альфы сжималось от боли и гордости одновременно. Перед ним стоял не просто его сын — перед ним предстал истинный воин, готовый к подвигу и жертве. — Мы служим Псамметиху многие лета, но это не значит, что ты обязан служить ему, — произнёс Дафнис хриплым голосом. — Я не хочу отпускать тебя, сын мой. Но я обещал не ограничивать волю твою… — Дафнис сжал кулаки с такой силой, что послышался треск кожаных браслетов на его руках. — Отец, давай присядем, — мягко сказал Тэхён и потянул альфу к каменному ложу в тени платана. Усевшись рядом, он положил кудрявую голову на широкое родное плечо. — Я расскажу тебе сейчас кое-что, что может тебя разозлить. Но прошу, не прерывай меня, владыка. Дафнис обнял сына могучей рукой, ощущая исходящий от него тонкий аромат и чувствуя, как гордо бьётся его сердце. — Говори, мой сын. — В день нашего прибытия в Мемфис, я задумал вылазку в дворец-гробницу младшего сына Псамметиха Хасни, — негромко произнёс омега. — Ты — что?! — Дафнис нахмурил широкие брови, а мускулы на его теле напряглись под бронзовой кожей, однако Тэхён только крепче его обнял. — Мы подготовились и проникли туда под покровом ночи, в покои альфы. Я видел его, отец! И он меня тоже, — омега мечтательно улыбнулся, вспоминая тот волнующий момент. — Мы долго смотрели друг на друга, наслаждаясь сплетением наших ароматов, пока Гилас не увёл меня оттуда. Юноша погрустнел и смиренно принялся теребить край своей роскошной туники. В эту минуту в нём не было ничего воинственного — лишь хрупкая, почти девичья грация. — Я вернулся в наш лагерь под сенью вечерней звезды, но… — Тэхён зажмурился, вспоминая ту ночь, и тяжело выдохнул. Грудь его вздымалась в такт биению сердца. — Забыть Хасни я не мог, словно боги наложили на меня заклятие. Его лицо не шло у меня из головы, а тело горело, как если бы я выпил весь запас вина вкупе с курильницей. Потом… Тэхён прикусил пухлую губу, борясь с волнением. Запретные видения преследовали его днём и ночью, шепча на ухо греховные искушения. — Потом…? — альфа хмыкнул, вспомнив, как плохо было его мальчику в один из дней, когда у него неожиданно разыгралась первая течка. В одно мгновение Дафнис сложил всё воедино и понял. Он аккуратно приподнял подбородок сына, заглянув в его прекрасные глаза. — Он твой истинный альфа? Тэхён кивнул, не в силах произнести ни слова. Алые пятна расплывались по его щекам, выдавая смятение юной души. Он ждал гнева отца, ожидал крика и возмущения, но вместо этого могучая ладонь Дафниса легла на его кудри в ласковом объятии. — О, мой бедный мальчик, — со смиренным вздохом произнёс воин. — Как же ты справишься с этим проклятьем? В глазах альфы стояли слёзы — он прекрасно понимал, какие муки выпали на долю его первенца. Тэхён был скован нерасторжимыми путами, созданными самой природой, — его тело и душа тянулись к единственному в мире существу с которым желали воссоединиться. Но в то же время отец гордился силой духа своего мальчика, делающего такой непростой выбор. Омега всхлипнул и прильнул к отцовской груди, ища защиты и утешения, как в детстве. Дафнис обнял его и запечатлел поцелуй на макушке, освещённой сиянием огненного диска в распахнутом окне. Снаружи до них доносился шум городской жизни — выкрики торговцев, скрип колёс по камням. Но для Дафниса в эти мгновения не существовало ничего, кроме страданий его любимого дитя, чьи слёзы впитывались в грубую ткань его хитона. — Гиласа возьми с собой, — вздыхая, произнёс карийский царь Дафнис, понимая сыновью настойчивость. Боже… что он скажет своему мужу Александру, если с их первенцем что-то случится? Эта мысль холодила его кровь карийского царя, — и тех, кто ходил с тобой на вылазку возьми… они верны тебе, раз ни слова не сказали мне о твоих похождениях. — Отец, — омега сильнее прижался к Дафнису, и его золотые локоны рассыпались по плечам альфы. — Я так благодарен тебе. — Где это видано… — бормотал сквозь слёзы Дафнис, прижимая сына к своей мощной груди. — Омега с мечом в руках идёт спасать альфу. Да хранят тебя боги, дитя моё. Тэхён отстранился и посмотрел на отца с вызовом: — Ты воспитал меня воином, владыка. Мне не по статусу в покоях отсиживаться. Он будто что-то вспомнил и ближе к Дафнису прильнул, опасливо оглядываясь, словно боясь подслушивающих ушей. — Пригляди за Нехо, отец. Боюсь, с ним тоже может что-нибудь случиться. Он и Хасни — главные сокровища фараона, а он же их проклятие. Лишь богам ведомо, что ждёт их в этой многострадальной земле. Дафнис обнял сына крепче, вдыхая запах его кудрей — смесь цветов и ладана, напоминающую о священных рощах Эллады. Он молился, чтобы боги услышали его и уберегли это хрупкое создание — плоть от плоти его — в предстоящих невзгодах.

