По наклонной

      Антон садится за столик в углу кофейни за полчаса до встречи, как и говорил Арсению. Всё по часам расписано, всё как в лагере: подъем в семь утра, тридцать минут на себя любимого, потом ещё тридцать на сборы на учёбу и кормление кота, а после ещё сорок для того, чтобы добраться до вуза, ещё двадцать, чтобы выдохнуть перед парами, съесть приготовленный с вечера прошлого дня завтрак, принесенный в контейнере, и почитать что-то лёгкое. А уже после пар из института домой, из дома на работу, с работы снова домой, чтобы с утра превратиться в хомяка, который всё бегает в своём колесе и не знает, как и когда остановиться.       Шастун вздыхает, просит у подошедшей официантки чашку какао, чашку капучино с ореховым сиропом и два куска медовика. Помнит до сих пор, что Арсений любит, что предпочитает есть в каждый приём пищи. Обычно на завтрак у него был эспрессо с круассаном, на обед либо борщ, либо грибной крем-суп, а на ужин — либо рыба, либо мясо, но обязательно с овощами, в особенности вареной фасолью, которую Попов любит сильнее других продуктов.       И в перерывах тот самый ореховый капучино Антон как-то попробовал и не понял, зачем Арсений и в без того сладкий напиток ещё и две ложки сахара бухает.       — Простите! — Вдруг громче нужного говорит Шастун уходящей официантке, чуть ли не хватая её за руку. — Извините, в капучино добавьте, пожалуйста, две ложки сахара. Спасибо.       Антон, когда девушка уходит, достаёт из сумки только что купленную в ближайшем магазине книгу, открывает на первой странице и погружается в чтение, пытаясь не думать о предстоящем разговоре. Но пока глаза бегают по строчкам, мозг витает в облаках, не улавливая смысла прочитанного. Пальцы переворачивают страницу за страницей, а в голове ничего не укладывается, не остаётся. Если спросить у парня, что делал главный герой в самом начале, он и не вспомнит, а точнее, скажет, что не знает, потому что эта информация осталась без внимания.       Наверняка Арсений будет задавать какие-то вопросы, на которые у Шастуна не найдётся ни одного ответа. Может, спросит про отношение к себе, может, про грубость, про учебу, планы на вечер, любимые жанры фильмов и книг… В мыслях проносятся сотни вариантов всего за секунду, мозг не успевает зацепиться ни за один, чтобы проанализировать и либо сделать пометку «возможность поднятия этой темы: 60/40», либо сразу выбросить по причине излишней тупости.       Казалось бы, чего ты, Шастун, вообще потащился в эту кофейню с этим человеком, если уже есть желание сбежать? А ответ прост: Попов так искренне смотрел, с такой надеждой, прося о разговоре, что Антон растерялся и согласился.       — Привет, — прерывает бесконечный поток мыслей появившийся Арсений, кладёт руку на плечо одногруппника, всего лишь на секунду, а Антон через пиджак и футболку чувствует исходящий от неё жар даже после того, как ладонь исчезает, а её владелец уже сидит напротив и лучезарно улыбается. — Давно тут? О, вижу, читаешь. А можно спросить, что? — Тараторит Попов, из-за чего парню требуется лишняя секунда, чтобы переварить вопросы.       — Да так, Асимана, — безучастно кидает Антон, пожимая плечами. — «Гарвардскую площадь», — уточняет он и убирает книгу в сумку.       — Ой, мне он тоже нравится! А ещё Кинга люблю. И Гоголь нравится. Ой, а ещё!.. — Начинает Арсений вдохновлённо, явно пытаясь оттянуть разговор.       — Если ты пришёл со мной обсудить вкусы в книгах, то я пас, пошёл домой, — Антон не оценивает предпочтение одногруппника, потому что не за этим оба пришли.       — Нет, — Арсений замолкает, улыбка с лица испаряется, словно её не было. — Я не об этом.       Попов тянется рукой к Шастуну, кладёт её на тыльную сторону чужой ладони, легко потирает костяшки, поджимает губы, смотрит на пальцы и всё никак начать не может. А парень чувствует, как брюнет нервничает, как хочет что-то сказать, но мысли в кучу всё никак не собираются. Сам часто находится в такой ситуации, только поддержать его некому, поэтому приходится справляться со всем самому, распутывать клубок из навязчивых переживаний, залипать в стену, сидя на полу перед кроватью, и расфокусировать взгляд.       — Арсений, я заказал тебе капучино. Правда, не подумал, и он уже остыл, но факт фактом, — констатирует Антон, как бы стараясь расслабить Арсения. — С ореховым сиропом. И медовик, ты его вроде любишь.       «Как я любил тебя когда-то. И ещё не до конца отошёл», — проносится в голове у Шастуна, однако один из танцующих таракашек сметает эту мысль шваброй в совочек и выбрасывает в мусорку. А рука всё ещё лежит под чужой. Антон бы её убрал давно, но не хочется как-то. Так тепло и хорошо, словно они в этой кофейне совершенно одни, никого нет рядом. Словно сейчас произойдёт что-то, что должно было случиться ещё очень давно. Это-то и нервирует.       — Да? Да, спасибо.       Арсений поджимает губы и словно только сейчас обращает внимание на свою руку, поэтому быстро её убирает, чувствует себя настолько неловко, что готов сквозь стул, пол, а потом и сквозь все слои Земли провалиться, добравшись до раскалённого ядра планеты. Шастун читает Арсения как открытую книгу, как будто в детективах с первых десяти страниц угадывает, кто же убийца и какие у него мотивы.       — Антон, я хотел с тобой поговорить. И, для начала, попросить не смотреть так на меня, — просит Попов, последнее предложение добавляя шёпотом. — Пожалуйста.       — А как я смотрю?       — Будто ненавидишь. А я за этот взгляд ненавижу всего себя. Прекрати, — признаётся Арсений, наконец, убирает руки под стол, смотрит на чашку капучино. Шастун направляет взгляд в сторону этой же посуды и вспоминает, как они пили его из одноразовых стаканчиков на первом курсе перед парами. Когда ещё Попов не знал, что одногруппник ненавидит кофе, а заказывает его только ради того, чтобы быть рядом, не отличаться, поймать, так сказать, одну волну.       — Не думал, что один мой взгляд так на тебя влияет, — спокойно отвечает Шастун на реплику, облизывает губы и, моргнув пару раз, отпивает какао из кружки. Думает, что бы ещё добавить, но слов не находит, даже подбадривающих. — Хорошо. Допустим, это я понял. Продолжишь? Вряд ли ты пришёл поговорить со мной только о взгляде, верно?       Арсений не отвечает. Только прячет глаза, и Антон понимает, почему. Наверняка знает, что у того тараканы в голове с разными фразами разбегались, пытаются выстроить из них предложения, но получается только одно: «я такой идиот, надо убегать отсюда подальше, чтобы только пятки сверкали». Но, увы, приходится ждать и думать, что бы сказать такого, чтобы не показаться ещё бо́льшим придурком.       — Так, хорошо, — выдаёт Арсений на выдохе, делает пару глотков из кружки, сжимает ладони в кулаки и всё же поднимает взгляд на Антона. — Скажи, ты меня действительно так сильно ненавидишь? Что я такого сделал, чтобы заслужить такое отношение? Что случилось, почему ты так резко отдалился от меня? Я тебе стал противен? Не так себя повёл?       Антон выгибает одну бровь, снова мажет языком по губам, формулируя предложения и загоняя глубже ненавистное желание рассказать всё как есть, начать с самой сути, а не издалека, вспоминая целую историю знакомства.       — Я любил тебя, — язык за зубами всё же держать не получается. Остаётся только лицо, которое всё так и не выдаёт эмоций. — С первого знакомства. Как увидел тебя, так голову потерял. На первом курсе ещё, помнишь? Когда ты со мной заговорил, я думал, что сплю, — настолько всё было нереально. И потом я ловил приступы любви к тебе, пока они не переросли в мысль о том, что я просто люблю тебя. Вот так глупо. Первый раз влюбился за всю свою недолгую на тот момент и пока что жизнь.       Арсений явно делает вид, что не заметил признания, хотя его выдают на секунду поднявшиеся брови и полуулыбка, появившаяся всего лишь на мгновение. Наверняка ему приятно это слышать в свой адрес. Наверное, кайф ловит, когда кто-то тешит его самолюбие, похожее на огромную пантеру, которая поворачивается на спину и расслабленно мурлыкает от почёсываний живота.       — Но ты тогда даже не улыбнулся, — цепляется Арсений за свою мысль, словно не услышав признание.       — Я разучился, — признается Антон, понимая, что Попов пытается сгладить тему, — на это есть свои причины, просто поверь мне. У меня отключилась функция «улыбка/смех» очень давно, как и многие эмоции. Но я не такой холодный, как ты думаешь. Как все думают, точнее. А я знаю, что именно с такими мыслями они на меня и смотрят.       — Нет. Я на тебя никогда так не смотрел! — Арсений чуть ли не кричит. Антон поэтому решает осмотреться, замечает, как несколько пар глаз смотрит на их столик, поэтому извиняется перед окружающими, приподнимая руки в смирительном жесте. — Так вот, — тише продолжает Арсений, — я никогда так не думал. Правда, никогда. Ты просто… Просто особенный парень.       — Особенный, — повторяет Шастун, первый раз слыша такое слово в свой адрес. — Это звучит лучше, чем «странный».       — Ты не странный, — мотает головой Арсений, кусает нижнюю губу, снова отпивает кофе и начинает крутить кружку в руках, — ты именно особенный. Ты всегда понимал меня. Ты всегда знал, что я чувствую, в каком я настроении, в каком состоянии, что мне нужно. Всегда подбирал правильные слова. Ты умеешь это делать. А тут… Тут я просто… Я потерялся, когда ты начал так со мной общаться. Растерялся и потерялся. Знаешь, как в лабиринте, только стены не из камня, а из твоих страхов. Страхов больше никогда не увидеть тебя рядом…       Антон кивает. Знает, что такое потеряться в лабиринте, из которого, кажется, вот-вот находишь выход, но стены внезапно перестраиваются, поэтому приходится начинать исследование заново, пытаясь решить головоломку из своих чувств.       Хочется сказать, что «всё хорошо, ничего страшного», но ведь не всё хорошо, а страх скрывается за маской безразличия. Антон не знает, выдаёт ли это взгляд, выдаёт ли он то, что Шастуну сейчас страшно говорить дальше, потому что боится что-то не то ляпнуть. А тем более страшно открыться, сказать, что заставило его научиться распознавать эмоции людей и угадывать, кто идет и в каком настроении, лишь по шагам, что же вынудило запереть эмоции в темной комнате и повесить тяжеленный огромный замок на дверь.       — Арс, — Антон вздыхает, — ты пришёл, чтобы рассказать о своих страхах? Спасибо, что открылся, но мне это уже не нужно.       Врёт. Даже не врёт, а пиздит, как дышит. Нужно ему это, нужны откровения, нужны чувства Арсения. Хотя до этого момента казалось, что уже отболела эта тема, решилось всё. Всё, да не всё, Антон, ты даже и представить не можешь, сколько же всего ещё предстоит преодолеть.       — Антон, расскажи, почему ты отдалился от меня? Я не понимаю. Ты просто как будто уехал в другой город, — растерянно говорит Попов, пытается улыбнуться, чтобы скрыть боль, но получается плохо. Такой себе из него актёр, у Шастуна получается гораздо лучше.       — Право собственности — совокупность правовых норм, устанавливающих, как можно владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом, — начинает Антон. — Ты — собственник. Не в плане «это только моё», а в плане «я это купил». Ты именно это пытался со мной сделать. А я не товар в магазине, я человек, Арсений.       Антон сам пугается полного имени и того холода в голосе при его произнесении. Но приходится продолжать, пока Попов слушает, раскрыв рот и явно не собираясь вставлять хотя бы одно свое слово.       — Ты постоянно покупал мне кофе и просил не возвращать деньги. Каждый понедельник покупал шоколадку с орешками, а каждую пятницу — какой-то сувенир, купленный в книжном. Книг тоже, кстати, много дарил. И деньги скидывал. Я после этого сидел в оцепенении, вспоминая, как меня ро… Точнее, понимая, что ты…       — Что ты на самом деле хотел сказать? — Перебивает всё же Попов, цепляясь за случайно сказанную, но незаконченную фразу.       — Это и хотел, — пожимает плечами Антон с невозмутимым лицом. — Что ты просто хотел меня купить. Всё. Не сделать приятно, а именно приобрести. Я же слышал ваш диалог с Матвиенко, я не глухой, Арсений. Ты хотел снова меня приобрести, а я не хочу, чтобы на меня тратились. Я ненавижу жить за чужой счёт. Я могу позволить себе кофе, могу позволить заплатить как за себя, так и за другого. Если бы ты это понял раньше, я бы не отдалился.       — Если бы ты это сказал раньше, — добавляет Арсений, и Антон понимает, что тот на самом деле прав. Как же много этого «если бы»… — Я не умею читать мысли, Антон. Если ты не научишься говорить, то никто тебя не поймёт, сам знаешь, не тупой, не идиот. Так что же ты раньше не сказал? Просто в моих кругах это нормально — платить за кого-то, кто тебе небезразличен.       — Что ты… говоришь? — Антон снова выгибает бровь, чувствуя, как самообладание уезжает на поезде, помахивая белым платочком. — Ты что несёшь, Арс? Какой небезразличный?       Шастун снова отпивает какао, хотя резко хочется выпить водки. Сразу бутылку, не закусывая, чтобы освободить голову от мыслей, забыть об этом диалоге и больше к нему не возвращаться. Потому что чем дальше в лес, тем больше дров наломать успеешь.       — Ты мне понравился с первой нашей встречи, — признается Попов, смотрит прямо в глаза Шастуна. Взгляд выдаёт уверенность, от былой растерянности не осталось и следа. — И нравишься до сих пор. И я хотел бы с тобой… попробовать что-то построить. Я не говорю, что получится сразу, но попытаться. Я хочу быть с тобой, поэтому я пытался, как ты говоришь, тебя «купить». Потому что хотел, чтобы я один был тебе нужен. Во всех планах, Антон. Может… ты дашь мне шанс?       Шастун открывает рот. Вот тут его сдержанность покатилась по наклонной, на лице полное недоумение, в голове перекати-поле. Чашка с какао оказывается сжата в одной руке, а взгляд похож на тот, каким обычно маленькие дети смотрят на фокусы. Антон замирает, слыша собственное сердцебиение в ушах. Оно также неприятно пульсирует в висках, переходя в болевые ощущения, от которых хочется прессом сжать собственную голову.       Отношения? Близкие? Это встречаться? И с кем, с Шастуном? Кажется, что Арсений мазохист, раз предлагает это такому человеку, как Антон. Парень ведь уверен, что в него никто не может влюбиться. Был уверен, по крайней мере, до этого момента. Потому что в детстве родители объяснили, кто он и где его место, а любовь — это не для него, не про него, «нужно найти ещё такого придурка, который будет любить тебя сильнее, чем мы!».       — Почему именно сейчас ты поднял эту тему? — Шёпотом через несколько долгих секунд спрашивает Антон. — Почему со мной? Почему… Почему я, Арсений? Ты меня видишь вообще? Может, тебе зрение проверить?       — Потому что ты особенный, чудик, — по-доброму говорит Арсений. — Потому что ты такой, какой есть, и не пытаешься казаться другим. Потому что ты, как я уже сказал, чудаковатый, в хорошем смысле этого слова, приятный, с некоторыми странностями, но такой… словно родной, Антон, и поэтому ты мне нра…       Обрывая Арсения на полуслове, Шастун вскакивает из-за стола, достаёт из кармана джинсов несколько соток и кладёт их на стол, не глядя на Попова, даже не кинув на него взгляд.       — Мне надо идти, — бросает коротко Антон, берёт рюкзак с соседнего стула, закидывает его на плечо и тупит несколько секунд, глядя в пол.       — Антон, что случилось?       Арсений тоже вскакивает, но затем садится на место, видимо, представив, как странно это всё выглядит со стороны.       — Время. Мне пора собираться на работу. Поговорим позже. Мне жаль, что тебе нравлюсь я. Такой чудик.       Антон быстро удаляется, прощается с работниками кафе и, не разбирая дороги и наступая в лужи, образовавшиеся на дорогах после дождя, решает дойти до дома пешком.       Останавливается он только через несколько остановок метро, понимая, что такими темпами дома он будет только к ночи. Приходится спуститься в подземку и там, сидя на месте в конце вагона, пытаться выбросить из головы все слова, сказанные Арсением.