Пепел на зеркале

ГЛАВА 7. Красавица и джинн 14 апреля 1992 года Страстная неделя Париж, Люксембургский сад В длинном лабиринте причудливо переплетенных аллей Люксембургского сада восхитительно пахло весной: молодой зеленью, древесными соками, мокрым камнем. Гуляющих в этот час было относительно немного — студентов, из числа любителей почитать на свежем воздухе, разогнала сырость, мамаши с колясками успели завершить традиционный променад, игроки в петанк еще не вышли им на замену, а туристы вереницами тянулись на бульвары, поближе к дневному меню ресторанов и бистро. Женщина, назначившая Анхелю встречу, ждала его у статуи Марии Стюарт. На ней был кремовый костюм, со строгим жакетом и длинной юбкой, голову окутывал легкий голубой шарф, на плече висела маленькая сумочка. В правой руке элегантная дама держала знакомую книгу — в синем глянцевом переплете, с золотым тиснением на корешке, отдаленно напоминающим арабскую вязь. Она стояла вполоборота и казалась полностью поглощенной созерцанием скорбного лика мраморной королевы. В первую минуту Анхель не узнал ее и выдохнул с облегчением, решив, что загадочное письмо с мольбой о свидании, написанное по-арабски и присланное ему в субботу, было всего-навсего эксцентричной выходкой поклонницы. «Надеюсь, автограф и несколько любезностей за бокалом вина — все, что ей нужно… но только прямой вопрос разорвет покрывало сомнения!» — подбодрил он себя и ускорил шаг. Шорох гравия, потревожив слух, заставил женщину повернуться, и Анхель увидел ее лицо. Она была сказочно красива, но он отшатнулся в священном ужасе и невольно прикрыл рукой глаза… Сердце замерло, по спине пробежала холодная дрожь. Каждой клеткой тела, каждым оголенным нервом он ощутил то же, что Персей при встрече с Медузой… — Я вижу, ты узнал меня, Самум… — сказала она с грустной улыбкой. — И вижу, что сама не ошиблась: это и правда ты. Нескольких секунд передышки Анхелю хватило, чтобы совладать с собой и заново обрести голос: — Принцесса Мунира… непостижима игра Судьбы, поставившей нас вновь на пути друг у друга! В голове у него роилась тысяча вопросов, но он не смел задать вслух ни одного, и, презирая себя за слабость, продолжал дрожать, как последний трус. Мунира и сама нервно огляделась по сторонам, словно подозревала, что за каждой статуей прячется мутавин, и проговорила почти шепотом: — Давай отойдем подальше и сядем на скамейку. Мы здесь как на ладони… — Прошу прощения, принцесса… мне следовало предугадать ваше желание. Что за люди сопровождают на прогулке по Парижу младшую жену (а ныне вдову) принца Амира, где они сейчас и каковы их намерения? — этот ребус Анхель должен был разгадать в первую очередь, но Мунира не дала ему ни времени на раздумья, ни возможности осмотреться. Подошла почти вплотную и спокойно взяла под руку, словно брата или супруга, или родственника, входящего в многочисленную арабскую семью: — Пожалуйста, говори мне «ты», иначе я чувствую себя древней старухой! И не называй принцессой… это совсем неуместно теперь. — Не смею возражать. Принцесса метнула на Анхеля гневный взгляд: — Вот и напрасно! Возражай, если хочешь! И перестань уже разыгрывать передо мной покорного раба! Теперь я знаю все, что с тобой произошло после того, как ты бежал из Джидды! Прочла вот здесь… — Мунира постучала перламутровым ноготком по книжной обложке. — Такие испытания не могли не изменить тебя прежнего! Ему пришлось признать очевидное: — Да, я не остался прежним… но и ты тоже стала другой. — Потому что стою с тобой рядом, совсем близко, прикасаюсь к твоей руке и не вижу в этом никакого греха? Но мы ведь во Франции, в Париже, а не в Саудии! — Поистине чудесное совпадение… и встреча. — Встреча, которой ты совсем не рад, признайся! — Я признаюсь, что очень… удивлен. — Послушай, Эдгар… Ты ведь теперь называешь себя