***
Они проходят через главный выставочный зал в дружеской тишине, Дазай напевает себе под нос мелодию и игнорирует отвратительный запах 18-каратного золота и грязных денег, который, кажется, исходит отовсюду, в то время как Чуя выглядит слишком настороженным и недостаточно похожим на богатого аристократа, который думает только о вещах, которые напрямую связаны с марочными винами с длинными и причудливыми труднопроизносимыми названиями, классической музыкой (особенно прелюдиями французской золотой эры) и, конечно же, изобразительным искусством. . И вот, Дазай приносит жертву. Или что-то в этом роде. Он тянется к руке Чуи в перчатке и берет ее в свою. Держит ее... нежно... как это сделал бы настоящий любовник. Он смотрит прямо перед собой и прислушивается к биению потока крови в своих венах, который настолько бурный, что он слышит его громче, чем звон бокалов с шампанским и монотонную светскую болтовню вокруг них. Глубокий вдох. Глубокий выдох. Сосредоточенность - это все, что ему нужно, чтобы держать себя в руках. Дазай абсолютно сознательно отключается от информации, которая бомбардирует его мозг со всех сторон: он игнорирует ее, когда видит улыбающегося Чую боковым зрением. Игнорирует все вокруг, когда чувствует, что его руку сжимают. Игнорирует, когда та же рука начинает немного потеть. Неприемлемый. Вопиюще. Тело не может победить, повторяет он про себя, как мантру, яростно поддерживая гомеостатический баланс одной лишь силой воли. Смятение переполняет его и плещется внутри, как океан в стакане. Тем не менее, он держит голову над водой: он держит Чую за руку. Осаму выпрямляет спину так, как нужно, придавая позвоночнику тот небольшой изгиб, который делает его более зрелым, чем он когда-либо хотел себя почувствовать. Он смотрит другим гостям в глаза и улыбается. Он даже подмигивает всем, кто, кажется, хотя бы отдаленно мог быть очарован подобными вещами. Его глаза, как всегда, ищут маленькие островки комфорта в море подавленности, и так случается, что они довольно быстро падают на столик с закусками. Он целеустремленно направляется к нему, следуя его магнетическому притяжению. Шампанское выглядит таким же игристым и вкусным, как всегда, когда он осторожно берет бокал, держа его за ножку (так, как его научила Коё), и протягивает напиток Чуе. Тот принимает его с благодарным кивком головы, но держит так, словно это пластиковый стаканчик с дешевым сакэ из магазина на углу. Это...до странного мило. Конечно, богатые, чванливые люди, такие как Александр д'Альбер де Люинес, должны выглядеть скучающими и отстраненными, даже когда наслаждаются дорогим алкоголем, и, если Чуя не перестанет выглядеть таким пораженным, то это запросто разрушит их прикрытие. Однако Дазай не может заставить себя прокомментировать это вслух. Он подносит хрустальный бокал к губам медленным плавным движением, мягко прикасаясь к фужера - почти как нежный поцелуй. Он вдыхает аромат и делает небольшой глоток, наслаждаясь теплым и приятным воздействием алкоголя на организм. Словно теплое, тяжелое одеяло уюта окутывает его полые кости. - Итак, - важно произносит он, и слова на вкус напоминают пузырьки от шампанского у него на языке. - Давай найдем нашу картину. Чуя резко кивает, и его брови серьезно приподнимаются. Он все еще слишком сильно похож на человека на задании и недостаточно - на художественного сноба, который на свидании со своим любимым женихом. Это не идеальный образ для такого случая. Это не выглядит, словно они два богатых любвеобильных голубка. Это бросается в глаза. Это не по существу - что, как считает Осаму, все-таки действительно необходимо сказать. - Постарайся не вызывать подозрений, - комментирует он, делая еще один изысканный глоток своего напитка. Голова слегка запрокинута, нос задран к потолку. - Обязательно, - фыркает Чуя. - Хотя, я не знаю, почему ты говоришь это мне, ведь я довольно хорош в том, чтобы не выходить из нужного образа. Дазай моргает. Слишком поздно объяснять Чуе, что вести себя сдержанно - значит оставаться в образе, даже если для этого потребуется сотворить какую-нибудь шалость. Поэтому вместо этого он довольствуется тем, что дразнит Накахару за его полное непонимание происходящего. - Ох, но на тебе самый привлекающий внимание наряд, который я когда-либо видел. - Который ты мне купил, - ровным голосом отвечает Чуя. - Да, и я очень доволен покупкой, - говорит Дазай таким же витиеватым тоном, какой он всегда использует, когда собирается скрыть правду у всех на виду. - Я просто говорю, что очень трудно не смотреть на тебя, когда ты весь такой красивый. У тебя довольно романтичная фигура, ты знаешь? И этот прекрасный костюм только подчеркивает ее~ Чуя резко вдыхает через нос, а его щеки становятся нежно-розовыми. Он смотрит на свои ноги, на пол, на руки - куда угодно, только не на Дазая. - Ты так думаешь? - наконец спрашивает он. И это глупый вопрос, потому что, хотя Осаму иногда - даже обычно - говорит вещи, которые имеют очень мало общего с правдой, он мало что выиграет от лжи о том, что ему нравится, как Чуя выглядит в своей сегодняшней одежде. Это просто очень хороший костюм и все, и почему Дазай должен уклоняться от такой безобидной правды? - Да. Ты выглядишь просто великолепно, любовь моя, - мурлычет Осаму. Его слова пронизаны особенным намеком и произнесены достаточно громко, чтобы их услышали ближайшие посетители. Глаза Чуи расширяются, а выражение его лица говорит о том, что он ведет отчаянную борьбу с желанием зажать рот парню собственной рукой. - Что ты там говорил насчет того, чтобы не привлекать слишком много внимания? - шипит он сквозь зубы. Дазай улыбается и обнимает Чую за плечи. Он собирается поцеловать его в щеку (потому что это то, что сделал бы влюбленный, а Шуджи, как предполагается, полностью влюблен в своего жениха, не так ли?) но Накахара грубо сжимает ладонями лицо Дазая и отталкивает его. - Убери лапы, - прошелестел он. - Разве это не именно то, чего ты не должен делать? Люди ведь смотрят. Дазай знает. Его инстинкты всегда начеку - не то чтобы он не чувствовал на себе чужие противные колючие глазки, похожие на маленькие острые зубки, которые проникают сквозь слои одежды и бинтов, как постоянное напоминание о том, что на них пялятся. Все в порядке. Им не на что смотреть, пока здесь находится не сам Дазай, а кто-то другой, кем он притворяемся сегодняшним вечером. - Хмм? - Дазай мурлычет на ухо Чуе, его губы почти касаются чужой кожи. Он позволяет пальцу скользнуть вниз