Эй, господин полицейский

Остаток недели пролетает незаметно за разбором старого кабинета и просмотром архива со всеми делами за последние десять лет. Ничего полезного или хотя бы интересного для дела Юнги не находит: в провинциальном городке тихо и спокойно. Ни громких убийств, ни следов криминальных группировок — только бытовые преступления, которые происходят по всей стране каждую минуту, да одинокие старички, что терроризируют полицию доносами на соседей. Серьёзно, даже ограбления здесь происходят раз в пятилетку. Кажется, Мин крупно влип. Привыкший к ритму мегаполиса, он совершенно не представляет, как выживет среди молчаливых лип и дружелюбных соседей. Один только старый шериф веселит, потому что недолюбливает альфу, что когда-то был главной его головной болью и занозой в одном месте: старикашка ворчит каждый раз, как видит следователя, выключает кофемашину из розетки, прячет нужные бумаги по разным уголкам участка, открывает жалюзи в кабинете Юнги, пока его нет на месте, намеренно оставляет дверь открытой и всё время вытаскивает скобы из степлера, желая насолить несносному мальчишке. Несносный мальчишка же только усмехается на все мелкие проказы. Недоброжелателей у него всегда было много — на каждом участке, где ему доводилось работать, по одному минимум, а вот сумасшедший старик-мститель уже что-то новое. Вечер субботы Юнги застаёт, сгорбившись над очередным делом. Голова уже ноет от количества монотонной информации — дела здесь закрываются быстро и, как правило, до суда не доходят. Удивительно, что массовик-затейник, которого ищет Мин, решил затесаться именно в этом провинциальном раю. Десятки похищенных омег по всей стране и лишь пара зацепок, ведущих в родной город. Многие считают, что за преступлениями, разбросанными по карте в хаотичном порядке, стоит один сумасшедший маньяк, но Юнги уверен, что это дело рук банды обученных и хорошо слаженных преступников. За их поимку альфе пророчат хорошее повышение и перевод в главный офис вместо бесконечных переездов и командировок по назначению. За несколько лет службы Мин успел прославиться в узких кругах уникальным талантом слежки и характером цепной ищейки, за что им восхищались и за что многие его недолюбливали. В постоянных разъездах, он так и не смог найти для себя подходящего места, поэтому принял решение прыгнуть выше головы и залезть на самую верхушку карьерной лестницы. Телефон дрожит от вибрации входящего сообщения. Обычно по субботам Юнги никто не пишет, да и уведомления у него выключены на всех, кроме начальства и Хосока. Мин смотрит на всплывшее окошко с текстом, приправленным кучей смайликов. «Привет! Ты же помнишь, что мы договорились встретиться? :) Я уже вызываю такси». Разумеется, он помнил о договорённости. Ждал вечера субботы всю неделю. Даже залез в базу данных, чтобы лишний раз не трепать себе нервы догадками и посмотрел досье Хосока, поразившись количеству штрафов за неправильную парковку. Их штук двадцать за последние пять лет. Или тридцать. Юнги не считал. Место работы: общественная средняя школа. Адрес, номер водительских прав (как не отобрали — хороший вопрос), не судим, омега, 29 лет, не замужем. Привлекался как потерпевший в судебном разбирательстве восемь лет назад. Дело проиграно и закрыто за неимением доказательств. Без апелляций. В баре, куда Юнги добирается за десять минут на такси, предусмотрительно оставив машину дома, ощутимо прохладно. Мягкое освещение, в колонках звенит старая поп-панковская песня, знакомая каждому посетителю. Он замечает Хосока за деревянной барной стойкой — сидит на высоком барном стуле, свесив ноги в ортопедических кроссовках, из-под которых выглядывают носки с «Вазой с ирисами на жёлтом фоне» Ван Гога, и болтает с барменом. Вертит в руках снятый с запястья позолоченный браслет с крупными подвесными жемчужинами, кокетливо опускает голову к правому плечу, стреляет глазками. Иногда смотрит на часы позади бармена. Ждёт, в общем. Сдав