Теперь Какузу не мог отделаться от мысли, что спрашивать у Какаши про собаку было слишком поспешным решением.
Своим вопросом он тогда попал в точку. У Какаши было несколько собак, но помимо них он содержал небольшой приют. Всего с десяток псов, но он с энтузиазмом принялся рассказывать о них, как о своих родных детях. Этот человек определенно разбирался в собаках и очень их любил. Какузу договорился посетить приют, чтобы выбрать себе кого-нибудь, но теперь сомневался. Нельзя такие решения принимать на ровном месте, животное — это ответственность, сперва стоит как следует подумать, а в Какузу никогда особо любви к зверью не наблюдалось. Впрочем, первый шаг уже сделан и внутренний голос его убеждал, что отказываться — не вежливо. К тому же, сомнения — лишние расшатывания нервов. Нужно полагаться на тот порыв, что случился изначально, либо отказываться не раздумывая, третьего не дано.
Но… он мог хотя бы оттянуть этот момент.
До похорон оставалось три дня, за это время Какузу хотел разобраться с шифром. Он перерыл весь дом, в поисках своего солдатского барахла, но в этих коробках не нашлось ключа. Пришлось напрячь всю свою память, чтобы попытаться вспомнить, куда он мог его деть. В конце концов, листок с ключом нашелся в одной из книг, зажатый между страниц. Видимо, когда Какузу его с такой изощренностью прятал, ему казалось, что никто никогда не должен его найти. Конечно, их шифр — штука важная, но сейчас Какузу уже не верил, что хоть где-то сохранились передачи с его использованием, да и информация в них уже все равно неактуальная.
Заварив чаю, Какузу устраивается в кресле у окна. Он берет какой-то старый ежедневник, открывает его на пустой странице и начинает медленно, методично расшифровывать послание Джузо. Даже с ключом это не так-то просто, на каждую букву приходится несколько символов, которые выглядят очень запутанными и похожими между собой, к тому же Какузу давно растерял былую сноровку. После третьей кружки чая у него уже есть несколько букв, но это всего треть зашифрованной фразы. Глаза уже начинают болеть от напряжения, ноги ноют от того, что он сидит на одном месте так долго. За окном уже темнеет. Первые три буквы складываются в "Они". Пока что это ничего не дает.
Вздохнув, Какузу откладывает свое занятие на столик рядом, потягивается, разминает руки. Он действительно засиделся. От нечего делать, он достает телефон, чтобы почитать новости и бездумно полистать короткие видео, не требующие особой нагрузки для мозга. Элемент расслабления. В какой-то момент ему попадается анонс выступления одной известной группы в соседнем городе в пятницу. Вздохнув, было, от досады, Какузу смотрит на сегодняшнюю дату и округляет глаза — сегодня и есть пятница. Идея тащиться целый час, чтобы послушать музыку давно ушедшей в небытие юности, заседает в голове. Обычно за Какузу не было замечено особой тяги к посещению концертов, да и запал юношеский давно угас, но почему-то именно сейчас эта затея казалась невероятно привлекательной. К тому же ему все равно нечем заняться в пятницу вечером. Почему бы не пригубить пару банок пива под хорошую музыку? Позволить себе отлететь и поностальгировать, говорят, это лечит душу.
Бодро собравшись, он залезает в машину и выкатывает на дорогу. Даже сам путь доставляет ему удовольствие. Пустые дороги, темное небо, чистый воздух, все это прекрасно само по себе, даже без какой-либо конечной цели. Широкое междугороднее шоссе недавно обновили, ехать по новому асфальту сплошное удовольствие. По обеим сторонам от дороги тянутся пустынные равнины с редким кустарником, временами попадаются какие-то заброшенные дома и мелкие заправки, которые непонятно каким образом все еще функционируют. Не то, чтобы здесь было оживленное движение. Какузу заезжает на одну такую, проехав чуть больше, чем половину пути и понимает, благодаря чему этот бизнес еще держится — цены в магазинчике и стоимость бензина просто ошеломляют. Кое-как справившись с душившей его жабой, Какузу берет с собой хот-дог, чтобы перекусить, и заливает полный бак. Черт, самая настоящая обдираловка посреди ничего, где у тебя просто нет выбора.
