Эй, господин полицейский

Домой Хосок возвращается только на следующий день. Вернее, к вечеру понедельника после работы, на которую его завёз Юнги, получив тройную порцию поцелуев, поп-музыки и утреннего секса в душе. Настроение у Чона приподнятое, с лица не сходит улыбка — даже детей он особо не терроризирует болтовнёй, дав им лёгкий тест, и лишь насвистывает причудливую мелодию, что услышал вчера по пути из Икеи. На пороге его, разумеется, перехватывает обеспокоенный Тэхён. Они жили вместе чуть больше года, с прошлого лета, и достаточно крепко сдружились за это время. Как и Хосок, Ким — учитель. Только преподаёт он французский язык, да и в школе появляется только три дня в неделю, а не торчит там добрую пятидневку, как историк с бесконечными часами, бессмысленной документацией и переработками за «спасибо». Тэхён — хороший парень. Снимает второй этаж в доме, аренду платит исправно по скидке, помогает ухаживать за садом и делать перестановку каждые две недели. А ещё подъедает всю еду Чона, разбрасывает одежду и никогда не моет за собой посуду. — Где ты был? — он бросается в объятья омеги и поднимает его над полом, не дав разуться. — На работе, — Хосок пытается вывернуться из цепких крепких рук, но в итоге сдаётся и позволяет покружить себя по комнате. — Где мне ещё быть? — А до этого? — Да так, вешал шторы, — смешок сам рвётся наружу. Потому что прошлый вечер он действительно потратил на крепление гардин, свесив ноги с плечей Юнги, который запретил ему вставать на самую прочную во вселенной конструкцию из двух табуреток. — А телефон? — Сел. — Никогда так больше не делай, слышишь? — Тэхён всё же ставит Хосока на место, но трясёт его за плечи, чем смешит окончательно. — Я даже в полицию звонил, но мне сказали, что заявление о пропаже можно написать только через три дня. Я чуть с ума не сошёл! Чимин тоже! Ах да, Чимин. Вместе с Тэхёном в неразбавленную ничем другим, кроме школы и больницы, жизнь Чона пришёл ещё и юный муж Тэхёна. Тот жил в столице и заканчивал последний курс пединститута, активно готовясь к переезду и просаживая все свободные деньги на межгородской электричке. Сначала Хосок и Чимин не ладили. Пак ревновал своего альфу, звонил без предупреждения, заявлялся посреди недели, пытался уличить их в чувствах, которых не было. Со временем, конечно, он оттаял и превратился в милого, задорного и поддерживающего человека, став ещё одним другом омеги. На самом деле Чимин напоминал Хосоку самого себя в молодости, когда у него бурлила кровь и совершенно не работал мозг. Такой же по-ребячески смелый, наглый и временами заносчивый, хоть и душка с добрым сердцем и мягкой улыбкой. Только Чимин, пожалуй, не такой категоричный и отчаянный, не терпящий полумер эгоист, каким был Хосок в своё время. Чон срубил на корню всё, что имел, и сжёг мосты, не задумываясь, что однажды ему придётся вернуться. И ради чего? Ради глупой мечты, что оставила его подыхать на проезжей части. — Ты слишком драматизируешь. Тебя Чимин покусал, что ли? Ну, виртуально, — закатывает глаза омега и переобувается в домашние ортопедические тапочки. — Если бы, — вздыхает Тэхён. Отношения на расстоянии давались ему сложнее всего. — А вдруг тебя бы похитили? Или ещё что? — Да кому я такой сдался? — пожимает плечами. — Калек проще догнать. — Сам ты калека, — Хосок шутливо толкает альфу в плечо, а после, заметно прихрамывая, проходит вглубь дома. — Я здоровее всех здоровых, между прочим. Ким Тэхён, во что ты превратил гостиную за два дня? — Ты не оставил еды. — И ты питался пиццей всё это время? Сколько здесь коробок? Штук