По наклонной

      Антон пятится дальше от двери, врезается в стену спиной и затылком, обнимает себя руками, пытаясь понять, глюки ли это или он всё услышал наяву.       — Кто это? — Спрашивает он громко ещё раз, на что слышит всё тот же ответ: «это отец».       Когда Шастун мнётся у стены, с опаской глядя на дверь, чья-то тёплая ладонь дотрагивается до ледяного потного лба, заставляя вздрогнуть и со всей силы ударить по руке, что прикоснулась к лицу.       — Антон, это я, — говорит Попов, и Шастун пытается сфокусироваться на нём, — я, спокойно. Кто там? Гость?       Шастун смотрит на Арсения так, словно одногруппник — чёрт. С рогами и копытами, заглядывающий в самую душу и желающий эту самую душу утащить за собой в Ад.       — Антон, это я, — повторяет парень, снова трогает лоб Антона, но снова получает шлепок по руке. — Да что с тобой?!       А что с ним? У него паника. Чистейшая паника и непонимание того, что делать, куда бежать, а главное — как это сделать незаметно. На несколько минут хочется превратиться в призрака, который спокойно может проходить сквозь людей, предметы и стены, оставаясь незамеченным. А ещё есть желание стать торшером или, на крайний случай, прикинуться плинтусом и снегом одновременно.       — Шастун! — Повышает голос Арсений, трясёт парня за плечи, пока тот находится в трансе.       В голове все мысли смешались, язык завязался в тугой узел, а колени вот-вот подогнутся, ноги станут ватными. Шастун рухнет на пол и будет сидеть неподвижной куклой, пока Арсений наверняка будет скакать вокруг да около, не зная, что с таким Антоном делать, куда идти за помощью и стоит ли вызывать «скорую».       Пока Антон пытается взять себя в руки, что, если честно, получается очень плохо, в дверь снова стучат. Шастун от этого звука чуть ли не подпрыгивает до потолка, резко поворачивает голову с сторону Арсения, который таким же испуганным взглядом смотрит на Шастуна.       — Бандиты? Ты кому-то дорогу перешёл, пока работал в своём баре по ночам? Отказал? Отшил? На хуй послал? — Перечисляет Попов. — Кто там?       — Отец, — произносит Шастун шёпотом. — Пришёл… Бля, чё делать? Может… Давай ты откроешь, а я спрячусь в шкафу? Ты скажешь, что ошиблись, а я… Блять! В шкафу чисто? А пол? Сука, сука, сука! У меня пыльно на полках, я два дня их не протирал. И в ванной бардак, Арс, чё делать?! Я не пылесосил, мне когда было. А я книжку вообще когда в последний раз читал?!       — Антон, ты…       — Блять, я рисовал, ему это не нравится, — продолжает Шастун нести бред.       — Да что с тобой?!       — Я не готов к гостям! Арс, мы не готовы, я не могу!..       Антон получает пощёчину. Хватается за щёку, на Арсения смотрит и снова матерится, только уже не на себя или пыль, а на него.       — Ты чё, блять, делаешь?! — Кричит он. — Ахерел? Ты чё дерёшься?!       — Наконец-то, — закатывает глаза Попов. — Отец объявился?       — Ага… — Шастун нервно сглатывает, подходит к двери и снова заглядывает в глазок. — Может, сказать, что он квартирой ошибся.       — Или сделать вид, что дома никого нет? — Предлагает Попов, на что получает неодобрительный взгляд.       — Ну да, а с ним кошка говорила! — Восклицает Шастун. — Прости, всё. Я… Минутку! — Громко говорит Антон, ретируется в комнату, надевает толстовку и, вернувшись, открывает дверь.       Перед Антоном стоит мужчина, как две капли похожий на него самого. Точнее, это Шастун похож на этого самого мужчину, ну, родня-то не дальняя.       — Можно войти? — Спрашивает он, пока Шастун рассматривает незамысловатый рисунок на его чёрной футболке.       Взгляд поднимается выше. Антон, наконец, может увидеть лицо напрямую, а не через глазок. И от этого не становится легче, но и паника по новой не накатывает.       Выглядит всё так, словно непрошенный друг из прошлого появился, с которым расстались на максимально хуёвой ноте, а потом он решил войти в жизнь вновь, чтобы опять перевернуть всё вверх дном и нагадить везде, где только можно. А в этой самой жизни Шастун только полы оттёр от тяжёлых воспоминаний и по полочкам расставил все книжки со своими эмоциями, в огромный мусорный пакет сложил все страхи и обиды, а тут пришли наводить беспорядок, разбрасывая страхи по всем углам.       — Привет, — говорит всё же Антон, заглядывая в давно забытые зелёные, с годами потускневшие, глаза. — Мне кажется, что тебе нет места… здесь. — На последнем слове разводит руками, как бы указывая, что места нет не только в квартире, но ещё и в новой жизни. — Я тебя не…       — Я поговорить пришёл, — по голосу слышно, что мужчина переживает, но все же на лице проскальзывает несмелая улыбка. — Извиниться и поговорить. Пусти, пожалуйста. Я не займу много времени, тем более вижу, что ты не один… Я Андрей, — представляется он, протягивает руку слева от Шастуна стоящему там Арсению.       — Мы не ждём гостей, — говорит он с металлическими нотками в голосе. — Особенно таких. Убирайся туда, откуда пришёл, или я покажу тебе новую дорогу. Но тебе там точно не очень понравится.       — Арс, не надо, — просит вдруг Антон, когда Попов отодвигает его, становясь впереди. — Не надо сейчас меня пытаться защитить, всё в порядке.       — Да нихуя не в порядке! — Повышает голос Попов, взглядом прожигая в Андрее дыру. — Чё ты припёрся сюда, кусок дерьма?!       — Арс, давай не будем устраивать спектакль для моих соседей, — вздыхает Антон, берёт одногруппника за руку и тянет на себя. — Пусть зайдёт. Я чайник поставлю. Я хочу закрыть этот вопрос.       — Ты прикалываешься? — Попов поворачивается к мнущемуся на пороге мужчине спиной и с не понимаем заглядывает в глаза Шастуна, что всем видом уже показывает своё спокойствие. — Ты только что в панике хотел полы мыть, а сейчас пускаешь его?       — Это наши дела, — отвечает Антон, на секунду переводит взгляд на отца и показательно целует Арсения в щёку, прижимаясь губами на мгновение. — Иди на кухню, я отцу выдам тапочки, и мы вместе выпьем чаю и поговорим, ладно? Арсений, пожалуйста.       Попов мнётся, открывает и закрывает рот, но всё же молча уходит на кухню, откуда через минуту слышится стук дверец шкафчиков и звон посуды.       — Проходи. — Повторяет Антон коротко, достаёт тапочки, ставит на коврик и отходит к спальне, рассматривая отца.       Шастун помнит его немного пухлым, с недельной щетиной на лице, короткими волосами, в спортивном сером костюме «Адидас» и, конечно, с чёрным ремнём с железной бляшкой в руках. Сейчас же отец выглядит так, словно его высушили.       На лице появились очки в круглой чёрной оправе, щетины и вовсе не видать, а вместо костюма теперь синие джинсы и чёрная футболка с тем самым незамысловатым рисунком, который хочется продолжать рассматривать молча, не говоря ни слова. Чтобы вот так вот всё само разрешилось — и всё уже хорошо.       — Ты сильно похудел, — комментирует Антон. — Болеешь? Пьёшь?       — Взял себя в руки, — отвечает Андрей, закрывает за собой дверь, стягивает кроссовки, надевает тапочки. — Куда проходить?       Антон вместо слов кивает в сторону и, развернувшись, молча идёт на кухню, по шаркающим шагам слыша, как отец следует за ним.       Походка поменялась. Раньше он хотя бы ноги поднимал, а теперь, видимо, стало тяжеловато. Того мужчину, которого помнит Шастун, больше нет. Может, это даже к лучшему.       — Хорошо обустроился, — комментирует Андрей, рассматривая кухню, пока Антон выдвигает табуретку и приглашает к столу. — Спасибо, Антош.       — Чай с сахаром? — Спрашивает парень и, получив положительный ответ, — просит Арсения добавить две ложки сахара в одну из кружек. — Конечно… Я не забыл.       — Забудешь тут, — говорит мужчина, поджимает губы и опускает взгляд на стол. — Ты прости, что я без приглашения. Новости есть. Не самые хорошие и…       Антон садится на диван, перед ним Попов ставит кружку горячего чая, улыбается слегка, а потом лицо меняется, и чашка перед Андреем, судя по звуку, не просто с десяти сантиметром опускается, а чуть ли не с километра летит, ударяясь о поверхность так, что часть напитка выплёскивается.       — Арсений, — вздыхает Шастун, ждёт, пока тот сядет, но Попов встаёт у окна, опирается на подоконник и скрещивает руки на груди. — Будешь стоять?       — Над вашими душами, — кивает Попов, будучи явно недовольным сложившейся ситуацией. — Чтобы если что врезать одной из них.       — Это тот, из-за которого мы тебя выгнали? — Спрашивает Андрей, глядя на Арсения. — Красивый. Правда, видимо, вспыльчивый.       — Это другой, — отвечает Антон. — Ты как меня нашёл?       — Связался с твоим Димой, — мужчина переводит взгляд на сына, заглядывает ему в глаза. — Он сказал, что скучает по тебе, и знает, где ты живёшь в своей этой Москве. Вот я и приехал. Я тебя не искал все эти годы, но тут кое-что произошло. Я решил, что тебе нужно сообщить об этом не по телефону. Тем более я у тебя заблокирован, наверное.       — Не «наверное». Заблокирован, — кивает Шастун, глубоко вздыхает. — Что же такого случилось, что ты меня начал искать?       — Может, мы отдельно поговорим? — Андрей кивает в сторону Арсения, не сводя с Шастуна глаз. — Без постор…       — Он не посторонний! — Повышает голос Антон, стучит кулаком по столу. — Он останется и будет оставаться пока ты не уйдёшь из этой квартиры. Если что-то имеешь против — можешь уходить прямо сейчас и ничего мне не говорить. Если хочешь рассказать — будь добр согласиться на это условие.       Андрей пожимает плечами, спокойно кивает, слегка улыбаясь. А Антон понять не может, в какой момент отец стал таким спокойным, с какой стати принимает условия и даже не спорит, не тянется за ремнём и не кричит в ответ, говоря, какое же Шастун «дьявольское создание, способное только родителям перечить»?       — Хорошо, — подтверждает ещё раз Андрей. — Твоя воля. В общем… Мать твою похоронили неделю назад.       — Твою мать, — шепчет Шастун, не ожидавший услышать такую новость.       Он был готов ко всему. И к просьбам вернуться домой, и к побоям, и к драке, и к обзываниям всяким, и даже к смерти от рук отца был готов, но то, что он сейчас услышал, немного шокировало, но всё же заставило где-то в глубине души порадоваться, что нет больше этой ужасной женщины, которая, по её словам, пыталась сделать всё ради сына.       — Не мою, а твою, — усмехается Андрей, — у неё сердце было больное. Вот и не выдержало.       — Мне жаль, — сухо говорит Антон, отпивает чай, обжигая язык, из-за чего морщится, чувствуя всё недовольство вкусовых сосочков.       — Тебе не жаль, Антон, — говорит мужчина, а у самого сожаления, кажется, тоже никакого. — Как и мне. Ты рад. В глубине души ты рад, я знаю. Был бы, наверное, рад, если бы и про меня такую новость услышал.       Шастун слышит со стороны окна тяжёлый вздох, и чувствует, как напряжение в помещении нарастает. Сейчас всё заискрится и рванёт, да с такой силой, что соседей заденет.       — Я пришёл извиниться перед тобой. За всё твоё детство. Я должен был защищать тебя, а сам был не лучше матери. Ты знаешь, что меня легко в чём-то убедить. Заставить думать так, как захочется. И у Майи были все рычаги давления. Поэтому я бил тебя, поэтому издевался и собственноручно выгнал тебя из дома. А ведь ты ничего не сделал.       — Конечно он ничего не сделал! — Взрывается всё же Арсений, подходит к мужчине, берёт его за грудки, сжимая футболку. — Ты, тварь, как посмел сюда придти и вспоминать такое?! У тебя все дома, придурок ты ёбаный?!       — Арсений! — Шастун вскакивает с дивана, толкая стол ногами и со злостью глядя на одногруппника. — Ты можешь дослушать его?! Давай без убийства и драки, а? Я не хочу смотреть на это, ёбаный в рот. Ты думаешь, мне сейчас легко? Ты думаешь, так, — Антон указывает пальцам на отца, — выглядит человек, который пришёл поиздеваться?! Сядь и заткнись, умоляю тебя! Сядь, прошу! Просто, блять, займи место на табуретке!       Арсений отпускает футболку Андрея, обходит стол и усаживается рядом с Антоном, пока тот выдыхает и медленно опускается на своё место. Через секунду чувствует тёплую ладонь на бедре.       — Это твой парень? — Интересуется Андрей, улыбаясь уголком губ. — Да он за тебя порвать готов.       — Мы не встречаемся, — отвечает Антон, вздыхает, укладывая руку поверх ладони Арсения. — Неважно. Стоп. Важно.       