Стоя у машины, он жует хот-дог, не в силах оторвать взгляда от неба. В этой пустынной местности, в относительном отдалении от городов, небо являло всю свою суть. Россыпь звезд просто поражала воображение. Вспомнилась одна из ночей на службе, когда, в краткий миг затишья, Какузу пытался уснуть, борясь с выжигающим вены адреналином. Трудно успокоить разум, когда всего пару часов назад получил пулю в плечо. Его трясло то ли от лихорадки, то ли от возбуждения, черт разберет, но сон не шел. Бессмысленно пялясь в небо, усыпанное такими же горстями звезд, он думал, что, вообще-то, может и не дожить до утра, если это все-таки окажется лихорадка. В полевых условиях едва ли получится справиться с заражением крови.
К нему тогда подошел Саске, самый молодой солдат в отряде. Пацан только выпустился, а уже загремел в армию, но, ко всеобщему удивлению, он отлично себя показал, так что Какузу позвал его в «Север». Саске разбирался в технике и стал отменным наводчиком. Тогда, присев рядом на корточки, он положил рядом с Какузу флягу с холодной водой и поднял взгляд, тоже уставившись на звезды.
— Знаешь, — сказал он тогда, — если представить, что все это — чьи-то глаза, жить становится куда интереснее.
Представив это раз, уже трудно избавиться от наваждения. Какузу выбрасывает обертку из-под хот-дога в урну и залезает в машину. Остаток пути он преодолевает куда быстрее, стараясь больше ни о чем не думать.
Соседний городок вызывал в Какузу странные ощущения. Казалось бы, штат один и тот же, расстояние небольшое, но нравы здесь были совсем другие. Жители почему-то решили, что выберут себе модель поведения самостоятельно и все здесь походило на один огромный студенческий городок с кампусами вместо домов. Всеобщее раздолбайство, беспечность и постоянная праздничная атмосфера, витавшая в воздухе. Однако, это работало городу на руку — такой центр всеобщего веселья привлекал туристов и хиппи, таскавшихся по фестивалям круглый год. Рядом с городом было огромное заброшенное поле, в котором время от времени устанавливали несколько сцен. Музыкальные фестивали проходили тут все лето, становились реже осенью и зимой заканчивались, за редким исключением. Мало кому хотелось морозить жопу в палатке на ледяной земле.
Сейчас никакого фестиваля не было, но одна из групп, которые тут уже не раз выступали, наведалась сюда проездом и решила дать небольшой концерт в баре. Судя по отсутствию ажиотажа в городе, мероприятие не особо-то афишировалось и то, что Какузу наткнулся на него в безграничном интернете — немыслимая удача.
Сверяясь с адресом в афише, Какузу подъезжает к нужному бару. На парковке даже есть свободные места, но это, впрочем, неудивительно, мало найдется тех, кто ездит в бар на автомобиле, только если уж непьющие. Выбравшись из джипа, Какузу втягивает носом ароматы гриля и чьих-то сладких сигарет, осматривается, вглядываясь в лица людей. Разумеется, толпы студентов, бесцельно слоняющихся по улицам, классические выпивохи, громко ржущие от очередного тоста — людей полно даже сейчас, когда время стремилось к десяти вечера. Такое чувство, будто в этом городке вообще никто не работает.
С виду заведение кажется приличным, симпатичный фасад в стиле ковбойских салунов, все отделано деревом и выглядит довольно аутентично, за исключением неоновых лент на окнах. Бар называется «Милосердие» и название, на взгляд Какузу, слишком уж громкое и вычурное. Впрочем, такие забегаловки выбирали себе названия от балды, лишь бы броско звучало и запоминалось хорошо. За тяжелыми деревянными дверями Какузу видит парня за стойкой в полумраке узкого коридора и крупного охранника в классическом костюме. У парня он покупает билет и проходит дальше, уже чувствуя, что атмосфера здесь явно бурлящая всеми возможными ароматами и шумами.
В довольно крупном зале пространство поделено на части. В самом дальнем углу слева за перегородкой виднеются бильярдные столы, по центру круглый бар, в углу справа сцена, по которой шастал звукарь и проверял аппаратуру. В углу со сценой столы были убраны, а остальные почти все оказались заняты. Какузу с досадой вздохнул, но вдруг заметил лестницу. Что ж, это заведение заслужило еще пару очков — в нем имелся второй этаж. Даже если это вип-зона, за которую придется доплатить, Какузу готов пойти на эту жертву, чтобы не толкаться в толпе. Хоть группа, которая будет здесь выступать, и не предполагала активных танцев, стоять весь сет ему все равно не хотелось.
