Литературные аллюзии в серии книг о Гарри Поттере

Роулинг всегда тщательно выбирает имена своим героям: «для меня имена крайне важны <…> По какой-то причине я просто не могу продвинуться дальше, пока не найду подходящее имя» (1999e). Например, название зеркала Еиналеж (как широко известно) задом наперед читается как «желание». Инверсия – традиционный способ имянаречения, и в данном случае Роулинг следует английской сатирической традиции зеркальных имен, когда значение спрятано у всех на виду. (К примеру, в одной комедии середины XVI века представлены лживые рассказы путешественника по имени Мендакс [лат. mendax и англ. mendacious – «лживый»], который кормит зрителей байками о дальней стране со столицей Ноднол [Bullein, 1888, с. 105-106]). Еиналеж особенно интересный пример этой традиции, ведь здесь зеркальное имя присвоено настоящему зеркалу. Однако в книге зеркальность имени приобретает и более элегантное значение: Еиналеж отражает заветное желание смотрящего, но в то же время – как мы обсудим в данной главе – превращает это желание в бесплодный образ. Говорящие имена в «Гарри Поттере» всегда радуют читателей, но кроме того, немало рассказывают о своих хозяевах и вплетаются в ткань волшебного мира. Выдумывая их, Роулинг черпала вдохновение во множестве источников – «военные мемориалы, телефонные справочники, магазинные вывески, списки святых и злодеев, словари имен для новорожденных – я использовала их все!» (2004-2012a), но главным из них все же оставались книги. Зачастую это были разного рода трактаты и пособия: в одном из интервью Роулинг назвала «Полный травник» Николаса Калпепера «ответом на все мои мольбы» (2002b), а также отмечала, что нашла имя Букли (Hedwig) в книге о средневековых святых (2004-2012a) [Скорее всего, имелась в виду святая Ядвига Силезская (польск. Jadwiga Śląska, англ. Hedwig of Silesia), покровительница сирот. – Прим. пер.]. «Превосходным источником имен» Роулинг называла «Словарь имен и устойчивых словосочетаний» Э. Брюэра (Brewer's Dictionary of Phrase and Fable) – именно здесь она отыскала имя Златопуста Локонса (Gilderoy Lockhart): «Я знала, что его имя должно звучать достаточно внушительно. Просматривая "Словарь имен и устойчивых словосочетаний" <…> я наткнулась на статью о Гилдерое, привлекательном шотландском разбойнике с большой дороги» (2002a). Однако самым важным источником имен в «Гарри Поттере» все же служили литературные произведения. Возьмем для примера гриффиндорского призрака, которого зовут сэр Николас де Мимси-Дельфингтон (Sir Nicholas de Mimsy-Porpington). Слово «mimsy» впервые появляется в «Бармаглоте», стихотворении Льюиса Кэрролла, входящем в повесть-сказку «Алиса в Зазеркалье». (Роулинг хорошо знакома с этой книгой: когда она описывала Полумну как человека, «способного до завтрака поверить в дюжину совершенно невозможных вещей» [2003c], Роулинг цитировала легкомысленное замечание Белой Королевы, успевавшей «поверить в десяток невозможностей до завтрака» [Carroll, 1963 (1871), с. 202; пер. Н. Демуровой]). «Бармаглот» представляет собой пример «поэзии бессмыслицы», и Кэрролл с огромным удовольствием передразнивал литературных критиков в сцене, где Шалтай-Болтай разъясняет значение поэмы Алисе: Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове. – Что же, хватит для начала! – остановил ее Шалтай. – Здесь трудных слов достаточно! Значит, так: «варкалось» – это четыре часа пополудни, когда пора уже варить обед. – Понятно, – сказала Алиса, – а «хливкие»? – «Хливкие» – это хлипкие и ловкие. «Хлипкие» значит то же, что и «хилые». Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения! Так и тут – это слово раскладывается на два! В оригинале слово-бумажник «mimsy» складывается из двух – «flimsy» (хрупкий, слабый) и «miserable» (жалкий, несчастный), – и лучшего описания для Почти Безголового Ника не найти, поскольку он и правда часто обижается и расстраивается, а призрачность делает его слабым. Но жаркие объяснения Шалтая-Болтая отсылают нас не только к фамилии Ника, но и к другим выдуманным словам Роулинг, которые, подобно кэрролловским словам-бумажникам, включают несколько значений сразу: – Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, – сказал Шалтай презрительно. – Вопрос в том, подчинится ли оно вам, – сказала Алиса. – Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, – сказал Шалтай-Болтай. – Вот в чем вопрос! <…> Я хотел сказать: «Хватит об этом! Скажи-ка мне лучше, что ты будешь делать дальше! Ты ведь не собираешься всю жизнь здесь сидеть!» – И все это в одном слове? – сказала задумчиво Алиса. – Не слишком ли это много для одного! – Когда одному слову так достается, я всегда плачу ему сверхурочные, – сказал Шалтай-Болтай. (С. 216-217; пер. Н. Демуровой) Роулинг, как и Шалтай-Болтай, любит многозначные слова, которым «так достается»: к примеру, в названии «Азкабан» сошлись тюрьма Алькатрас и ивритское слово «Абаддон», которым в иудаизме обозначают глубины ада (Rowling, 2015a). Вполне возможно, что Роулинг, придумывая имя Почти Безголовому Нику, вспомнила бравурные рассуждения Кэрролла о сотворении новых слов. Имя Ника великолепно отражает его характер, и в этой главе мы сперва рассмотрим литературную концепцию «кратилических» имен – то есть иллюстрирующих суть персонажа, – а затем обратимся к влиянию Шекспира и античных источников на имянаречение ряда героев «Гарри Поттера». В частности, в этой главе рассматривается влияние древнеримского поэта Овидия (творчество которого Роулинг изучала в университете [1998d, с. 260]). Именно у Овидия можно найти имена Римуса Люпина, Меропы Мракс, Аргуса Филча и Нарциссы Малфой. В этой главе также рассматривается, как миф о Нарциссе и миф об Орфее и Эвридике повлияли на «Гарри Поттера» на более глубоком уровне. «Метаморфозы» Овидия полны историй о людях и богах, которые превращаются в новые престранные создания; как показал Ричард Спенсер, между трансформациями Овидия и метаморфозами героев «Гарри Поттера» можно провести ряд явных параллелей (Spencer, 2015, с. 212-214). Исходно Роулинг планировала назвать трансфигурацию метаморфозом (2015i), но даже в окончательном варианте название труда Овидия можно найти в слове «метаморфомаг». Эпическая поэма Овидия, в которой смертные становятся жертвами превращений, а боги легко меняют обличья, столетиями сохраняла популярность и повлияла на множество авторов и культурных явлений. Например, спутники планеты Юпитер названы в честь возлюбленных бога Юпитера из «Метаморфоз», причем три из этих лун – Ио, Каллисто и Ганимед – появляются в домашней работе Гарри. Так что когда на экзамене Гарри пытается вспомнить названия лун Юпитера, он ищет в памяти имена из трудов Овидия. ПЛАТОН И КРАТИЛИЧЕСКИЕ ИМЕНА В «Гарри Поттере» часто появляются имена, отражающие природу явлений, мест и персонажей, которым они принадлежат – так зеркало носит зеркальное имя, а банк назван «Гринготтс» (Gringotts), то есть буквально прячет в себе золотые слитки (ingots) (Rowling, 2005e). Эти имена позволяют отнести «Гарри Поттера» к традиции, берущей начало в диалоге «Кратил» Платона. «Кратил» – это беседа, которую ведут Сократ, Кратил и Гермоген; Сократ поясняет собеседникам природу языка через объяснение имен. Кратил верит в божественное происхождение имен и потому считает, что форма имени – к примеру, его звучание – должна полностью соответствовать его носителю. Диалог Платона предполагает, что если имена в силу своего происхождения не связаны с тем, что обозначают, то и сам язык капризен и случаен в основе своей; если