пальто в гардероб и подойдя поближе, Мин краем уха цепляет незатейливый разговор о погоде. Он садится рядом и молча сидит несколько секунд, слушая, как посмеивается омега. Наконец Хосок обращает внимание на пришедшего. Его лицо расплывается в широкой улыбке, а у глаз собираются едва заметные морщинки от частого смеха. Прозрачные стёкла очков блестят в тёплом свете подвесных ламп. — Ох, Юнги, ты пришёл! — Чон сжимает его ладонь. Не обнимает, потому что для этого нужно встать с удобного стула. Мин не возражает. — Я думал, что ты не придёшь. Ты не ответил на моё сообщение, но я всё равно решил приехать и подождать тебя немного, вот, — выдаёт он на одном дыхании, всё ещё стискивая руку следователя в тёплом капкане своих рук. — Давай я тебя угощу. Я выбил неплохую скидку. Что ты пьёшь? — Сегодня моя очередь тебя угощать, — произносит Юнги с лёгкой улыбкой. Он поворачивает ладонь тыльной стороной вниз и гладит омегу подушечками пальцев в том месте, где пересекаются все трещинки и линии на коже. На левом мизинце Хосока набита маленькая пятиконечная звезда. Символ неувядающей надежды. — Я буду текилу санрайз. Побольше сока, поменьше текилы. Для себя Юнги заказывает апероль шприц, решив, что не выдержит помесь сладкого апельсина с крепким алкоголем и уснёт где-то через десять минут после первого коктейля. Не то чтобы он не умеет пить, просто усталость и возраст сильнее. — Итак, — улыбается Хосок. Убирает руки обратно, прячет их в рукава коричневой худи с летающим покемоном. Общение со школьниками на нём всё же сказывается. — Я жду увлекательной истории. Как ты? Чем ты живёшь? Чем занимаешься, помимо выписывания штрафов? — Ловлю всяких отморозков в основном, а потом довожу их до тюрьмы. Ничего интересного, честно. Работа как работа, если не считать того факта, что ежедневно сталкиваешься с таким количеством грязи, насилия и несправедливости, что рано или поздно перестаёшь их замечать. — Какой ужас! Я бы так не смог, — кивает Чон. Бармен ставит на столешницу два коктейля. Наливают здесь щедро — в столице такого днём с огнём не сыщешь. — У меня было много коллег-омег. Как правило, они более устойчивые и гораздо сильнее морально, чем мы, альфы. Например, мой хороший друг Сокджин, судмедэксперт, мог копаться в гнилых останках весь день и потом как ни в чём не бывало идти на свидание или вечеринку. А я, например, первые два года нормально спать не мог. Кошмары снились, — уголок губ Юнги дёргается. Капелька воды стекает вниз по апельсиновой дольке, падает на выступающую плоскую ножку винного бокала с аперолем. — И что было в этих кошмарах? — В основном простреленные головы. Мои первые три дела — подставные самоубийства. — Оу, — Хосок поджимает губы, но тут же расслабляет рот. Поднимает, понюхав перед этим, свой напиток в тосте: — Давай не будем тогда о мрачном. Лучше выпьем за встречу! Я очень рад тебя видеть! — За встречу. Они чокаются краешками стеклянных бокалов. В баре не многолюдно, что удивительно для субботнего вечера, но всё же народу достаточно, чтобы их разговор тонул в окружающем гуле чужих бесед и музыки. Бармен неторопливо принимает заказы и разливает напитки. — Часто здесь бываешь? — Юнги едва не морщится от холодного коктейля. Вкус всё же ощутимо приятный, с лёгкой горчинкой на кончике языка. — Кажется, ты хорошо знаком с персоналом. — Нет, впервые его вижу, — пожимает плечами Хосок. Светит ключицами под широкой коричневой толстовкой, а на шее сверкает золотая короткая цепочка. Видимо, та шла в комплекте с браслетом. — Я вообще редко пью, да и по барам ходить не любитель. — А я думал, что ты любитель вечеринок и всяких тусовок. Ну знаешь, музыка, танцы, твоя стихия. — Да, с моей ногой только танцевать до утра на барной стойке, — Чон давит смешок и отпивает немного апельсинового коктейля из трубочки. — Скажи ещё марафон пробежать или заняться хайкингом. Омега упирается щекой в собственную раскрытую ладонь, чуть склонив голову набок. — Прости… ладно, как