До выхода группы оставались считанные минуты. Какузу взял на баре сразу два бокала пива, пачку орешков, и направился к лестнице. Его догадка подтвердилась, лестница была ограждена, а рядом стоял охранник. За небольшую доплату к билету он радушно пропустил Какузу наверх, а там как раз нашлись несколько пустых столов с удобными мягкими креслами, и вид на сцену открывался идеальный. Весь бар как на ладони. Донельзя довольный, Какузу устроился за самым ближним к ограждению столиком и отхлебнул пива. Черт подери, и оно оказалось весьма неплохим. Какузу этот бар начинает по-настоящему нравиться.
На сцену выходит группа, вокалист садится на высокий барный стул, опускает пониже микрофон и берет в руки гитару. Публика оказывается достойной, люди не шумят, если кто-то и разговаривает, то почти неслышно. Акустика зала весьма недурна, а звукарь постарался на славу — каждое слово в песне понятно, музыка идеальной громкости, не заглушает голоса и не тонет на его фоне. Какузу решает взять еще пива. Спокойные песни под гитару, как оказалось, были именно тем, чего ему так не хватало. Не веря, насколько это словно лечит его, он растекается в кресле, весь обращаясь во слух. Приятная, незамысловатая лирика не нагружает мозг, но заставляет задуматься и вернуться в памяти туда, где было легко жить, где порывы ветра затрагивали душу, наполняя невесомой радостью и мысли складывались исключительно в яркий калейдоскоп.
Когда начинаются первые аккорды «Черной луны», Какузу открывает глаза. Он не ожидал услышать эту песню, она же ужасно старая. С первых же секунд его захлестнуло такой тяжелой ностальгией, что даже страшно стало на миг за свое душевное равновесие. Мотив неумолимо утащил Какузу в глухие леса, где горные пики, возвышавшиеся над холмами, закрывали собой луну и выглядели жуткими, как шипы на спине какого-то чудовища. В лесной чаще он видел пум и рысей, нетронутая человеком природа пугала и восхищала. Сейчас даже поверить трудно, что он был там и видел это своими глазами. Выпрямившись, Какузу переплетает пальцы нервно, смотрит вниз, на сцену, чтобы отвлечься. Вокалист поет, закрыв глаза, мерно перебирает струны. Видимо, многих в зале задевает эта легкая меланхолия, Какузу с любопытством рассматривает лица и вдруг замечает его.
Сперва ему кажется, что он просто пива перепил и ему мерещится, или это кто-то похожий, но, приглядевшись, понимает, что ошибиться невозможно. У стены на корточках сидит Хидан, сложивший перед лицом ладони. Рядом с ним на деревянном полу стоит полупустой бокал чего-то крепкого. Дернувшись вдруг, он отнимает руки от лица, залпом выпивает остаток своего напитка и встает, слегка покачнувшись. Подперев стену плечом, он поворачивается к бару и на его лицо падает свет одного из направленных светильников. Какузу кажется, что реальность куда-то от него ускользает, тает, как пластилин в руках, течет сквозь пальцы. Все сложилось воедино — песня, от которой сводило саму душу сладкой тоской, приглушенный свет, придающий всему драматизма и Хидан, казавшийся сейчас каким-то неживым, искусственным, но совершенным созданием, которое свалилось сюда прямо с неба. Или вылезло из-под земли.
Стоит вокалисту спеть последние строчки, Хидан отлипает от стены и неровным шагом идет к бару. На нем широкая неряшливая толстовка, один рукав которой он закатал до локтя, простые серые джинсы и высокие кеды, под воротом поблескивает на свету серебристая цепочка на шее, из кармана свисает ланъярд, к которому, вероятно, прицеплены ключи. Рядом с карманом на джинсах бахромой пушится прореха. Инерция заставляет Хидана привалиться к барной стойке, уперевшись в нее двумя руками. Он подзывает бармена, что-то заказывает и, почесав шею, поднимает взгляд.
Забавно, что он попадает в Какузу сразу же. Его глаза округляются, он резко выпрямляется, но беспощадная гравитация тут же тянет его назад к стойке. Опустив голову, он накрывает лицо руками. Может, он бы и попытался свалить отсюда, но, стоит отдать должное, он здраво оценивает свои силы и сейчас их ему явно недостаточно. Какузу пристально смотрит на него, пытаясь представить, о чем он сейчас думает, хотя это дохлый номер, Какузу даже не понимал, о чем думает он сам. Возмущен ли он недостойным поведением? Черт, определенно, Хидан же пастор! Но в то же время, ему до ужаса интересно, как это вообще произошло. Не сказать, что Какузу не догадывался о чем-то таком, в конце концов, он уже дважды видел, как странно Хидан может себя вести, особенно, если не знает, что за ним наблюдают. Он наверняка был уверен, что уж здесь-то его никто не увидит, кто же мог ожидать чего-то подобного. Даже Какузу не мог.