***

Гилас шагал по бесконечным анфиладам дворца, ослеплённый великолепием и роскошью, окружавшими его со всех сторон. Высокие колонны из розового гранита и алебастра уходили ввысь, теряясь где-то в полумраке сводов, расписанных яркими фресками. Изображения священных соколов, крылатых змей и лотосов переплетались в причудливом узоре, от которого рябило в глазах. Шаги отстукивали по полу, выложенного мрамором самых невероятных оттенков — от багрового до изумрудного, а тень его следовала за ним по стенам, облицованных позолоченными плитами с тщательно выгравированными иероглифами, прославляющими великие деяния фараонов. Сквозь распахнутые окна с резными ставнями лился золотой свет заходящего солнца, заставляя искриться россыпи бесценных самоцветов, инкрустированных в стены. В просторных залах негде было ступить — повсюду высились исполинские статуи богов и правителей из чёрного диорита и красного кварцита, а в нишах стояли канопы с мумиями и драгоценными реликвиями. Воздух был напоен ароматами курящихся благовоний и экзотических пряностей, доставленных из дальних стран. Он с интересом посмотрел на вереницу рабов в белых передниках, что сновала туда-сюда, разнося на серебряных подносах яства и кувшины с вином, другие куда-то спешили с огромными опахалами из павлиньих перьев в руках. У каждой двери застыли часовые с позолоченными алебардами — их разукрашенные лица были ужасающе неподвижны. Наконец перед Гиласом была открыта дверь, и он вошёл в личные покои самого фараона Псамметиха, куда был приглашён им самим. Эта комната поражала ещё более великолепной роскошью убранства. Всё здесь источало дух восточной пышности — от низких диванов с подушками, затканными золотыми узорами, до массивных курильниц, благоухающих смесью сандала, киннамонома и ладана. Стены украшали замысловатые рельефы из слоновой кости, а пол устилали ворсистые анатолийские ковры невиданной красоты и цены. В центре зала, утопая в шёлковых подушках, возлежал сам Псамметих в окружении наложниц — высокий муж с одутловатым лицом и маслянистым блеском на тёмной коже. На его пальцах сверкали перстни с рубинами, а голову увенчивал расшитый самоцветами куфий. От его тела разило тяжелыми ароматическими маслами настолько, что у Гиласа слезились глаза. Благоухающий аромат розовой воды и ладана струился в жарком воздухе опочивальни фараона. Псамметих, владыка Нижнего и Верхнего Египта, возлежал на пурпурных подушках, отхлёбывая терпкое красное вино из тяжёлого золотого кубка. Его смуглое тело с литыми мускулами было прикрыто лишь тонкой просвечивающей льняной накидкой. Жадным взглядом он изредка окидывал стройных юных красавиц-наложниц, которые ублажали его ласковыми прикосновениями и плавными завораживающими танцами. Завидев входящего грека, фараон приподнялся на локте, едва сдерживая довольную ухмылку, и повелительным жестом руки призвал того приблизиться. — Рад видеть тебя, юный воин Гилас, — начал Псамметих негромким бархатистым голосом, на его губах играла лёгкая полуулыбка. — Позволь угостить тебя вином и лакомствами, присядь со мной, альфа. Он щёлкнул пальцами в сторону двух молодых танцовщиц. Те присели на пол и, извиваясь всем телом словно юркие змейки, потянулись к Гиласу, лаская его сильные ноги умелыми пальчиками и постепенно поднимаясь выше. — Я пригласил тебя, дабы обсудить твой предстоящий поход в Нубию в компании юного Тэхёна, — продолжил властитель, многозначительно передёрнув плечами. — Поход? — выдохнул Гилас, содрогаясь от обжигающих кожу ласк. — Ах да, ты ещё не ведаешь, — царь поджал губы в гримасе скорби. — Небеса свершили весьма недобрую шутку. Вам предстоит отправиться в Нубию на выручку моему единственному сыну-альфе Чонгуку, коего похитили мерзкие разбойники. — Я… слышал о нём, — Гилас попытался сосредоточиться на словах