поживает твой папа? Надеюсь, он в добром здравии, — пробует снова Юнги. — Он умер. Но спасибо, что спросил. — Оу. Чёрт. Прости. Сочувствую твоей потере. — Забей, — вздыхает Хосок как-то снисходительно. — Он умер почти шесть лет назад, так что это не больная тема. — Но всё же… — А ты никогда не был хорош в разговорах, но я рад, что ты всё-таки смог выучить пару вежливых слов, — Чон делает несколько крупных глотков с таким невинным видом, что хочется разбить себе голову об столешницу. Помнится, в школьные времена они ругались и цапались как раз из-за того, что Юнги не умел держать язык за зубами, когда дело касалось грубостей. Он потратил много времени, чтобы выработать в себе привычку вовремя закрывать рот, но всё же так и остался безумно неловким вне пределах рабочей среды и круга людей, которых считал рабочим материалом. На месте преступления и в окружении «своих» Мин — главный, Мин — авторитет, эксперт, мастер, босс. А рядом с Хосоком… А рядом с Хосоком, например, он просто Юнги. — На этой неделе, — прерывает Чон размышления альфы, — один из моих семиклассников засунул ручку в нос. И та застряла. Мы где-то минут десять пытались её вытащить всем классом. Смешок срывается с их губ одновременно. — Вытащили в итоге? — Нет! — омега всплёскивает руками. — Пришлось вызывать скорую, потому что фельдшера не оказалось на месте. У ребёнка паника, другие дети стали с ним фотографироваться. Кто-то стал повторять за ним и засовывать все карандаши-циркули в нос. Я кое-как их всех успокоил. А когда прибыли медики и наконец вытащили эту проклятую ручку, то оказалось, что у ребёнка нет страховки и он, оказывается, вообще не числится в списках учащихся. — О нет, — смеётся Юнги, чувствуя как тепло становится от смеха вперемешку с алкоголем. — И часто у тебя такое происходит? — Да каждую неделю. Это же семиклашки. Они только и делают что встревают в истории и суют себе карандаши во все отверстия, — Хосок закатывает рукава кофты, и Юнги может рассмотреть его татуировки. Цветы, звёзды, цветы. — У меня есть ученик, который однажды сдал мне контрольную с огромными разводами от зелёных соплей! Листы склеились, и я чуть с ума не сошёл, пока пытался их отсоединить. — Он придурок или просто поиздеваться решил? — Не знаю, но с этих пор я храню у себя на столе бумажные полотенца и заставляю детей сморкаться, когда замечаю, что у них насморк. — Ты слишком добрый. Я бы отправлял их домой с порога или наказывал, пока нормально себя вести не научатся, — ромашки, маргаритки, одуванчики, колокольчики и лютики ползут вверх по предплечью. — Шаг влево, шаг вправо — расстрел, а потом бан. Хосок смеётся так громко, что на него оборачиваются несколько соседних столиков: — Сразу видно господина полицейского. — Я не виноват, что это поколение потеряно, — Юнги чуть касается его спины, пряча рвущийся наружу приступ смеха. — Ты только что заставил меня почувствовать себя старым. — Ты никогда не будешь старым с таким вкусом в еде и одежде, — Мин кивает подбородком в сторону самого сладкого напитка в баре и незатейливого покемона на худи. — Да нормальный у меня вкус! Деланное возмущение. Через пару стаканчиков с коктейлями, десятка плохих шуток и историй про неуправляемых школьников они оба расслабляются достаточно, чтобы тихо подпевать даже незнакомым песням и улыбаться так, будто лицо пластилиновое. — Ты теперь носишь рубашки, как серьёзно всё, — задумчиво произносит Чон, поправляя на себе невидимый галстук, когда уже почти косеет от количества выпитого алкоголя. — Я заметил ещё в прошлый раз, но было бы слишком неловко смущать тебя комплиментом, — он проводит тонкими пальцами по рукам Мина, нащупывая каждую мышцу под достаточно плотной тканью. Глаза щурит под стёклами очков. Рассматривает. — Я бы пережил как-нибудь, — Юнги тоже рассматривает Хосока, будто впервые видит. Внимательно, долго, неотрывно смотрит. — «Как-нибудь» не надо, надо только «успешно». — Сразу видно господина