Любопытство, разумеется, берет верх. Какузу мог бы, конечно, сделать вид, что не заметил, или просто не вмешиваться в чужие обстоятельства, но так уж вышло, что он уже спускался по лестнице. Подумать он как-то и не успел.
Подойдя к бару, он становится рядом с Хиданом и подзывает жестом бармена. Пиво, которое он уже в себя влил, оставляло эффект незавершенности, что странно, ведь Какузу не собирался напиваться. Он приехал на концерт, послушать музыку и расслабиться, но теперь планы, кажется, стремительно менялись. Зачем-то он заказывает стакан виски. Где-то на подсознании здравый смысл настойчиво гундит, что если он напьется, то не сможет отсюда уехать, но группа начинает играть следующую песню, напрочь заглушая все остальное.
— Хорошо проводите время? — спрашивает Какузу как бы невзначай. Он даже не смотрит на Хидана, просто стоит рядом и, учитывая, что больше никого поблизости нет, он знает, что тот точно услышал вопрос. Если, конечно, не уснул.
— Прекрасно, пока вас не увидел, — приглушенно отвечает Хидан, все еще закрывая лицо руками.
Звучало грубо. Какузу даже на миг усовестивился, не стоило, наверно, мешать человеку отдыхать вдали от обязанностей.
— Тогда не буду вам мешать, — ворчит он, забирает стакан со стойки и собирается уйти, как Хидан вдруг, выпрямившись, дергает его за рукав куртки.
— Ладно уж, раз пришел, — раздраженно говорит он и вздыхает, — Просто никому не рассказывай, ладно?
Какузу улыбается, забывая, что под маской все равно не видно. Впрочем, Хидан, судя по всему, улавливает это в глазах, так что тоже как-то нелепо кривит губы.
— И как тебя сюда занесло?
— Концерт, — пожав плечами, Какузу указывает на сцену, — Группа хорошая.
— Кто бы мог подумать, что ты такой любитель музыки, чтобы притащиться сюда на ночь глядя.
— А ты это с первого взгляда можешь определить?
Хидан прищуривается, задумчиво глядя на Какузу, отпивает виски из своего стакана, морщит нос.
— Я же пастор, Божий человек, — заявляет он, повысив голос и смеется, — Всех насквозь вижу.
— Странный досуг для пастора.
— У всех свои слабости.
В разговоре Какузу действительно прикладывает усилия, чтобы не ляпнуть чего лишнего. Ему хотелось бы о многом спросить, потому что, черт возьми, не каждый день видишь, как пастор надирается в баре. Он казался подозрительным, что уж, Какузу начинал подумывать, что он какой-нибудь шпион, засланный другой страной, чтобы маскироваться тут под священнослужителя и вынюхивать всякое. Только что вынюхивать в их городишке? Пусть и не самый мелкий, это все еще ничтожный городок, по сравнению с каким-нибудь Нью-Йорком. С другой стороны, Какузу был знаком с практикой государственных спецслужб скрывать всякие важные объекты в округе ничем ни примечательных городов. Что, если у них под боком подземный склад ядерного оружия? То-то же.
Впрочем, Хидан настолько беспечно и неосторожно болтал о всем подряд, что он либо совершенный шпион в вакууме, умеющий профессионально запудрить мозги кому угодно, либо никакого отношения к этому не имеет. Какузу все-таки ставил на второй вариант.
— Куришь? — спросил Какузу, бессознательно вложив в свой вопрос какую-то иронию. Он ведь знает, что да.
Хидан тоже чувствует в этом некую издевку и, подкатив глаза, кивает. Вопрос он, впрочем, расценивает верно — оторвавшись от барной стойки, он залпом допивает свой виски и нетвердо движется к двери.
На самом деле Какузу захотелось свежего воздуха. Просто так тащиться на улицу, вроде как, не интересно, а это повод вполне достойный. Поставив на стойку пустой стакан, он вдруг осознал, что неслабо так напился. Он, конечно, был в себе уверен, но даже он в таком состоянии за руль сесть бы не рискнул. Дорога слишком прямая и ровная. Слишком велика вероятность, что он просто уснет в пути.