семь? За два дня? А, вот и китайская лапша, — Чон сбрасывает с застеленного цветочным покрывалом дивана пустые картонки. — И мне не оставил даже, — Тэхён с виноватым (нет) видом подбирает мусор. — Я расскажу Чимину, какой ты на самом деле разгильдяй, и спасу его от жизни с бытовым инвалидом. Жди документов на развод. — А я думал, что ты к нам третьим хочешь. — Ещё чего, — раздраженно фыркает омега. — Я лучше заберу Чимина себе, — показывает Киму язык. — Ладно, я в ванную. Если когда я вернусь, будет грязно, то пеняй на себя. Будешь на ужин есть коробки от пицц. — Ну папа! Хосок смеётся. *** Всё закручивается так быстро, что ни Хосок, ни Юнги не успевают понять, когда они выстраивают незамысловатую рутину вокруг собственного мирка и когда этот мирок вообще появляется. Просто в один день Чон заскакивает в участок после занятий. Долго болтает с чёртовым старикашкой, который хмурится и подначивает: «Ты до сих пор возишься с этим дьявольским отродьем?» — на что омега только открывает рот. Мол, ну какое же это дьявольское отродье? Это самый лучший в мире человек. Посмотрите, какой милый! Он изменился, правда-правда. Никого не обижает теперь. А старикашка, разумеется, никого не слушает да причитает, что следователь Мин перевернул весь архив и заставил его, старого шерифа с больной спиной, таскать бумажки туда-сюда ради пустякового дела, а потом ещё ворчал и ругался, что документы оказались не за тот год. А он, что ли, бухгалтер, чтобы отчёты вести? Поговори с ним, Хосок. Никому жизни не даёт, бес этот. Хосок только теребит рукав тёмно-фиолетового худи с цветочком из Undertale да улыбается: Юнги милый, когда ворчит. Когда не ворчит, ещё милее. В тяжёлом рюкзаке у Чона две булочки из пекарни возле школы — урвал последние, со всех ног «бежал» за ними наперегонки с семиклашками. А те, между прочим, никогда не поддаются. Ну или поддаются, но очень плохо! После долгого потока стариковской речи омегу ловит за капюшон главный архивист с папкой наперевес. Жалуется, что следователь Мин заставил его перебирать и сортировать бумаги за последние десять лет. Омега сам не замечает, как оказывается окружён коллегами Юнги, которые наперебой заваливают его жалобами, возмущениями и просят поговорить с его «женихом», потому что тот — только представьте! — заставил их всех работать и пригрозил увольнением за непослушание. Разумеется, тот никого уволить не может, но особо неэффективным кадрам об этом знать не обязательно. Хосок даже за язык себя кусает, чтобы ненароком не выболтать ценную информацию и тем самым пошатнуть авторитет следователя. Хотя грош цена авторитету, который строится на страхе. Ну да ладно, не его дело. Наконец-то отделавшись от длительной беседы обещанием поговорить с деспотом (но только если представители закона не будут штрафовать омегу за неправильную парковку, когда он починит машину!), он ныряет в кабинет Юнги без стука. Мин стоит спиной к выходу около большой офисной доски, к которой прикреплены несколько фотографий и заметок, выписанных мягким и рельефным почерком. Не знай Чон ещё со школы, как пишет альфа, то ни за что бы не подумал, что его рука способна вывести что-то подобное. — Я непонятно выразился, когда просил меня не беспокоить? — Глубоко извиняюсь, господин полицейский, — Хосок растягивает губы в улыбке, когда видит, как плечо Юнги дёргается от звука его голоса. Узнаёт. — Просто решил проверить, как у тебя дела, и принести перекусить, — он в несколько шагов подходит к мужчине, бросив тяжёлый рюкзак на кресло, и обнимает со спины. Холодный, нужно согреть. — Чем