По наклонной

      Антон просыпается и слышит голос на кухне, смотрит на часы и сначала не верит глазам, потирает их, рукой пару раз бьёт себя по щекам, что цифра всё та же, стрелки не двигаются.       Семь утра. Проспав почти сутки, Шастун, наконец, не чувствует усталости, голова не тяжёлая, мысли в кучу собраны. Захотелось жить. Вот так внезапно, вот так хорошо, стало после прихода Арсения, хотя тот всего лишь помог сбить температуру, а Шастун на него ещё и злился, хотел уже выгнать, снова сказав своё коронное «отъебись», хотя потом бы опять страдал, потому что Попов — единственный на данный момент человек, который готов терпеть все закидоны, перепады настроения и прочую ерунду, вылетающую изо рта юноши.       Шастун слышит со стороны кухни негромкий голос одногруппника. Ласковый такой, нежный, в речи то и дело проскальзывает имя кота. Видимо, он общается с Бантиком, а тот наверняка внимательно слушает, даже вроде как мяукает. Целый диалог получается, а не просто разговор-размышление, не игра в одни ворота, а именно целая беседа о том обо всём. Это заставляет Антона улыбнуться, и резко встать с кровати. Об этом действии он жалеет уже через пару секунд, так как чувствует лёгкое головокружение. Справившись со своим организмом, парень надевает шерстяные носки, лежащие под подушкой, и вскоре оказывается на кухне, будучи растрепанным, сонным, в мятой майке, таких же шортах, с лёгким недоумением на лице.       — Проснулся? — Завидев парня, спрашивает Арсений, встаёт с места и, ухмыльнувшись, опирается на подоконник позади себя. — Что, выспался? Я уж думал, что никогда не проснёшься. Есть хочешь?       — Да, — кивает Антон, — и чай хочу, чёрный, с сахаром.       — Я тоже. Поэтому ждал, пока ты проснёшься. Если приготовишь еду, буду рад, — говорит Арсений, — тысячу тебе за это заплачу, дешёвка.       — Чего? — Антон поднимает брови вверх, мотает головой и снова бьёт себя по щеке. Не больно. Не отрезвляет, да и картинка перед глазами не меняется.       — А ты что думал? За всё надо платить в этой жизни. Ну? Давай, я рис люблю, есть он у тебя? Я за тобой поухаживал, ты мне завтрак за это приготовишь. Но ты мне дал спальное место, поэтому должок всё ещё за мной. Ну, тысячу дам, окупятся твои старания? — Арсений закатывает глаза, смотрит на Бантика, что мяукает и трётся об ноги Попова.       — Ты же знаешь, что у меня аллергия.       — Не пизди, я знаю, что ты притворяешься.       Антон теряется, пытается понять, что происходит и как поступить в такой ситуации, но вместо решений всплывают воспоминания, в который он снова маленький, но солнце не яркое, мама не сильнее всех в мире, а больше всего он боится не собак и остаться один в квартире, а показать свои эмоции, равнодушия со стороны родителей и несделанного домашнего задания.       — Арс, ты чего? — Антон говорит шёпотом, чувствуя, как слёзы скатываются по щекам, щёки щиплет, по рукам двести двадцать вольт организм пускает, также не забывая о холодных мурашках по спине.       Он всё врал. И про заботу, и про волнение, все чувства подделал, заставив себя полюбить снова, поиграть в такую игру, оказаться в ней победителем, морально уничтожив Шастуна, хотя там и без того уничтожать нечего, он сломлен внутренне, стержень, что должен быть прочнее алмаза, давно надломился, оставив после себя крошки из сожалений, сомнений и недоверия.       — Ты думал, что я люблю тебя? Ха, да щас прям! Ты был лишь тем, от кого хлопот столько, что придётся к психиатру ходить три года, чтобы из головы выбросить и выйти абсолютно чистым, — Арсений всё же добивает, а Антон больше ничего не остаётся, как закрыть лицо руками и всхлипнуть…