Оказавшись на улице, Какузу глубоко вдыхает пропитанный хвойной свежестью воздух. Неподалеку раскинулся огромный лес, кажется, там даже заповедник есть. Красивое, наверно, место. Отсюда видно горы, в ночной темноте они кажутся чем-то нереальным, будто нарисованы на темном холсте. Снег на вершинах лежит в любое время года и потому их хорошо видно даже в темноте, но нижняя часть гор сейчас скрыта из виду, сливаясь с ночным небом. Листья с деревьев уже опали, так что их совсем не видно. Но скоро выпадет снег.
— Так дай сигарету-то, — ворчит Хидан, встав напротив.
Какузу отвлекается от созерцания природной красоты, смещает на Хидана взгляд, на секунду даже недоумевая, что он тут делает. Что они оба тут делают?
Закурив, они молчат. Из-за закрытой двери бара доносятся приглушенные басы и редкие разговоры, на улице тишина. Все неспящие будто собрались здесь, в этой точке города, забившись в стены уютного заведения. Какузу давно не отступался от режима, который выработался с годами — он ложился спать в одно и то же время, вставал рано. С непривычки его клонило в сон, но пиво поддерживало в нем жизнь вполне успешно.
Он хотел бы сказать что-нибудь, но не знал что. Скосив на Хидана взгляд, он заметил, что тот как-то уж очень сосредоточен, хотя всего пару минут назад его размазывало по барной стойке. Он курит, вглядываясь в ряды домов на той стороне дороги и совершенно не выглядит пьяным. Из-за угла здания, в котором расположился бар, вдруг выскочила кошка и, замерев сперва, прислушалась. Оценив возможные угрозы, она обогнула бар дугой и пробежала мимо, скрывшись под лестницей мотеля. Хидан проследил ее путь взглядом.
— Так откуда ты тут взялся? — спрашивает он вдруг, все так же глядя перед собой.
— Как я и сказал, концерт… — отвечает Какузу, напрягая мозг, чтобы говорить связно, но Хидан перебивает его:
— Да не тут, типа, в городе?
— После службы переехал.
— А, так ты, получается, военный?
— Верно.
— И что, много людей убил?
Такого вопроса Какузу как-то не ожидал. Ему потребовалось некоторое время, чтобы его осознать, потом еще немного, чтобы обдумать, только вот у него не удавалось сосредоточиться как следует, чтобы найти в этом иронию или какой-то подвох. Икнув, и прижав к губам руку, он кивнул.
— Сколько? — вопрос почему-то звучит как-то слишком прямолинейно. Голос у Хидана слегка скучающий, будто он интересуется этим невзначай, чтобы поддержать разговор. Какузу на миг поворачивается к нему, но не найдя ответного взгляда, возвращается к горам и выдыхает дым.
— Вряд ли это возможно сосчитать.
— Боже милостивый, да ты страшный грешник, — с усмешкой говорит Хидан.
— Не могу сказать… что горжусь этим.
— Не надо стыдиться своих заслуг.
То ли Какузу реально перебрал и теперь ему все кажется странным, то ли ответ действительно странный. Он скрещивает на груди руки, хмурится, задумывается даже. Заслуги ли это? Есть ли здесь, чем гордиться, если все, что было сделано — вынуждено? Какузу отрицательно мотает головой, словно пытаясь выбросить эти вопросы из головы. Сколько раз он уже об этом думал, все без толку, нет на этот вопрос ответа, какой смысл снова им задаваться. Это просто совесть снова пытается закрутить эту воронку вины, нет уж, спасибо, в ней Какузу уже однажды чуть не утонул. Прошлое должно оставаться прошлым, каким бы ни было оно ужасным.
Хидан украдкой смотрит на Какузу, замечает, что тот каким-то спокойным, расфокусированным взглядом залип на небо. Обычно хмурые брови разгладились. Поднеся сигарету к лицу, он чуть опускает маску, чтобы затянуться, Хидан успевает заметить, как странной полосой темнеет кожа у уголков губ, вырисовывая улыбку там, где ее нет. «Что это?» — вертится в голове вопрос, Хидан хотел бы присмотреться, но, одернув себя, он отворачивается, почувствовав разгоревшееся в груди смущение и интерес. Вряд ли Какузу оценит такое внимание.
По дороге медленно проезжает черный автомобиль. Шины тихонько шуршат по асфальту, за тонированными стеклами не видно водителя, от идеально чистой металлической поверхности отражаются неоновые огни вывесок. Какузу ловит ассоциацию с медленно плывущей в спокойной воде косаткой. Зачем-то хочется озвучить свою мысль, наверно, чтобы привнести в ситуацию еще больше романтизма, который и так уже навеяло безграничным звездным небом и возвышающимися на горизонте горами. Эта ни к месту явившаяся сентиментальность снова напоминает ему о прошлом, но уже не о том, которое бередит старые раны, это прошлое иного рода — согревающее и заставляющее улыбаться.