же, наоборот, между именем и его носителем существует некая неотъемлемая связь, то язык можно рассматривать как путь познания реальности, предоставленный самими богами. Идея неотъемлемой связи между именем и его носителем чаще всего рассматривается на уровне звучания. Ономатопоэтическая теория происхождения языка нередко привлекает авторов, и Джерард Мэнли Хопкинс, поэт, уделявший особое внимание звукам, писал в своем журнале: «Grid, gride, gird, grit, groat, grate, greet <…> Исходное значение – «ударять, тереть, особенно друг об друга». Greet, «приветствовать» – ударяться руками друг друга (?) <…> Мне кажется, это слова звукоподражательные. Во всех из них слышно звукосочетание «gr». Боюсь, ономатопоэтической теории происхождения языка просто не дали шанса развиться» (Hopkins, 1959, с. 5). В «Гарри Поттере» относительно часто встречаются имена, начинающиеся с «Gr» – такие как Griphook (Крюкохват), Grindelwald (Грин-де-Вальд), Gringotts (Гринготтс) и Grawp (Грохх), – которые высвечивают интерес Роулинг к ономатопоэтическим именам: «Слова, начинающиеся с «gr», звучат довольно агрессивно <…> а иногда и зловеще <…> Я просто подумала, что такое название звучит почти устрашающе» (2005e). Ономатопоэтическая теория происхождения языка не была широко принята научным сообществом, поскольку лишь некоторые слова «звучат» так же, как именуемые ими явления. Это же отмечает в «Кратиле» Сократ, а потому в платоновских диалогах он отдает предпочтение не философскому исследованию языка, а изучению природы вещей. Однако писателям вовсе не обязательно разделять разочарование Сократа, ведь в художественном произведении автор вправе сам выбрать для своих героев наиболее подходящие им имена. Кратилические имена присутствуют в «Гарри Поттере» повсеместно и приносят огромную радость проницательным читателям. К примеру, имя Слизнорта (Slughorn) более чем подходит своему хозяину: в «Кратиле» Сократ отмечает, что звук «о» лучше всего отражает округлость, а звук «г» помогает создать ощущение чего-то приторно-сладкого и липкого (когда этот звук останавливает скольжение языка [427b, 427c]). Однако в «Гарри Поттере» соответствие имен характеру хозяев – их «кратиличность» – в первую очередь связана не со звучанием, а со значением слов, из которых это имя составлено. Имя Слизнорта дает нам понять, что он, как слизень (slug), никогда не прочь перекусить и имеет слегка отталкивающий вид; но это имя дает и более важный намек на сущность профессора: оно говорит нам о его чрезвычайной осторожности, ведь слизни втягивают рожки при первых признаках опасности. Имя Слизнорта предупреждает – чтобы выманить у профессора воспоминания о крестражах, Гарри придется набраться терпения. Только под действием зелья удачи Гарри догадался использовать приманку – золото, которое Слизнорт может заработать на продаже яда акромантула, и ностальгию, вызванную алкогольными возлияниями. Роулинг отмечала, что ей нравится звучание английского – «в нем есть благородство и фактурность, я очень люблю этот язык» (2005g). Ей также нравится, что имена героев в английском могут работать на двух уровнях сразу, по звучанию и по значению: «Златопуст Локонс (Gilderoy Lockhart) – идеальное имя <…> Звучит впечатляюще, но в то же время выдает в нем пустышку» (2005g). Особенно довольна Роулинг именем Наземникуса Флетчера (Mundungus Fletcher): «Mundungus» означает «вонючий табак», и это имя ему весьма подходит (2005g). Однако игру слов можно заметить и в его непримечательной фамилии. Словом «fletcher» некогда называли человека, оперявшего стрелы (от англ. flitches – «перья»), а Наземникус и правда личность капризная и непостоянная: читатель впервые слышит его имя в связи с тем, что он оставил сторожевой пост (именно он должен был охранять Гарри