по руке парня, медленное движение, которое, как он знает, относится только к болезненной стороне нежности - специально разработанное, чтобы расшатать нервную систему и так беспокойного рыжика. Это медленно, но, кажется, делает свое дело - Чуя вздрагивает от того, что шампанское стекает с ранее нахмуренных губ. Дазай улыбается в нерешительной, притворно скромной попытке скрыть тот факт, что это преднамеренная пытка. Он драматично вздыхает. - Я просто хотел быть немного ласковым со своим любимым женихом. За это он получает подзатыльник, а затем Накахара крепко хватает его за руку. - Вот, немного нежного рукопожатия, - шепчет он, немного грубее сжимая руку Осаму. Они пробираются сквозь относительно плотную толпу гостей - густой лес приглушенных тонов, дорогих блестящих аксессуаров и тяжелых духов, расплывающихся и смешивающихся вместе. Прежде чем войти в зал, Дазай заглядывает в соседнюю комнату. "Великая волна" висит в центре длинной белой стены. Это единственная картина в данной части, что неудивительно. Она, несомненно, одна из главных достопримечательностей вечера. Звучит живая фортепианная музыка. Звучит немного похоже на попытку сделать Вагнера светлым и легким. Определенно, звучит ужасно. Дазай морщит нос (хотя, это не тот сенсорный канал восприятия, который вынужден слушать эту дребедень, и, к сожалению, это также очень мало помогает в плане устранения неприятного звука). - Чувак из службы безопасности на десять часов, - полушепотом произносит Чуя, прижимаясь ближе к Осаму и поворачиваясь спиной, так что он по большей части скрыт за открывающейся дверью. Взгляд Дазая сразу перескакивает на охранника, осматривая того с головы до ног. - Он как большой белый батон хлебушка. Достаточно привлекательный, я бы сказал. Чуя фыркает. - Такие в твоем вкусе? Дазай пожимает плечами. Это не так - Чуя должен это знать, но он снова задает глупые вопросы. - План тебе ясен? - Конечно, - отвечает Чуя, выглядя немного обиженным - вероятно, из-за невысказанного намека, что, возможно, это не так. Что за королева драмы. - Хорошо. Тогда давай пойдем переоденем тебя в форму службы безопасности.***
К счастью, в ванных комнатах нет очереди. Дазай быстро проводит инвентаризацию, а затем выбирает самую большую и роскошно выглядящую - ту, в которой достаточно места, чтобы устроить танцевальную вечеринку, и также есть подсвечники, освещающие пространство яркими танцующими тенями. Он тащит Чую за собой, прежде чем захлопнуть дверь и запереть ее на замок. Тихий щелчок, когда он поворачивает ключ, кажется, отражается от каждой плоской поверхности в комнате - как протяжное эхо, поющее о пустяках и нашептываемых обещаниях, которые, как надеется Дазай, у него будет возможность выполнить. Он слышит это в мраморном полу и стойке, в стекле и золоте, в панике нуворишей, которая так очевидна в ненужных и не сочетающихся друг с другом серебряных деталях на обоях. Он поворачивается лицом к Чуе, который стоит посреди комнаты и выглядит довольно забавно озадаченным. - Это... Я думал, ты собираешься подождать снаружи. Но ладно. Я не против, если ты хочешь посмотреть на меня, пока я переодеваюсь. Дазай лучезарно улыбается. Такая улыбка у него бывает, когда он притворяется, что знает, что делает, но на самом деле это не так. Редкая вещь, которую ему почти никогда не приходится вынимать из своего репертуара, но сегодня, кажется, особенный вечер. - Ничего такого, чего бы я раньше не видел, - просто говорит он. Его голос ничем не выдает нервозной суматохи, которая пульсирует у него в голове. - Конечно, - соглашается Чуя. Рассеяно. Он расстегивает застежку бриллиантового ожерелья. Это замечательная поза: спина слегка выгнута, а голова наклонена вперед, обнажая заднюю часть шеи. Дазай хочет научиться рисовать - просто рисовать Чую, когда он владеет им без особых усилий. Хочет облить его тело жидким золотом. Хочет лелеять его. Хочет... укусить его? И Дазай хорош в игнорировании своих инстинктов, но ему любопытно посмотреть, что произойдет, если он это сделает. Он скорее подозревает, что его вознаградят. Чуя из тех людей, которые раздают золотые звезды даже за небольшую импульсивность. Синий пиджак спадает с плеч Накахары подобно водопаду, а тонкая прозрачная шелковая рубашка, которую он надел под него, обеспечивает идеальный обзор его плеч. Кожа сияет прямо под тканью, идеально подходящая для поцелуев и почти в пределах чужой досягаемости. Тусклый свет свечей отражается в жемчужных пуговицах рубашки Чуи, когда они расстегиваются одна за другой, словно в игре "он любит меня, он не любит меня". Чуя явно не обращает внимания на Дазая, пока раздевается, его ловкие руки снимают одежду быстрыми обдуманными движениями. Он, вероятно, понятия не имеет, насколько небрежно жестока его непринужденная красота. И Дазай должен что-то с этим сделать, он отчаянно и необоснованно хочет, чтобы Чуя знал все, что у него на уме... но только если он сможет сделать это, не говоря вслух ни слова. Один шаг вперед, модные блестящие туфли скрипят и неуместно громко звучат в приятной тишине, когда он подходит к Чуе, руки слегка покалывает. Он наклоняется вперед и кусает (осторожно, он еще пока не дошел до стадии животного) идеальный участок кожи. Он ощущает тяжесть на своем языке, потому что Смутная Печаль подобна чистому экстазу, когда покидает Чую вместе с этим прикосновением. Чуя делает резкий вдох, тихая дрожь, словно волна электромагнетизма, исходящая от его обнуленного гравитационного ядра. Дазай никогда не знал, что законы физики обладают такими волшебными свойствами - это то, что ему хочется исследовать дальше. - Позволь мне помочь тебе раздеться. Чуя одним плавным движением поворачивается, прислоняется спиной к стойке, поза открытая и манящая, глаза горят, а улыбка стала острее, чем любое лезвие бритвы, которое Дазай когда - либо держал в руках, - это прямо-таки режет его волю вести себя цивилизованно. Чуя протягивает руку. Притягивает Дазая к себе за волосы и тихо мурлычет в тяжелое магнитное пространство между ними: - Tu peux m'aider à me déshabiller…. mais d’abrod… puis-je vous embrasser? - Почему ты вообще спрашиваешь об этом? Чуя издает разочарованный звук и с силой прижимает Дазая к стене, его голова обрамлена двумя настенными подсвечниками, пламя мерцает, создавая такую же мерцающую тень на лице Чуи. - Ты ужасно раздражающий, но такой чертовски великолепный, - тихо шепчет Накахара. Дазай не знает, что ему сказать на это, похоже, это просто обычное