Эйфория

Весна — символ новой жизни: природа оживает и цветет, воздух ощущается теплее, а улицы все больше заполняются людьми, предпочитающими неспешный прогулочный шаг. Солнце к полудню пригревает уже не на шутку, словно разгоняясь перед предстоящим летним зноем. В «Жирной утке» время года не имеет особого значения, там почти всегда — жара. В обед совсем не протолкнуться: полная посадка и максимальная загруженность персонала. «Две порции чисанчи, три говядины, и среднеострая курица», «Понял-принял» — типичные диалоги среди работников забегаловки. — Братан, там в зале пиздец полный, мы зашиваемся... — Цунь Тоу вытирает влажные от пота руки о светлое полотенце, наполовину торчащее из кармана черного фартука, и это значило примерно: «весь в мыле» по шкале заебанности. — Блин, помогу, ща только тройку отпущу, — Гуаньшань, подкидывает в воздух порцию цветных овощей на сковородке, параллельно размешивая соус в сотейнике, и наблюдая за томящимся костным бульоном. И по вышеупомянутой шкале это был уровень:«обычные трудовые будни», что до настоящего пиздеца очень далеко. — Тот жирный мудень в очках опять жалуется, что суп недосолен, прикинь. — Передай ему мои глубочайшие извинения, пусть поищет их в своей заднице, вместе с ебучей солью, — Рыжий не ненавидел клиентов, разве что некоторых, просто куриный суп у него идеален, а соль всегда на столе. — Так и передам, — лысый посмеивается, забирая с раздачи два огромных блюда с острым мясом и стрелками чеснока. В "утке" Мо работал без малого три года, и пожалуй это был один из немногих случаев, когда удача повернулась к нему, если не передом, то хотя бы боком: он чисто случайно наткнулся на объявление по пути домой, после непредвиденного ухода по собственному из лапшичной. Не то, что бы Рыжий находился в отчаянном положении, но деньги им с матерью всегда были нужны "еще вчера", так что до станции «безысходность» ему оставалось каких-то пару остановок. Поэтому, когда его взяли, без лишних ублюдочных вопросов и пообещали платить больше, чем на предыдущем месте, из-за мало-мальского опыта; Ему — тогда еще школьнику: с разъебанными кроссовками, синяком на скуле и криво зашитым рюкзаком, едва удалось подавить жгучий ком, противно выжимающий влагу из глаз. Когда работы не боишься, то влиться в нее получается удивительно быстро, вот и Мо в итоге втянулся так, что пахал и за себя и за того брата. Потом и лысого подтянул, за компанию. Пока заканчивал старшую школу — работал по вечерам, а после окончания, когда с дальнейшим образованием не срослось, вышел уже на полную ставку. В итоге к третьему году профессиональной деятельности он знал, наверное, все нюансы функционирования заведения: помочь с обслуживанием столиков – да не вопрос, перетереть с поставщиками – они уже как родные, вытяжку вычистить – херня та еще, но ладно. Но единственное к чему он по настоящему стремился и в чем упорства было не занимать — поварское дело, потому что был в этом всем особый кайф: орудовать острым стальным ножом, придавая продуктам нужную форму, обдавать огнем и кипятком сырую заготовку, получая на выходе сытное и вкусное блюдо — магия, да и только. Хотелось творить ее так же, как отец… когда-то. Собственно "утка" и славилась тем, что все у них было: вкусно, сытно, и недорого. Не первоклассный ресторан, конечно, и контингент тоже высшим обществом не назовешь, зато проходимость большая и даже некая слава имелась в непритязательных кругах. «Бля, полный срач на столе развели» — такая мысль у Рыжего проскальзывала всякий раз, когда он показывался в людном зале в час пик. Срача на столах и правда хватало, даже пустые тарелки, с подчистую съеденными блюдами, слабо компенсировали нежелание этот срач убирать. Два груженных подноса поставленные друг на дружку легко размещаются в умелых руках, Рыжий по залу ходит почти не глядя, зная пути прохода наизусть. Он слишком поздно понимает, что на этот раз что-то пошло