в начале «Ордена Феникса»), и в первых же главах «Даров Смерти» Наземникус пытается улизнуть вновь, на этот раз с катастрофическими последствиями. Имя Дамблдора – еще один пример кратилического имянаречения, которым отлично владеет Роулинг. Само его звучание внушает слушателю доверие – повторяющиеся «д» придают ему солидности, а мягкое «ам» добавляет сердечности, – так что это имя «вызывает доверие и в то же время производит глубокое впечатление» (Rowling, 2002a). Как уже отмечалось в введении, Роулинг нашла имя Дамблдора у Харди – это диалектное наименование шмеля: «При звучании этого имени я представляла себе доброго волшебника, который никогда не сидит на месте и все время мурлычет себе под нос» (2002a). Полное имя Дамблдора – Альбус Персиваль Вулфрик Брайан Дамблдор – представляет собой синтез древних аллюзий (латинское обозначение белого цвета, имя рыцаря Круглого стола и имя средневекового святого – Вулфрика из Хезелберри – который прославился как целитель и предсказатель) и эксцентричности. В контексте других имен Дамблдора «Брайан» выглядит воистину нелепо, а поскольку Роулинг всегда восхищалась группой «Монти Пайтон» (см. главу 5), она вполне могла оставить здесь аллюзию на пайтоновского Брайана, чье имя совершенно, до курьезности, не подходит новому мессии. Таким образом, имя Дамблдора отражает его характер и суть: влиятельность, сердечность, остроумие, отрицание условностей и скрытые глубины. Кратилическое имянаречение часто используется англичанами для создания комического эффекта, и «Гарри Поттер» здесь не исключение; но кроме того, такой подход позволяет читателям поиграть в сыщиков. Среднее имя Перси Уизли (Игнатиус) позволяет предположить, что этот герой может переметнуться на другую сторону, как Игнатий Лойола, известный своей ролью в Контрреформации. «Короста» (Scabbers) сперва кажется лишь насмешливым именем шелудивой крысы, но когда читатель узнает, кто на самом деле скрывался под крысиной шкурой, на ум ему может прийти сленговое словечко «scab», обозначающее предателя. Более того, «scab» – это штрейкбрехер, бросивший товарищей в неравной борьбе и перешедший на сторону более сильного соперника. Многие отметят, что это описание вполне подходит Хвосту, который во всем – и в поклонении перед Джеймсом и Сириусом, и в своем дезертирстве, – вел себя в первую очередь как трус, который в любой песочнице ищет покровительства самого сильного забияки. Имя крысы Рона – как и переносное значение слова «крыса» – указывает на истинную суть предателя, затесавшегося в группу друзей. ШЕКСПИРОВСКИЕ ИМЕНА В КНИГАХ РОУЛИНГ: ГЕРМИОНА, ГЕРМЕС И ГЕРМЕНЕВТИКА Одно из самых важных имен в «Гарри Поттере» обязано своим появлением Шекспиру, одному из самых любимых писателей Роулинг. Подростком она впервые увидела шекспировскую «Зимнюю сказку», и именно там «нашла имя Гермионы» (цитируется в Fraser, 2001, с. 31). Гермиона – женская форма имени Гермес, и в феврале 2007 года Роулинг написала на бюсте Гермеса в одном из номеров отеля «Балморал» следующие слова: «В этой комнате (номер 652) 11 января 2007 года Дж.К. Роулинг закончила книгу «Гарри Поттер и Дары Смерти» (Edinburgh-flats, 2016). Именно Гермесу – посланнику богов – доверила Роулинг свое обращение к миру. Но быть может, она выбрала именно этот номер, с бюстом Гермеса, как дань уважения собственной героине; ведь и Гермиона однажды стала статуей, окаменев под взглядом василиска в «Тайной комнате» – аллюзия на появление Гермионы в конце «Зимней сказки» в образе статуи. Роулинг усилила параллель между своей героиней и Гермесом, подарив ей инициалы HG – таким символом (Hg) обозначают химический элемент ртуть, который средневековые алхимики называли именем бога Меркурия; в древнегреческом пантеоне ему соответствовал все тот