Эдгаром — я могу к тебе так обращаться? — Да. Эдгар — мое настоящее имя, полученное при крещении. По губам Муниры, красиво подчеркнутым вишневой помадой, скользнула прохладная и несколько высокомерная улыбка: — Это был просто вопрос. Твои семейные тайны пусть останутся при тебе… — У меня больше нет никаких тайн — не осталось после того, как вышла из печати та самая книга, что ты держишь в руках. Принцесса ухватилась за его слова так цепко, словно только их и ждала: — Об этой кошмарной книге я и хочу с тобой поговорить! Без посторонних глаз и ушей… — Кого ты так боишься? — не выдержал Анхель. — Неужели собственных телохранителей? — Мои телохранители — полные болваны… От Зубайды и то больше толку, чем от них! — Вот оно что! За те десять лет, что мы не виделись, старушка Зубайда успела пройти подготовку в школе ниндзя или отслужить в морской пехоте? — Что?.. Брось шутить! Все очень серьезно, как ты не понимаешь! — Мы же во Франции, в Париже! Какая опасность может грозить нам днем в Люксембургском саду — кроме разве что карманников, но сейчас и у них обеденное время! — О, ты всегда умел сохранять самурайское хладнокровие… а у меня сердце не на месте! С того дня, как я прочла книгу, не спала спокойно ни одной ночи! И мне все время кажется, что за мной кто-то следит… Мунира нервно оглянулась и увлекла Анхеля дальше в аллею, под густую сень разросшихся каштанов. Когда Доминик Лабе, работая над книгой о злоключениях юного раба, совершенно серьезно поинтересовался у него, не боится ли он мести тех, о ком рассказывает, Анхель ответил, что нет — и не покривил душой. Он считал маловероятным, что книгу прочитают в Саудовской Аравии, но если подобное и случится, то реальные действующие лица не станут спешить и признавать себя в персонажах, скрытых за псевдонимами. «Все, что происходит в семье, остается в семье» — этот принцип неукоснительно соблюдался всеми арабами, с которыми Анхелю довелось встречаться и жить бок о бок; и что бы там ни говорили и не писали западные люди о своеобразных обычаях и жестоких нравах Ближнего Востока, это не нарушало ни будничного течения жизни, ни покоя за высокими стенами дворцов и городских особняков… В пустыню же, под своды бедуинских шатров, не то что книги, выпущенные где-то за границей, но и обыкновенные новости могли не доходить месяцами, а то и годами. События, произошедшие больше десяти лет назад, принадлежали истории; одних участников, из числа главных действующих лиц, не было в живых, а другие, судя по редким обрывочным сведениям с Аравийского полуострова, интересовались только бизнесом и большой политикой. Появление в Париже принцессы Муниры, сумевшей сплести тонкую сеть уловок, чтобы заставить Самума потерять бдительность и вытащить его на тайную встречу, было сродни снегопаду в Сахаре… и хотя прежде принцесса не питала к нему открытой враждебности, он не мог достоверно судить ни о ее нынешних чувствах, ни о намерениях. Пока все, что она говорила ему, звучало странно и настораживало все больше; Самум спросил себя, не постигнет ли его печальная участь комара, приземлившегося на соль вместо сахара… Телохранители принцессы, несомненно, были поблизости от нее, и, хотя сами держались незаметно, вполне могли дожидаться условного знака. «Какая нелепая выйдет история — избежать бичевания в Джидде, смерти от жажды в Сахаре, гарроты и сожжения заживо на вилле гнусного убийцы, Мастера Пуни (1), чтобы в конце концов оказаться задушенным или заколотым в Люксембургском саду, среди белого дня… на свидании, которое ты сам же и назначил!» — Эдгар невольно усмехнулся и в этот момент очень сильно, хоть и запоздало, пожалел, что пренебрег собственной охраной. Руди рано утром улетел в Марсель, где накопились срочные и очень важные дела; прощаясь с ним, Анхель дал клятвенное заверение, что задержится в