my Ego in this show

Минги подпирал стену спиной, скрестив руки на груди. Его взгляд был неотрывно направлен на Ёсана, а тот сновал по кухне с коробкой в руках, болтая-болтая-болтая, как будто все несказанные раньше слова вдруг прорвали плотину и хлынули из него грязевым потоком. - Жалко, что твоя любимая кружка разбилась, но зато ты теперь можешь выбрать новую. Тебе обязательно нужны тарелки. А салфетки? Хотя о чем я, уж салфетки-то ты купишь и сам... - Ёсан. - У тебя же там совсем ничего нет, даже без подушки спишь, наверно? Ты точно понял, какую надо взять? У тебя больная спина, тебе нужна особая подушка! - Ёсан, пожалуйста. Остановись. Кан Ёсан всегда возмущался, когда его сравнивали с болонкой. Не для того он впахивал в зале, чтобы быть лохматой собачкой с розовым бантиком. Минги посмеивался над ним и ласково трепал мягкие как пух выбеленные волосы, пока Ёсан обиженно поджимал тонкие губы и пытался увернуться от прикосновений. Но, в конце концов, всегда сдавался и утыкался носом в широкую грудь Минги, бормоча, что уж он-то мог бы относиться к его желаниям с уважением... Сейчас Ёсан напоминал выхлестанного дождём щенка, не понимающего, за что его выкинули в ненастье. Минги запрокинул голову и вжался затылком в острые края искусственного кирпича, которым они два года назад в четыре руки, смеясь и пачкаясь в клею и шпатлёвке, украсили кухню. Только образ сгорбившегося Ёсана, старательно растягивающего губы в болезненной улыбке, словно врезался в сетчатку и виделся повсюду, как бы Минги ни отводил глаза. - Ты так и не сказал, что вообще тебе пригодится, - коробка звякнула, когда Ёсан почти уронил её на стол. Минги стиснул зубы, пытаясь не закричать от напряжения. Ёсан стоял, опершись руками о деревянную поверхность по обе стороны от коробки, и смотрел в её нутро с таким видом, будто складывал туда не посуду, а весь свой мир. Или то, что от него осталось. - Ёсан, прости меня, - устало выдохнул Минги. - Прости. Слышишь? Хочешь, я опять на колени встану? Я виноват, я полный придурок, я знаю. Но ещё я знаю, что мне без тебя не жить. Ёсан не ответил. Только его лопатки проступили под растянутой майкой, будто он пытался сжаться сильнее, свернуться в комок, спрятать беззащитное нутро, все ещё кровоточащее от увиденного. Так банально. Сброшенное на пол одеяло. Лучик солнца, неуместно весенний и яркий, скользящий по искусанным губам и сплетенным пальцам. Лохматая голова Минги, мирно покоящаяся на груди незнакомого парня, совсем рядом с чередой засосов на сливочной коже. И оглушительная тишина, в которой растворился странный, дикий вскрик, вырвавшийся из горла Ёсана. Он молча слушал все оправдания Минги и тысячи слов любви, которые тот наконец-то сподобился произнести. Смотрел своими непостижимо бездонными глазами в самую душу, но с обескровленных губ не слетало ни звука. Заговорил дважды: первый раз - когда сказал Минги уйти, и второй - когда попросил вернуться... и забрать вещи. Минги все ещё не верил, что это происходило с ними. Не верил, что умудрился все испортить, что во время дурацкой ссоры ушёл из дома, хлопнув дверью, вместо того, чтобы просто извиниться. Напился до беспамятства и притащил какого-то незнакомца в их квартиру, в их постель, в их жизнь. Даже разбитые костяшки пальцев и обломки зеркала, в котором Минги случайно увидел свое исцелованное чужими губами тело, не убедили его, что все это - взаправду. - Я собрал все, что сумел, - Ёсан вложил в руки, протянутые для объятий, тоскливо зазвеневшую коробку и отступил на два шага, каждый из которых рвал сердце Минги в клочья. - Если ты что-то забыл, напиши хозяйке. А мой номер удали. Пожалуйста. Ради всего, что между нами было. Дверь, обитая дешёвым синим дерматином, тихо закрылась, оставив Минги одного. Кажется, он целую вечность стоял, прижимая к груди жёсткий картон, слабо пахнущий домом. Только когда в квартире что-то разбилось, громко, хрустко, будто брошенное с размаху, Минги вздрогнул и очнулся. И медленно побрел прочь, убеждая себя, что надрывный плач Ёсана ему лишь померещился.