же Гермес (Granger, 2008, с. 146; Granger, 2009, с. 239). Гермес – посланник богов, и в «Гарри Поттере» этот аспект божества нашел свое отражение в сове по имени Гермес (совы в волшебном мире исполняют роль почтальонов) [1]. Роль посланника между небесами и земными жителями также означает, что Гермес объясняет дела и желания богов людям. Поэтому его имя оказалось родственно искусству толкования или теории интерпретации – герменевтике. В полном соответствии со своим именем, Гермиона – истинная королева герменевтики в «Гарри Поттере». Она то и дело объясняет окружающим, что происходит. В «Гарри Поттере» острый ум Гермионы и способность читать между строк напрямую связаны с ее любовью к чтению. В любой непонятной ситуации Гермиона бежит в библиотеку, и ее любовь к книгам отражает способность верно ухватывать самую суть событий. Роулинг горячо поддержала сценариста Стива Кловза, когда тот заметил, что Гермиона настоящий подарок для автора – «она позволяет непринужденно изложить экспозицию, ведь зритель автоматически предполагает, что Гермиона вычитала это в книге» (2014d). Мы знаем, что Гермиона – очень внимательный читатель (с удовольствием отмечу, что она не пропускает даже сноски [«Дары Смерти», глава 6, с. 89]). В начале «Ордена Феникса» мы узнаем, что Гермиона тщательно изучает каждый номер «Ежедневного пророка», тогда как Гарри лишь проглядывает первую страницу. Потому-то Гермиона замечает то, что прошло мимо внимания Гарри: бесконечный поток замаскированных оскорблений и насмешек, призванных дискредитировать Гарри в глазах читателей. В «Принце-полукровке» именно Гермиона догадывается, что «Принц» – это имя, а не титул бывшего владельца учебника по зельеварению. Она же понимает, о чем на самом деле вещала Амбридж на пиру в честь начала учебного года в «Ордене Феникса». Речь Амбридж кишела избитыми выражениями и шаблонными фразами, так что Гарри с Роном (как и почти все остальные) даже не стали пытаться ее слушать, однако Гермиона (единственная из учеников) не просто дослушала речь до конца, но и уловила ее тревожный подтекст. В гладких речах Амбридж она увидела правду – Министерство решило ввести в школе собственную консервативную программу для подавления всякого инакомыслия. В «Ордене Феникса» Министерство магии (и без того учреждение с сомнительной репутацией) превращается в полноценный репрессивный институт. Кочита Решан (Сocita Reschan, 2015) считает «Орден Феникса» антиутопией; на этом этапе в самом названии «Министерство магии» можно, без сомнений, услышать отголоски Министерства любви и Министерства правды из романа Джорджа Оруэлла «1984». Точно так же, как Министерство любви распространяло ненависть, а Министерство правды – дезинформацию, Министерство магии пытается запретить ученикам применять волшебство. Амбридж не менее активно использует двоемыслие, чем правительство Оруэлла, и только Гермиона, единственная из учеников Хогвартса, видит расхождение между заявлениями Амбридж и ее настоящими планами. Роулинг объяснила, что очки Гарри имеют «символическое значение <…> Мы смотрим на мир книг через взгляд Гарри, через его точку зрения, и очки Гарри отражают этот аспект повествования» (2005d). На основании этого вполне допустимо предположить, что Гермиона иногда помогает Гарри увидеть то, что скрыто от его ограниченного очками взгляда. Она использует заклинание Импервиус, чтобы сделать очки Гарри водоотталкивающими и позволить ему ясно видеть квиддичное поле в «Узнике Азкабана» (глава 9, с. 133) (а Стив Кловз преобразил эту идею, когда в первом фильме Гермиона при встрече с Гарри чинит ему очки). Если очки символизируют точку зрения Гарри, то Гермиона, помогающая ему ясно видеть мир сквозь очки, символизирует возможность увидеть подоплеку событий – содействуя