высказывание мнения, так что придумать остроумный ответ не должно быть такой уж сложной задачей. - Я? - вот что в конце - концов слетает с его губ. - Эм… Я имею в виду... Я? - неловко бормочет он, умудряясь произносить только бессвязные фразы. Его надежному подкованному языку обычно не приходится так напрягаться, чтобы придумать какую-нибудь поэтическую чепуху, но по какой-то причине нужные слова в этот момент не приходят на ум. Может, это и к лучшему - у него возникает чувство, что если бы он мог найти слова, чтобы выразить то, что он чувствует, они бы просто вызвали семантический апокалипсис - слишком много, слишком честно, поэтому он плотно закрывает рот. Чуя начинает смеяться, и Осаму не знает, должен ли он быть обижен или польщен. - Что, что? Я настолько смешной? - спрашивает он, пытаясь успокоиться, хватая Чую за плечи и сильно впиваясь в них ногтями. Он позволил себе немного пассивной агрессии. Глаза Чуи горят, как лазерные лучи, оставляя обжигающий след начиная от глаз Дазая и ведя линию по направлению к его губам. - Да, - говорит Накахара, сверкая улыбкой. - Забавно, что ты не вернул в ответ какую-нибудь подколку. Что с тобой? - Заткнись, - слабо говорит Дазай. Чуя ухмыляется. - Но это именно ты тот, кому нечего сказать. Так что ты лучше заткнись. - Заставь меня, - парирует Дазай, потому что это очевидная вещь, которую нужно сказать, и Чуя мгновенно подчиняется, прижимаясь ртом к Осаму и проглатывая любой возможный звук еще до того, как он мог быть произнесен. Дазай позволяет всему этому происходить, позволяет себе разваливаться на части, лишь с минимальными усилиями цепляясь за края своего обычного внешнего контроля. И звуки, которые издает Чуя, так великолепно гармонируют - как авангардная, фальшивая симфония, которая витает в душе Осаму. Мелодия, которая будет преследовать его еще долго. Рука Чуи резко прижимается к Дазаю, их рты открываются и снова соединяются, языки скользят вместе, раскоординированные, хаотичные. Идеальные. Осаму вздыхает в ответ на поцелуй. Кажется, Чуя относится к нему с таким же нетерпеливым разочарованием, с каким он вылил бы вино на пустую бутылку - цепляясь за нее, несмотря на ее пустоту, настаивая на том, чтобы выжать все до последней капли. И Дазай слишком хорошо знает, что внутри него нет ничего, кроме бесплодной пустоши, но если Чуя захочет заявить на него права, он этого добьется. Чуя двигает своим телом самыми удивительными способами. Одна рука в волосах Дазая, дергает его в правую сторону, а другая скользит с плеча Дазая вниз по талии, притягивая его ближе, их тела встречаются, как волна, разбивающаяся о скалу. Дазай словно растворяется в этом, а Чуя стоит неподвижно. Накахара очень целеустремленный и дисциплинированный. Словно каждое чувство, мыслительное ощущение вливается в его движения и украшает их ни с чем несравнимым эмоциональным изяществом. Дазай тоже хочет это сделать. Выплеснуть всю интенсивность каждого пренебрежительного, ужасного, депрессивного чувства в его разъединённом теле в поцелуй и превратить все это во что-то более хорошее. Он опускается на колени и смотрит на Чую сквозь ресницы. В ожидании. Не то чтобы одобрения, но хотя бы какого-то знака. Вместо того, чтобы ответить на невысказанную просьбу, Чуя просто моргает ему в ответ. Это абсолютно не помогает. Дазай опускает голову на одно плечо, потому что он выдыхается и не может нормально ее держать. Он щурит один глаз, заправляет выбившуюся прядь волос за ухо. Чуя внимательно следит за его движением. - Чуя, - настаивает Дазай, - скажи что-нибудь. - Ох. Продолжай. Ты можешь делать все, что захочешь. Осаму не может сдержать улыбку, которая расползается по его губам. Чуя понятия не имеет, что он предлагает. - Я хочу много чего. - Так покажи мне, - отвечает Чуя, и это звучит так, словно это самая простая вещь в мире. Слова проносятся сквозь пространство между ними и касаются щеки Дазая, как холодный ветерок, и это заставляет его вздрогнуть, вызывает желание прикусить губы так сильно, чтобы пошла кровь, и изодрать руки в клочья (что ж, бинты здесь не просто так). Его конечности кажутся одновременно одеревеневшими и нервными - парализованными ожиданием, но Дазай стряхивает непрошенные нервы движением запястья - ему нужно с чего-то начинать, и все еще застегнутый ремень Чуи, кажется, подходящим первым шагом. Ловкие пальцы тянутся, слегка дрожат, но все равно двигаются - расстегивают, вытаскивают ремень из петель и презрительно бросают его на пол. Он расстегивает брюки Накахары, по-прежнему не обращая внимания на свои дрожащие руки. Не позволяя какой-то странной физиологической штуке, которая сейчас происходит, сдерживать его. Дазай облизывает губы. В горле у него пересыхает, а глаза щиплет. Он с большим удовлетворением замечает, что у Чуи перехватывает дыхание, когда он цепляется пальцами за его трусы и тянет их вниз. Медленно. Чуя уже более чем на полпути к полному возбуждению всего лишь от нескольких поцелуев. Что-то трепещет в груди Дазая. Возможно, гордость. Подумать только, что он так сильно влияет на Накахару… Время замедляется, когда он протягивает руку, медленно, как будто движется сквозь воду, проводит пальцем вверх по нижней стороне члена Чуи, обводит головку. У парня перехватывает дыхание. Драматично так - и Дазай хочет истолковать это как комплимент. Он прижимается головой к бедру Чуи, твердо и реально, что придает твердость нестабильному существу Дазая - как рассеянный туман, медленно превращающийся в капли воды пасмурным утром. - Хорошо? - спрашивает он, неторопливо проводя по головке, распределяя по пальцам влагу, которую он там находит. - Хнг. Да. Очень... хорошо, - отвечает Чуя, слова вылетают у него изо рта в бессвязном беспорядке. Дазай хихикает себе под нос. - Хорошо, - вторит он, бодро и свежо, дополняя это небрежным движением руки. Он начинает поглаживать всерьез, задавая неторопливый темп, слегка грубо водя ладонью, как любит именно Чуя, если рассматривать румянец на его щеках как доказательство. Накахара толкается в его руку, и Дазай воспринимает это нетерпеливое действие как дополнительный комплимент, который ударяет ему прямо в голову. Он наклоняется вперед, движимый чем-то, что не поддается объяснению. Голод, который не рационален и не справедлив. Что-то довольно злое. Что-то, что было заперто глубоко внутри слишком долго - подавляемое и достаточно жесткое, чтобы пробить дыры в душе Дазая, чтобы вырваться наружу. Что-то, с чем нужно обращаться очень нежно. Слегка