Так, глупо улыбаясь, Какузу поворачивается к Хидану, но того рядом уже нет. Недоуменно замерев, Какузу оглядывается, кружится вокруг. В желтоватом свете фонарей ничто не шелохнется, в воздухе все еще витает запах сигарет, вокруг так же тихо и безлюдно, будто Хидана здесь и вовсе не было. Дверь бара не скрипела, значит он не вернулся туда, но и шагов тоже не было слышно.
На секунду Какузу ощутил знакомый страх, животный и инстинктивный, который возникает гораздо раньше, чем глаза увидят опасность. Он не понимал, что конкретно пугало его. Поведение Хидана определенно виделось странным, он и сам весь странный, целиком, от внешности, до каждого сказанного им слова, все сигнализировало об одном — держаться подальше. Какузу, благодаря своему опыту, неплохо разбирался в людях и, пожалуй, кому угодно посоветовал бы обходить таких, как Хидан, стороной, да он и себе бы это посоветовал, но все сводилось к тому, что этому совету он следовать не собирался. Таким порывам нет объяснения. Нерационально, слишком эмоционально и как-то по животному необдуманно, но Какузу чувствовал в глубине души эту тягу.
Впрочем, холодным рассудком Какузу понимал, откуда ноги растут. Каждый поход в церковь, каждая проповедь, каждое слово, сказанное тихим, размеренным голосом в деревянных стенах. Какузу нашел в этом покой, но не более, он реалист, в конце концов. Хидан — пастор, он может предложить помощь, если попросить. Но это не то.
Найдя Хидана здесь, в этом не самом подходящем для пастора месте, Какузу ощутил что-то вроде надежды, но на что конкретно, боялся сформулировать. Боялся, потому что это неправильно, с какой стороны не глянь. Его не поймут, да он и сам себя не понимал, даже стыдил в какой-то степени, хотя эта склонность для него уже давно не новость, только проклятье. Нет сомнений в том, что Хидан, как божий человек, это не примет. Да даже думать об этом неловко — Какузу собственным мыслям усмехается и достает еще сигарету.
Любви нет, уж точно ее нет для него, старого, забытого всеми богами убийцы, набивавшего карманы и следовавшего приказам, от выполнения которых отказался бы любой здравомыслящий человек. Немного успокаивало то, что Какузу такой не один, но пример других был вполне однозначен — смерть, своими ли руками, или чужими. Наверно, это логично. За все придется платить и Какузу предпочел бы отдать деньгами, но такие долги выплачиваются иначе. Рядом с ним никому нет места, и ему нет места с другими.
Что ж, хорошо для Хидана. Он, судя по всему, понял это достаточно быстро и принял единственное верное решение — уйти, пока еще есть возможность.
***
Сердце бьется, кажется, где-то в горле, не давая толком вздохнуть. Стоя у стены какого-то кирпичного здания, Хидан пытается отдышаться и осматривается, даже толком не понимая, где он оказался. Просто бежал, куда глаза глядят, по темноте, подальше от дороги и света фонарей.
Чертова черная машина, он ее уже видел и в тот раз ничем хорошим дело не закончилось. Любопытство подвело его однажды, второй раз он не позволит этому случиться, впрочем, нерешительность так и зависла в голове, назойливая, твердила «вернись!», но собственная шкура была дороже. Хидан знал, кто в машине, к его сожалению, это знакомство произошло против его воли, но вопрос, не дававший покоя, был в другом.
За кем они приехали? За ним, или за Какузу?
Сползая по стене вниз, Хидан судорожно размышлял, в чем мог проколоться. Он не трепался, даже по пьяни он никому не мог выдать секрет, который может стоить ему жизни, это уже на уровне рефлексов и автопилота, ни одно лишнее слово не слетит с языка. Им понадобилось что-то еще? Тогда они связались бы с ним иначе, а не сталкерили в другом городе посреди ночи, в конце концов, мобильники никто не отменял. Возможно, это предупреждение, чтобы Хидан не смел водиться с Какузу, потому что это для них угроза. Смысла этого Хидан не понимал, но он не знал многого, чтобы делать выводы.