как Гарри, так и самому читателю. Как отметила Роулинг: «иногда мне нужно что-то сообщить читателям <…> всего два персонажа могут сделать это непосредственно в диалоге – Гермиона и Дамблдор» (2014d). Как и ее тезка Гермес, Гермиона часто дает нам объяснения, выполняя тем самым герменевтическую функцию. ШЕКСПИРОВСКИЕ ИМЕНА В КНИГАХ РОУЛИНГ: СЕМЕЙСТВО ГОНТОВ Фамилия прадедов Волан-де-Морта, «Гонт» (Gaunt) – еще один пример шекспировских имен в «Гарри Поттере» и одно из самых тонко замаскированных кратилических имен. Джон Гонт – реальная историческая личность и появляется в драме Шекспира «Ричард II», где горько смеется над собой: «Да, старый Гантъ! Сухимъ меня прозвали*, // И какъ прозванье это мнѣ къ лицу!» (2.1.73–74; переводчик Н.А. Холодковский пишет в примечаниях: «Gaunt по англійски значитъ сухой; въ подлинникѣ непереводимая игра словъ между собственнымъ именемъ Gaunt (Гантъ) и прилагательнымъ gaunt»: O how that name befits my composition! Old Gaunt indeed, and gaunt in being old). Точно так же при появлении этого имени в «Гарри Поттере» на первый план выступает значение пустотелости, бессодержательности. Знаменательно, что жестокого Марволо Гонта иссушила одержимость собственным именем. Марволо неистово гордится своим родом: он буквально сует Бобу Огдену под нос фамильное кольцо: «Несколько столетий хранилось в нашей семье, вот из какой древности мы ведём свой род, и всё это время храним чистоту крови! На камне вырезан герб Певереллов! Знаете, сколько мне предлагали за эту вещицу?» («Принц-полукровка», глава 10, с. 196). В последней книге читатель узнает, что этот камень действительно некогда принадлежал Кадмусу Певереллу. Однако символ, вырезанный на камне, оказался вовсе не фамильным гербом, а знаком Даров Смерти. Одержимость Марволо своими аристократическими корнями ослепила его и не позволила правильно интерпретировать символ; его фанатичная одержимость чистотой крови не дала ему увидеть истинную ценность того, чем он овладел. Глава «Принца-полукровки», в которой мы знакомимся с Марволо и Морфином, называется «The House of Gaunts». Такое название отсылает к геральдическому значению слова «house» – «благородное семейство, насчитывающее множество поколений» и одновременно отражает иронический контраст этого значения с той лачугой, в которой обитает семья Гонтов. Та же игра слов использовалась в названии главы 6 «Ордена Феникса» («Благороднейшее и древнейшее семейство Блэков»). Эти названия обращают внимание читателей на тот факт, что Блэки и Гонты ставят знатность происхождения и былое богатство над удобствами собственной жизни, ведь обе семьи на момент рассказа обитают в ужасных условиях. Гонтов роднит с Блэками «мания чистокровности» – как отмечает Сириус, принадлежать к таким древним семействам для них «чуть ли не то же самое, что быть королевской крови…» («Орден Феникса», глава 6, с. 104). Использование фамилии «Гонт» вполне соответствует этой идее, ведь исторически Гонты принадлежали к королевской семье, а сам Джон Гонт происходил из английского королевского рода Плантагенетов. Шекспировский Джон Гонт в пьесе «Ричард II» гордо описывает свою родину Англию: …царственный сей остров, Страна величия, обитель Марса, Трон королевский, сей второй Эдем, Противу зол и ужасов войны Самой природой сложенная крепость, Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который, словно замковой стеной Иль рвом защитным ограждает остров От зависти не столь счастливых стран. (2.1.40–50; пер. М. Донского) Эта речь дивным образом умещается в одном предложении и лирично воспевает национальную гордость. Но подарив семье Волан-де-Морта фамилию Гонт, Роулинг использует национализм и ограниченность взглядов самой знаменитой речи Джона Гонта – где он буквально восхваляет