профессора. — О боже, — омега роняет лицо в собственную раскрытую ладонь. Сидит краснощёкий и безумно красивый. С кудрявой тёмной чёлкой и покрасневшими губами сердечком. — Это звучит так ужасно и пафосно… чувствую себя глупо. Юнги хочется крепко сжать его всего и никогда не отпускать. Они выходят курить минут через десять. Вернее, курит только Мин. А его спутник выскакивает лишь за компанию, чтобы посмотреть на звезды, сияющие в наступившей темноте. Он задирает голову, обнажая длинную шею для холодного осеннего ветра и говорит ни с того, ни с сего: — Кажется, это один из лучших моментов в моей жизни за последние несколько лет. Клубы пара парят над их макушками. Юнги с ним согласен абсолютно. Секунду назад он думал о том же самом, наблюдая за силуэтом в мерцающем свете уличных фонарей, и гадал, о чем же размышляет Хосок под пучиной звезд. Оказывается, они оба прокручивали одни и те же слова в бесконечной ленте внутреннего монолога. Юнги делает шаг навстречу и осторожно обнимает Хосока, что сначала вздрагивает от неожиданного прикосновения, но после лишь доверчиво прижимается всем телом, будто пытаясь вылепить из них одну глиняную фигурку, обжечь её и поставить на полочку. — Поцелуешь меня, господин полицейский? — спрашивает Чон, подставляя щеки. Мин же ловит губами его губы. Сладкий апельсиновый сок, горчинка на кончике языка, привкус сигарет. Маленькие ладошки омеги на лице альфы. Ветер, запутавшийся в тёмных волосах. Из-за закрытой двери доносятся тихие отголоски старой песни о любви. Всего через несколько минут Юнги обнаруживает себя, прижимающего Хосока к стене. Еще через несколько — они уже полностью одеты и ловят такси на центральной улице. У Чона шапка с помпоном, как у пятиклашки, и крохотная красная сумочка через плечо. У него самого пальто расстегнуто и почему-то несколько верхних пуговиц на рубашке. Он держит Хосока за руки, целует покрасневшие костяшки одну за другой и слышит только чужой смех. — К тебе или ко мне? — спрашивает омега, когда они всё-таки садятся в машину. — Ко мне. Они прилипают к губам друг друга на заднем сидении авто, пропитанном запахом самого дешевого ароматизатора с ближайшей заправки. Он оседает на скулах, на краешке воротника, на нарисованных маргаритках, заточенных под кожей. Перед глазами мелькают искры звёзд. Юнги зарывается ладонью в кудрявые волосы Хосока и чуть надавливает на макушку, углубляя поцелуй. Тот не сопротивляется — позволяет перехватить всю инициативу и плывет по течению млечного пути. Двумя пальцами ведёт вниз по груди, цепляя мелкие пуговицы рубашки. Целуются у входной двери, в лифте, у порога, пока Мин вынимает ключи. У них обоих губы давно опухшие, взгляды шальные и дыхание одно на двоих. Съёмная квартира встречает их недружелюбным холодом и кромешной темнотой. Юнги на ощупь ищет выключатель, чуть не роняет их с Хосоком на выставленную коробку с остатком неразобранных вещей, на что получает безудержный хохот, который стихает лишь при смазанном поцелуе в шею и порывистым «ох». Обувь остаётся лежать в коридоре в беспорядке вместе с верхней одеждой. Альфа аккуратно подхватывает хрупкое тело на руки и даже удивляется, какой он лёгкий для своего роста — как пёрышко, парящее в воздухе. — Поставь на место! — визжит Чон. — Уронишь! — Не уроню. — Кричать буду! Соседи полицию вызовут! — Полиция уже здесь, — усмехается Мин, но на ноги омегу всё же ставит. Чуть позже, когда они уже оказываются в единственной жилой комнате, в спальне. Хосок оглядывается по сторонам в темноте. Свет от уличных фонарей не дотягивался до голых окон, а полуночная луна слишком робка, чтобы заглянуть в жилище. Глаза постепенно привыкают к обстановке и зрение возвращается: мутные тени приобретают чёткие очертания. Он смотрит лишь в лицо Юнги. Светлое, как полупрозрачный пергамент, с чёрными впадинками кошачьих глаз, атласными лентами бровей и разрезом зацелованного рта. Чон толкает его в грудь на покрывало двуспальной кровати