Saints Focalors

      ***

      Новый день в монастыре начался в целом по-обычному. По уже намеченному «маршруту» послушники и служители покидали свои аскетичные кельи, не забыв перед этим отдать поклон образам на стенах и постоять на коленях в углу, молясь. Сколько слов было произнесено с глубокой надеждой и трепетом в этих покоях — даже сами их обитатели не знали.       Фурина не выбивалась из общей колеи, словно настроенный на богослужение механизм повторяя псалмы, следуя строгому графику и правилам. День за днем проходили в этом, как ни странно, забытом Богом месте. Еще один цикл повторяется вновь, имея свое начало с вскрика петуха во дворе.       — Сестра Фурина. — послышался голос за спиной девушки. — после мессы не забудьте поработать в саду, сегодня обойдемся без рукописей.       — Хорошо, матушка. — даже не задумываясь отчеканивает она.       Послушница получает благословение от добродушной старушки, собственно являвшейся руководителем всех здешних обрядов. Она не видит смысла в сложносочиненных ответах, из раза в раз лишь услужливо кивая и соглашаясь на все идеи главной служительницы. Как никак, на данный момент Фурина находится лишь на стадии становления частью церкви. Вопреки своему желанию.       Девушка помотала головой из стороны в сторону, вспоминая о своих мотивах, казалось бы добровольных. Почти. Она здесь для того, чтобы покаяться. Для того, чтобы покаяться.       — Покаяние, покаяние, покаяние… — вновь и вновь фраза нисходит с уст, как въевшаяся мантра, туманящая разум.       — Что с вами, дочь моя? — оказывается, старуха и не уходила.       — Всего-лишь голова закружилась. Мне надо бы подышать воздухом. — Фурина потирает большим пальцем костяшки противоположной руки. Надо просто придумать предлог и остаться наедине со своими мыслями. — Могу я?..       — Ни в коем случае, Боже упаси, вы же нарушите все порядки. Дождитесь пожалуйста работы в саду, там и воздуху надышитесь вдоволь. Ступайте же сейчас с Богом, вам еще не менее часа осталось.       Девушка вздыхает, в который раз молча кивая и закусывая нижнюю губу. Голова действительно закружилась от ощущения удушья. Стены резко стали давить на тело, пускай даже его не касаясь. От одних только мыслей о проходе сквозь узкие коридоры сердце сжималось в маленький тревожный комок, бьющийся так тихо и напряженно, будто лишние звуки могли привести к чему-то страшному.       Тяжело.       Оставить позади коридор приходится сквозь учащенное дыхание и покалывающую боль в груди. Даже обидно от того, что характер этого самой же Фурине неизвестен. Сколько дней уже это длится? В обители сутки сливаются в единую, вязкую массу, такую противную в своей однообразности и схематичности, что вынуждают всякую неподготовленную личность, коей повезло оказаться в этом месте, ощущать давящее чувство собственного погружения в неведомую субстанцию. Субстанция тянет, словно хотя превратить все вокруг в единое целое, зыбкое и серое. Совсем как здешние каменные стены.       Месса проходит своим чередом, ничем не выделяясь, не обременяя лишний раз служителей Господних непредвиденными происшествиями. Все именно так, как и должно быть. Так и должно же быть, верно?       — Мне что-то плохо… — машинально Фурина хватается за рукав монашки, стоящей рядом, в следствии чего наблюдает резкую реакцию. Женщина средних лет отпрянула, дернув руку и высвободившись из не слишком вежливой хватки послушницы, наградив ту презрительным взглядом и фыркнув. — Пожалуйста…       Толпа безвольно продолжает свое шествие из храма, словно марш из солдатов не отклоняясь от устава, игнорируя происходящее напрочь. Одна за другим, женщины разных возрастов и облика минуют девушку, едва держащуюся на ногах. Это не их заботы. Их дело — «ешь, пей, молись, спи, повтори». В принципе, большая их часть неплохо справлялась.       В светловолосой голове чаще отдавались болезненные удары, пульсируя в висках, затылке, лобной части. Головокружение усиливалось, будто еще чуть-чуть, и подкатит тошнота.       — Пожалуйста… — даже самой Фурине казалось, что сейчас её просьбы были смиренней души во время коленопреклонных молитв перед образами.       Никто не услышал её. Никто не внял, не проникся. И это — Господни люди?       Слишком тошно. Так подло, так неожиданно мерзко. Девушка задумывается сквозь пелену разочарования и накатившей боли: а что же это такое? Как они могут называть себя достопочтенными служителями, проповедуя любовь и милость к ближнему, будучи столь черствыми существами?       Немыслимо.       Она стискивает зубы, пока лицо приобретает страдальческий вид. Он вполне оправдан. Шепчет она очередную просьбу о помощи, ожидая хоть чьего-либо соучастия, да только вот зачем?       — Отче, спаси и сохрани… — девушка выдавливает из себя фразу сквозь дискомфорт, питая каждое слово внутренним разочарованием.       В конце концов, боль утихает. Видимо, вполне достаточно было постоять на одном месте какое-то время, пускай и не самым удобным образом. Пульсация сходит на нет, ровно как и ком в горле. Только вот гнетущее чувство остается.       Фурина приосанилась, выпрямившись в полный рост, пускай и не слишком великий. Её миниатюрная фигурка, чьи грани потеряны в просторных одеяниях, медленно движется, все больше отдаляясь от алтаря. Одиночество вновь её настигло, все остальные уже успели покинуть помещение, оставив позади растерянную девушку. В последние моменты чужого присутствия Фурина могла расслышать лишь их отстраненный шепот, впрочем, не особо ей полезный. Остается надеяться, что будь здесь кто-то помимо монахинь и послушниц, на неё обратили бы внимание.       Уже не так важно. По привычке отряхнувшись, она нагоняет оставивший её позади состав, шеренгу людей в черных одеяниях, движущихся скорее по мановению невидимой руки, управляющей ими, нежели чем по собственному желанию. В момент она ловит себя на мыслях о том, что это общество становится для неё противней с каждым днем. Нет уже того ощущения спасительного пространства и благих людей, собравшихся для одной высшей цели. Больше не питает это чувство ноющее сердце, не утоляет тревогу и терзания, не заставляет ощущать душевное спокойствие и благополучие.       Все равно что-то не то.       Вокруг пусто. Видимо, Фурина опять слишком погружена в свои думы, отчего улетучивается понимание времени. Она обнаруживает себя стоящей около деревянной балки, почти что облокотившейся. До спальных комнат оставалось всего-ничего. Странно, что хлопанья дубовыми дверьми и чужой топот не вывели её из грез. С недавних пор стало казаться, что она здесь вовсе оставлена на собственное попечение.       Тишина обволакивает тело и слух, нежно убаюкаивая, пробуждая желание опуститься плавно на колени, затем лечь на бок, подложив руки под голову, прикрыть уставшие глаза и блаженно уснуть. Недосып слишком сильно сказывался на девичьем теле. Фурина даже не помнит, когда была столь рассеянной.       Вопреки всем потаенным душевным желаниям, она отталкивается от стены, устало волоча ноги к своим покоям. Тесная келья больше не казалась уютной и красивой в своем отсутствии «излишеств», скорее нагоняла тоску ввиду полной пустоты, разбавляемой лишь уже упомянутыми скромными предметами интерьера.       Настал час уединенных молитв и просьб, кои должен услышать лишь тот, кому они адресованы. Предполагалось, что все в это время стоят по трем четвертям часа кряду, не поднимаясь с колен, сложа рука перед собой и уповающим взглядом сверля пустоту, шепча свои сокровенные желания. Предполагалось.       — Прости Господи… — безжизненным тоном выдавливает из себя девушка. Тело слишком уставшее для смиренных стояний. Очередной глухой полу стон роняют уста, и послушница грузно падает на жесткую кровать, шумно выдыхая и охая. Она знает, каковы будут последствия, если кто-либо сейчас войдет в комнату. Все равно сил сопротивляться оковам усталости нет.       — Сомневаюсь, что мольбы столь ленивой особы будут приняты. — глубокий голос, ласкающий слух, прерывает легкий дрем.       Фурина вскакивает с лежбища, испуганно тараща глаза на вход в келью, чувствуя мурашки, пробежавшиеся по позвоночнику. Кажется, попалась.       Однако, в дверном проеме никого не видно. Да и дверь закрыта плотно. Уставший мозг едва соображает, тем не менее пытаясь вникнуть в суть происходящего.       Или, не попалась.       — Послышалось… — девушка выдыхает, бормоча в пустоту, вопреки своему успокоению вскоре оборачиваясь назад, в сторону окна. Словно дворовой кот, коего застали врасплох, она подпрыгивает на месте, в последний момент сдержавшись от вскрика.       — Вы?! — ещё недавно предпочтя богослужению сон, теперь уже растерянная Фурина судорожно крестилась, жмурясь.       — Ну, что вы так, не узнаете будто.       Послушница раскрывает глаза, моргнув пару раз. Действительно, перед ней уже знакомая ранее личность. Та же пенула, обмотанная ещё более неряшливо, и, судя по всему, спешно, теперь уже с капюшоном, закрывающим приличную часть лица. Доверия не внушало. Женщина стояла у окна, облокотившись о подоконник и передней частью тела фактически уже находясь в чужом жилище.       — Исповедаться можете, войдя в церковь, я же уже сообщила. Господи… да что же вы, забыли? — дрожь в голосе удивила даже саму послушницу.       — Так мне и не за этим нужно. Я извиняюсь, знакомство не заладилось с самого начала. Позволите? — получив в ответ кивок, пропитанный сомнением, гостья в мгновение ока прошмыгнула в окно, продолжая однако держать дистанцию, пускай и небольшую. Едва оказавшись внутри, Арлекино закрыла ставни, похрустев после пальцами. Смысл данного действия был непонятен, объясняемый скорее привычкой.       — Вы ворвались в мою келью во время богослужения. Не боитесь Божьего наказания? — поучительный тон Фурина уже успела позаимствовать у старших монахинь за не такое уж длительное время своего пребывания в этом месте.       — Интересные нынче у католиков молитвы, плашмя, лицом в подушку. — гостья хмыкнула, сняв пенулу и скомкав её в руках.       Послушница неосознанно сжалась, смотря на сократившееся расстояние между не такой уж и знакомой посетительницей. Та в свою очередь подходила размеренным шагом, медленно, тихо. К сожалению, из-за закрытого окна свет в помещении вновь был не из лучших, ограничивая возможности в детальном рассмотрении лица и общего облика женщины. Она сложила руки на груди, по уже известному движению наклонив голову и улыбнувшись. Странная улыбка, чарующая и странная, пропитывающая душу подозрительной смесью беспокойства и желания не отрывать взгляда от этой улыбки, от этих растянутых уголков губ, алых, покусанных, видных отчетливо даже в полумраке.       — Мне только и всего, что нужно, так это извиниться. Прошлый мой визит был беспардонным, грубым и очень неприличным.       Фурина и сама это заметила, вдобавок не до конца осознавая отличие этого «визита». Ровно как и не осознавала причину, по которой так легко опустила всякую предосторожность, впуская незнакомку в свою келью. Снова. Тем временем та вновь напомнила о своем присутствии.       — Да и поблагодарить вас также надо бы. Ваше содействие было так кстати. — женщина протянула руку, с очевидным желанием произвести рукопожатие, недовольно цокнув в ответ на машинальное дерганье. — Да что же вы, я не кусаюсь.       Утробный смех, почти что мурлыкающий, тягучий. Арлекино обворожительно смеется, тут уж приходится признать.       — Всегда пожалуйста. А… из-за чего они так… на вас? — девушка искренне поинтересовалась, озадаченно заглянув в глаза визави, опять отметив их притягательность, отчасти неприятную.       — Вы монахиня? — вопрос Фурины был успешно проигнорирован. Видимо, ответ на него не был в планах гостьи.       — Еще не совсем… По Божьей милости готовлюсь ею стать. А вы… что тут делаете? — она потерла бока, из-за чего темная ткань зашуршала.       — И что, нравится вам?       — Что нравится?       — Окончательно вознамерились отдать тело и душу на попечение… — женщина промолчала, с необыкновенным отвращением процедив окончание фразы. — … Бога?       Послушница опустила взор, сведя брови к переносице. Подыскивала ответ она, впрочем, недолго. Сложив руки на груди и натянув улыбку, девушка со всей возможной уверенностью отчеканила:       — Да. Отчего же нет? — «счастливый» оскал уже начинал сползать с лица, потому Фурине вновь пришлось насильственно натянуть уголки губ, обнажая белые зубы.       Ей не ответили. Пронзая холодом в зрачках, Арлекино изучающе смотрела на девушку, придерживая подбородок рукой. Хитрый сощур сузил глаза, будто сейчас она возьмет, да и выдаст уж больно остроумную шутку прямиком в лицо послушницы. Неловкая тишина сжирала Фурину изнутри, сушила горло и глаза, вынуждая девушку учащенно моргать и сглатывать. Собеседница, напротив, нарушать безмолвие не торопилась. В конце концов женщина опускает руки, разгладив костюм, толком и не помявшийся, вновь накидывает поверх затасканную пенулу, прикрываясь капюшоном.       Как раз вовремя. Кто-то стучится в дверь.       В панике Фурина бежит к проему, придумывая на ходу всевозможные оправдания. В сердце лишь теплится надежда на то, что гостья быстро сообразит и келью покинет, также быстро и незаметно, как и проникла некоторое время назад.       Дверь отпирается, за ней виднеется осунувшееся старческое лицо.       — Дочь моя, все ли у тебя в порядке? Сестра Софья сообщала, что ты неважно себя чувствовала утром. — и все-таки, хоть кто-то беспокоится.       Девушка в ответ лишь спешно лепечет скомканные мысли, убеждая пожилую женщину в полном своем порядке. Вскоре дверь закрывается, Фурина вновь наедине с собой, а в груди расплывается облегчение, выражающееся спокойным вздохом.       Она подходит к окну, выглядывая. Уже никого нет. И вновь нежданный приход завершается на неоднозначной ноте, внося смятение в озадаченную душу.       Девушка замечает на деревянном подоконнике что-то маленькое и желтоватое. Пергамент, изрисованный замысловатым почерком.       «До свидания, Фурина де Фонтейн.»       Немногословно. Изящная подпись в углу и то была обширней. Послушница вскидывает бровь, читая надпись, после убирая листок в карман платья. Напоследок губы размыкаются в шепоте, адресованном пустоте.       — До свидания.