Париже только до конца рабочего дня, и вылетит домой, как только «разберет почту, подпишет все нужные документы и раздаст менеджерские задания на неделю». Он ни словом не обмолвился о предстоящей встрече с незнакомкой арабского происхождения. Решил не тревожить попусту ревнивое сердце любовника — ведь и тревожиться было не о чем… по крайней мере, так казалось с утра, в безопасной квартире на Елисейских Полях. «Прости, хабиб, мне стоило бы первому вспомнить, что смерть — это стрела, пущенная в меня, а жизнь — то мгновенье, что она долетает до цели… Всему виной моя глупая самоуверенность и неуместное любопытство к загадочным посланиям, написанным по-арабски. Теперь, если что-то дурное случится со мной, тебе останется только теряться в догадках! А месье Лорану — изрядно попотеть, чтобы раскрыть причины безвременной гибели Эдгара Штальберга. Едва ли он сообразит связать их с принцессой Мунирой, всего лишь пару раз упомянутой в книге, да и то — вскользь…» **** Двенадцатью годами ранее. 25 мая 1980 года, Джидда-Париж В неполных шестнадцать лет Мунира стала пятой женой Амира-Амаля бин Мухаммеда аль-Сауди; но когда Самум впервые увиделся с ней, во время совместной поездки в Европу, она уже оказалась третьей, поскольку принц успел развестись с первой супругой и похоронить четвертую, умершую от тяжелых родов. Черноокая гурия с золотистой кожей, словно бы целиком созданная из розовых и жасминовых лепестков, шафрана, мускуса и амбры, усыпанная драгоценностями и закутанная в бесценные шелка, сосредоточилась на одном-единственном чувстве: обожании мужа. Единственным ее стремлением было обойти соперниц и стяжать всю любовь и нежность Амира только для себя. За три года брака она так и не подарила супругу ребенка, впрочем, ее это не слишком печалило, поскольку почти не заботило и самого принца. Амир уже был отцом шестерых сыновей и трех дочерей, и его вполне устраивало, что юная Мунира играла при нем роль альмеи, (2) услаждавшей и развлекавшей господина, в то время как другие жены несли тяготы материнства и выполняли скучные церемониальные обязанности. Знакомство принцессы с Анхелем вышло курьезным. Первая встреча состоялась в прохладных недрах лимузина из королевского автопарка, что должен был доставить принца и его свиту в аэропорт Джидды. Поначалу Мунира приняла незнакомую спутницу, закутанную в абайю и никаб (3), за новую наложницу любвеобильного мужа. Строгий черный наряд надежно скрывал лицо и фигуру незнакомки от ревнивого взора принцессы, но не сумел скрыть сапфировые глаза — слишком светлые для уроженки Ближнего Востока… Этого оказалось достаточно, чтобы принцесса воспылала ненавистью и попыталась затеять ссору. Правда, гнев Муниры утих так же быстро, как летняя гроза, едва она обнаружила, что роскошные золотые волосы и голубые глаза принадлежат вовсе не женщине, а юноше-секретарю, облачившемуся в женский наряд по прихоти повелителя. Секрет был раскрыт ради примирения мужа и жены. Анхель поначалу боялся нового града упреков, обвинений в богохульстве и даже прямых угроз принцессы, но к его приятному удивлению, она нашла затею своего супруга оригинальной и крайне забавной шуткой. Еще одним приятным сюрпризом стало знание Мунирой французского языка. Узнав, что юный секретарь, представленный ей под именем Маляк, (4) впервые сопровождает принца в Европу, она с позволения мужа взялась энергично просвещать его относительно истории Парижа и особенностей бытовой культуры французов. Принцесса показала себя воспитанной и остроумной собеседницей, удовольствие от общения с ней было сродни дегустации изысканного сорта кофе… но Анхель опасался, что на дне корзины с розами прячется змея, и старался быть предельно осторожным в речах и жестах. Благодаря Эфенди, он накрепко затвердил основы шариата, но и без наставлений своего мудрого