Вздохнув, он опускает голову, дыхание наконец выравнивается. Ощущение опасности потихоньку отступает, сменяясь тревогой — Какузу ведь остался там один, что-нибудь могло произойти. Это, конечно, не его забота, но что-то не давало сохранить равнодушие. Сложив перед собой ладони, Хидан зачем-то начинает молиться, без труда вспоминая одну из длинных, трудных молитв, которые он знает с детства. Что-то еще в нем осталось с того времени, пусть он и не верил истинно, но молитвы успокаивали. За этим, наверно, Какузу и ходил в церковь, он-то не знал, что пастор не вкладывает в свои слова ни капли искренности, да и неважно это, для него это тоже был покой.
Эта неожиданная встреча выбила Хидана из колеи. Казалось, будто надежные стены дали трещину — Какузу был неуместен в этот момент, он не должен был оказаться здесь, не должен был стоять рядом и смотреть так насмешливо. Хидан видел, что Какузу изрядно удивился, но ведь он не задал ни одного лишнего вопроса, словно понимая, что не услышит ответ. Его это будто вообще не интересовало. Хидан о нем вообще ничего не знал толком, так что выводы мог делать только из собственных наблюдений. Впечатление о Какузу, как о человеке со сложной судьбой, никуда не делось, но теперь добавилось новое — рядом с ним почему-то кажется, словно бояться нечего. Может, потому что он и с виду достаточно грозно выглядит, может дело в чем-то другом. Хидан с трудом ориентировался в собственных ощущениях, не всегда правильно их истолковывая. Такие самокопания его не волновали, предпочтение отдавалось яркости эмоций и впечатлений, кратковременных, но бьющих в голову с внезапностью порывов ветра.
У Какузу был постоянно усталый взгляд, закрытое маской лицо усиливало впечатление человека, не желавшего попусту общаться с другими людьми. Тогда почему он подошел? Почему все-таки остался рядом, не навязывая разговоров, но составив компанию. Чем Хидан отличался? Ну — усмехается он своим мыслям — кроме того, что он пастор, который приперся в бар нарезаться виски. Вряд ли дело только в этом, ведь иначе Какузу принялся бы его донимать вопросами на этот счет. В любом случае, Хидан не испытывал привычного раздражения от чужого присутствия, не чувствовал злости, сопровождавшей его всю его жизнь. Какузу был абстрактен, непредсказуем, но это интриговало, оставляло вопросы, которые Хидан не решился бы задать. Было в этом что-то иное, искреннее. Гораздо искреннее его веры в Бога.
Хидан взглянул на часы. Пора возвращаться домой, все равно ночь по пизде пошла, но мысль о черной машине не давала покоя. Можно назвать это чутьем, или шестым чувством, как угодно — Хидан знал, что скоро снова случится что-то плохое и ему не помешало бы угомониться на время, не высовываться и не отсвечивать.
Не хотелось бы нарваться на очередной секрет.
***
Какаши сидит на краю рабочего стола и смотрит в окно. В мозгу настойчиво вертится мысль, что ему необходимо действовать. Он уверен, что два убийства, произошедшие с интервалом в три года, связаны, но не может понять, как в этом убедиться. Ему недостаточно информации, но и взять ее неоткуда, все ведет в тупик.
О первом погибшем вообще никаких данных нет, никто даже не знает, как его зовут, но разговор с Зецу дал свои плоды. Пусть тот уже не смог припомнить все детали с точностью, но он уверенно заявил — в тот раз у легких трупа тоже не было воды. Это имитация, видимость, маскировка, кто-то подстраивает все так, чтобы было похоже на утопление, причем без чьего-то вмешательства. Несчастные случаи всегда ведут в никуда. Но в этот раз Какаши знал имя убитого — он решил называть их убитыми, чтобы не терять нить своей теории. В этот раз убитого кто-то знал, что помогло получить еще больше сведений. Только куда смотреть теперь, в какую сторону? Все, что он получил, практически ничего ему не давало, только усиливало ощущение беспомощности. Это самое паршивое, когда появляются подтверждения теории, но ничего не дают для решения уравнения. Какаши злился. Но сдаваться не собирался.
Глаз снова болит. Какаши слегка прикрывает жалюзи и садится за стол.
Он ищет информацию о военнослужащих, получивших Пурпурное сердце около пяти лет назад. Это не секретная информация, так что довольно быстро он находит целый список солдат, удостоившихся этой награды. Только вот пролистав практически весь список до конца, он не находит там ни Джузо, ни Какузу. Это странно. Первая мысль, которая приходит в голову — Какузу обманул его и никакой награды у Джузо не было, но в чем выгода этой лжи? Убийца мог бы попытаться навести на ложный след и этот вариант исключать нельзя, но что-то подсказывало, что это маловероятно. Какаши когда-то услышал от детектива, ушедшего на пенсию, что первая мысль — почти всегда поспешно сделанный вывод, которому не стоит доверять.