занимаешься? Картинки смотришь? — Если бы, — следователь перехватывает тёплую ладошку омеги и подносит её к губам, чтобы поцеловать кончики пальцев, что хранят запах мела и журнальных чернил. — Почти двадцать пропавших омег по всей стране за последние восемь лет. Ни следов, ни зацепок. Пострадавших ничего не связывает. Они все из разных социальных слоёв, разных профессий, семейного положения и статуса. — Сбежали сами? — Полгода назад нашли первое тело. Выпотрошенное, со следами насилия. Судмедэксперты установили, что оно было заморожено почти семь лет и выброшено только сейчас. Далее было найдено ещё пять тел, с каждым разом всё ближе и ближе к нашему городу. Предположительно, что здесь работает банда по торговле органами или серийник-изв… — Фу, — кривится Чон и выдёргивает свою руку из рук альфы. — Какой ужас! Зачем ты мне это рассказываешь? — Ты сам спросил, — добродушно отвечает Мин и поворачивается лицом к омеге. — Мог бы ответить, что просто… не знаю, думаешь. А теперь мне будут сниться мертвецы, фу! — Если заснёшь в моей кровати, то обещаю, что буду охранять твой сон, — Юнги приобнимает Хосока за талию и подталкивает к себе. — Никакие трупы не доберутся. — Ужасно, — фыркает от смеха. Кладёт тёплые ладошки на белые, как январская скатерть, щёки и обжигается о кожу. — А если они за тобой придут, а не за мной? Что делать будешь? — Глупые ты вопросы задаёшь. Отбиваться, конечно. Чон хихикает, представляя, как посреди ночи они воюют с зомби из Plants vs. Zombies под весёлую музычку. Его альфа раздаёт всем мертвецам направо-налево, маша кулаками по забытой привычке, а сам омега сидит да улыбается, как подсолнух, что даёт энергию смешным растениям. Хосок любит коротать время на ланче за этой игрой: детишки всё время окружают его и кричат на ухо, что он делает что-то не то, а самые и наглые и вовсе тыкают пальцами в экран, помогая пройти уровни. Он на них ругается позже, конечно, но так, по-доброму. Уровень ведь всё равно пройден. — Ты красивый, когда смеёшься, — тихо произносит Юнги, прежде чем прижаться губами к губам Хосока. — Я всё время смеюсь, — крохотные поцелуи сыпятся градом на лицо альфы. — Значит, ты всё время красивый. Сильные руки прижимают Чона ещё ближе. Или это он прижимается сам, вдавливая лопатки Мина в офисную доску, на которой красуются совсем не приятные глазу картинки. Снимки реальных людей. Страшные снимки. Он тянет Юнги на себя, подальше от ужасного места — пусть пока они рядом, ничего плохого не будет. Натыкается поясницей на стол. Крепкий, должен выдержать. Если не обоих, то одного точно. Хосок так хочет целоваться, что даже ноги сводит — в кои-то веки не от боли. Альфа подхватывает его под бёдра и усаживает на деревянную столешницу. Там документы какие-то, раскопки архивов, а у Хоби — никто его больше так не зовёт, даже мысленно — кожа карамельная и губы на вкус, как сладкий кленовый сироп, застывший на алых пухлых бутонах загадочного цветка, что цветёт в лесах Южной Америки. Юнги обнимает его. Вжимает сухие ладони в худую спину, нависает в поцелуе. Хосок тянет его за шею, к себе. Чуточку ближе. Ну же, ещё немного. Самую малость. Жалюзи падают с таким треском, что омега подскакивает от испуга и буквально обхватывает Мина, как малыш-коала. По ту сторону на них смотрят несколько любопытных пар глаз — самые любопытные, конечно же, у старого шерифа-негодника. Подслушивали. Сплетники. Теперь подглядывают. — Гадство, — сквозь сжатые зубы цедит следователь-деспот. Хосок начинает хохотать и голову прячет в шее Юнги. Был бы чуть младше или стеснительнее, то покраснел