Антон вспоминает ту самую сцену, из-за которой лишился родного дома и был вынужден жить у друга, пока не начал работать и не поступил в университет.       — Ты…       — Я почитал про ЛГБТ это ваше. И понял, что я был не прав, не попытавшись разобраться, лез на тебя с кулаками и ремнём. Я не мог принять тот факт, что ты просто другой, ну… Не хочешь жить с женщиной, а хочешь видеть рядом с собой… Его, например, — кивает мужчина в сторону Арсения, и Антон чувствует, как пальцы на бедре чуть сжимаются. — Я не понимал тебя и, если честно, не понимаю до сих пор. Но я сам должен был раньше понять и донести до твоей матери, что это твой осознанный выбор. Ты счастлив немного иначе, чем мы. Ты другой. А мы привыкли набрасываться на других, непохожих на нас. Ну чё я тебе рассказываю, знаешь сам.       Антон только и может, что кивнуть, по-новому глядя на тирана-отца, что плясал под дудку своей жены, которая доказывала ему вновь и вновь, что сын — антихрист, из-за таких, как он, на планете идут войны, люди умирают от голода, жажды, наводнений и торнадо. И ведь Андрей не мог подумать иначе, просто не имел своего мнения, так как у женщины, с которой он жил, было только своё, правильное, а других она слушать не хотела.       Не верится… Разве можно измениться настолько, что человека захочется не испепелить взглядом, а обнять и пожалеть? Такое вообще бывает в мире или это только Шастуна окружают подобные люди?       — Я раскаиваюсь, — тише продолжает мужчина. — Я издевался над тобой, я сломал тебя. Ты из-за меня такой, Антон. Я должен был встать на твою сторону, защитить тебя от всего этого мира, но в итоге стал для тебя врагом, который…       — Который хуже, чем враг, — подаёт голос Арсений, сильнее сжимая бедро Антона, но через пару секунд всё же ослабляет хватку. — Который никогда не был человеком. Который общался только кулаками. Который, блять, объявился и несёт тут херню, выставляя себя жертвой!       — Жертва тут только Антон, — мотает головой Андрей. — Вы можете меня ненавидеть. Вы имеете на это полное право.       — О-о-о, спасибо, что разрешил, — кивает Попов, положив ладонь на сердце.       Антон поворачивает голову в сторону Арсения и видит, как тот готов наброситься на мужчину. Взгляд хищный, лицо покрасневшее от злости, а на бедре наверняка останется огромный синяк, потому что Попов впивается в кожу ногтями. Но Шастун терпит, потому что для него этот разговор важен, для него отец, как оказалось, важен. Даже когда Андрей его бил, он всё равно был роднее матери. Всё равно чувствовалось тепло, удары были намного мягче, несмотря на жёсткий ремень.       — Арсений, — Шастун вздыхает, — пожалуйста, успокойся. Я в порядке, так почему ты на взводе?       — Потому что этот припёрся, — Арсений кивает в сторону мужчины. — И ты не в порядке! Чё ты его сразу не прогнал?       — Потому что он… — Шастун не договаривает. Не понимает до конца и сам, почему.       С одной стороны, он сделал всё правильно, решившись закрыть вопрос с родителями, пускай даже только с отцом, потому что матери нет. Но с другой, Арсений ведь прав. Андрей не имел права даже на километр приближаться к дому Шастуна после всего, что сделал с его жизнью.       Но отцу, кажется, по правде жаль, причём очень сильно. Он раскаивается, пытается подбирать слова. По нему видно, как же тяжело ему это даётся, как он буквально вытягивает из себя предложения, боясь сказать что-то не то, ненарочно обидеть, оскорбить. Антон это чувствует, понимает все эмоции, что читаются в глазах, плещутся на их донышке. Уставший взгляд и огромные темные круги дают понять, что Андрею пришлось и самому несладко. Конечно, смерть жены, даже такой, — потрясение. Стресс, что он испытал и наверняка до сих пор испытывает, наверное, не сравнится ни с чем.       Не став вдруг Арсения, как бы повёл себя Антон? Нет, так сравнивать нельзя, потому что Попов никого не бьёт, от него исходит тепло, в каждом действии, в каждом слове чувствуется забота, понимание и искренность. И когда одногруппник кричит, Шастун понимает, что за него либо волнуются, либо просто нервозность парня выводит из себя. Наверное, повышение голоса такая же его особенность, как миллион родинок на руках, лице и шее, как невероятно красивые голубые глаза. Как теплые губы и сильные, нежные руки.       — Арс, ты можешь, пожалуйста, помолчать? — просит Шастун и видит, как Арсений давится воздухом от возмущения, снова сильно сжимает кожу на бедре. И Антон снова терпит. — Повторюсь: пожалуйста. Просто дай нам всё обсудить.       — Может, вы потом решите ваши семейные дела? — Спрашивает мужчина с улыбкой на лице.       — Мы не встречаемся! — В один голос говорят Антон с Арсением, резко поворачивая головы на мужчину, а в ответ получают от него смешок.       — Антон, я не прошу твоего понимания. Я испоганил тебе жизнь. И мне, чёрт побери, ужасно жаль, — начинает повышать тон Андрей, видит, как Антон дергается, поэтому выдыхает и продолжает уже спокойнее. — Мне правда искренне жаль.       — Тебе жаль, — кивает Шастун несколько раз, чувствуя, как это слово горечью отзывается на языке, заставляя уже не подбирать выражения, а выливать на мужчину всё, не думая о последствиях. — Вы сломали мою психику к чертям, заставив относиться к себе, как к вещи, которую можно как продать, так и купить. Оставили множество шрамов, как на теле, так и на душе. Выгнали из дома на улицу, заставив работать с шестнадцати лет. Не интересовались моей жизнью, не обсуждали со мной никакие решения и потихоньку добивали меня. А, вы ещё привили мне синдром отличника, из-за чего я боюсь получить четвёрку или не сдать экзамен, — Антон не может остановиться, смотрит в глаза отца, который, кажется, готов заплакать. Шастун думает, что лучше пусть плачет, пусть побудет на месте своего сына, над которым издевался. — Я до сих пор пытаюсь работать так, чтобы мог только прийти домой и завалиться спать. Я от усталости сразу засыпаю. Я сплю второй день подряд, и меня так совесть мучает. Я буквально ломаю себя, пытаюсь внушить себе мысль, что не всегда нужно быть продуктивным и сильным, что я могу немного отдохнуть и побыть слабым! Я боюсь признаться, что мне нужна помощь, я боюсь, что я неинтересный, что я не достоин никого, что меня такого никто не полюбит! Да я готов на стенку лезть от этих всех мыслей, потому что не могу больше их носить в своём мозге. Это ебучие кандалы, которые не дают мне спокойно жить. Я… — Антон чувствует, как слезы стекают по щекам, но не стирает их, продолжая смотреть на отца. — Я хочу жить нормальной жизнью, но вы мне не дали шанса узнать, что такое жить нормально, быть любимым ребёнком, у которого не просто спрашивают про оценки, но и поддерживают все увлечения. Не сравнивают его с кем-то, не просят говорить быстрее и быть тише. Я теперь такой, какой есть. И я изо всех сил стараюсь отстраниться от людей, потому что считаю себя странным, уверен, что им я не понравлюсь, как только они узнают меня лучше. А тебе просто жаль?!       Чувствуя уже поглаживания по бедру, Шастун успокаивается немного, но снова чешет тыльную сторону левой ладони правой руки, кусает губы, пытаясь снять напряжение, что всё ещё остаётся даже после касаний, которые должны были помочь.       — И тебе просто жаль, — дрожащим голосом повторяет Антон и наблюдает за тем, как мужчина шарится по карманам, достаёт красный клетчатый платок и протягивает ему. Шастун принимает, вытирает слёзы и медленно выдыхает, пытаясь совладать с эмоциями. — Твою ж… Тебе, блять, жаль…       Повисает неловкая тишина, снова чувствуется то напряжение. Кажется, зажги спичку, — и всё взлетит на воздух, выбивая ударной волной от взрыва окна ближайших домов и тревожа соседей, которые в непонимании выбегут из укрытий, пытаясь в спешке забрать самое ценное, что у них есть.       — Антон, я не прошу понимания, — повторяет мужчина, внимательно глядя на Антона, — но прошу прощения. Я и сам натерпелся. Конечно, гораздо меньше тебя, но всё же.       Шастун кладёт платок на стол, проводит ладонями по лицу, чешет глаза и пытается принять решение, которое всё никак не хочет приходить в больную голову. Сейчас в ней на круглом барабане, как в «Поле чудес», крутятся разные мысли, заставляя пальцами потереть виски и зажмуриться, всё силясь понять, что делать.       