Тогда получается, что Какузу и Джузо нет в списке, потому что кто-то не хочет, чтобы они там были. Если так подумать, о них вообще крайне мало информации — Какаши упрямо гуглит их имена, но попадается только короткое упоминание о том, что они оба служили в военной части на юге США. Никаких деталей. Впрочем, кое-что Какаши все же подмечает. Оба ушли со службы гораздо раньше, чем появились в этом городе. Практически пять лет оставались пробелом, о котором не шло и речи.
Раздается стук в дверь, Какаши оборачивается и предусмотрительно сворачивает окно браузера. Дверь открывается, в кабинет ненавязчиво просачивается аромат кофе.
— Опять забудешь поесть, — сетует Ямато и ставит на стол кружку и блюдце с круассаном.
— Ты как моя мама, — с досадой в голосе говорит Какаши, — Но спасибо.
— Как продвигается? — Ямато кивает на монитор и вопросительно поднимает брови.
— С каждой минутой все запутаннее, — вздохнув, Какаши макает круассан в кофе и откусывает, пытаясь поймать ладонью крошки, — Слишком много дыр, но их нечем заполнить.
— Попробуй поговорить с людьми. Информация не всегда достоверная, но… знаешь, слухи и все такое.
— Имело бы смысл, но Джузо ведь не местный.
— Но живет здесь немало. Многие могли запомнить его, он достаточно приметный.
Какаши согласно кивает, жуя круассан. Возможно, в этом действительно есть доля истины. По крайней мере мать Джузо жила здесь почти всю жизнь, жители могли знать ее.
В любом дурно пахнущем деле нужно искать, в чем выгода и для кого. Какаши нутром чувствовал, что Джузо убрали не просто так, и тот погибший тоже причастен к этому, но в чем же смысл? Кому мог мешать отставной военный, ведущий тихую жизнь? Быть может, это чья-то месть? В любом случае, Какаши понимал, что ему необходимо выяснить личность умершего три года назад парня, но он не знал, как подступиться. В отчетах не было опросов свидетелей, дело списали в архив так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел.
Что ж, раз уж в старых записях ничего нет, Какаши сделает собственные. Эта мысль придает ему энтузиазма, надежда заметно ободряет, к тому же ему надоело сидеть за компом целыми днями. Быстро дожевав, он выпивает кофе и хватает Ямато за плечи:
— Ты подал мне отличную идею, — торопливо произносит он и стягивает с вешалки длинный плащ. Он носится по кабинету, распихивая по карманам сигареты и блокнот, подойдя к двери вспоминает про зажигалку и возвращается, а потом выбегает в коридор, словно тут его и не было. Ямато терпеливо вздыхает и качает головой.
То ли кофе разогнал Какаши мозги, то ли даже такой призрачный шанс подгоняет его, словно сильный ветер, но он определенно ощущал прилив энергии. Выскочив на улицу, Какаши направляется в центр города, попутно размышляя, с чего лучше начать. Нельзя докучать людям, так что идти в молл идея заведомо провальная, никто не захочет отвечать на какие-то вопросы между торговых рядов. Ловить прохожих на улице тоже не подходит. Взгляд Какаши цепляется за вывеску кофейни и это подстегивает его — точно, бар или ресторан. Там посетители спокойно сидят за столиками, никуда не спешат и вполне могут посвятить несколько минут его расспросам, но придется подключить все свое красноречие.
В центре было несколько приличных заведений и, посмотрев на часы, Какаши выбрал небольшой ресторан на главной площади, в котором обычно обедали сотрудники ближайших офисов и магазинов. Публика там в основном молодая, но кто знает, может кто-то вспомнит свою учительницу литературы, а следом и ее сына.
Какаши открывает дверь, над головой звякает колокольчик. Занята примерно половина зала и люди, в основном, сидят поодиночке. Тем и лучше. Чтобы не привлекать слишком много внимания сразу, Какаши заказывает блинчики и кофе, садится за столик у окна и принимается изучать посетителей. Конечно, для ненавязчивого расспроса не имеет значение, кто как выглядит, но все же он старается выбрать наиболее дружелюбных, чтобы начать с них. Хоть внешность и частенько обманчива.