и, недолго думая, стягивает с себя толстовку, под которой не оказывается ничего, кроме обнаженной кожи. Юнги смотрит завороженно. Скользит взглядом от длинной шеи по ключицам, вниз по груди, рёбрам, животу — а внизу живота с двух сторон у выпирающих тазовых косточек набиты симметричные бабочки, чьи тоненькие крылышки напоминали обложки нью-метал групп. Ну вот, а говорил, что не слушает. Линии, выведенные на коже вечным очерком, набухают под пальцами, как аккуратная и умелая вышивка. Мин утыкается носом в живот омеги и одним лишь поцелуем-знакомством оживляет бабочек, что тормошат изнутри острыми крыльями-лезвиями. Хосок закидывает голову назад и кусает губы, когда Юнги начинает языком обводить контуры его давних татуировок. — Не стесняйся, — хрипло произносит альфа, продолжая неторопливые ласки. — Можешь стонать, сколько хочешь. Вместо ответа — смех, переходящий в грудной выдох. Дыхание щекочет низ живота. Голова кружится. Подтягивает ещё ближе за оборку джинсов. Через пару минут вся одежда Хосока оказывается на полу. Одежда Юнги, впрочем, тоже. Забравшись на колени Мина, Чон проводит пальцами по плечам мужчины. Подушечками нащупывает круглый рубцовый шрам от пули около ключицы. Прикосновением спрашивает, прикосновением слушает его историю. Губы ищут губы, душа ищет душу. У Юнги неожиданно мягкая кожа, как будто бархатная. Её приятная прохлада режет без ножа, когда он водит руками по горящей от ласки спине Хосока, как будто пытаясь согреть или снять с него остатки несуществующих вуалей. Оттого поцелуи лишь горячее и слаще. Оттого каждое касание всё нужнее и нужнее. — Ну же, я не фарфоровый, — стонет Чон, когда недвусмысленно двигает бёдрами вперёд. — Я хочу тебя почувствовать. Альфа же тянет момент. То ли себя проверяет, то ли омегу — оба они не стеклянные, но и не титановые тоже. Первым терпение лопается у Хосока. Может, в трезвом состоянии он бы и продлил прелюдию, но сейчас он пьян, возбужден и хочет нормально потрахаться. Ну ладно. Поцелуев в шею и объятий хочет тоже. Возможно, после секса захочет их еще больше. Он нащупывает собственное колечко мышц, из которого уже вытекает клейкая смазка, и принимается растягивать себя, приподняв таз с чужих бедер и зажмурившись от подступающего удовольствия. Своё тело Чон знает наизусть. Второй рукой он опирается на плечо Юнги и валит его на спину, но тот приподнимается на локтях, не желая терять открывшегося вида — пальцы на ногах сводит. От разведённых в стороны коленей Хосока, от его приоткрытых зацелованных губ, от мягкой линии подбородка и чёртовых пальцев, на которые омега с нетерпением насаживается. Смазка хлюпает вместе со звучными стонами. Старается? Может быть. Юнги ведет ладонью по внутренней стороне бедра омеги, подбираясь от середины всё выше и выше, пока не останавливается у худощавых ягодиц. Две секунды на размышления — все мысли вата, пустой фасад без крепления — и вот Хосок уже непроизвольно скулит, как настоящая блядь. Цепляется своими миниатюрными тёплыми ладошками за плечи альфы и оставляет влажный след на коже. Кудрявая чёлка сбивается набок, и Мин оставляет короткий поцелуй в центре лба. Плотные стенки сжимаются вокруг фаланг, когда Юнги вводит сразу три пальца. Уже готов, но мужчина не отказывает себе в удовольствии немного помучать Чона — его влажная тряска, мелкая дрожь, мёд и истома. Хосок толкается языком в рот Юнги и пробует горчинку апероля на вкус. Он разочарованно выдыхает остатки тягучего воздуха, когда альфа буквально отдирает его от своих губ. — Защита, — голос у Мина по-сексуальному низкий. — Секунду, — с решимостью кивает омега и ныряет вниз с кровати. Сильные руки ловят его чисто на инстинктах, когда до столкновения с полом остаются считанные миллиметры. — Хосок, — шипит, затягивая обратно в постель. — Без самоубийств в мою смену. Хосок же, довольно улыбаясь, держит в обеих руках красную крохотную сумочку, в которой даже телефон не поместится, и вынимает оттуда ленточку