фараона, несмотря на сладкие искушения. — А то, что Тэхён, сын твоего царя Дафниса, истинная пара моего отпрыска, ты знал? — с едва заметной усмешкой осведомился Псамметих. Гилас подскочил, толкнув наложницу: — Что?! Но как же… — Увы, расклад небесных сил ломает многие судьбы, — фараон печально покачал головой, но в его чёрных глазах плясали смешинки. — Например, твою… Отнимая у тебя любовь милого омеги Тэхёна, в коего ты, смею предположить, влюблён. Так ведь, мой юный друг? — Это вас никак не касается, — прорычал Гилас так грозно, что юные наложницы в страхе отпрянули, но тут же, ловко овладев собой, вновь льнули к нему, искусно лаская. — Конечно-конечно, мой друг, меня это не должно касаться, — ровным тоном отозвался Псамметих и расслабленным движением откинулся на пурпурные подушки. — Для меня важен лишь мой отпрыск — Чонгук. И потому я позвал тебя, альфа Гилас, — он впился в грека пронзительным взглядом. — Проследи, чтобы Хасни, после своего вызволения, ни при каких обстоятельствах не пересекался с Тэхёном. — Но как мне это сделать? — Гиласу было трудно сосредоточиться из-за обжигающих ласк искусниц. — Усыпи одного из них, — безмятежно изрёк владыка Египта, ловким движением подцепив с низкого столика небольшой пузырёк из тёмного стекла и бросив его Гиласу. — Пара капель этого снадобья — и дело сделано. Лучше всего использовать на Хасни, он — альфа, и так будет безопаснее. Сделаешь это, и каждый из нас останется при своём — я со своим сыном, а ты с омегой. Он усмехнулся и странно блеснул глазами. Если бы Гилас знал, какие на самом деле замыслы вынашивал коварный фараон, он бы собрал всю свою бдительность… Но нет, бедняга находился в плену у сладостных соблазнов. Совершенно разомлев в умелых объятиях танцовщиц, греческий воин мог думать лишь об их ловких пальчиках, дразнящие ласкающих его возбуждённую плоть под лёгким хитоном. Псамметих тем временем поднялся с пуховых подушек и, давая девам возможность усладить юного альфу, направился к выходу из опочивальни. И как только он отвернулся, одна из наложниц стремительным движением оседлала Гиласа, впуская в своё тело, из-за чего грека сотряс рык животной страсти. Девица тут же впилась в его губы глубоким поцелуем и принялась ритмично покачивать бёдрами. Застонав от наслаждения, Гилас обхватил упругие бёдра омеги, погружаясь пальцами в её смоляные локоны. Девица извивалась на нём, восторженно вскрикивая в такт его рваным толчкам. Её подруга тем временем ловко стянула с себя алую тунику и, оплетая бёдра Гиласа стройными ножками, прижалась к нему спиной, приглаживая его плечи и изгибаясь. Фараон, не торопясь, покинул опочивальню, тихо посмеиваясь себе под нос. Отвлечь воина плотскими утехами было разумным ходом — так проще всего скрыть свой истинный замысел. Несмотря на кажущуюся благосклонность, Псамметих вовсе не собирался оставлять кому-то омегу Тэхёна после возвращения из Нубии. Омега нужен был ему самому, он принесёт сильное потомство, способное исполнять свою роль наследников престола. А Чонгук… его гарем огромен, возможно, у Хасни случится увлечение…да и Нехо уже подготовлен. Сладко потянувшись, фараон отхлебнул ещё вина из кубка и отдал распоряжение своему слуге приготовить снасти для отряда карийцев, что отправляются в поход в Нубию. Всё шло согласно его бессердечному, но тщательно продуманному плану по удержанию власти в Египте. Он позволит Тэхёну спасти своего драгоценного сына, а потом… потом покорит и покроет собой омегу. Но для начала нужно было всего лишь усыпить одного из них с помощью зелья, переданного Гиласу… лишить тем самым их возможности слиться в страсти истинного огня. А что касается Гиласа… его дни закончатся, как только он ступит на египетскую землю по возвращению. Грек тем временем, совершенно позабыв о важном поручении, отдался диким плотским утехам. По знойной опочивальне разносились лишь сладостные стоны и шлепки взмокших от пота тел…