учителя был способен понять, чем может закончиться невинная болтовня с чужой женой. Если он, по несчастью, привлечет внимание мутавинов (5), будет раскрыт и арестован в одежде, строго-настрого запрещенной для мужчин, то от наказания палками и заключения в тюрьму его едва ли спасут юный возраст, отсутствие бороды и усов — и даже заступничество самого принца Амира. Да и захочет ли Амир ставить под удар свою репутацию и отношения с консервативной частью семейства ради ничтожного раба, не имеющего ни документов, ни имущества, ни памяти о собственном прошлом?.. Анхель обоснованно сомневался в этом. Под покровом ночи, в горячем сумраке, пахнущем мускусом и розовым маслом, на шелковых простынях, влажных от пота, принц яростно предавался запретному удовольствию, подчинял себе нагое тело юного наложника — и, теряя разум в финале, шептал ему слова любви. Слабая голова могла бы и закружиться, глупое сердце — впасть в искушение, но Всевышний, лишив Анхеля памяти о прежней жизни, все же сохранил ему и здравый рассудок, и свободу чувств… Он всегда помнил свое место, назначенное Амиром, помнил, что невольник не равен господину, и ни разу не позволил себе забыться, увлечься иллюзией, поверить, что действительно любим. Принц был необычайно хорош собой, умен и благороден, но в то же время и жесток; властный сверх меры, не терпящий ни малейшего возражения, он едва ли был способен к подлинной любви — той, что не превозносится, не бесчинствует и не гордится, но возносит душу на небеса… Страсти, кипящие в сердце Амира, напоминали горную реку, столь же бурную, сколь и неглубокую, и Анхель не мог доверять постоянству принца. В сущности, и не желал доверять… Не верил он и его любовным клятвам, выдыхаемым между страстными поцелуями, и молился об одном: «Боже, пусть Амиру никогда не придется выбирать между моей жизнью и уважением своих родных, потому что в таком случае мне не сохранить жизни…» В тот раз все обошлось. Страхи, терзавшие Анхеля, как нарушителя общественной нравственности, оказалась напрасны: ни мутава, ни обычная полиция, ни пограничники в аэропорту Джидды не побеспокоили компанию знатных путешественников… Никто не посмел бросить в их сторону даже лишнего взгляда. Анхель, полностью скрытый под черным шелком, сделался невидимкой, как в сказке о царице духов и змей, что рассказывал ему Эфенди, и это весьма развлекало его во время долгого пути с Аравийского полуострова в запретную и чересчур свободную Европу. Мунире тоже не пришлось скучать — едва самолет набрал высоту, как она прилипла к иллюминатору и по-детски восторгалась то облаками, меняющими цвет и форму, то морской лазурью с крохотными корабликами, словно вышитыми на ней, то заснеженными горными пиками, то игрушечными городками, что проплывали под крыльями… До посадки в Париже оставалось не более полутора часов, когда Амир пробудился от сладкой дремы на диване и внезапно приказал жене: — Позови сюда лентяйку Зубайду. Пусть принесет тушь и помаду, и… все, что полагается! — Да, мой возлюбленный господин! — с готовностью откликнулась Мунира, но, видя, что супруг в благодушном и веселом настроении, позволила себе уточнить: — А… что не так, хабиби? Разве тебе перестали нравиться мои ресницы? — О, хабибти, твои ресницы прекрасны, как у пери… — Амир улыбнулся и снисходительно пояснил: — Зубайде предстоит иная работа. Я хочу, чтобы она причесала и как следует накрасила моего секретаря… и глаза, и брови, и губы… Анхель догадался обо всем раньше Муниры, но затея принца настолько претила ему, что он сделал попытку уклониться от подступившей к нему служанки, и тоже задал тихий вопрос: — Зачем, сайеди?.. — Затем, что я так желаю! — отрезал принц, но стоило невольнику прекратить сопротивление и покорно подставить лицо служанке — под звонкий смех принцессы, снова нашедшей шутку