облизать кончик, не столько чтобы подразнить, сколько чтобы насладиться моментом. Далее следуют влажные, небрежные поцелуи по стволу члена Чуи. Он проводит языком от основания к макушке и дразнит венку, которая проходит вдоль нижней стороны, умными, рассчитанными, милыми движениями. Он позволяет своим глазам закрыться, наслаждаясь восхитительной симфонией прерывистых вдохов Чуи, язык проникает в щель рта, приоткрываясь вокруг кончика и медленно раздвигаясь вокруг приглушенного стона, когда он опускается немного ниже. Мир рушится и возникает вновь, чувства блаженно сужаются и загораются, фокусируясь. Цвета танцуют за его закрытыми веками, когда дикое и безмолвное желание доставить удовольствие кружится, как яростный ураган, прямо под поверхностью его кожи. Дазай смотрит вверх сквозь ошеломляющее облако, затуманивающее его зрение, продолжая усердно работать ртом над членом Чуи, обдуманными движениями, втягивая щеки и покачивая головой в устойчивом ритме, усердно работая горлом для достижения большего эффекта. - Дазай, - бормочет Чуя, звук, казалось бы, доносится откуда-то сверху, обитый розовым шелком, безумно мягкий, когда наконец-то достигает ушей Дазая. Тот мурлычет, наслаждаясь этим кратким звуком, который, как он предполагает, следует считать не до конца сформулированной похвалой. Его кожу покалывает. Кончики пальцев впиваются в бедра Чуи, когда он начинает настойчиво посасывать головку, издавая при этом самые эротичные звуки, на которые только был способен - круглые ноты, воспроизводимые с частотой, которая предназначена для того, чтобы посылать электрические разряды через Накахару. Он поднимает глаза, наполовину прикрытые челкой. Встречается взглядом с Чуей. И сильно всасывает горячую головку. Дыхание Чуи вырывается из легких резким вздохом. Дазай проводит языком под головкой члена, прежде чем с хлопком отстраниться и сесть на пятки. Он снова поднимает взгляд на Чую. Проводит глазами по его профилю. Видит что-то невыразимое и едва заметное, отражающееся в том, как Чуя смотрит в ответ. Оно мягкое, неосязаемое. Хотя там определенно есть искры, они струятся и шипят, как маленькие золотые фейерверки в ясном голубом небе. Дазай собирается совершить поджог - раздуть эти маленькие искры в танцующее адское пламя. Он возвращается обратно с твердым намерением уничтожить и не оставить в живых никого, засасывая Чую внутрь, заглатывая его целиком. Он позволяет своим рукам свободно блуждать, ощущая мягкую кожу под кончиками пальцев и помечая каждый кусочек чувствительной кожи, который заставляет Чую вздыхать или стонать. Он серьезно качает головой и издает тихие нотки удовольствия вокруг великолепного члена Чуи, проводя языком по нижней стороне, двигаясь вверх и вниз. Дыхание Чуи затруднено, и когда с его губ срывается тихий стон, Дазай чувствует, как его грудь горячо и туго сжимается от удовлетворения. Он убежден, что его губы выглядит розовым, влажным и припухшим там, где он обхватывает член Чуи. Это определенно ощущается так. Накахара проводит по ним пальцем, а затем обхватывает щеку Дазая. Это отвратительно нежно и действует Дазаю на нервы. Он проводит языком по головке, дразня скользкую поверхность, а затем опускается обратно. - Ч-черт, - выдыхает Чуя откуда-то, казалось бы, издалека. Его руки снова зарываются в волосы Дазая, слегка дергая, поддерживая и задавая ритм Дазаю с нежной решимостью. Осаму наклоняется к нему. Давая контролировать скольжение и просачиваться сквозь щели, когда он закрывает глаза и двигается в такт ритму. Повторяющийся, успокаивающий, поглощенный. К его мозгу определенно поступает недостаточно кислорода, но он все еще может мыслить достаточно ясно, чтобы знать, что хочет продолжать - даже когда его зрение начинает ухудшаться. Ребра болят, но это не имеет значения, потому что руки Чуи все еще в его волосах. Прикосновение проходит сквозь него холоднее и ощутимее, чем твердый мрамор под коленями. Ранящий комфорт. Что-то, что оставит след. Может быть, даже шрам. Дыхание Чуи поверхностное, а его бедра слегка подрагивают от очевидных усилий удержаться в вертикальном положении. - Я... сейчас. Черт, - бессвязно выдыхает он, в его голосе слышится что-то, очень похожее на отчаяние, спотыкающееся о сломанные аккорды. - Так близко... и...ты. Ты... уйди уже, - выдыхает Чуя, когда его ногти впиваются в кожу головы Дазая. Он просовывает ногу между бедер Осаму. Быстрое движение застает Дазая врасплох, поскольку он, во-первых, понимает, как отчаянно ему нужно это, и инстинктивно трется о ногу, а во-вторых... чуть не давится членом Чуи. Накахара резко выдыхает, и Дазай мурлычет в ответ. Его рот опускается все ниже, а руки крепко прижимаются к Чуе, ногти впиваются полумесяцами в его кожу. Он извивается у ног парня и тяжело дышит через нос, когда удовольствие отступает, скапливается в животе, разрывая его изнутри. Так близко. Становится жарко, как в лихорадке, и он чувствует, как любящие объятия удовольствия начинают обнимать его, маня погрузиться в блаженное забытье, пока он цепляется за последние нити сосредоточенности. Его язык скользит по всей длине в последний раз, а затем бедра Чуи дергаются, когда он изливается на нетерпеливый рот Дазая, а прерывистые стоны срываются с его губ, пальцы зарываются в волосы Осаму, как в молитве. Дазай тяжело вдыхает через нос, сглатывая и словно падая, позволяя последним нитям контроля ускользнуть, когда он натыкается на ногу Чуи и резко переваливается через край, падая на Чую - как марионетка, у которой перерезали ниточки. Его тело дрожит, вздрагивает, испытывает боль, в то время как удовольствие прокатывается по нему, мысли рассеяны и выброшены на ветер, они больше недостаточно объединены, чтобы за них держаться - просто туман из разрозненных образов и фраз, кружащихся вокруг него подобно фрактальным узорам. Такой же пустой, как всегда, но такой блаженный. Мир - это беззаботная дымка, и это, что необычно, тоскливо приятно. Дазай кладет голову на сгиб руки Чуи и вздыхает. Позволяет тишину проникнуть в комнату. Ждет, пока его сердцебиение выровняется. Чтобы вернуться к прежнему размеренному ритму. Ту-дум, ту-дум, ту-дум. И вместе с этим приходят мысли - как товарные поезда, сталкивающиеся в спланированных столкновениях, словно организованный хаос. Он изо всех сил старается оставаться неподвижным из-за неумолимого шума в голове - пугливого желания двигаться, что-то делать, избегать любых ситуаций, которые угрожают нарушить гомеостаз его легко расстраивающейся нервной системы. Всего этого слишком много. Но нет. Тело не может победить. Он проигнорирует нарастающее беспокойство, если это поможет Чуе продержаться в этом особом состоянии дольше. И, похоже, чудеса случаются. Чуя остается. Запускает пальцы в волосы Дазая. Шепчет так тихо, так мелодично. Слова похожи на песню хрупкой маленькой птички, которая пробивается сквозь зимнюю бурю. - Черт. Это было... Ты безумно хорош в этом. ...