Антон останавливается на одной мысли: «почему Арсений вдруг замолчал и даже тяжело не вздыхает? Как будто со стеной слился, как хамелеон».       В груди болезненно тянет, руки сами собой сжимаются в кулаки и опускаются под стол. Шастун заламывает пальцы, загнанно дышит, пытаясь поглотить как можно больше кислорода. Резко начинает тошнить, к горлу подступает недавно съеденная пища. Тело бросает то в жар, то в холод, на лбу появляется испарина, а внутри становится настолько пусто, что хочется кричать во всё горло, чтобы все слышали, как ему больно, как он устал от жизни, как хочет, чтобы всё было хотя бы нормально, а не хорошо, не как у всех счастливых людей, что наслаждаются своими каждодневными делами. Хочется, чтобы просто всё встало на свои места, не было никаких загонов, чтобы не приходилось каждый раз прыгать выше головы.       — Антон, — слышит он шёпот Арсения на ухо. — Выдохни. Сделай глубокий вдох и выдохни. Ты сейчас в обморок упадёшь. Давай.        Шастун медленно глубоко вдыхает и выдыхает, пока Арсений просит мужчину немного подождать, так как знает, что разговор кончится истерикой в туалете между приступами тошноты.       — Я пришёл, чтобы сказать тебе это, — подаёт голос мужчина. — Пришёл, чтобы попытаться с тобой сблизиться, потому что у меня больше никого не осталось. Потому что в тебе течёт моя кровь, мои гены — в тебе. Будет глупо, если ты согласишься сразу попытаться начать всё с чистого листа. Но может мы попробуем? Я не прошу у тебя денег, не прошу ничего взамен. Я просто хочу, чтобы ты согласился. И я приму любое твоё решение. Потому что ты можешь решать за себя, Антон. Ты можешь. Можешь. Никто не вправе запретить тебе это. Потому что ты человек, а не вещь. Ты интересен по-своему, ты особенный, Антон.       — Ты готовил эту речь? — вдруг спокойно спрашивает Арсений, заставляя Шастуна повернуть голову к нему, медленно выдохнуть, видя, что парень уже не выглядит, как зверь, готовый наброситься на добычу.       — Готовил, — соглашается Андрей, кивая. — Но я всё забыл, как только увидел своего сына.       — Ты понимаешь, как ему было тяжело? Тебя самого когда-нибудь били в детстве? Ты представлял хоть когда-нибудь себя на его месте? Хотя бы на секунду представлял, как ему больно? — Продолжает Арсений сыпать вопросами, получает отрицательный ответ на всё, кроме последнего. — Ты действительно представлял?       Антон снова поворачивается к отцу, прекращая заламывать пальцы. В глазах появляется тусклый огонёк надежды на светлое будущее, где хотя бы часть жизни будет налажена, в ней будет порядок, спокойствие и благодарность тому, от кого в детстве ремня получал за свои поступки.       — Да, я представлял. Я всё осознал. Поздно, но осознал. Позволь… Нет. Позвольте мне стать частью вашей жизни. Пожалуйста. О большем я не имею права просить. Я смирился с тем, что Антон видит себя счастливым рядом с парнем, который готов постоять за него, готов быть слабым рядом с ним. И это не болезнь, как я считал раньше. Это… Это просто… — Антон видит, как мужчина с трудом пытается подобрать слова, которые то и дело застревают в горле, вертятся на языке, но всё никак не могут выйти наружу. — Это просто есть. Вы не мешаете жить мне самому. И я больше никогда не подниму руку на своего родного сына. Я буду интересоваться жизнью Антона, постараюсь стать ему не отцом, а папой. — Мужчина заглядывает в глаза Шастуна. — Я по-настоящему люблю тебя. Мы ценим только тогда, когда теряем, а вернуть уже не можем никакими силами. Это не рыба, которую можно выловить из пруда, выпустить, а потом снова поймать, и так до бесконечности.       — Где ты такой был раньше? — Спрашивает Антон хриплым голосом да так тихо, что его отец вытягивает шею в сторону сына, пытаясь уловить каждое слово. — Если бы ты осознал это раньше, я бы тебя простил. И сейчас я… Я тебя готов простить. И ты знаешь, насколько тяжело мне это даётся. Я надеюсь, что знаешь.       — Можно тебя обнять? — С надеждой в голосе спрашивает Андрей.       — Пока что нет, — мотает головой Шастун, обнимая себя за плечи, пытаясь закрыться от мужчины, — я ещё не готов к такому. Мне надо привыкнуть, что ты снова появился в моей жизни.       — Хорошо, — легко соглашается отец, кивая. — Тогда я пойду? Арсений, проводишь меня?       — Да, — Попов встаёт с места, кидает взгляд на Шастуна и просит его просто посидеть на месте и попить, наконец, чай, который давно уже остыл. — И на пару слов.       Арсений с Андреем уходят, а Шастун подвигается к краю дивана, ближе к выходу из кухни, чтобы расслышать то, о чём они говорят.       — Ты гнусный, отвратительный, тяжёлый, слабохарактерный и максимально мразотный человек, каких я только видел, — говорит Попов громко, словно не пытаясь скрыть это от Антона. — Но я принимаю такое же решение, что и твой сын. Только ты не принимай это за должное, не считай подарком. Тебе придётся много работать, чтобы стать для него папой.       — Спасибо, — тише, чем Попов, говорит Андрей, и, одевшись, уходит, больше не сказав и слова.       Через минуту Арсений возвращается на кухню и занимает место рядом с Шастуном, вновь кладёт руку на бедро, начинает поглаживать. От таких мягких касаний по телу разливается приятное тепло. Внутри всё распускается, как тёплой весной, когда трава начинает зеленеть, солнце припекает, птички щебечут на ветвях деревьев о чём-то своём. И в этой весне хочется остаться, хочется раствориться в ней навсегда, чтобы только там жить, там существовать. Чтобы больше не было боли, сожалений и отвращения к самому себе.       — Ты как, в порядке? — спрашивает Арсений, поворачивает второй рукой голову Антона к себе и внимательно рассматривает губы. — Опять покусал… Антон, стресс — это не повод себя есть. Причём в прямом смысле.       — Мне так странно, — говорит Антон, убирая руку Попова от лица, — так странно, что он пришёл ко мне. Конечно, я сначала испугался за себя, но потом начал бояться за отца, потому что видел, что ты был на взводе.       Шастун опускает взгляд, думая о том, как же жалко он сейчас выглядит. Как глупо ныться после разговора с человеком, которого выбросил из памяти, не искал с ним встречи, а он сам объявился и стал просить прощение. И Антон не мог не простить, потому что знал характер отца, знал, что тем можно управлять как детской машинкой. И теперь, несмотря на слёзы и смешанные чувства, стало немного легче. Камень с души не упал, но часть его откололась, полетела вниз. Как-то свободнее стало, да и выпрямиться теперь не составляет огромного труда. Придётся ещё во многом разобраться, чтобы разрушить весь валун. И парень попытается. Тем более он, кажется, не один.       — Да уж, — хмыкает Попов, — честно, я хотел ему врезать. Но в конце мне стало его жаль. Чем-то он мне напомнил тебя.       — Ну, родня-то не дальняя, — говорит Шастун, кивая. — Ты знаешь, чего я сейчас хочу? Наполнить ванну с пеной и поотмокать там часик-другой.       — Странное желание после такого разговора, — констатирует факт Арсений, и Антон не спорит, потому что после напряжённого диалога всё кажется странным.       — Знаю. Но мне нужно поварить себя в кипятке, чтобы освежить мысли, — Антон всё же поворачивает голову, смотрит на Арсения, ловит его взгляд, подмечает, что тот уставший. — А ты можешь немного поспать. Мы тебе столько хлопот доставили…       Арсений мотает головой, встаёт, целует Шастуна в макушку и уходит, комментируя, что идёт набирать воду, а Антону нужно подготовиться для «водных процедур». И не поспоришь. Кажется, для начала нужно встать, приготовить себе пижаму, которую наденет после купания, поменять постельное белье, да и Арсению приготовить спальное место на кухне. А для этого надо отодвинуть стол, раздвинуть диван.       Шастун начинает с последнего пункта. На все остальные уходит добрых двадцать минут, через которые Арсений зовёт Антона в ванную, говоря, что всё готов, просит быстрее приходить, потому что вода остынет, придётся в холодной плескаться.       