Из игры в реальность

      Во время рассказа я искренне пыталась запоминать детали, но тщетно. Надо обзавестись записной книжкой. Выцепить что-либо из памяти девушки мне не удавалось, хотя периодически мне казалось, что вот-вот, ещё чуть-чуть, и я смогу ухватиться за ниточку воспоминаний, её воспоминаний, но… пока что моё понимание мира поддерживалось лишь тем, что я знала из книги и игры. На деле этого было чертовски мало, но лучше, чем ничего.       Мужчина упоминал имена, формальные должности, какие-то встречи и знакомства, события и новости, но толком не касался моей работы. Не касался деталей, либо же они были столь незначительны, что тут же улетучивались из моей (моей ли?) и так не стабильной памяти. Кажется, это была плохая идея, я только больше запуталась. Слишком много информации, разношерстной и такой хаотичной.       К концу нашего неловкого диалога голова гудела.       — Ну как, вспоминается что-нибудь? — обеспокоенно спросил Юсуп Батыевич, как он представился, один из моих неформальных начальников. Я покачала головой.       — Пару раз было ощущение, что вот-вот, сейчас вспомню, но нет. Как о стену горох, — я помассировала виски, чтобы немного унять путаницу в голове. — Всё равно спасибо, — мужчина разочарованно выдохнул. — Могу я вас кое о чём попросить?       — Смотря о чём, но я постараюсь помочь, — мужчина внимательно посмотрел на меня, ожидая просьбы.       — Да так, пустяк, вы могли бы мне тетрадь какую-нибудь принести, да ручку, — я неловко улыбнулась. — Мне нужно структурировать всё, а так я… я боюсь, что не уложу всё в памяти. Она и так ненадёжна, как видите, — я усмехнулась и посмотрела на мужчину. Он заметно расслабился.       — Узнаю нашу Екатерину Олеговну, всё нужно структурировать, — он даже улыбнулся. — Я постараюсь, день завтра обещает быть насыщенным, так что не могу гарантировать. Хотя, — он немного задумался. — я могу попросить доставить сюда вашу грушу, думаю, нам не откажут.       — Грушу, да… Было бы здорово, — груша могла бы многое мне поведать о девушке, о её увлечениях, манере общения, даже контактах.       Мужчина собрался и вскоре покинул меня, а на дворе тем временем заметно стемнело, даже палата погрузилась в сумрак. Где-то за дверью слышалась стихающая волокита медицинского персонала. Я наконец смогла осмотреться. Здесь было ещё две койки, но они пустовали. Возле каждой кровати находилась небольшая тумбочка. Моя же теперь, благодаря Юсупу, была полна фруктов и вкусностей: печеньки, да конфеты с чаем.       Палата находилась на третьем этаже, из окна открывался вид на знакомый мост треугольной формы, кажется «Союз-Гранит».       Я вылезла из-под одеяла и босиком прошлёпала к окну. Прохлада напольного покрытия приятно бодрила. Такой знакомый мир, исхоженный всюду, куда было позволено зайти разработчиками, сейчас вызывал щемящую ностальгию. И радость, восхищение, восторг, и грусть, страх, опасения, всё слилось воедино. Шальная мысль — выбежать на улицу прям так, сейчас, просто погулять, хоть немного — была прервана тихим стуком по стене. Я обернулась и увидела мужчину преклонного возраста, мне он был не знаком. Однако белый халат поверх сгорбленных плеч явно свидетельствовал о его принадлежности.       — Добрый вечер, Екатерина Олеговна, — он слегка закашлялся, привлекая внимание, и всё же решил включить свет. Лампочка тут же осветила палату, а вид за окном сменился моим отражением.       «Красивая…», — это была моя первая мысль. Каштановые густые волосы и очень проницательный взгляд карих глаз. Я невольно залюбовалась, ведь впервые увидела девушку, чьё обличие мне досталось. А ещё… даже в отражении, загрязненного летней пылью, окна она выглядела живой, столь странная характеристика как нельзя лучше описывала моё впечатление от этого внезапного знакомства с собой. Я бы никогда не смогла так охарактеризовать себя ту, настоящую, ибо хроническая усталость уже стала неотъемлемой частью жизни. Со временем её даже перестаешь замечать, привыкаешь с ней сосуществовать. А здесь, в этом теле, была лёгкость, была жизнь. Внезапно захотелось сбежать, подальше, вон из этого тела. Имею ли я хоть какое-то право здесь быть? Впрочем, этот вопрос мне решать не дали.       — Хм, хм, Екатерина Олеговна, — снова окликнул меня голос.       — Да, да, — я чуть замялась, оставляя на потом размышления о моральной стороне вопроса. — извините, я задумалась, засмотрелась, — сбивчиво пробормотала я, возвращаясь к койке. — Чем обязана? — доктор усмехнулся моему вопросу.       — Мне сообщили о вашем случае, — начал он сразу, но осекся. — Надеюсь, не побеспокою вас? Время то уже не раннее, — он кинул взгляд на часы, что указывали пол девятого.       — Я никуда не спешу, — улыбнулась я, устраиваясь на кровати в позе лотоса. — Как я могу к вам обращаться?       Мужчина поднял на меня взгляд, весьма удивлённый и, кажется, чуть оскорблённый.       — Что ж, Иван Алексеевич, — он сделал едва заметную паузу, словно надеясь, что я его вот-вот признаю, но, не уловив и намёка на прозрение во всём моём виде, продолжил. — Павлов. Заведую данной больницей, — он самодовольно улыбнулся, завидев, что до меня наконец дошло кто сидит передо мной: один из самых долгоживущих людей, учёный из когорты Сеченова, кажется, он работал ещё во времена Царской России!       — Извините, — я почувствовала, как покраснела. Да уж, мне определенно стоит где-нибудь откопать энциклопедию с картинками. Надеюсь, груша мне сможет чем-то помочь.       — Да ничего, в вашей ситуации это вполне обосновано, — с едва заметным укором, пусть и беззлобным, подметил Павлов. — Я вот по этому к вам и зашёл сейчас. Уж извините, дела были. Лариса Андреевна доложила мне ещё днём, но вот незадача, только сейчас минутка свободная выдалась, — Иван Алексеевич покачал головой. Столько лет работе было отдано, а она всё не заканчивается. Я улыбнулась этой мысли. Впрочем, возможно, учёным это только в радость.       — Ничего страшного, и спасибо, — перспектива, что меня будет наблюдать один и умнейших врачей Предприятия, прельщала.       — Пока не за что, голубушка, — уж очень у всех здесь добродушный тон. Непривычно так. — Нам завтра надо будет провести обследование, чтобы удостовериться, что никакие участки мозга не повреждены. Конечно, мы не стали проводить МРТ по причине вашего обморока, но ситуация осложнилась потерей памяти, поэтому, — он пожал плечами. — это первое, что мы сделаем. Как вы себя сейчас чувствуете? Знаю, этот вопрос вам уже задавали, однако, что-то могло измениться… — Иван Алексеевич замолчал и внимательно посмотрел на меня, ожидая ответа.       — Знаете, я как будто стала себя лучше чувствовать, в физическом плане, — я чуть замялась, сомневаясь, стоит ли упоминать моральное состояние. — но в остальном… знаете, чувствую себя потерянной, — я ухмыльнулась описанию состояния.       — Так, так, — Павлов внимательно смотрел на меня, словно был настроен детектировать ложь в моменте. — У вас довольно фрагментарная потеря памяти, что меня вводит в заблуждение. Вы не помните конкретную линию — себя, но при этом другие события временных промежутков, в общем и целом, помните. Если абстрагироваться и посмотреть на это с холодной точки зрения, я бы квалифицировал это как последствие травматического события, реакция мозга, что стремится обезопасить себя, вычеркнув всё, что могло бы напоминать о болезненных событиях. Но в таком случае у меня вопрос, что вас так травмировало, Екатерина Олеговна, что ваш мозг решил забыть себя? Всё-таки это довольно огромный пласт информации, весьма связный и… Полагаю, однако, на мой вопрос вы дать ответ не сможете, — он ради приличия посмотрел на меня, прекрасно зная, что я не отвечу, ибо не знаю, не помню. — Как я и думал, тогда нам придётся пойти долгим путём исследований, — он заметно приободрился. Меня же эта фраза заметно напугала. Оставаться в больнице мне не хотелось. Ещё меньше хотелось оказаться на её нижних этажах. Да и в целом, быть подопытным образцом не хотелось, а на Предприятии все любят всё исследовать, даже после смерти.       — Как долго я здесь пробуду? — выпалила я, даже не успев обдумать сказанное.       — Что ж, довольно сложный вопрос. С одной стороны, физически вы, с ваших слов, чувствуете себя прекрасно, но, согласитесь, забыть себя — довольно странный симптом, хотя скорее последствие, однако ж, ни с той, ни с другой стороны к лечению мы подступиться не можем, пока не получим больше информации. Конечно, мы можем поставить вопрос другим ребром: а нужно ли вам это лечение? — он многозначительно посмотрел на меня.       — Полагаю, что да, но… Я бы очень не хотела задерживаться в больнице дольше необходимого, мне… мне бы хотелось вернуться поскорее на работу, — уважительная причина как-никак.       — Понимаю, прекрасно вас понимаю. Знаете, я бы сказал, что минимум неделю вы у нас пробудете. Я полагаю, что сканирование мозга не даст нам ровным счётом ничего, и структура вашего думающего органа окажется в полном порядке, — он усмехнулся. — Дальше мы пронаблюдаем вас ещё около нескольких дней, чтобы исключить внезапное ухудшение состояния. Если всё будет в порядке, что ж, не смеем более задерживать. Такой ответ вас устроит?       — Вполне, но у меня ещё один вопрос: могу ли я выходить на улицу? Хотя бы перед зданием больницы, просто подышать воздухом, — цель у меня, конечно, иная.       — Если пообещаете, что при первой же возможности не сбежите в «Вавилов», то можно, — я кивнула, а доктор чуть засмеялся и тут же закашлялся. — Я предупрежу пост медсестёр, сможете выходить, но после того, как мы удостоверимся, что мозг в целостности и сохранности покоится в вашей черепной коробке. — мужчина глянул на наручные часы. — Да, засиделись мы с вами, Екатерина. Вам отдыхать пора, а мне работать ещё надо, — я тоже посмотрела на часы, на те, что висели на стене. Уже девять с хвостиком. Так-то время раннее, но меня уже начинало клонить в сон. — В общем, поправляйтесь, а мы поможем чем сможем, — он улыбнулся на прощание и вышел, погасив свет.       Я вновь вернулась к окну. Летняя ночь вступала в свои права, хорошо известный «Вихрь» пронёсся вдалеке, едва заметный, он тут же ускользнул от моего взгляда. Я приподнялась на носочках и открыла форточку. В палату тут же хлынул приятный ветерок и шум разговоров, музыки, природы, да и в целом, Предприятия. Изредка проносились машины, один раз звучала сирена буханки скорой. Но в остальном всё было спокойно, размеренно.       Сквозняк заставил меня поёжиться, поэтому, стащив с постели одеяло, я укуталась и, придвинув стул, что стоял возле стены, поближе к окну, устроилась там наблюдать с максимальным комфортом.       Музыка была тихой, но слышалась весьма отчётливо. Вроде группа молодых людей её слушает с магнитофона, но, так как они были за углом, то увидеть мне их не удалось. Большей частью окно выходило на лесную гладь, но при этом был небольшой участок полусквера. Люди беспечно расположились на скамейках, обсуждая что-то, кто-то держал в руках эскимо. Интересно, есть ли здесь знаменитый Рафик с мороженым, или они его с собой притащили? У какого-то мужчины была сломана рука, его спутница то и дело уточняла его состояние, обеспокоенно поглядывая на гипс. Был мальчишка с перебинтованной ногой, сопровождаемый родителями. Все словно сошли с экранов советского кино.       Рассматривая пейзажи, я то и дело пыталась по фрагментам достроить карту местности. Интересно, а я смогу добраться до воланов и открыть входы в секретные лаборатории? Ах, чёрт, там же должны быть коды доступов к ним. А их выдавала Баба Зина. И снова мысли закрутились подобно рою диких пчёл.       Во-первых, Штокхаузен, или точнее Йозеф, уже должен быть возле Сеченова. Пока они дружат с Петровым. Аргентум, по идее, недавно выполнил задание в Посольстве. Значит, Блесна ещё жива. Жив пока что и Захаров. Его час должен пробить уже в следующем году, у Блесны же есть ещё года два. Через три придёт пора Сталина… Словно проводник мост навёл меня на мысль: АПО. Была история, что Лебедев сообщил Сеченову о том, что смог по своему алгоритму услышать радио будущего, узнать о войнах, что грядут. Можно попробовать вклиниться в этот момент, но опять же с чего мне поверят, а даже если и поверят, то что потом? Вряд ли всё пустят на самотёк, тогда уж мне дорога на исследовательский стол к нейрохирургу будет заказана.       Я поёжилась от этих мыслей и сильнее закуталась в одеяло.       Я столько всего хочу рассказать, причём всем, и в то же время меня что-то удерживает. Не то расчёт, не то инстинкт самосохранения, не то банальный страх неизвестного. Пока что я знаю, что предстоит, но если изменить ключевые детали, насколько сильно рискует измениться последующая история?