Ну, может быть, не совсем так поэтично. Но Дазай, тем не менее, ценит это. Его пальцы непроизвольно подергиваются, одобрение посылает ток по нервам. Это совсем не похоже на правду, но звучит красиво; напоминает Дазаю о платье, которое он не должен хотеть надевать - даже смотреть на которое не должен. Все еще... - Могу я тебе кое-что сказать? - спрашивает он. Голос ровный, тщательно контролируемый, чтобы вопрос звучал так, словно это не более чем обычный интерес. Ничего важного. - Конечно. Ты можешь рассказать мне все, что угодно. - Чуя стреляет в ответ, как будто Дазай - самая лёгкая мишень, которую он когда-либо видел, и смотрит вниз с расширенными зрачками. Это жутковато. Осаму задается вопросом, следует ли интерпретировать то, как падает его желудок, как панику или восторг. Он решает просто игнорировать это. - ...Мне нравится… т-твое тело, - заикается он, слова даются тяжело - как будто они вырываются откуда-то из глубины его груди, наполовину бессвязные, совершенно смущающие и совсем не те, что он хочет сказать на самом деле. Дазай прочищает горло и, сохраняя непроницаемое выражение лица, продолжает: - Твое тело очень красивое. Полностью в моем вкусе. - Это все еще звучит неправильно для его собственных ушей - все еще и близко не передает всех жадных желаний его маленького глупого сердца. - О, - выдыхает Чуя, звук едва ли больше, чем легкое дуновение воздуха. В нем есть крошечная нотка удовлетворения, и его рот растягивается в маленькую и слегка неуравновешенную улыбку. Затем она превращается в кривую и самоуверенную. Как будто он втайне очень доволен. Как что-то, что пытается дотянуться до солнца. Как будто он переживает мгновение - мгновение, растянутое во вневременном вакууме достаточно долго, чтобы Дазай смог запечатлеть его в своей памяти в мельчайших деталях. Он не знает, что делать с этим воспоминанием, поэтому он откладывает его на более позднее время, когда он сможет вызвать его перед своим мысленным взором и проанализировать по крупицам. Разобрать его с помощью логики и анализа, пока оно не обретет смысл. На данный момент это уязвляет и дезориентирует таким образом, что Дазай находит это невыносимым. Он позволяет себе многое, но никогда - краснеть и быть неуклюжим. Ему не нравится, когда у него так много мыслей, которые нельзя высказать вслух. Это в некотором роде утомительно. Осаму вздыхает. Это не совсем усталый звук (хотя он немного приоткрывает рот, как будто пытается изобразить усталость). Он даже не уверен, что пытается донести до парня в этот момент, и Чуя тоже выглядит неуверенным. На его лбу начинает формироваться едва заметная, почти обеспокоенная складка, но в наклоне его головы слишком много любопытства, а во взгляде слишком много настороженности, чтобы придать его виду достаточно "озабоченный вид". - Тебя что-то беспокоит? - спрашивает Чуя. Это не звучит нерешительно, но и не так напористо, как обычно бывает, когда слова слетают с его губ. - Хочешь поговорить об этом? - Нет, - автоматически отвечает Дазай, поднимаясь во весь рост, чувствуя себя немного неуверенно на ногах, как будто он катается на коньках по тонкому льду и может провалиться сквозь него в любой момент. Чуя улыбается, едва заметный изгиб его губ указывает на то, что он ожидал такого ответа. Дазай хмыкает (наполовину обиженное ворчание, которое кто-то менее искушенный, чем он сам, мог бы изобразить более убедительно). Должно бесить, когда тебя обвиняют в предсказуемости в такой непринужденной манере, но Дазай не чувствует ничего, кроме статического напряжения в суставах, которое он не может обозначить... это немного похоже на стремление к чему-то, чего он недостоин даже желать. Опять. Он чувствует, как под повязками зудят длинные горизонтальные линии. Он проводит пальцем по предплечью, бесцельно царапает, тычет пальцем туда, где, как он знает, будет больнее всего. - Эй. - Голос Чуи режет, как лезвие ножа, тихий и почему-то нежный. - Прекрати это, - говорит он, хватая Дазая за запястье и проводя большим пальцем по точке пульса. Осаму выдыхает. Вспоминает предыдущую ночь. - Ты ведь не возражал, не так ли? - спрашивает он, потому что все вокруг несправедливо, и сейчас это каким-то образом стало важным. Несколько часов спустя. Чуя выглядит смущенным, брови сходятся на переносице. - Против чего именно? Дазай качает головой. Облегченно. Вопрос Чуи - достаточный для него ответ. - Неважно. - Голос Осаму тих, но громко отдается в его собственной голове. Нежные кончики пальцев скользят по краю его челюсти. - Неважно? - переспрашивает Чуя. - Не бери в голову. Я знаю, ты не был против, - настаивает Дазай, улыбка появляется на его губах, когда его конечности легко складываются в непринужденную позу. - Чуя такой милый. На лице Накахары появляется озадаченное выражение. - Я в полном замешательстве, - отвечает он тихим бормотанием. - Ну, как есть, - уклоняется Дазай, почти ничего не говоря, но его тон звучит очень убедительно, намеренно избегая перехода на ту непростую территорию, где ему приходится объяснять те вещи, о которых он предпочел бы не говорить. Он прислоняется к стойке, твердый мрамор давит ему на спину солидным весом, что помогает ему поддерживать всегда такую беззаботную позу, которую он отчаянно пытается принять, несмотря на досадную несговорчивость его все еще слегка дрожащих ног. - Со мной трудно разговаривать, - говорит он, на самом деле не подразумевая ничего похожего на извинения, - я понимаю это. - Что-то вроде того... но не совсем так. - Чуя приподнимает одно плечо в полупожатии, затем добавляет: - Мне нравится с тобой разговаривать. - Это сказано с такой греховной мягкостью, что Дазай содрогается всем телом. Это чувство наполняет его до костей, и Дазай не знает, что делать с ним. Он смеется в рукав, потому что это единственный ответ, который кажется хотя бы наполовину уместным, и всего на секунду задумывается о том, до какой степени он нарушил бы все свои правила ради Чуи. Встряхнув головой, чтобы отогнать эти навязчивые мысли, Дазай машет рукой в воздухе, как будто хочет извлечь немного силы из молекул воздуха и направить их в свое пошатнувшееся самообладание. Сейчас не время для честности. Они на задании, а снаружи картина, ожидающая спасения. Приоритеты... или что-то в этом роде. - Настало время поиграть. - Это все, что он говорит через мгновение и это единственное, что можно сказать, на самом деле. Он протягивает руку вперед, расчетливо постукивая пальцами по обнаженной ключице Чуи. Кожа под подушечками мягкая и горячая - обжигает, как под действием амфетамина. Достаточно горячая, чтобы оставить волдыри. Чуя кивает и встречается взглядом с Дазаем, решимость светится в оттенках синего. - Давай покончим с этим, - говорит он уверенно, но затем на его лице появляется что-то довольно непонятное. Дазай прищуривается. - Что? - Эм-м...