Парень заходит в небольшое помещение в халате, смотрит на Арсения внимательно, пока тот зачем-то моет руки и, через зеркало увидев Шастуна, улыбается.       — Ухожу, — снова комментирует он свои действия, но стоит ему только перейти порог комнатки, как Шастун хватает его за руку, сжимает запястье, смотрит в пол. — Ты чего?       — Посидишь со мной? — Несмело просит Антон, пока здравый смысл бьётся о черепную коробку. — Ну, если хочешь. Я подумал, что так… Так я точно не захочу утопиться. Потому что ты будешь рядом. Можно же тебя попросить остаться со мной? Пожалуйста.       — Ты не хотел передо мной раздеваться, — напоминает Арсений, и Антон убирает руку. — Да шучу я. Сейчас стул притащу, а ты пока что погружайся.       Неспешно раздеваясь, Антон вновь с головой окунается в свои мысли. В то время, когда ему было пять, когда он сидел в ванной, пускал бумажные кораблики, а отец пришёл, опустился на колени и протянул ему жёлтую резиновую уточку, потрепал по голове и сел прямо на пол, скрестив ноги.       Это одна из немногих вещей, что Антон помнит о своём детстве. Тогда он всё ещё мог улыбаться, обливать отца водой, громко смеяться, слыша, что он самый лучший ребёнок на свете. И знал бы этот ребёнок, как все изменится в будущем….       Шастун нервно сглатывает, бросает халат на пол, залезает в ванную, садится на ее дно и опускает голову, чувствуя себя в полной безопасности. Ещё сейчас придёт Арсений, построит вокруг себя и Антона невидимую неприступную крепость, в которой точно всё будет хорошо.       — А вот и я, — оповещает о своём приходе Попов, не глядя в сторону Антона. — Я принёс стул и книжку. «Царевна Льдинка». Попалась мне на глаза, вот я и решил, что могу тебе её почитать.       — Замечательная идея, — кивает Шастун, — я ведь и есть та самая Льдинка.       — А я Лучик, который постепенно превращает Льдинку в лужицу. Ну ладно, потом с этим. Я пока что усядусь и начну, — Арсений ставит стул на пол, садится на него, открывает книгу и начинает читать.       «На высокой, высокой горе, под самым небом, среди вечных снегов стоит хрустальный дворец царя Холода. Он весь выстроен из чистейшего льда, и все в нем, начиная с широких диванов, кресел, резных столов, зеркал и кончая подвесками у люстр, — все ледяное».       Шастун так себя ощущает. Вокруг всё ледяное, как и его душа. По крайней мере, она была таковой, пока в жизни вновь не появился Арсений. Кажется, что с ним лютой зимой в мороз минус сорок градусов будет тепло. Он согревает одним взглядом, одним движением способен превратить снега и стужу в лёгкий дождик с палящим солнцем.       «Локоны у царевны — чистое серебро. Глаза — как сапфиры синие и как алмазы самоцветные. Уста алые, как цветок розы в долине, а сама вся нежная да хрупкая, как драгоценное изваяние из лучшего хрусталя. Как взглянет на кого своими синими лучистыми глазами Льдинка, так за один взгляд этот каждый жизнь свою готов отдать».       Понимая, что это точно не про него, Антон вдруг фыркает, поворачивается к Арсению и ловит непонимающий взгляд.       — Я про тебя читаю, между прочим. Я жизнь за твой взгляд готов отдать, — шепчет Попов, заставляя Шастуна отвернуться и уставиться на белоснежную пену из миллиона разноцветных, крошечных пузыриков.       «И вдруг видит царевна, что чудными огнями заиграли у нее на ладони бриллиантовые слезинки. Она испуганно подняла голову и увидела, что в окно ее терема глядит красавец мальчик, такой светлый и радостный, какого она не видела никогда».       — Арсений, — прерывает Антон Попова, заставляя обратить внимание на себя. Чувствует, что лучше момента больше не найти, понимает, что этот самый красавец мальчик сидит рядом, читает книжку, с таким выражением, что, кажется, Арсению бы в театре играть, а не на юриспруденции штаны просиживать.       Он так же, как и этот Лучик ворвался в жизнь Антона, слезинки превратив в мерцающие драгоценные камушки, всю тоску отводя на задний план, оставляя пусть и смешанные, но на самом деле больше тёплые, приятные чувства.       — Будь моим — негромко просит Шастун, глядя на свои худые ноги сквозь прозрачную воду. — Пожалуйста, будь моим, Арсений.