бы весь, а сейчас только смеётся. Прижимает щеку к белой рубашке на крепком плече. Думает: как жених ходишь, только галстука не хватает. — Давай купим тебе галстук, — говорит он. Мин жестом прогоняет коллег. Нечего пялиться. — Зачем? — Для красоты. Я посмотрю, как их завязывать. Будешь щеголять с бантиком, как красавчик, — Хосок откидывается чуть назад, возвращаясь на стол. — Я всё красивое люблю, а некрасивое — не очень, — разглаживает рубашку, поправляет воротник. Сам Чон рубашек не носит, только блузки по настроению да весёлые кофты-кардиганы. Взгляд цепляется за пустую рамку на столе. Юнги с неё пыль протёр, а фотографию не вставил. Нужно наделать побольше снимков и принести, чтобы полицейский выбрал, какой больше нравится! А то совсем неуютно, только трупы да трупы на офисной доске. *** Мир, в котором живёт Хосок — радужно-розовый, переливающийся витражами и хрустально-чистый. С маленькими цветочками на расписных горшочках, с любопытными вьюнками на кирпичных стенах и ковром-ромашкой около кровати. Он приносит Юнги скатерть. Вернее, три скатерти: все кажутся какими-то смешными и по-доброму милыми, совсем не под стать Мину, что пьёт крепкий кофе и никогда не использует подставки для чашек. Хосок на это только головой качает, мол, не беда. Я же здесь, а значит, нам это точно подходит — просит выбрать одну понравившуюся, Юнги никакие не нравятся, но он выбирает самую безобидную и не аляповатую. — И зачем притащил? — альфа расстилает скатерть на обеденный стол. — Потому что с некрасивого стола есть невкусно. А я хочу спагетти на ужин. Невкусные спагетти — вообще ужас, так жить нельзя. — Мы могли бы поехать в итальянский ресторан, — пожимает плечами. Смотрит, как джемпер Чона задирается на пояснице, оголяя тонкую линию татуровки, и решает, что в принципе нафиг этот ресторан. — Дома вкуснее потому что, — Юнги честно не понимает, как сваренная паста из супермаркета может быть лучше фирменной кухни, но не спорит. — А другие две скатерти подари шерифу и архивисту, а то они тебя недолюбливают. Не говори, кстати, что от меня. — Они и так догадаются, поверь. Хосок насвистывает песню, рассказывает про забавные случаи из школы — щебечет, как птичка. Во времена, когда альфа особенно сильно страдал от одиночества — то были два долгих года в бесконечных переездах и первых по-настоящему крупных кошмаров, которые преследовали юного следователя и в реальности, и во снах, — он сбегал в парк, чтобы посидеть немного в одиночестве и дать голове остыть. Слушал птиц, кормил их с руки. Птицы осторожные, но всё же доверчивые создания: садились на ладонь и клевали зерно. Юнги очень любил птичек, потому что они ничего не знали. Они просто пели, летали туда-сюда и не видели того, что им не суждено увидеть. Такой же птицей пытается казаться Хосок. Лёгкий на подъём, смешливый и счастливый. Весь перемазанный в томатной пасте, как в крови. Первое тело было выпотрошено. Второе — утоплено в крови. Анализ ДНК показал, что в человеческой. Третье — обезглавлено. Четвёртое… там только скелет нашли по частям. Портрет восстанавливали по зубным коронкам, а пятое… — Юнги, — Хосок щёлкает пальцами у него перед носом. — Алло, Земля вызывает господина полицейского. Юнги моргает несколько раз: — Прости, задумался. — Да я уже понял. У меня детишки сидят с таким же лицом, когда я им контрольные даю, — Чон отрывает салфетку с купленной им же подставки для бумажных полотенец и вытирает губы альфы от соуса. — Хочешь и тебе дам тест порешать? А? Конечно, через несколько лет работы в полиции Мин заматерел. Ему прекратили