***

Покои юного Нехо были подобны укромному саду наслаждений, утопающему в ароматах жасмина и росного миндаля. Ни единая деталь убранства не выбивалась из гармонии безмятежности и чувственной неги, царивших в этом убежище юного сына фараона. Нехо полулежал на шёлковых подушках, устилающих разноцветный мраморный пол. Его стройное смуглое тело, подобное весеннему побегу, облекал лишь воздушный муслиновый халат кремового оттенка. Иссиня-чёрные локоны царственного омеги ниспадали на хрупкие плечи, едва прикрывая их, словно плащ. Огромные миндалевидные глаза Нехо, обведённые дымчатыми тенями, поблескивали из-под пушистых ресниц от слёз, а опущенные уголки губ, что сейчас не манили жарким бутоном распустившейся розы к себе, подрагивали от сдерживаемых всхлипов. Напротив Нехо сидел Тэхён, он то и дело поправляет рукой свои буйные золотистые кудри и льняной хитон. На смотря на грусть, лицо его дышало воинственным мужеством, какое редко встретишь в юноше его лет. Между этими столь непохожими друг на друга созданиями — нежным Нехо и бесстрашным Тэхёном — сложились за столь короткое время отношения, что порой не связывают даже братьев. Отношения, питаемые общей любовью к альфе Хасни. — Я так рад, Тэхён, что ты пришёл в мои покои, — их взгляды встретились. С пониманием и сочувствием юный кариец смотрел на принца Нехо, пытаясь улыбнуться. — Нехо, милый. Тебе нужно поесть. Ты совсем без сил, — омега переживал за друга, что с момента их возвращения в Мемфис почти не прикасался к еде. — Твой брат, он вернётся… и вряд ли будет рад видеть твои кости, обтянутые высохшей кожей. — Переживаешь, что твоему истинному в мужья достанется мумия? — хмыкнул Нехо и грустно улыбнулся омеге, подтрунивая над ним. Тэхён сел рядом с Нехо и, приподняв его за плечи, прижал к себе. — Переживаю, что ты не встретишь своего истинного… и на нашу с Хасни свадьбу не попадешь, — попытался развеселить его Тэ. — Давай поедим? Посмотри, сколько тут всего. Он указал рукой на низкий обсидиановый столик, над которым сконцентрировались запахи изысканных яств — ароматы роз и шафрана струились от рубиновых гранатов, ферганские яблоки в меду сияли своими боками, а от вида ломтиков молочного сыра с мятой и кунжутной халвой рот наполнялся вязкой слюной. — Мой отец не даст нам выполнить задуманное, — печально вздохнул Нехо. — И почему рядом с Нейтикрет всё настолько проще? — Потому, что она говорит с богами и потому, что она может убедить кого угодно, даже твоего отца. — А боги нам с тобой благоволят, Тэхён? — Не знаю, Нехо. Но мы не сдадимся… правда? Искусно выточенные кубки с душистым красным вином поблескивали в лучах заката, льющихся от Нила сквозь распахнутые окна. Снаружи доносились нежные всплески волн и зов вечерних птиц, окунающихся в свежесть реки. Но здесь, в покоях Нехо, время замерло… — Отец не всегда был таким. Он был прекрасным родителем, когда жива была мама, — омега тяжело вздохнул, — когда родился Чонгук, мама умерла в родах. Она так кричала, Тэхён… весь гарем тогда плакал, все за неё переживали… а после её смерти все оделись в саван скорби. — Нехо… — Всё поменялось, когда Хасни исполнилось лет пять, — он поднял кубок и пригубил вино. — Тогда отец начал делать всё для объединения страны, и с того же года в гареме стали погибать все рождённые сыны-альфы его. За шестнадцать лет не выжил ни один. Хасни — его единственный сын-альфа. Отец на нём помешан. — Фараон не нашёл причины того, что происходило? — Я думаю, он принял это. Хотя одно время отец думал, что это всё на него ниспослали боги, как наказание ему за мать. Потом он решил, что его новым мужем буду я. Тэхён вздрогнул, и глаза его округлились. — О… не удивляйся, милый Тэхён. Это