великолепной — Амир смягчился и сказал почти нежно: — Доверься, упрямец! Зубайда не сделает тебя прекрасней, чем ты есть… но она должна превратить Маляка в Сумайю! Стоило ему упомянуть имя покойной жены, как смех Муниры прервался, а служанка побледнела и опустила глаза, губы ее зашевелились, беззвучно произнося молитву… Анхелю тоже стало нехорошо, он с мольбой взглянул на Амира, надеясь, что тот передумает и откажется от своей затеи, если не из благочестия — принц им не отличался, то хотя бы из суеверия. Увы, это не сработало. Брови Амира сдвинулись, обещая грозу, и голос зазвучал нетерпеливо и гневно: — Нет, я не отменю свой приказ! Это не пустая прихоть, а разумная предосторожность! Или ты хочешь, чтобы местная полиция заподозрила в аэропорту неладное и пожелала проверить, кого я прячу под никабом? Хочешь скандала? Хочешь позора для меня?! — Нет… нет, сайеди… — Тогда повинуйся и не прекословь! Ты хотел в Париж — вот я везу тебя в Париж! И мне куда проще взять с собой еще одну женщину, чем выправлять на тебя отдельные документы! (6) Потому для всех, кто не знает о постигшем меня горе, ты будешь Сумайей! Самолет приземлился в Орли поздним вечером, но было еще совсем светло. Пока автомобильный кортеж принца несся по широким улицам к Вандомской площади и отелю «Ритц», пошел сильный дождь. Казалось, с жемчужно-серых облаков низвергается водопад, и свежие потоки с невиданной щедростью утоляют жажду земли, травы и цветущих деревьев… Амир не разрешил невольнику снять или даже сдвинуть никаб до приезда в гостиницу, но позволил приоткрыть окно в машине — и Анхель, ловя дождевые капли, не мог надышаться одуряющим ароматом парижской весны. Этот запах был таким знакомым, таким сладким, таким желанным, что он, не задумываясь, отдал бы все сокровища Аравии за право дышать им всю жизнь. Да, отдал бы — но его нынешняя, настоящая жизнь в образе принца аль-Сауда сидела рядом с ним, прожигала взглядом никаб, нетерпеливо сжимала бедро сквозь абайю и заявляла на него свои права. В «Ритце» принц Амир разместился с привычным размахом: ему вместе со всей свитой предоставили целый этаж. Теперь здесь было маленькое королевство, куда никто не мог проникнуть без разрешения, но и покидать его без дозволения принца никто не имел права. Мунира вместе со служанками ушла в свой номер, чтобы принять ванну, отдохнуть и нарядиться перед поздним ужином. Она предвкушала обещанный ей парижский праздник, без надоедливого надзора старших и запрета на алкоголь, и была в отличном настроении. Амир же, наоборот, отослал всех лишних слуг, оставил при себе только Анхеля и закрылся с ним в своих роскошных комнатах, в полном уединении. Первым делом принц сорвал с головы агал вместе с куфией и с наслаждением встряхнул черными как смоль волосами: — Ааааа, наконец-то, свободен, свободен!.. — неблагочестиво скинул на пол тяжелый бишт, расшитый золотом, стащил дишдаш и остался в одной камизе и шальварах. (7) В гостиной уже были сервированы приветственные закуски: золотистые блинчики с икрой, канапе с лососем, черные трюфели — и подано шампанское, охлаждавшееся на льду в серебряном ведерке. Амир не стал медлить с нарушением очередного запрета и указал невольнику на бутылку «Жакарт Блан де Блан»: — Открой и налей мне полный бокал! — Повинуюсь, сайеди… — Тебе я тоже разрешаю выпить! И сними уже эти черные тряпки! — не дожидаясь, пока невольник исполнит первый приказ, Амир собственноручно сорвал никаб с золотоволосой головы Анхеля и привел его кудри в полный беспорядок. — Долой весь этот маскарад, хочу смотреть на тебя! — Мне снять только абайю или… раздеться полностью?.. — Полностью! И немедленно! Ненадолго предоставив невольника самому себе, Амир выхватил у него из рук бутылку, сам умело вытащил пробку, наполнил бокал, осушил его залпом и сразу же налил снова: — Рамадан завершился, хвала Аллаху! Я целый месяц образцово выполнял свои обязанности и был воплощенной добродетелью… Сегодня я хочу развлекаться, как все нормальные люди! А ты будешь развлекаться вместе со мной! — Да, сайеди, я… — Анхель не успел закончить фразу. Пальцы Амира жестко обхватили его за подбородок и заставили повернуть лицо к господину: — Говори здесь со мной по-человечески, Анхель! Мы в Париже, городе любви! В самом сердце свободного западного мира! — Амир обеими руками схватил любовника за волосы и притянул к себе: — Хочу тебя, львенок… наконец-то мы одни… о, по пути сюда я едва не умер от жажды на самом берегу Иордана! — он жадно и властно проник языком в неподатливый рот юного раба. Долго целовал, терзая губы, но едва отстранился — бросил на колени перед собой: — Я исполнил, что обещал! Благодари же за милость! Зная, какой благодарности ждет принц, Анхель привычным движением развязал его шелковый пояс и распустил шнуровку на шальварах. Горячий и полностью твердый член сейчас же ткнулся ему в губы; резкое и нетерпеливое движение куда больше напоминало удар дубинкой, чем любовную ласку… но Анхель и к этому давно привык. Все возможные приемы соблазнения и услаждения, в том числе и «приручение жеребца» с помощью рта и пальцев были им прекрасно изучены и усвоены, хоть и не по доброй воле. И все же справляться с принцем, обезумевшим от страсти, было нелегко. Крупная головка члена, текущая вязкими солоноватыми каплями, упиралась Анхелю в верхнее нёбо, мешая свободно дышать; широкое витое золотое кольцо — интимное украшение принца, обхватывающее ствол чуть ниже навершия — немилосердно терлось о нижнюю губу и причиняло боль… Амир ничего не замечал и стонал от наслаждения так громко, что рисковал быть услышанным в коридоре, но сейчас его это не волновало; только ощутив, что вот-вот кончит, он крикнул Анхелю: — Хватит! — и оттолкнул с такой силой, что заставил потерять равновесие и растянуться на полу. Тогда принц схватил со стола открытую бутылку и принялся поливать нагого любовника ледяным шампанским… Неудачно вдохнув, Анхель едва не захлебнулся пузырящейся жидкостью с ярким ароматом цитруса и миндаля, закашлялся и попытался сесть, но Амир сам схватил его, перевернул, поставил на четвереньки и несколько раз сильно хлопнул по спине: — Дыши! Нет, мой золотой львенок, нет, мой строптивец, я тебя не отпущу! Объятия снова стали жесткими, движения принца — жадными и настойчивыми, и Анхель проявил покорность, столь желанную Амиру: прогнулся и пошире раздвинул бедра… — Оооо… Джинн! Ты знаешь, как свести меня с ума… но я знаю, как подчинить тебя! — хрипло прорычал принц и ринулся в атаку. Анхель не испытывал боли, но не испытывал и наслаждения, разве что механическое удовольствие, когда член любовника скользил между ягодицами и терся о вход, прежде чем проникнуть глубже. После короткой борьбы «льва и охотника», что была обязательной частью игры, лев сдался, и охотник поразил добычу копьем. Вот тогда стало больно по-настоящему… больно до стонов, и пришлось терпеть, пока страсть принца не достигла предела. К счастью для Анхеля, на сей раз Амир пролил семя гораздо быстрее обычного — но и после этого не пожелал выпустить львенка из своих объятий, зарывался лицом в его волосы, покусывал шею и плечи, поглаживал и стискивал бока. — Господин… может быть, вы желаете принять ванну, а потом лечь в кровать и немного отдохнуть с дороги? — едва Анхель, уставший и продрогший на жестком полу, осмелился задать этот наводящий вопрос, как получил чувствительный шлепок: — Амир! Когда мы наедине, ты должен называть меня Амиром! И о каком сне ты там болтаешь, нечестивец! Я прекрасно выспался в самолете! А теперь нас ждет праздник, и мы не будем спать всю ночь! **** 14 апреля 1992 года Париж, Люксембургский сад Солнце вышло из-за