сниться кошмары, тела стали просто телами, а не людьми; убийства, наркотики, деньги. Шрам на лице. В конце концов даже живые люди перестали быть живыми людьми. С Хосоком всё немного иначе. По-другому. Правильно. Он даже знакомит альфу с Тэхёном, к которому Юнги сначала испытывает двоякие чувства, но в конечном итоге понимает, что тот просто мальчишка, которого омега приютил по доброте душевной. Рассказывает о нём Хосок так же, как говорит о детях: со смешинкой во взгляде и с родительскими интонациями. Да и кольцо на безымянном пальце Кима успокаивает тоже. В досье его нет судимостей. Только штраф за подростковый бунт — в шестнадцать лет расписывал стену и попался с поличным. Ну, а кто в этом возрасте не набивал шишек? Дом у Хосока совсем не такой, каким Юнги его запомнил. После смерти папы омега, по мере возможностей, всё переделал, распродал, передвинул, обустроил, потому что не мог жить в окружении, напоминавшее об умершем родителе. Только сад оставил почти таким же — сад папа любил. Там они и сидят, на маленькой лавочке под большим деревом сливы, в ту ночь, когда Мин впервые решает остаться. Он показывает все звёзды, которые знает, сквозь тонкие ветви, мерцающие в свете уличного фонаря. Осень срывает последние листья, а они греются тёплым чаем в керамических кружках, которые Хосок слепил и раскрасил от скуки. — Хоби, — зовёт его Юнги в свои объятья. Омега ныряет в кольцо рук, как в одеяло. Кладёт голову на плечо Юнги со свитером, который заставил его надеть поверх привычной рубашки, и говорит тихим, чуть хриплым голосом: — Меня так давно не называли. — Почему? — от кудрявых тёмных волос пахнет цветами. Чон всюду с собой носит весну. — После школы я стал только Хосоком. В исключительных случаях — Хо, — пожимает плечами. Обхватывает руками талию Мина, прижимаясь и прижимая, будто и вправду способен замёрзнуть. — А это прозвище всерьёз использовали только ты и папа. — Ты скучаешь по нему, наверное. — Только иногда. Наши отношения сильно испортились, когда я сбежал из дома. Ну, после выпускного. Я же всё оставил, бросил, не попрощался толком, потому что боялся даже в глаза ему взглянуть. Он не одобрял все мои бредни с танцами же. А потом… потом мне было стыдно показаться, попросить помощи, потому что вернуться ни с чем я не мог. Гордый был и глупый. Юнги гладит его спину вверх и вниз: — Мы все были глупыми тогда. — Потом… ну, когда я сломал ноги… Когда тебе сломали ноги — думает следователь. — Он забрал тебя обратно? — догадывается. — Нет. Всё было гораздо хуже и глупее. Вообще по-тупому, если честно, — Хосок нервно хихикает. Не то чтобы ему рассказывать эту историю противно или трудно. Просто… просто он никому не рассказывал о том, что же тогда произошло, кроме парочки психологов и психотерапевтов, которых он успел сменить за восемь лет. — Я встречался с одним альфой. Он бросил меня, конечно, когда увидел, что стало с моими ногами, но разрешил пожить у себя, ведь из больницы меня выпнули, как и из съёмной квартиры. Денег всё равно нет. Дальше нужно было мотаться в госпиталь на терапию, в суд, на опознание, а я с ума сходить начал от отчаяния. Я даже встать не мог, не то что танцевать, как раньше. Как мечтал. Вся жизнь сложилась, как карточный домик, и рухнула. Я стал калекой, а кому такой калека нужен? — снова смешок. — Папа узнал, когда на домашний адрес пришло письмо от адвоката. А ему тогда уже диагностировали рак и… и он вместо лечения потратил все деньги на моё восстановление. Забрал домой, кормил с ложечки, несмотря на мои психи, мыл, поил, учил ходить заново, пытался