не так. Вытянутые между столиками длинные ноги преграждают путь, «у нас блядь так не сидят» — последнее о чем он думает, а дальше: только свобода и невесомость. Полет, должно быть, выглядел эпично, особенно если прокрутить в режиме слоу-мо, желательно пару раз на репите. Взмывший в воздух деревянный поднос, длинные прозрачные стаканы и глубокие тарелки: через секунду — уже стекло. И сам Мо Гуаньшань, сравнявшийся с горизонтом, ударяется больно коленями, шипит, гневно смотря на причину своего падения. Странно, почему он не заметил его сразу, ведь "причина" в обстановку их скромной харчевни совсем не вписывалась: ростом под два метра, вальяжно расположившись на стуле обтянутом дешевым дермантином, в позе как на светском рауте. Ну точно — хер с горы. Разве что темный спортивный адик немного роднил его с местными, но врятли то была паль. Взгляд счастливого обладателя оригинальных трех полосок давал понять наверняка, что чувство вины и участия парню не ведомы. Люди имеющие совесть так самоуверенно не смотрят, так смотрят те, кто не чувствует и доли сожаления. — Эй Рыжий ты че, ай кен флай? — раздается поддатый комментарий за спиной, сопровождаемый громким и грубым гоготом. Но Гуаньшань не обращает внимания, весь его кипящий гнев сосредоточен на виновнике битой посуды и содранных коленей. Заебанная шкала почти доходит до точки кипения под названием «пиздец». Это еще не он, но уже близко. — Будь осторожней в следующий раз, —снисходительная улыбочка и слащавый тон переёбывают Рыжего больше, чем само падение. — Да ты…! Как ты во… — Сяо Мо, извинись перед гостем, — спокойный и твердый голос управляющего Гу словно переключенный тумблер делает обстановку тише и приковывает, слишком нежелательное для Рыжего внимание со стороны посетителей, даже тех, которые в общей суматохе полет работника пропустили. Сам гость выжидательно смотрит, приподняв бровь. Взгляд у него заинтересованный, и в тоже время тяжелый, как дождевая туча, вот-вот собирающаяся обрушить непогоду. Но ждёт он не извинений, Гуаньшань это понимает. Мудак ждёт дальнейшего развития событий, кульминации представления. Ответный взгляд светло-карих глаз становится совсем рассвирепевшим. Мо раздувает ноздри и кривит губами, но потом резко меняется в лице, словно решаясь не просто на извинения, а на что-то столь личное для себя, способное стать последней каплей в невидимой чаше терпения; Как будто глубокая трещина внутри сейчас расколет его целостность к хренам собачьим. Он набирает в рот побольше воздуха, собираясь с духом, но сказать ничего не успевает. — Я тоже был неосторожен, предлагаю разойтись миром, вот, — хер с горы кладет хрустящие купюры на стол, — компенсация за битую посуду, надеюсь этого хватит. И становится все настолько просто, словно и не было никакого конфликта. Солнце снова взошло, птички запели трелью, а авторитет работника опрокидывается с подачи левого незнакомца. Представление окончено, на-бис не ждите, и Мо чувствует себя так гадко и тошно от этой атмосферы, где он по сути ничего не решает, и роль ему досталась мразотная: козла отпущения. Пока волна гнева за уязвленную гордость сжирала его изнутри, второму ситуация не стоила ровным счетом ничего, разумеется кроме пары сотен юаней. — Миленько тут у Вас, обязательно еще зайду, — кинул парень напоследок, направляясь к выходу, пристально смотря на Гуаньшаня. Не комплимент — чистой воды провокация. «Иди нахуй» — безмолвно, одним движением губ произносит Рыжий, собирая пальцы в кулак, оставляя только средний: чем вызывает неподдельное веселье в глазах уходящего. Так уж повелось, что в «Жирной утке» обед — самое шумное время. Порой настолько, что тяжело было расслышать собственный голос или собеседника рядом. Так плотно толпа заполняла зал. И будь один из работников заведения не так рассержен, а в помещении абсолютное, нетронутое посторонним шумом безмолвие, именно такое, что дает возможность прислушаться