***

      Шастун резко открывает глаза, смотрит по сторонам и вздрагивает, замечая Арсения, сидящего на стуле с опущенной головой. По поднимающейся и опускающейся груди можно понять, что он спит. В такой неудобной позе, что, кажется, потом всё тело болеть будет ещё неделю, не меньше.       В воздухе витает аромат макарон и курицы. Принюхавшись, можно различить нотки грибов и соуса, отдалённо напоминающего по запаху сметану, в которую добавили чеснока и различных приправ, чтобы вкуснее было.       Шастун трогает лицо, вытирает влажные дорожки от слёз пальцами.       — Арсений, — зовёт Антон несмело, смотрит на настенные часы и ужасается. Семь утра. — Арсений! — Уже громче, пытаясь унять дрожащий голос.       Попов вздрагивает, резко открывая глаза, смотрит сразу на Шастуна, и взгляд постепенно становится беспокойным, по лицу видно, что он снова волнуется.       — Тебе плохо? — Спрашивает он хриплым голосом, кашляет и уже чётко вновь интересуется: — Холодно? Жарко? Я открыл окно, должно было проветриться, если холодно, давай я тебя накрою пледом сверху одеяла. Ты… Как себя чувствуешь? Господи, ты плачешь?!       — Что ты здесь делаешь? — Вместо ответов на множественные вопросы задаёт свой Шастун, приглаживает взъерошенные волосы, трогает лоб ладонью, подмечая, что он не горячий.       — Ну здрасьте, — Арсений зевает, прикрывая рот рукой, встаёт со стула, разминает шею, поднимает сначала одну ногу, сгибая в колене, потом другую, медленно подходя к кровати. — Я побоялся тебя оставить. Видно было, что тебе холодно. Ты ночью одеяло откинул, я поправил, смерил температуру, понял, что ты снова горячий, поэтому пришлось осторожно обтереть руки, но уже просто холодной водой. Ты не проснулся, к счастью, поэтому я подвинул стул ближе к кровати, сел и как-то сам уснул. Но это не так важно. Ты как?       Антон с трудом переваривает поток речи, жмурится, вновь открывает глаза и, взявшись одной рукой за перевязанное плечо, сжимает пальцами. Боль чувствует. Всё же точно проснулся, а то сновидение растворилось в ночи, оставив в душе противный осадок.       — Эм, я нормально, спасибо. Ты… Зачем ты возишься со мной? Я ведь просто товар для тебя. Ты хочешь купить меня заботой?       — Ну здрасьте, — повторяет Арсений, вздыхает, наклоняется к Антону и губами ко лбу прислоняется, через несколько секунд отстраняется. — О, температура нормальная, значит, всё хорошо. — Попов всматривается в глаза Антона, отмечает, что те красные, но всё же решает умолчать об этом. — Ты прогружайся, я пока еду пойду погрею. Не думал, что ты столько проспишь, словно вообще неделю не высыпался, но это ладно. Сейчас выспался?       — С лихвой, — кивает Антон, взглядом встречается с Арсением, краснеет, поэтому спешит отвернуться, поджимая губы.       — Хорошо. Давай вставай, тебе надо поесть хорошо, чтобы сил набраться. А то вон какой тощий.       Арсений выходит из комнаты, но через секунду снова появляется в проходе, видимо вспоминая, что забыл что-то сказать. Чешет затылок, поправляет волосы и всё же задаёт вопрос:       — Как твоё плечо? Не болит? Перевязку сегодня надо сделать.       — Не болит, — сразу отвечает Антон, кивает, садится на кровати, зевает, широко раскрывая рот, — всё в порядке, правда. Ничего серьезного.       — Знаю я твоё «ничего серьёзного»… Ладно, приходи, как будешь готов.       И всё же уходит на кухню.       Антон прогружается ещё несколько секунд, трогает шею, проводит по ней рукой, сглатывает тяжело, от чего кадык резко дёргается.       Так и должно начинаться пресловутое доброе утро? С таких вопросов о самочувствии, голоде, поцелуя в лоб, скомканных фраз и неловких вопросов? Неужели после этого день продолжается с человеком, который всю ночь отдавал себя, заботился, почти что не спал и волновался? Как же всё это странно. Антон поверить не может, что жизнь, кажется, вдруг начала налаживаться после простого психоза в кофейне.       Шастун, пересилив себя и желание подольше остаться в тёплой кровати, всё же встаёт, натягивает на ноги шерстяные носки, лежащие на полу у ножек кровати, а после отправляется на кухню, где Арсений суетится, пытается найти, по всей видимости, чай, потому что кофе не даст Антону, да и тот не любит, а какао кончилось.       — Давай я сделаю чай, — предлагает Шастун и вздрагивает, испугавшись противного писка микроволновки. — Вашу Машу! — громко говорит он, выдыхая. — Я чуть кони не отбросил.       — А твой Бантик намного смелее тебя. Забавно, — улыбается Арсений, — нашёл! — восклицает он, доставая коробку с пакетиками чёрного чая, а Шастун снова вздрагивает от громкого звука, чуть ли не до потолка подпрыгивает, жалея, что при себе нет наушников, которые громкие звуки подавляют. — Испугал? Прости… Садись на диван, — Попов достаёт тарелку с кусочками курицы и макаронами из микроволновки, ставит её на стол. — Сейчас будет чай. А… Так, из четырёх кружек сейчас попытаюсь выбрать одну, которая твоя… Хм.       