принято в Египте. Я омега и я — гарант власти, которая у нас передаётся по омежьей линии, — Нехо посмотрел на Тэхёна, чьи нежные черты так нравились старшему омеге. Он улыбнулся и коснулся рукой щеки карийского принца. — Ты такой красивый омега и такой сильный. Хм… Неудивительно, что отец обратил на тебя внимание. — Его внимание мне неприятно, Нехо, — выпалил Тэхен. — Псамметих сам мне не приятен. Прости… — Что ты… Я более чем понимаю тебя. Когда отец пришёл в мои покои… я… я думал, что умру от страха. Я был тогда наверное как ты по возрасту, ещё даже первая течка не пришла… — Он что-то сделал, Нехо? — Тэхён не мог представить, что чувствовал этот омега. Его отец, Дафнис, образчик доброты и заботы, его омеги для него святыни. А тут… омега чувствовал слёзы в глазах своих. — Ничего, — выдохнул Нехо, — я слишком похож на мать нашу Мехитенусхет. Он плакал, сидя на полу у моей кровати… долго, почти всю ночь он провёл рядом со мной. А на рассвете он поднялся на ноги, лицо его было серым от бессилия. И тогда он объявил: «Ты станешь мужем Хасни, и вы продолжите род наш». С тех пор я словно раб, ждущий своей казни. — Мы сможем всё изменить, Нехо. Теперь ты не один, я не один, Хасни не один. — То, что вы с Чонгуком истинные — это настоящий подарок. Отец не сможет противостоять жрицам Фив и будет вынужден согласиться на ваш брак. Нейтикрет всё подготовит. Она и мать её Аменердис на нашей стороне. Просто доберитесь до них, не позволяя отцу вас разлучить. — Мой царь-отец мне предоставил выбор в воинах, что пойдут со мной. Это мои верные друзья, Нехо. Никто не сможет нас разлучить. Мы прибудем вместе в Фивы. — Возьми с собой в поход Хаммона. Он стар, но он будет тем, кто расскажет тебе о Хасни всё со дня рождения. Тэхён кивнул. И тишина разлилась дымкой над ними. Она окутала их в ожидании грядущих событий, пропуская в пространство лишь вздохи двух омег — один из которых оставался в Мемфисе, чтобы следить за отцом своим и его действиями, а второй — скоро должен был отправиться в путь, ради чести, долга и своей истиной любви.

***

Апедемак, грозный бог войны нубийских земель, сидел на своём троне из чёрного базальта, подобно мрачному идолу, чьи очертания вырублены из самой ночи. Его лик, исполненный дикой, первобытной красоты, казалось, был высечен из куска вулканической лавы. Безжалостные черты лица бога с резкими скулами и квадратным подбородком дышали неумолимостью и силой, присущей лишь великим правителям. Крылья грифона, венчающие его голову, отбрасывали причудливые тени на стены, а из пасти зверя во все стороны расходились солнечные лучи. Апедемак сидел абсолютно неподвижно, устремив взгляд на лестницу, ведущую к его помосту. По её ступеням, выложенным розовым кварцитом, медленно и грациозно поднималась Бахира, первая жреца его храма. Казалось, воздух вокруг девы замер и сгустился, завитками клубясь от каждого её движения. Ослепительность юной невесты бога сопровождала каждый изгиб её стройного смуглого тела, чьи формы были совершенны, словно творение величайшего скульптора. На плечах девы едва заметно вздрагивали тяжёлые локоны, отливающие самоцветами при свете курильниц. На миг огромные карие очи Бахиры встретились со взглядом Апедемака, и на её щеки выступил румянец от пронзительного жара, пылающего в чреслах бога-воителя. Достигнув последней ступени, жрица опустилась на колени у подножия трона, едва прикрывшись газовым шарфом. Её шелковистая кожа с оттенком бронзы блестела, умащенная драгоценными маслами. Алые губы Бахиры приоткрылись, ловя ртом благовония и желанные слова бога. — Владыка… — негромко произнесла она, низко склонив голову в рабском подчинении, но её глубокий, чувственный голос звучал соблазняюще, обещая неземные наслаждения. — Твоя воля есть закон. Скажи лишь — даруешь ли ты мне то, что я