к своим ощущениям; Тогда, возможно, сотрудник бы заметил, как собственное сердце слишком спокойно отбивает ежедневный, жизненоважный ритм. Слишком спокойно для человека, от природы вспыльчивого, считающего свою гордость задетой. А за ребрами мышца продолжает наполняться кровью, и пускать её по сосудам, пульсируя глубоко и размеренно: стук и тишина, удар и покой. В унисон. *** Рыжий закрывает наружные жалюзи, опустившиеся на асфальт с неприятным металлическим грохотом. В голове в очередной раз проигрываются события рабочего дня: как в узком пространстве коридора соединяющего зал и кухню его внезапно затормозили — тяжелая рука господина Гу опустилась не плечо, не цепко, грубо или требовательно, а скорее по отечески: — Мо Гуаньшань, ты понимаешь почему. — Да знаю я: клиент всегда прав, — не дурак. Дурак или не дурак, а осадочек, как ни крути эту простую мысль во всех плоскостях, все равно остался. Вместе с последним поворотом ключа в увесистом металлическом замке, Гуаньшань старается абстрагироваться от работы, тем самым присвоить статус событиям сегодняшнего дня, как: уже забытым и незначительным. Хуй там плавал, конечно же, но попытаться то нужно. За годы работы все равно, как никак, а научился отстраняться, в конце-концов у них бывало и хуже: до пьяных потасовок и перевернутых столов, испуганных официанток и крепкого мордобоя. Только вот так унизительно, кажется, еще не было. Потому что перед глазами продолжает всплывать снисходительный взгляд серых глаз, и это ну пиздец бесит: господибоже, абстрагировался блин, что даже цвет запомнил). Рыжий ненавидел, когда пялятся, и из всех возможных взглядов — этот был худшим. Он выходит на оживленный тротуар, разглядывая экран смартфона, большим пальцем листая новостную ленту, привычно уложив вторую руку в карман темных спортивок. — Рыжиииик! Его корежит от неожиданности. Хотя пора бы уже привыкнуть к тому, что твой друг — это Цзянь, замашки которого со времен старшей школы не изменились. — Рыжииик, любимый, повернись. Я тебе нового друга привел. Когда Гуаньшань поворачивается с привычным недовольным лицом, он сначала удивляется, но через пару секунд перестает удивляться вообще. Он же магнит для закона подлости, и сейчас ощущает на себе всю его мощь, потому что под новым другом подразумевался тот самый утренний мудила. «Нахер таких друзей» — думает и смотрит на обоих одновременно: довольный Цзянь и его спутник, тоже довольный, но с видом уж больно нахальным. У Цзяня легкость и мимолетное счастье на лице, такое же светлое, как он сам. У незнакомца, которого ему пророчат в друзья, аура тяжелая, предвкушающая и тягучая, словно смола: вляпаешься — будешь с кожей снимать. Высокий, черноволосый, широкоплечий, с красотой до того очевидной, в которую не нужно было всматриваться, чтобы ее понять. Он держал в руках мяч, отбивая его широкой ладонью об асфальт… — Это Хэ Тянь и он заставляет меня с ним дружить, — Цзянь демонстративно указал на брюнета, — а это Рыжик, его имя я уже и не помню. — Тебя зовут Мо Гуаньшань~, да? «Пизда» — Мо молча рифмует и коробится от того, как инородно звучит собственное имя душным голосом этого Хэ Тяня. В его интонациях твердое и непоколебимое "ГуаньШань" слышится какой-то замысловатой Изольдой или Розалиндой из запрещенной рекламы. Рыжий отвел глаза, всем своим видом давая понять, что он не намерен любезничать: — Че вам надо? — Рыжик не кипятись, пойдем побросаем мяч. Сейчас еще Чжань Чженси подойдет. — Не хочу, — на самом деле можно, но только не с "этим", что засрал ему штаны на коленках и день. — Пошли Мо Гуаньшань, Цзянь сказал, что ты любишь баскетбол, – Хэ Тянь наклоняется ниже к выбритым светлым вискам и шепчет: — считай это матч - реваншем. Потасканная жизнью баскетбольная площадка находилась в минуте ходьбы от работы Рыжего. Поговаривают, что раньше она относилась к заброшенной школе, которую давно снесли, но площадку почему-то оставили, хотя