презервативов. — А ты подготовился, да? — ухмыляется Юнги. — Ты сам сказал, что это свидание. — Я не говорил. — Тем более никогда не знаешь, когда тебе повезёт оказаться в руках закона, господин полицейский, — щурится хитро. — Давай оставим ролевые игры до более подходящего случая. — Какие игры? Это реальная жизнь, — смеётся Хосок. Хочется его поцеловать. Юнги решает пойти на поводу у своих желаний. Омега отбрасывает сумочку в сторону, утопая в объятьях и нежных губах. На душе и так хорошо, а сейчас в разы лучше, как будто праздник. Он снова забирается на бёдра альфы и, не разрывая поцелуй, раскатывает презерватив по твёрдому члену. Рот наполняется слюной от предвкушения. Поцелуй становится совсем мокрым и нетерпеливым. Чон ёрзает на месте. Думает, как лучше устроиться, но всё решается само собой — на выдохе. Толчок резкий, как бросок через плечо, возвращает Хосока к жизни, обратно в постель, к Юнги. Ох, Юнги. Они прерываются танец-сцепку языками, чтобы отдышаться, но продолжают заглядывать в глаза друг друга. Даже когда омега моргает и жмурится от приятного тепла внизу живота и члена, упирающегося в самое нужное место, то всё равно видит знакомую темноту чёрных глаз альфы и тонет в ней, как в омуте. — Хэй, ты в порядке? — холодные большие ладони бережно обхватывают лицо. — В порядке, — выдох. Вверх-вниз, вниз-вверх. — Просто хорошо очень, — дыхание сбивается. Ритм, который задаёт Чон — нет. Всегда попадает в такт. Никогда не соскакивает и не ошибается. Даже музыка не нужна, чтобы это чувствовать. Адреналин, позабытый вместе со справками и рухнувшими мечтами, крошит Хосока. Он сам крошится. Сердце стучит, как бешеное. Резкий запах озона бьет в нос, разгоняя кровь. Еще немного. Еще чуть-чуть. Вверх и вниз. Аромат кожи Юнги заводит, сводит с ума, успокаивает, раскручивает одновременно. В животе закручивается тугой узел, когда он двигает бедрами навстречу. Когда целует. Обнимает. Улыбается до десен. Всегда хочется улыбнуться в ответ. Просто потому, что он здесь. И между ними… между ними что-то есть. Перед глазами мелькают звёздочки — столпы искр в тёмных зрачках Мина, что распадаются на миллионы маленьких частей, пока не собираются обратно в убаюкивающую темноту. В голове становится так тихо. Так уютно. Так комфортно со всем беспорядком, что царит в мыслях. Он находит себя в том моменте, когда лежит на кровати и онемевшими пальцами перебирает отросшие волосы Юнги. Наматывает прядь за прядью, а те всё не слушаются и не слушаются. Дыхание такое мирное, слаженное — запах дождя успокаивает так же, как и заставляет потерять голову. — Юнги. — Да? — Скажи что-нибудь. — Я говорю, — Мин гладит омегу по спине. От одной невидимой родинки до другой. — Я говорю… у тебя красивые татуировки. — Спасибо, я знаю, — Чон закрывает глаза и поудобнее устраивается на вытянутой руке альфы. — Что еще? — Ты красивый тоже. — И? — Я видел много омег с татуировками, но тебе они идут больше всего. Хотя это, наверное, потому, что те омеги в основном были мертвыми. Иногда даже чуть с гнильцой и трупным запашком. — Фу! — морщится Хосок и перекатывается с руки на подушку. — Иди покури и подумай, что говоришь. — Слова настоящего учителя, — судя по голосу, Юнги улыбается. — По татуировкам, кстати, очень удобно распознавать тела. То есть даже с оторванной голов… — Юнги! Пошёл вон! И родителей в школу! Немедленно! — Ладно-ладно, господин профессор. Больше не буду, — смеется альфа, а потом действительно идёт курить на балкон, закутавшись в одеяло. Возвращается он, перешагивая через разбросанную одежду и удерживая на весу два стакана с водой и две таблетки анальгина, всё еще довольный и хорошим сексом, и удачной шуткой, да и этим свиданием в целом. Щёлкает выключателем на ночнике. Мягкий свет рассеивает темноту. Хосок несколько раз его сонно и лениво целует — хочет целоваться, глупый, до утра, но спать хочется больше — и обнимает, устроившись на груди Юнги. Под одним одеялом тепло.