прошу… и я исполню всё, что ни пожелаешь, хоть взойти на костёр или спуститься в бездну… Бахира умолкла, ожидая решения Апедемака. Бог молчал, лишь позволяя дыму кадильниц струиться вокруг них изогнутыми завитками. Наконец он наклонился вперёд и протянул руку с длинными когтистыми пальцами к деве. Одним жестом он велел Бахире приблизиться ещё ближе, в самый жар своего огненного дыхания. Бахира прильнула пылающей щекой к колену бога, терзаемая сладким предвкушением. Грудь жрицы вздымалась в такт её дыханию, рассыпая блики по бронзовой коже. — Владыка, — прошептала она захватывающим голосом, неслышно ступая по грани между молитвой и похотью, — моё тело — твоё, душа моя принадлежит лишь Тебе одному. Но награди меня за верность большим… Бахира медленно вскинула взгляд, утопая в бездонных омутах зрачков Апедемака. На её припухших устах сияла манящая улыбка. — Позволь мне стать повелительницей Нубии, главной над всеми жрицами. Дай мне власть возглавить армии и вести твой народ к блистательным победам над врагами! Пламенное дыхание вырвалось из груди девы, и она замерла, боясь продолжить и оскорбить бога своим дерзким желанием. Лишь соблазнительный жар её взора заставлял Апедемака цокать раздвоенным языком. Неистовый порыв смятения пробежал по ликам воинов, замерших по обе стороны трона. Неужели эта жрица действительно осмеливается просить у Великого Бога право командовать арматами нубийских альф? Да её немедленно должно покарать самое страшное возмездие! Однако Апедемак отреагировал совсем иначе. Его массивная ладонь с когтистыми пальцами резко метнулась к Бахире и грубо вцепилась в её гибкий подбородок, вздёргивая лицо девы почти вплотную к своей пасти. Жрица ахнула, ловя ртом горячее дыхание бога, пропитанное ароматом серы и расплавленного металла. Затем змеиный язык Апедемака жадно выпал изо рта, свившись кольцами, и ядовито-зелёные глаза бога сверкнули дьявольским блеском. — Принеси меня в этот мир, жена моя, — прошипел он, обжигая щеку Бахиры своим зловонным дыханием. — Роди для меня абсолютного воителя, дитя моей плоти и крови. И тогда весь мир падёт к твоим ногам! С силой притянув жрицу к себе, Апедемак усадил её на свои бедра и обвил могучими руками, удушающе стискивая её дрожащее от желания тело. Жаркие губы бога впились в шею Бахиры в безумном поцелуе, следом отмечая её своей, вгрызаясь в ароматную железу омеги. Окутанный клубами благовоний, он принялся срывать с девы тонкие покровы газовой ткани, открывая взору её наготу. Облако курений поглотило их обоих, не позволяя разглядеть, что последовало за этим. Но громкие стоны наслаждения Бахиры, смешанные с рычанием Апедемака, долго ещё рассекали воздух. Багровый диск солнца уже клонился к закату, когда Бахира, пошатываясь, вышла из храма бога Апедемака. Её нагое тело кое-где прикрывали лишь прозрачные покровы, небрежно наброшенные на плечи. Ноги жрицы подкашивались, на шее зияла метка принадлежности, а по внутренней стороне бедер стекали струйки смешанных соков. На лице Бахиры сияла сладостная истома, будто она только что испила чашу самого крепкого вина. Полуоткрытые глаза девы затуманились, а алые губы распухли от жарких поцелуев бога. Локоны её тёмных кудрей рассыпались в беспорядке, увенчанные цветами лотоса, чьи лепестки измялись в запретных объятиях. Окружающие воины и жрецы в трепетном ужасе попадали на колени при виде земной избранницы Апедемака. Никто не осмеливался взглянуть на Бахиру прямо, отводя глаза и низко склоняя головы. Ибо на ней лежала печать самого Неистового Бога — того, чьей нечеловеческой силы хватило бы на то, чтобы вмиг низвергнуть всь этот храм на головы смертных. Бахира шла, слегка улыбаясь, её ресницы подрагивали, словно юная жрица боролась со сном после бурного любовного марафона. В изнеможении она привалилась к