просто... разве ты только что не кончил себе в штаны? - Ах! Да. Конечно, кончил. На губах Чуи появляется легкая, наполовину удивленная, наполовину сбитая с толку улыбка. - И ты собираешься просто выйти... в таком виде? - спрашивает он, разглядывая переднюю часть брюк Дазая. - Конечно, нет. Для себя я тоже принес сменную одежду. Все в сумке, - небрежно отвечает Дазай, указывая на стеганую сумку на прилавке. Глаза Чуи сужаются. - Ты спланировал это, не так ли?***
Дазай выходит из ванной комнаты первым, выглядывая наружу, прежде чем поправить сумку, которая висит у него на плече. Он проскальзывает в дверь и небрежно прогуливается по коридору, направляясь к тому, что, по его мнению, является кратчайшим путем к выставочному залу, где находится "Великая волна". Он поворачивает налево, бредет по коридору, затем поворачивает направо - и оказывается у входа в комнату с довольно тревожащими (но все же завораживающими) скульптурами ёкаев в стиле современного искусства, выстроившимися вдоль священного входа. Он морщит нос и бросает быстрый взгляд по сторонам. Похоже, это главный аукционный зал, украшенный мягкими креслами, стоящими идеально симметричными рядами по обе стороны красного бархатного ковра, который ведет к платформе, где, как предполагает Дазай, проходит презентация аукциона. На стенах развешаны черно-белые фотографии в стиле 60-х, а с низкого потолка свисают люминесцентные лампы, излучающие мегаваттный ослепительный свет, проникающий сквозь плотный интерьер и отбрасывающий странные тени. Это неуместно и угнетающе, но с другой стороны, комната не заполнена толпой людей. Немноголюдно. Неинтересно. Просто. Казалось бы, Дазай должен был пройти через это без происшествий. Но</I>. Так редко бывает, и Дазай это знает. Он нисколько не удивляется, когда по простому входит в комнату, и по его спине пробегает слишком знакомый скользкий холодок. Это признак того, что происходит <i>что-то, на что ему нужно обратить внимание, что-то, что он не сможет игнорировать, как бы сильно ему этого не хотелось. Он останавливается как вкопанный, вздыхает и почти впадает в опасное состояние жалости к себе, когда он зацикливается на несправедливости жизни. Почему все не может быть просто? Его глаза еще раз пробегаются по пейзажу, подмечая детали, которые прячутся в трещинах стен, в пятнах на ковре и в косых улыбках нескольких других посетителей аукциона. Его внимание, наконец, доходит до главного нарушителя - на подиуме стоит несколько шаткий на вид и противоречащий стилю презентационный стол, а на нем - несколько предметов в стеклянных витринах. Издалека все они выглядят как старинные кубки в европейском стиле, но один из них не похож на другие - он отчетливо ощущает притяжение серебряной чаши в центре витрины. В этом что-то есть... То, как его кровь становится немного холоднее, чем обычно при температуре ниже нуля, как будто в его мозгу вспыхивает лампочка, а мотыльки хлопают крыльями в его грудной клетке. Что-то не дает покоя. Что-то, что вынуждает Неполноценного Человека обвиваться вокруг него, как колючие виноградные лозы. Заинтересованный, Дазай придвигается немного ближе, скользя по деревянному полу настолько беззвучно, насколько это возможно, являя собой картину любопытства случайного наблюдателя, когда он приближается к столу. Серебряная чаша действительно выделяется на выставке. Она явно не европейско-католического происхождения, как другие сосуды. Она маленькая и выглядит не так архаично, как другие. Скорее, это выглядит как современная копия представления какого-нибудь мелодраматичного человека о том, как должны выглядеть предметы старины. Тем не менее, это очень отчетливый вид красоты - его аура оставляет впечатление чего-то совершенно уничтожающего. Как соблазнительно. Он вздыхает, слегка склоняясь в сторону и наклоняясь вперед, заслоняя часть отраженного света, чтобы рассмотреть артефакт поближе. Он хорошо сохранился, без единого признака использования или окисления. На нем выгравированы знакомые символы кандзи в сочетании с латинскими буквами и каким-то очень странным орнаментом, с которым Дазай никогда раньше не сталкивался. Что-то, отдаленно напоминающее вены и артерии, тянущиеся вокруг ободка и чаши; капли того, что он считает кровью, стекают по ножке. Довольно жутко. Несмотря на беспокойство, которое внушает ему эта вещь, он не может не испытывать небольшой симпатии к ее преувеличенной готической эстетике. Дазай не может случайно узнать о существовании этой вещи. Он не сможет уйти без нее. Он мягко улыбается сам себе. Нет, конечно, все не может быть просто так. Он быстро оглядывается по сторонам, хотя на самом деле ему это не нужно. Он уже знает, что несколько других гостей в комнате слишком заняты обмахиванием себя веерами, потягиванием шампанского и вежливым смехом над тактично мягкими шутками друг друга, чтобы заметить его. И охранник, который стоит у двери с видом человека, который никогда в жизни не находил ничего смешного - что ж, Дазай может принять этот вызов - если он не может незаметно стащить маленький сувенир из-под носа у этого большого парня, тогда он на самом деле теряет хватку. Проблема во времени - картина имеет первостепенное значение, и конкретный сценарий ролевой игры, который он разработал в связи с этим и который не включает дополнительные украденные товары, а это значит, что таинственной чаше придется подождать. Ему придется каким-то образом стащить ее тайком, когда он будет выходить из галереи. Это будет немного сложнее, поскольку по плану его выведет охрана, когда придет время, но нет ничего, чего бы он не смог провернуть с помощью нескольких отвлекающих маневров и небольшой ловкости рук. Дазай слегка