радовать меня, чем мог, а я тогда ничему не радовался. Вообще. А потом… ну, он умер, что предсказуемо, и мне пришлось научиться жить самому. Как-то так. Тишина. Лишь деревья одни шумят, подгоняемые осенним ветерком. Не тем, что хлещет без остановки. Нет, тем, что обманчиво гладит и залезает под ворот. Юнги целует Хосока в макушку, как ветер целует багряные листья. — Ты очень сильный, — говорит наконец-то. — Спасибо. — Это не комплимент, — их тихие голоса тонут в ночи. — Тогда что это? — Просто правда. Хосок же отстраняется от объятья и несколько секунд смотрит прямо в тёмные глаза Юнги, будто пытаясь найти какой-то подвох, но нет какого-то подвоха и тайного умысла. Только их замерзшие руки и яркие звёзды над головами. — И мне жаль, что с тобой произ… — Не надо, — останавливает омега, прислоняя холодные подушечки пальцев к тёплым от чая губам альфы. — Ненавижу, когда меня жалеют. Это лишнее, — он расслабляет плечи и успокаивается окончательно. — Я рад, что рассказал тебе, но ещё больше я рад, что ты меня выслушал. За двенадцать лет Юнги научился слушать. Когда они заходят домой, обветренные от медленных поцелуев и безмолвных смешков, у Хосока глаза сверкают глухой усталостью. Он садится на кровать, заправленную постельным бельём с лилово-красными плодами инжира, по пути скинув с себя домашний кардиган. Сил на душ нет. Ноги у него холодные. Правая холоднее, чем левая — несмотря на терапию и несколько операций, кровь плохо циркулирует. Вены сизые под тонкой, смуглой от природы кожей, но те тают под светлыми полосками шрамов. Юнги хочется поцеловать каждый. Но он лишь присаживается рядом. Хосок его пихает в рёбра пяткой. С места не сдвигает, хотя активно пытается. Мин перехватывает его лодыжки, брови чуть поднимает, мол, а что такое, Хоби? Мне уже не рады? — В уличной одежде! И на кровать! Вон! — дрыгается он, а потом визжит от смеха, когда альфа щекочет ступню. — Господин полицейский, это проникновение на частную территорию! Я буду жаловаться! Они шутливо борются ещё минут пять, пока Хосок не идёт на опережение и не заканчивает неравный поединок мягким поцелуем. Стоит Юнги расслабиться и закрыть глаза, проворливый хозяин кровати скидывает с неё наглого гостя. — Законом Хобиляндии, — сбивчиво дышит омега, — я запрещаю Вам приближаться к моей постели в грязной одежде. — Но ты же сам в уличной. — А я сумасшедший монарх. Мне можно! И вот! — он вылетает в ту же секунду из плотной футболки. — Я ценю равенство. Раздевайся, не сопротивляйся. Приставать не буду, — следом летят и фетровые брюки, и носки с пчёлками. — Обещаю. Юнги только глаза закатывает: — Ладно, — потому что приставать будет он. Немного. Хотя бы для приличия. Они ложатся под одно одеяло. В мягком свете ночника («Ты прав, — говорит ему Хосок, сверкая обнажёнными лопатками, — я всё ещё боюсь темноты») и под ним тёплым одеялом, их ноги соприкасаются и греют друг друга. Чон мягко гладит тёмные волосы альфы, перебирая прядку за прядкой и наматывая их на пальцы. За окном собирается гроза — непогода осенью приходит быстро. Юнги любит дождь: громыхание грома, тяжёлые тучи и ледяную воду, похожую на тысячи острых, как Хосоковы ключицы, кинжалов. Светлые разводы молний, прохладу в разряженной атмосфере и запах слякоти, копошащейся под носками ботинков. Хосок сказал ему как-то, что, по сути, им нравятся одни и те же вещи, но совершенно по-разному. Омега любит сладкий кофе с молоком, альфа — бодрящий американо. Он любит сияющую гладь моря, тот — пенные волны. Семейные комедии и комедии на грани абсурдного. Свежие булочки с корицей и чипа