столбу, поддерживающему шатёр, и запрокинула голову, подставляя лицо последним лучам заходящего светила. Вдруг её веки вспорхнули, обнажив расширенные зрачки, и Бахира ткнула пальцем в одного из воинов: — Ты! Да, именно ты, ничтожный раб! Поднимись и встань предо мною на колени! Оторопевший вояка в страхе вытаращил глаза, не веря своим ушам. Однако по щелчку пальцев Бахиры, отданному с небрежным величием царицы, он поспешно вскочил и рухнул на колени перед жрицей. Бахира нетвёрдым шагом приблизилась к нему и грубо вцепилась в его бороду, заставив вояку запрокинуть голову. Её горящие глаза смотрели на него с безумным блеском. — Отныне вы все мои рабы! — возвестила она исступленным голосом. — Я — Благословенная Супруга Апедемака, а значит — ваша законная повелительница! И вы отныне станете моей армией, которая пойдёт сметать всё на своём пути! Жрица схватила меч из ножен альфы и с нечеловеческой силой рубанула по шее война. Тело альфы упало, оставляя в руке Бахиры его голову, которую она тут же отшвырнула в сторону, и та кувырком покатился по раскаленному песку. Толпа окончательно стихла, не решаясь пропустить ни единого её слова. — Мы растопчем любого противника и завоюем все окрестные земли! Ибо такова воля моего возлюбленного супруга и господина! Я понесу ему сына-воителя, самого могучего из всех рожденных смертными! И горе любому, кто встанет на нашем пути! На одном дыхании Бахира выпалила свою дикую пророческую речь, сотрясая воздух безудержным криком. А когда она вдруг замолчала, то раскинула руки в стороны, будто обнимая сам закатный диск — зардевшийся от яростных обещаний новой воительницы Нубии. Бахира, всё ещё пребывая в исступлении после слияния с Апедемаком, вихрем влетела в свои покои. Её сияющий взор упал на Чонгука, который томился здесь закованным в кандалы. — Твоему миру конец, мой великорождённый раб, — прошипела жрица, её глаза сверкали безумным огнем. Губы исказила злорадная усмешка. — Твой отец придёт за тобой на верную погибель! Но не успел Хасни сказать и слова в ответ, как Бахиру буквально сложило пополам от нестерпимой боли. Её прекрасное лицо исказилось страдальческой маской, она застонала, обхватывая живот руками. Казалось, нечто огромное, могучее рвётся наружу из её лона. Юный принц в ужасе следил, как тело жрицы начало плавно изгибаться и меняться на его глазах. Её живот опухал, вздуваясь всё больше и больше, словно под шелковистой кожей зарождалась целая Вселенная. Когда сферический выпуклый бугор достиг огромных размеров, готовый вот-вот лопнуть, Бахира испустила нечеловеческий вопль запредельной муки. Всем естеством Хасни рвался на помощь к этой несчастной женщине. Забыв о собственном плене, он изо всех сил дернул цепи, стараясь хоть немного приблизиться к Бахире. Звенья с лязгом поддавались, но альфа был уже ни на что не способен в своём скованном состоянии. В последнем отчаянном усилии Чонгук протянул вперед руки, и жрица, будто почувствовав это, рванулась к нему всем телом, невзирая на тяжесть своего чрева. Он прижал её спиной к себе и крепко обнял за плечи, стараясь спасительно поддерживать её. Бахира уткнулась мокрой от пота макушкой в грудь Хасни, вжимаясь всем телом и судорожно цепляясь за его ноги. Её крики раздирали воздух, отражаясь эхом от стен. А юный принц лишь крепче обнимал её, вбирая в себя её муки, готовый разделить с ней самую последнюю каплю боли. Он шептал ей успокаивающие слова, гладил по волосам и спине, убаюкивая, как младенца. И пусть она истязала его днями и ночами, сейчас он не мог не помочь ей в её боли. Крик, сотрясший стены и подобный реву раненого быка, вырвался из гортани Бахиры. Её тело выгнулось дугой, натянувшись струной в агонии, а в следующее мгновение из чрева жрицы буквально вырвалось нечто огромное, покрытое кровавыми потеками и смазкой родового