туч, позолотило верхушки деревьев, расцветило радугой струи воды в фонтане — и неожиданно стало припекать совсем по-летнему. Только Анхель, сидя на скамье рядом с Мунирой, не чувствовал тепла. Стылая дрожь пробиралась все глубже в позвоночник и замедляла биение сердца. Принцесса тоже зябко куталась в шарф, но ей не помогали согреться ни тонкий шелк, ни пылкие упреки, которые она бросала в лицо собеседнику: — Как ты мог пойти на такое безрассудство — доверить саудовские семейные тайны западному журналисту! Обнародовать историю, которой следовало умереть в сердцах тех, кто был в нее замешан… или умереть вместе с ними! — Я не стану извиняться за то, что рассказал правду. И за то, что не умер — тоже. Мунира с досадой всплеснула руками: — Ах, да кому теперь нужна твоя правда! Прошло больше десяти лет… — Есть такие воспоминания, что не тускнеют с годами. — Да, я знаю, ты многое пережил… Знаю, что Амир заставил тебя страдать… но и мне тоже досталось после его смерти! Если бы не мой отец… меня наверняка бы уже не было в живых! — К счастью, твой отец подоспел вовремя. Ты жива, ты стала еще прекрасней… и, похоже, вполне счастлива здесь, в Париже. — Да, я счастлива! Я живу здесь уже несколько лет, у меня есть друзья, есть занятия… знаешь, я почти что стала француженкой, почти поверила в это! — Мне остается только поздравить тебя от всего сердца. — Ты издеваешься надо мной, Самум? — Нет, принцесса… — Я была счастлива! Была, пока не прочитала твою книгу!.. Где ты рассказал про все, что я хочу забыть как страшный сон, вместе с Саудией и всей кровожадной семейкой моего покойного мужа! Зачем ты в это полез снова, Самум, какое имел право рассказывать такие вещи на публику!.. — Все, что со мной случилось — моя личная история, и у меня есть полное право поделиться ей с миром. — И зачем, зачем? Чего ты добился?.. — Я просто зажег фонарь в темном лабиринте… Это не так уж много, признаю, но если свет моего фонаря хотя бы нескольким людям поможет не попасть в беду, или укажет путь к спасению — значит, я не напрасно нарушил свой обет молчания. — Слова! Красивые слова! И поступок безумца! Анхель грустно усмехнулся — Руди тоже называл его безумцем, и в целом разделял мнение принцессы о книге, и предупреждал о тех же угрозах; но он ничего не сказал вслух, не считая нужным исповедоваться Мунире. Да она и сама не желала слушать о чужих переживаниях — ей сполна хватало собственных волнений и страхов: — Ты разворошил осиное гнездо! Там, в Джидде, прочли твою книгу… теперь они тебя ищут и, будь уверен, найдут! Раз у тебя такая хорошая память, Самум, значит, ты не забыл, как легко в Саудии подрезаются длинные языки, и какими способами заглушают чересчур дерзкие голоса. У Анхеля закружилась голова и на несколько мгновений потемнело в глазах, словно он во время спарринга пропустил шокирующий удар… Мунире удалось напугать его. Разбудить в душе первобытный ужас перед чудовищем, грозно рычащим в ночной тьме, и чувство отвратительного бессилия, почти забытое ныне, но часто приходившее в годы томительного рабства. Он надеялся поставить крест на своем прошлом, заточив все пережитые ужасы под обложку книги, освободиться от призраков… но вышло наоборот. Книга не стала спасительным сосудом с печатью Сулеймана ибн Дауда, а превратилась в гримуар, наделенный злой волей, живущий собственной жизнью. (8) Призраки, заключенные в ней, неожиданно обрели кровь и плоть, и воспылали жаждой мести неверному, посмевшему приоткрыть миру их мрачные тайны. — Эдгар!.. — рука принцессы сильно сжала его запястье и заставила вынырнуть из мрачного морока. В невольном порыве благодарности он положил ладонь поверх ее тонких пальцев… и окончательно пришел в себя от удивленного вопроса: — Что с тобой? Очнись! — Все в порядке… — Анхель хотел добавить: «Не беспокойся!» — но понял, что Мунира и не думает беспокоиться о нем: — Посмотри вон туда… направо… посмотри незаметно… Видишь? Тревогу принцессы вызвал человек, что замер как вкопанный шагах в десяти от скамейки, где они сидели, и не сводил с них пристального взгляда. Примечания: 1. Мастер Пуни — Рейнольд Борк, бывший монах, преступник и садист, организатор BDSM-оргий для богатых клиентов, в иерархии элитного эскорт-агентства «Doppia P» занимал должность наставника и укротителя рабов. (подробнее об этом персонаже читайте в романе «Не присылай мне роз»). 