металлические конструкции на ней знатно проржавели, а разметка давно стала условной, выглядя еле заметной цветной рябью на сером полотне. И они действительно играют, пока Цзянь прибывал в томном ожидании своей пассии, между парнями установилась абсолютная и взаимная конфронтация, и если стиль игры Хэ был достаточно расслабленным, то оппонент, когда удавалось выбить мяч, играл по принципу: умру, но не отдам! Ушатаное трещинами поле искрило от напряжения, но хорошего такого, правильного. Как будто негативная энергия нашла себе верное русло для выхода: в хмурых и беглых взглядах Рыжего, в уверенных и пронизывающих от Хэ Тяня, в резких движениях тела, случайных небрежных соприкосновениях при ведении и забрасывании мяча. Когда пришел Чженси — разделились на команды, так противники в одночасье стали союзниками. А толку? Толку никакого, потому что все стало только хуже: Хэ, конечно же, провозгласил себя лидером их новоиспеченной команды и в роли не названного капитана, указывал партнеру, что именно ему нужно делать, Мо чужое лидерство вертел на одном месте, делая всё что ему скажут, но с точностью наоборот. Таким образом пространство площадки очень быстро заполнилось совсем не спортивными возгласами, проясняющими откуда именно растут руки сокамандника, и в каком направлении нужно идти с такими навыками игры. Причем: ни названный капитан, ни его подопечный не унимались, даже когда игра была просранна, без шансов на победу. «А не пойти бы тебе говна пожрать?» «Судя по твоим грязным словечкам, ты в этом давний специалист, малыш». — Думаю они подружатся, — с неуместно счастливой улыбкой высказался Цзянь, забрасывая бледную руку на плечо Чженси, притираясь светлой головой к чужой щеке. — Ага, слышал когда-нибудь про "тупой оптимизм"? Синяя дымка в небе сменялась на глубокий черный, и лишь один полуживой фонарь освещал небольшую часть площадки и пятачок травы. Четверо сидели на газоне, делая жадные глотки воды, усмиряя тяжелое дыхание. — Надо будет еще раз так сыграть, раз уж нас теперь четверо, – длинный худой палец Цзяня поочередно указал на каждого. Все проигнорировали. Хэ, пропуская чужие слова мимо ушей, убирает от губ бутылку и занимает рот сигаретным фильтром: поджигая кончик, глубоко затягиваясь и запуская в легкие едкий дым. Вредная привычка захватила все его внимание, а жадные тяги создавали ощущение, что даже если трещины на аварийной площадке разойдутся, а кривой обшарпанный фонарь упадет вместе с ржавыми баскетбольными кольцами, этот парень останется сидеть на молодой траве и продолжит дымить свою сигарету, не получив ни единой царапины. Гуаньшань так четко представил эту картину в своей голове, что от неловкости попытался отвлечься на вырывание тонких травинок из земли. Его хватило примерно на десять секунд сего увлекательнейшего занятия, прежде чем снова воспользоваться моментом и всмотреться в прикрытые веки и аккуратный правильный профиль с поднесенной сигаретой. Не то, чтобы курящий человек вызывал в нем какой-то ненормальный интерес, любителей табака вообще по городу каждый день ходит тысячи; Но когда жилистая рука с пальцами, на которых отчетливо виднелся рельеф каждой фаланги и вен, зачесывает назад прямую темную челку, влажную и слипшуюся от пота — Гуаньшань о своем личном правиле: «не пялится в ответ» забывает напрочь. Было ли это любопытством: наконец-то, в одностороннем порядке, рассмотреть человека, уничтожившего ему весь рабочий настрой, или за этим стояло что-то еще, не дающее взгляд быстро отвести — Мо не знал. Он смотрит. Три, четыре, пять секунд, десять — безопасное время уже давно проебанно. Брюнет едва заметно морщится и затем делает странное движение, непохожие ни на что, что Рыжий мог бы интерпретировать как привычное: это не нервная судорога, не попытка потянутся, или унять зуд. Это словно навязчивое желание скинуть "что-то", невидимое глазу, с собственной спины. Жест, который ему почему-то