потягивается, скука от постоянной необходимости планировать и просто... знать все - это то, к чему он, к сожалению, привык, но вечер уже принес ему много физической нагрузки, и он чувствует небольшой упадок сил. Конечно, он ни о чем не жалеет. Боль в челюсти и синяки на коленях служат чудесным интуитивным напоминанием о вещах, которые он с радостью носил бы с собой всю оставшуюся жизнь – даже если они причиняли боль. Он слегка выпячивает напряженную челюсть. В любом случае, выражение лица у него сегодня выглядит жестче, чем обычно, - он должен оставаться в образе, и это так похоже на богатых снобов вроде Шуджи - скучать от событий, который у других должны быть связаны с высоким-содержанием-дофамина, таких как незаконные аукционы (но показывать это можно только самыми подавленными пассивно-агрессивными способами). Он поворачивается, чтобы выйти из комнаты. Хлоп-хлоп его рукава, когда он размахивает руками, прогуливаясь так, словно у него нет ни единой заботы в мире, и клац-клац звучат его каблуки по полу. Обувь Дазая такая же безупречно чистая, как и сияющая улыбка, украшающая его губы, но он развлекает себя, воображая, что оставляет маленькие грязные потертости при каждом шаге. Все хорошо. Грязные фантазии - неотъемлемая часть острого интеллекта. Как раз в тот момент, когда он собирается пройти в смежную комнату и приступить к выполнению задания, ощущение того, что на него пристально смотрят, захватывает его за шею и стекает по позвоночнику, как чернила в воде. Как любопытно. Он медленно поворачивает голову, бросает взгляд через плечо, выискивая человека, который осмеливается так бесстыдно смотреть ему в спину. Это молодой человек с очень тонкими чертами лица - он выглядит таким невинным, что это почти пугает. У него блестящие волосы. Они элегантно обрамляют его лицо в форме сердца. На макушке у него довольно не модная шляпа в русском стиле, но Дазай полагает, что в качестве эксцентричного заявления о моде это могло бы сработать. Но есть еще костюм, который на нем надет. Это просто немного чересчур - всего лишь несколько лишних золотых деталей, вшитых в белую шелковую ткань. Странно, как некоторые люди украшают свои страдания. Да, в нем определенно есть что-то такое. Что-то, что просто кричит об эмоциональном диссонансе - и дело не только в том, что в его позе скрыта уязвимая грандиозность, в его улыбке сквозит высокомерие, а в глазах сталь. Есть что-то еще. Этот человек пробуждает все животные инстинкты, которые Дазай оттачивал годами. Вероятно, он имеет способность. Дазай моргает один-единственный раз, и, возможно, это ошибка, потому что и без того высокомерная улыбка мужчины превращается в настоящую ухмылку - такую, от которой у Дазая внутри все сжимается. Кем бы ни был этот человек, от него Дазаю хочется блевать - то, на чем Осаму, конечно, не позволяет себе зацикливаться, потому что он… очаровательный человек, который живет очаровательной жизнью (или что-то в этом роде). Он подавляет желание скорчить гримасу и вместо этого слегка кокетливо подмигивает, что превращается в закатывание глаз, как только жутковатый, но почему-то все еще привлекательный мужчина отводит взгляд. Мужчина поворачивается к своему спутнику - высокому, бледному, серьезному на вид парню - и что-то шепчет ему на ухо. Дазай вздыхает и постукивает пальцами по бедру, имитируя ужасную фортепианную музыку, которую он, к сожалению, все еще слышит на заднем плане (хотя он целенаправленно пытается ее заглушить). Он внезапно вспоминает, что Чуя до сих пор не сыграл для него на пианино, и это неприемлемо. У Дазая возникает немедленный порыв отменить операцию и затащить Чую обратно в отель - отказаться делать что-либо еще, пока Чуя не сыграет для него идеальное исполнение Клер де Лун. Он моргает и усилием воли возвращает себя в настоящий момент, снова сосредотачиваясь на двух мужчинах в другом конце комнаты. В животе у него что-то отдаленно покалывает, и если бы он верил в подобные вещи, то назвал бы это своей интуицией, подсказывающей ему, что все это не сулит ничего хорошего. Ну, это не просто интуиция. Логика и дедукция говорят о том, что эти два таинственных человека пришли сюда за чашей: это очевидно по тому, как они смотрят на нее и перешептываются между собой. Конечно, они очень незаметны - они даже не бросают обеспокоенных взглядов в сторону парней из службы безопасности, но это своего рода непринужденность, которая настолько отработана, что Дазай легко распознает фальшь. Осаму тихо вздыхает. Конечно, обязательно найдется желающий заполучить себе такой хитрый предмет, как эта чаша. Тем не менее, это будет проблемой "на потом". У Дазая есть дела, которыми нужно заняться. Приоритеты. Он приветливо машет мужчине в отвратительной шляпе (в конце концов, он почти уверен, что они теперь будут чаще видеться), а затем поворачивается на каблуках и выходит из аукционного зала.***
Он входит в главный выставочный зал с отчетливой пьяной походкой и глуповатой улыбкой на губах. Фраза “наверное, слишком много выпил и под кайфом бог знает от чего” дается ему без особых усилий. Это очень знакомый и хорошо сидящий "костюм", который он носит с привычной непринужденностью. Его внимание быстро блуждает по сторонам. Ослепляющее сияние люстр все еще слишком яркое, чтобы быть хоть сколько-нибудь терпимым, едкое и грубое до такой степени, что щиплет, но он не обращает на это внимания, его глаза пристально ищут, выискивают, наблюдают. Там дежурят два сотрудника службы безопасности. Тот, что был раньше, и новенькая. Высокая женщина с короткой острой стрижкой и лицом, которое слишком серьезное, чтобы быть дружелюбным, но в остальном очень приятное. Ее глаза уже обращены на Дазая, она смотрит особенным подозрительным взглядом, который почти полностью скрывает ее веселье. Хорошо. Она находит предполагаемое опьянение комичным. Он намерен устроить ей эпическое шоу. Чуя уже там. Стоит в другом конце комнаты, скрестив руки на груди, в своем лучшем воплощении сурового сотрудника службы безопасности. Это достаточно убедительно, и облегающая униформа смотрится на нем особенно хорошо, чтобы Дазай не слишком скучал по синему костюму и колье с бриллиантами (эти форменные брюки очень узкие и как раз обтягивают его стройные бедра). Он ловит взгляд Чуи, и только крошечное расширение его зрачков, едва заметное на расстоянии, дает Дазаю понять, что тот готов. На мгновение кажется, что время остановилось - словно произошел взрыв в вакууме, где ни звук, ни гравитация не имеют