касеро. «Ваза с ирисами на жёлтом фоне» Ван Гога и «Водяные линии» Клода Моне. Школьная доска, исписанная мелом, и доска следователя, вся исколотая заметками. Смеяться до слёз и плакать от смеха. Любить и знать, что такое любовь. — Спасибо, — шепчет Хосок, когда они почти засыпают. — Когда ты со мной, мне не страшно засыпать, знаешь. Не знал. — Почему? — Потому что когда я проснусь, то увижу тебя. Когда ты уедешь, без тебя будет грустно. Надеюсь, вы никогда не поймаете этого маньяка или кто он там. Губы Хосока — одно большое зацелованное сердце. — Не говори таких страшных вещей. Умирают люди, — Юнги целует его в висок. — Тем более, ты всегда можешь ко мне приехать в столицу. Покажу тебе хороший ресторанчик и отведу на свидание в музей. — Там калекам скидка? — Ерунда какая, — пахнет полевыми цветами. — Можем ещё пойти в моё любимое место. — В твой кабинет? — выгибает бровь Чон, а после хихикает. — Или в твою кровать? Страна Юнгиландия предлагает вам отличные туры по системе всё включено, кроме… — Серьёзно, ты же не планируешь всю жизнь сидеть в этом захолустье и проверять тетрадки, пока не посадишь зрение окончательно? Ты достоин большего, чем маленький городок, который тебя душит. — Не планирую, конечно, — морщится омега. Врёт явно, а врать он не умеет вовсе. — Просто не готов к переезду. Может, через пару лет буду, а пока нет. Теперь давай укладываться, иначе кое-кто сейчас отправится на диван. — Ты замёрзнешь на диване без меня, — Юнги прижимает Хосока к себе крепче, пока тот хихикает над шуткой Мина с тихим «ещё чего». Ранним утром, под звуки тяжёлого грома, пока Чон ещё спит и даже во сне продолжает время от времени разговаривать, альфа выбирается из его объятий, одевается, едва попадая ногами в брюки, и бредёт в ванную, заполненную всякими баночками и прочими бесполезными побрякушками. Вываливает себе на руку несколько капсул ибупрофена, который всюду таскает с собой — плечо ноет от непогоды — и поспешно умывается. Из зеркала на него смотрит достаточно взрослый мужчина, вчерашний мальчик. С парой заломов возле носа, с просвечивающей сизой венкой на виске и непослушным седым волосом, что иногда пробивается сквозь чёрную макушку — все вокруг говорили, что возраст красит мужчину, как и шрамы. Юнги к этим словам относится скептически, он не гонится ни за красотой, ни за молодостью, ни за новыми отметинками. Уголок его рта дёргается, когда он находит взглядом на полке над раковиной несколько видов кремов от морщин и маски от «старения». Мин открывает одну из баночек и с любопытством нюхает. Пахнет чистотой. То-то кожа у Хосока такая нежная и сияющая. Все нормальные мысли из головы выбивает. О работе там, о трупах, о делах, расследованиях, жалюзи, переводе, повышении. Оставляет только абрис и обрисовку того, что Юнги хотел когда-то и чего до сих пор хочет. Маленький тихий мир. Мир, в котором живёт Хосок — радужно-розовый, переливающийся витражами и хрустально-чистый. С большим ночником в виде облачка около кровати, с цветущим деревом сливы в саду и сладкими днями в безмятежности комфорта, которым он себя окружил, как мягкой пеленой. Подушка безопасности. Невесомость. Иллюзия защищенности. Наверное, они, Юнги и Хосок, правда об одном и том же, но совсем разные. На полочке рядом с кремами стоит обезболивающее и какие-то другие таблетки. Мин фотографирует их, чтобы позже выяснить, какие именно препараты принимает омега. Мир, в котором живёт Юнги, к сожалению или счастью, совсем другой. Ему звонят минутой позже — у обочины дороги, в миле от дома Хосока, найден человеческий череп.