очень захотелось отзеркалить. Тишину нарушает тупая мелодия, по всей вероятности установленная с целью раздражать любого, кто её слышит. Цзянь смотрит на входящий, шипит и направляет экран в сторону брюнета: — Хэ Тянь, бляха! Чё за херня?! Тянь заторможенно поворачивается к телефону и лишь пожимает плечами, делая очередную затяжку. — Алло, да, с нами да. Сказал, что не слышал. Да-да, хорошо, я передам, — звонкий голос Цзяня перед собеседником в трубке заметно тушуется. По разговору понятно, что на том конце провода трубку положили раньше, чем блондин успел договорить. — Хэ Тянь, не будь таким гандоном, отвечай хоть иногда на звонки, — Цзянь тычет ему пальцем в грудь, — у меня от твоего брата всегда долбаные мурашки, я больше не буду тебя прикрывать — Куда ты денешься. — Ты в край охуел? Тянь натужно смеется, задирая голову: — ладно, ладно, не злись золотце, — треплет светлые пряди ладонью, наводя блондину настоящий бардак на голове. Рыжему происходящее кажется странным, потому что Хэ Тянь не похож ни на немощного, ни на десятилетнего, что бы получать через друзей контрольные звонки от "мамочки" — пусть и в лице брата. Не то, чтобы Гуаньшаню было не насрать… Цзянь все еще злится, но Хэ быстро теряет интерес к их словесной перепалке, туша бычок о землю, приминая тот кроссовком и шарясь по сторонам в поисках отставленной воды. Припасть к горлышку ему не дает вовремя спохватившийся Мо, сильно схвативший парня за запястье: — Из своей бутылки пей! – главная ошибка была во взгляде: Рыжий смотрел слишком вызывающе и серьезно. Для Хэ Тяня, падкого на чужие эмоции, это была как красная тряпка. — А то что? — Бутылку отдай. Но Тянь усиливает хватку, без труда выдергивает емкость с водой, отвинчивает крышку и посылая ту в полёт — начинает жадно пить. Когда отрывается: губами посылает смачный «чмок» в сторону Гуаньшаня, смотрящего с нескрываемой злобой. — Ты уебок! — И все таки грязный у тебя рот, может засунуть в него эту бутылку и хорошенько вымыть? — Слышь ты, захлопни пасть! Чжань Чженси, предпочитающий в чужом конфликте придерживаться молчаливого нейтралитета, все таки реагирует на запах жареного: — Так парни завязывайте, мы сюда не сраться пришли. Но оно завязалось само собой, когда серые глаза впились в Рыжего словно когти в плоть. Взгляд Хэ Тяня не зря сразу показался Гуаньшаню тяжелым: таким можно пригвоздить человека к земле и унизить без лишних слов. Рыжий натиск выдерживал, сдохнуть ему на месте, но глаза он не опустит. Примерно так смотрят друг на друга дворовые кошаки, с поджатыми ушами и вздыбленными холками, готовые в любой момент сцепиться не на жизнь, а на смерть; или бездомные псы, издающие предупреждающий утробный рык, обнажая противнику зубы, демонстрируя собственную опасность. Вот пример с петухами тоже вполне себе не плох, и вовсе не из-за их природной агрессивности. Только в какой-то момент оно обрывается, весь тестостероновый накал исчезает как по волшебству, когда Хэ Тянь первым опускает взгляд, аккурат на чужие губы, опускает и сам себе удивляется, даже Рыжий это чувствует. Рыжий чувствует и дальше перед глазами только непроглядный пиздец, потому что он жест Тяня зеркалит: пялится на губы, еще мгновение назад сжатые в прямую линию, а теперь соблазнительно приоткрытые. Всего на секунду этот момент между ними превращается в нечто очень личное, в такое, о чем предпочтешь промолчать и сделать вид, что ничего не случилось. Потому что невозможно сначала хотеть начистить кому-то рожу, а потом чувствовать потребность эту самую рожу к себе притянуть и с диким удовольствием засосать. Поэтому только и остается, что с полным непониманием в глазах отстраняться, чувствуя пронизывающую тревожность, как обычно это свойственно человеку, не властному над происходящим. Коты бы уже повыдирали друг дружке клочья шерсти, псины вгрызлись в шею, а чем бы закончилось у них — нормально ответить они не смогут даже самим себе.