2. Альмея — (от араб. عالِمة‎ — «искусная или учёная женщина») — танцовщица, певица и женщина-музыкант высокого ранга. На Ближнем Востоке (прежде всего в арабском Египте) альмеи пользовались почетом и уважением. На них можно было жениться, закон этого не запрещал. Чтобы стать альмеей, девушка должна была иметь красивый голос, владеть литературным арабским языком, освоить игру на различных инструментах и уметь импровизировать в песнях, адаптированных к ситуации. 3. Абайя — полностью закрытое черное верхнее платье, традиционный наряд мусульманок, никаб — традиционный женский головной убор, закрывающий лицо, с узкой прорезью для глаз. 4. Маляк — так звучит слово «ангел» по-арабски. Созвучно с именем «Малек», что означает «король». 5. Мутавы, мутавины — представители мутава, религиозной полиции Саудовской Аравии (полное наименование — Комитет по поощрению добродетели и предотвращению порока). Вплоть до 2016 года сотрудники Комитета и волонтеры патрулировали общественные места, причем волонтеры уделяли особое внимание соблюдению строгих правил ношения хиджаба, сегрегации между полами и ежедневному посещению молитв; но также и не исламским товарам/мероприятиям, таким, как продажа собак и кошек, кукол Барби, покемонов, и подарков на День Святого Валентина. С 2016 года власть мутава была сильно ограничена королевским указом, в частности, у них забрали полномочия задерживать, допрашивать и арестовывать людей. 6. Вплоть до 2018 года у женщин в Саудовской Аравии не имелось отдельного заграничного паспорта. Все их данные были вписаны в паспорт отца/опекуна/мужа, поскольку и путешествовать без сопровождения родственника-мужчины им запрещалось. Таможенный контроль женщины в никабах проходили в отдельном помещении или окошке, где при необходимости открывали свои лица только женщинам-сотрудницам пограничной службы. Для ВИП-пассажиров, к которым во Франции безусловно относились и саудовские принцы, таможенный контроль был очень формальным. Личного досмотра жен принца не проводилось, так что подобная «мера предосторожности» была предпринята Амиром исключительно ради развлечения, и в целях запугать Анхеля посильнее. 7. Агал (икаль) — черный двойной шнур, или жгут, с помощью которого удерживают на голове куфию — знаменитую арабскую косынку, защищающую от ветра, солнца и пыли. Бишт — верхний плащ, обычно из дорогой ткани, с искусными вышивками; по бишту можно определить социальный статус владельца. Дишдаш — длинная верхняя туника, та самая, по которой обычно и опознают уроженцев Ближнего Востока. Камиза — нижняя рубашка, шальвары — свободные штаны. 8. Гримуар — (фр. grammaire, «книга заклинаний», «волшебная книга») — учебник магии, обычно включающий инструкции по созданию магических предметов, выполнению заклинаний, наведению чар, а также вызову сверхъестественных существ (ангелов, духов, божеств и демонов). Считается, что сами гримуары наделены магической силой. Первые в мире гримуары были созданы в Европе и на Древнем Ближнем Востоке. В частности, «Ключ царя Соломона» — одна из первых книг по магии, написанная иудейским царем-мудрецом Соломоном, сыном Давида, которого арабы именуют Сулейманом ибн Даудом. Согласно его трудам, он мог заточить джинна в сосуд и запечатать его с помощью кольца архангела Рафаила.