Антон глаз с Арсения не сводит пока идёт на диван, усаживается, на вилку накалывает кусочек курицы, закидывает его в рот и смотрит за тем, как Попов кружки крутит, вздыхает, что-то бубнит себе под нос.       Да, дело сложное — среди красной, белой, синей и зелёной кружек найти ту, из которой пьёт Шастун. Загадка сложнее той, что давали студентам Гарвардского университета, в котором девяносто восемь профентов учащихся дали неправильный ответ. Даже труднее, чем догадаться, к чему клонит преподаватель на паре по экономике, говоря об экзаменах и зачётах. Мда, непростая судьба у Попова. Как же он решит то, с чем даже сам хозяин квартиры определиться в начале не мог, сперва просто купив посуду и присматриваясь, какая ему больше нравится.       — Арс, подсказка, — подаёт голос Антон, пережёвывая пищу, — из одной я пью чай, а из второй — какао. Кстати, я выбираю первое.       Арсений поворачивается к Шастуну и с улыбкой протягивает синюю кружку. Не хватает только зелёной галочки у головы и звёздочек вокруг.       — Правильно. Как догадался?       — Ну, для тёмных напитков люди обычно используют тёмные кружки. То есть для какао чёрная, а для чая — синяя, потому что шорты на тебе синие. Следовательно, любимый цвет. Угадал?       — Ты знаешь меня полностью… — Шепчет Антон восхищённо, утыкается взглядом в тарелку, сутулится, голову втягивает в плечи, словно нашкодивший ребёнок.       — А как ещё? Мы же плотно общались с тобой, даже секреты друг друга узнали, а ты тут про какие-то чашки говоришь.       Арсений говорит об этом вскользь, а Шастун под землю готов провалиться, так и не поблагодарив Попова за прекрасный завтрак, что тот наверняка готовил долго, надеясь, что всё понравится, будет лучше, чем в ресторане.       Воспоминаниями Антон уходит в прошлое, когда они болтали обо всём. Когда Попов платил за какао, а Шастун и слова сказать не мог, потому что благодарен был настолько, что готов был Арсению подарить весь свой маленький мирок, состоящий только из Бантика, крохотной квартиры и кучей проблем с головой. Кстати из-за них парню и пришлось просто смыться, не назвав ни одной причины своего странного поведения. Наверное, иногда всё же надо пользоваться мозгом по его прямому назначению, а не только чтобы он старые какие-то случаи вспоминал, заполняя свой диск C и не оставляя места для чего-то нового, более приятного, более тёплого.       — Арс, прости меня, — просит Антон шёпотом, откладывает вилку, сразу в руки берёт поставленную секунду назад Арсением кружку, чтобы в неё взглядом уткнуться. — За всё, что я тебе не сказал. Это ведь из-за меня всё началось, ну, я имею в виду, наши избегания. Ты-то парень простой, всё пытался меня как-то растормошить, осталось тебе только за плечи меня потрясти. А я то и дело, что посылал тебя в пешее эротическое, пытался отдалиться ещё больше. В общем, сделать так, чтобы мы с тобой больше вообще не виделись. Прям вот совсем, понимаешь? Так хотел, чтобы ты понял, что я говно. А ты этого будто не видел и продолжал липнуть, чем бесил меня. Как ты всё это терпел? Я бы на твоём месте сам меня послал, как я тебя. А ты только…       — Ну хватит нюни распускать, — Попов усаживается рядом с Антоном, берёт его вилку в руку, накалывает кусочек курицы и приставляет к губам. — Ешь. Ты вон какой худой. Тебя ещё уборщицы в институте с наряженной шваброй не путают? Или преподы с длинным тубусом? Я бы вот перепутал. Молчишь ещё, эмоций не выражаешь.       Антон смотрит в глаза улыбающегося одногруппника, опускает взгляд и, открыв рот, зубами стягивает с вилки мясо. Жуёт лениво, не потому что надо хоть какую-то пищу в организм запихнуть, а потому что Арсений старался. Арсений переживает. Арсений хочет, чтобы Шастун поел. Арсений только добра желает. Арсений, чёрт побери, видимо, не хочет купить?       — Арс, скажи, — прожевав, говорит Антон и отворачивает голову от очередного куска курицы. — Да погоди ты. Скажи, а я… я похож на дешёвку?       Шастун вспоминает свой сон, настолько реалистичный, что без такого вопроса не обойтись. Антон медленно голову снова в сторону Арсения поворачивает и наблюдает, как у него нижняя челюсть постепенно опускается, брови поднимаются, а взгляд какие-то смешанные эмоции выражает. Скорее всего, у него в голове сейчас борются три вопроса: «ты что несёшь?», «ты идиот?» и «блять, Антон, ты о чём говоришь?». В принципе, каждая из фраз означает одно — Шастун не более, чем дебил.       — Не смей про себя такое говорить, — Арсений опускает вилку, ещё ближе двигается, осторожно руку к волосам Антона тянет, приглаживает их, а лицо всё такое же серьёзное, отчего парню страшно становится. — Это гадости, Антон. Это ерунда, неправда, херня собачья, пиздёш, Антон, короче говоря, так что не пизди и…       — Сколько я стою? — Продолжает стоять на своём Антон. — Тысяча, как пакет продуктов, или больше?       — Антон, ты чего? Господи, температура, что ли, поднялась? С чего ты вдруг начал?       Шастун вытаскивает ноги из-под стола, упирается ими в диван и, встав, переступает через подлокотник, оказывается на полу.       — Арсений, я тебя прошу ответить! Сколько я, блять, стою?!       Глаза начинает щипать, пальцы колоть, губы крепко сжимаются, становятся слишком сухими, а в нос словно бетон наливают — ни вдохнуть им, ни выдохнуть.       С чего такие вопросы, если всё и так ясно? Да с того, что у всего своя цена есть. С детства многих учат, что нужно сначала что-то сделать стоящее, чтобы что-то получить. Как в «Простоквашино»: «чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное». Одно берётся из другого. Например, любовь родителей можно заслужить оценками и помощью по дому, карманные деньги — идеально выполненной домашней работой, заботу во время болезни — нотацией о том, как плохо ходить весной с расстёгнутой курткой и без шапки.       Антон стоит рядом со столом, отходит к двери, смотрит на Арсения и видит только непонимание происходящего. Нет, а он, что ли, не догадывается? С чего вдруг такой всплеск? Да потому что нельзя вот так появляться в чужой жизни, переворачивать с ног на голову с детства сформированное представление о жизни и оставлять всё вот так вверх дном, словно это нормальное положение. Или это Попов старается в это самое нормальное положение поставить, чтобы Шастун перестал заливаться краской и задыхаться?       — Сколько я стою?       — Блять, я бы, — начинает Арсений, подходит ближе к Шастуну, берёт его за запястья, держит на уровне груди, в глаза заглядывает. — Я бы за все сокровища мира тебя не отдал. Даже за сто тысяч миллионов евро не отдал, придурок ты, блять. Ни за квартиру, ни за машину, ни за…       — Потому что у тебя это всё уже есть… — Сожалеющим тоном перебивает Антон.       — Но самым дорогим в моей жизни остаёшься ты, — настойчиво продолжает Попов. — Я бы не пришёл никогда сюда, если бы, сука, ты мне был не нужен. А ты мне нужен, твою мать, поэтому прекрати пороть всякую хуйню, ладно? Ты слепой? Да я за тобой хоть куда! Хоть, блять, в Космос! За тебя всё отдам, идиота кусок! Сколько ты стоишь? У меня всё есть? У меня тебя не было сколько времени, Антон, я, блять, страдал!       — Херню несёшь, — Шастун говорит на выдохе, поджимает губы, а тем временем слезинки катятся по щекам. Антон так и видит себя: жалким, никому не нужным, брошенным, с раскрасневшимися глазами.       — Это ты херню несёшь, — вздыхает Попов, отпускает руки Антона, краснеет от злости, от тупости Шастуна. Тот кажется настолько большим идиотом, что валенку и паровозу ещё фору даст. — Блять, да оглянись ты вокруг! Посмотри на меня и сделай ты что-нибудь со своим биполярным настроением! Что с тобой происходит?! Пиздец, Шастун! Я в кои-то веки пытаюсь тебя как-то вернуть, а ты, блять, своей больной головой ни о чём, кроме денег, не можешь думать? Класс. Супер. Спасибо тебе огромное.       Арсений обходит Антона, который поворачивается в сторону Арсения, но из-за слёз не может уже разглядеть лица мужчины, только размытые очертания тела видит, слышит, как Попов одевается, с боковой полки шкафа что-то берет, открывает дверь и перед самым уходом уже спокойнее говорит:       — Закрой за мной. И не реви, лучше поешь и иди ложись спать, отдыхай. Если что, звони. Пока.       Дверь закрывается, в квартире становится оглушительно тихо, из-за чего Антон закрывает ладонями уши, жмурится и садится на корточки, всё ещё надеясь, что Арсений передумает и вернётся. Он же не может оставить Антона одного, зная о его склонностях к самоповреждениям?..