пути. Это существо, если его вообще можно было назвать младенцем, ударилось о пол с оглушительным стуком и разлетевшимися бесформенными ошмётками плоти и сгустков. Хасни отвернулся в муке от этого ужасного зрелища, чувствуя, как его сейчас начнёт выворачивать наизнанку. Однако вопль новорождённого, напоминавший демонический вой, сменялся гортанными руладами языка, на котором не разговаривал ни один смертный. Распростертое на полу тело стало пульсировать, вспучиваясь буграми, и разрастаться в геометрической прогрессии. Буквально на глазах из кровавой лужи стала вырисовываться фигура взрослого мужчины — воина с мускулистым торсом, с огромными руками побратима циклопа и ногами исполина. Громадная голова существа вытянулась вперёд в подобие удлиненного черепа громадной змеи, а вместо волос на ней ощетинились жёсткие металлические наросты в виде грифоновых крыльев. Из ноздрей и ушей нового создания шёл пар, окутывая его плотным маревом. Безумные глаза с вертикальными зрачками беспорядочно вращались в разные стороны. Наконец взгляд одного из огромных омутов уставился прямо на Хасни, что всё ещё обнимал Бахиру за плечи в оцепенении. — Какое право ты имеешь касаться руками божественной матери моей?! — громогласно возопило чудовищное порождение. Из разинутой пасти ударил язык ядовито-зелёного пламени, опалив воздух вокруг. Хасни отпрянул, покрепче вжимая в себя безвольное тело Бахиры. Казалось, с появлением этого нечеловеческого отродья жрицу покинули последние силы. Её веки смежились в обмороке после пережитых утрат и невыразимых мук. Но новорожденный демон не собирался отступать. Он вперил свой взор в принца фараонов, негодующе вспыхивая всеми глазами разом. Рука Бахиры бессильно поднялась, словно она пыталась остановить своего чудовищного отпрыска. Жрица с трудом разлепила веки, и её затуманенный взор встретился с вихрем ядовитых глаз порождения. — Дитя моё… — едва слышно выдохнула она, преодолевая нечеловеческую слабость после пережитых мук. — Он ещё нужен нам… Оставь его. Глаза Бахиры закатились, показывая, что она вот-вот лишится чувств, но она сделала последнее усилие, повелительно кивнув в сторону Хасни. Тот сжался, прижимаясь к холодному камню стены в поисках защиты. Ощетинившись всеми жуткими наростами и бугристыми гребнями, чудовище яростно зарычало, обдавая принца фараонов огненным дыханием. Однако, поколебавшись мгновение, оно неохотно кивнуло в знак согласия слабеющей Бахире. — Я отнесу тебя к отцу, — загремел тяжёлый голос исполина, перекатываясь, словно раскаты грома. Могучие ручищи бережно, но бесцеремонно подхватили обессилевшее тело жрицы, чьи роскошные чёрные локоны волочились по полу. Бахира была подобна посаженной на ветку слабой птахе в лапах гигантского зверя. Не взирая более ни на что, чудовищный сын Апедемака развернулся и вышел из опочивальни. Камни с грохотом сыпались вслед его тяжелым поступям, отмечая каждый шаг на пути из покоев. Хасни же оставался лежать на прохладном полу, вжавшись в угол и закрыв голову руками. Лишь когда последние отзвуки топота гигантского детища стихли в отдалении, принц осмелился выглянуть из своего убежища. Перед его глазами предстала картина разрушения — исковерканные обломки резной мебели, изодранные в клочья покровы, брызги крови и плоти на стенах и осколки разбитых зеркал. Хасни перевёл взгляд на место, где только что бесновалось младенческое чудовище при своем появлении на свет. Теперь там только лежала глубокая распахнутая воронка в каменных плитах, заставленная осколками и щебнем. Одинокая кровавая лужица посреди этого хаоса поблескивала в свете заходящего солнца, просачиваясь между плитами. Юный принц сполз по стене, утирая холодный пот со лба. Он пережил ночной кошмар наяву, и впереди его, казалось, ждало ещё нечто более страшное и непостижимое…