значения - существует только продолжительный зрительный контакт. Понимание эхом отдается между ними, как тихие ударные волны. Игра начинается. Дазай проводит мысленные вычисления. Проверку. Все фигуры на своих местах, чертежи плана представлены в виде трехмерного изображения в его сознании. Он перемещается по нему, как по шахматной доске, предвидя ход каждого игрока. Бесполезные пешки, два охранника. "Большая волна" перед ним - всего в нескольких футах. Чуя. Траектория ясна. - О боже мой. Посмотрите на этот великолепный бассейн! - восклицает он, указывая на картину. Он хочет, чтобы в его глазах появились блестящие искорки, и хлопает в ладоши с достаточной силой, чтобы издать неприятно громкий чмокающий звук. Его руки болят, но это не имеет значения. Все взгляды устремлены на него, внимание всего зала сосредоточено на этой пьяной катастрофе, которую он пытается имитировать, затаив дыхание. Ожидая его следующего хода. Высокий голос прорывает густую тишину ожидания. Резкий... Дазай мог бы даже назвать его пронзительным. - Извините, сэр, - раздается откуда-то слева от Дазая. Это высокая, настороженно выглядящая охранница, и она приближается, как стрела, пронзающая застоявшийся зыбучий песок - тогда Дазаю придется быть еще быстрее. Стук ее ботинок по полу, приглушенное эхо, которое звучит в гармонии с ее голосом. - Вы слишком близки к... - О, это не бассейн, - продолжает Дазай. - Это море! Я бы хотел прыгнуть в нее и позволить ей поглотить мою разбитую, тоскующую душу целиком. Одно быстрое движение, прежде чем она доберется до него. Он прыгает вперед и хватает раму картины. Срабатывает сигнализация. Это громко. Слишком парализующее. Это звучит так, как Дазай представляет себе коррупцию. Ему придется спросить об этом Чую позже. Его чувства подавлены, перевозбуждены, низвергнуты до такой степени, что все смешивается в полубессмысленном болоте ощущений - но ему все равно удается сохранять осознанность там, где это важно, удается сосредоточиться на крепком сжатии костяшек пальцев. Затем он чувствует, как сжимается полотно, чувствует, как кончики его пальцев соприкасаются с краской на дереве. - Ты. Стой на месте, - пронзительный голос прорывается сквозь оглушительный шум сигнализации. Дазай пыхтит. Какие странные вещи ты говоришь. Он и так отсюда никому не денется. Тревога звучит последним пронзительным звуком «ВВВВИииииии-УУУУУУУУУУУУУУ», и мир возвращается к менее тревожному беспорядку. Дазай открывает глаза. Ну, он почти уверен, что они были открыты все это время, но теперь он действительно может соединить входные данные, которые он получает от глаз, с сигналами от остального тела. Он моргает один раз. Подводит итоги. Перед ним охранница, который кричал на него ранее, направляя на него пистолет. Справа от него Чуя, у него нет оружия, но он очень прилично изображает хладнокровного охранника, который вмешивается-в-политику-как-можно-меньше. В нескольких футах от него стоит здоровенный ленивый охранник. Он медленно приближается к месту происшествия, пистолет все еще в кобуре, а лицо по-прежнему очень плоское и безразличное. Дазай отчасти восхищается его стоицизмом. Дазай хихикает. - Это мое сверкающее море, и я не отдам его обратно, - щебечет он, крепче прижимая картину к груди. Высокая подходит ближе. Она направляет пистолет чуть более агрессивно и протягивает свободную руку. - Верните картину. Я не хочу причинять вам боль. - Нет, она моя, и ты не можешь ее забрать. Чуя прочищает горло. - При всем моем уважении... Этот парень явно неуравновешен, я думаю, ему просто нужно присесть, может быть, выпить стакан воды и поспать… чтобы он там не принял. Высокая охранница, похоже, разрывается между тем, чтобы не спускать глаз с Дазая и успеть послать Чуе подозрительный взгляд. В конце концов, она направляет пистолет на Дазая и переводит взгляд на Чую. - Кто ты, черт возьми, такой? Я тебя раньше не видела. - Я был здесь всю ночь. Я личный охранник одного из организаторов. Просто случайно проследил за этим парнем, потому что он казался… немного..."не в себе". - Ха? - Он явно под чем-то и, видимо, имеет склонности к клептомании - я видел, как он пытался украсть браслет с ее запястья. Довольно трагично, что некоторые из этих богатых ублюдков впадают в самые ироничные виды безумия, не так ли? Женщина глубокомысленно кивает, руки все еще вытянуты, а пистолет по-прежнему направлен прямо на Дазая. - Ты прав, но... - Я БЫ УТОНУЛ В ЭТОМ ПРЕКРАСНОМ ОКЕАНЕ, - рычит Дазай, подавляя любое возражение, которое может сорваться у нее с языка. - НО я НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ ЭТО В ОДИНОЧКУ. НЕ ПРИСОЕДИНИШЬСЯ ЛИ ТЫ КО МНЕ В ЛЮБОВНОМ СУИЦИДЕ? - ЭЙ. Заткнись, ты, маленькое богатенькое отродье, и верни картину. - НЕТ, - твердит Дазай в своем лучшем воплощении капризного ребенка. Он совершенно не стыдится легкости, с которой он воплощает эту роль. Вмешивается большой парень из службы безопасности. - Ты, - говорит он, выглядя безумно уставшим от ситуации, указывая на Чую, - можешь забрать это у него, пока я... - Я не знаю... Я чувствую, что он собирается устроить сцену. - Чуя моргает. Почесывает шею. - Я действительно думаю, что мы должны попытаться уладить это незаметно. Давайте просто отведем его в комнату охраны - ему просто нужно отоспаться. Попросите его сесть, и я уверен, что он отключится через несколько минут, тогда мы сможем забрать картину. Оба охранника косятся на Чую, явно пытаясь оценить его статус и уместность того, что кто-то в его возрасте отказывается выполнять приказы и вносит альтернативные предложения. Дазаю нужно помочь ему ускорить процесс принятия решений. - ГРИБЫ - ЭТО ДЕТИ ДЕРЕВЬЕВ. - Ладно, вы правы, младший офицер, - говорит высокая женщина, при этом даже на капельку не опуская пистолет. - Этот парень-катастрофа создает слишком много хаоса. Дазай высовывает язык, и она выглядит так, будто хочет закатить глаза к потолку, но все же держит их направленными с острым, как бритва, вниманием на Дазая. - Хорошо, примадонна, если вы просто последуете за нами. - Куда мы пойдем? - Дазай спрашивает с любопытством, имитируя пьяные нотки в голосе. - Там есть грибы? - Конечно. Дазай лучезарно улыбается, прижимая картину к груди, как ребенок, цепляющийся за свою любимую игрушку. - Я пойду, потому что ты такой милый, но бассейн по〜прежнему мой... - Как угодно. Краем глаза Дазай замечает, как Чуя бросает на него лукавый взгляд. Осаму отвечает ему заговорщицким подмигиванием. Все идет по плану.