обособленность Англии, острова «в серебряной оправе океана» – и превращает их в бездумное мироощущение «сторонника малой Англии». Во взглядах Марволо и Морфина Гонтов гордый патриотизм речи Джона Гонта иссох до озлобленного и насильственного изоляционизма, который открыл дорогу расовой дискриминации и жестокости. Слепой фанатизм Гонтов в конце концов превратился в полноценную расовую нетерпимость Волан-де-Морта, который убил своего отца-магла, «это ничтожество» («Тайная комната», глава 17, с. 231), а затем направил все силы, чтобы избавить волшебный мир от грязнокровок и предателей крови. На вопрос «какой порок вы презираете больше всего» Роулинг ответила «нетерпимость к чужим убеждениям» (2007l), и появление фамилии Гонт в «Гарри Поттере» ненавязчиво напоминает читателям: то, что начинается с национализма, может окончиться слепым фанатизмом и неприятием любого инакомыслия. ИМЕНА ОВИДИЯ В «ГАРРИ ПОТТЕРЕ»: РИМУС Одно из самых кратилических имен в «Гарри Поттере» принадлежит Римусу Люпину – обе его части отражают волчью природу персонажа. «Люпин» (Lupin) – слегка искаженное английское слово lupine, «волчий», от латинского lupinus. «Римус» (Remus) тоже связан с волками, поскольку, согласно мифу об основании Рима, двух мальчиков-близнецов по имени Ромул и Рем (Romulus et Remus) вскормила волчица; старший из них вырос и основал город Рим, названный в его честь (Roma). Однако в имени Римуса скрыта и другая, не столь явная аллюзия на Рема. Люпин – один из привлекательных героев Роулинг, однако с самого детства он был едва ли не изгоем. Его спор с Гарри, когда Люпин намеревался покинуть Тонкс и их будущего ребенка, и смерть Люпина в битве за Хогвартс отражают неудачи, преследовавшие Рема, и, вероятно, несправедливое осуждение этого мифического героя. Миф о Ромуле и Реме удивляет своей неоднозначностью. Как ни странно, в нем содержатся намеки на то, что вовсе не Ромул был изначально избран богами как основатель Рима; более того, закладка будущего города оборачивается братоубийством и жестокой смертью неудачливого близнеца. По версии Овидия, братья поспорили о том, на каком же месте основать новый город, и договорились решить разногласия с помощью гадания по птицам: «Нечего спорить, — сказал тогда Ромул, — нам между собою: Птицы вернее решат, вот мы и спросим у птиц!» Так и решили. Один пошел на лесистый Палатий, И поспешает другой на Авентин поутру. Рем видит птиц шестерых, а Ромул — двенадцать. Решилось Дело, и Ромул тогда града властителем стал. («Фасты», книга 4, II.813–818; пер. Ф.А. Петровского). По версии Овидия, Ромул был избран богами, и Рем признал победу брата. Однако другие авторы предполагали, что Ромул победил близнеца обманным путем. В главе «Сравнительных жизнеописаний», посвященной Ромулу, Плутарх пишет: «Уговорившись решить спор с помощью вещих птиц, они сели порознь и стали ждать, и со стороны Рема показалось, говорят, шесть коршунов, а со стороны Ромула — вдвое больше. Некоторые сообщают, что Рем на самом деле увидел своих птиц, а Ромул-де солгал и что лишь когда Рем подошел, тогда только перед глазами Ромула появились двенадцать коршунов» (9.4–5). По мнению Плутарха, боги выступили на стороне Рема, и Рим вполне мог оказаться Реморией, не предай Ромул брата. В студенческие годы Роулинг изучала труды Плутарха (2008d) и могла знать о такой версии мифа. Невезение Рема становится еще очевиднее позднее – беднягу убили. У Овидия Ромул неповинен в смерти брата (его – весьма удачно для Ромула – быстро прикончил некий Целер за «наглость»), но Плутарх приводит слухи, будто Ромул сам убил брата: «Раскрыв обман, Рем был в негодовании и, когда Ромул стал копать ров, чтобы окружить стены будущего города, Рем то издевался над этой работой, а то и портил ее. Кончилось тем, что он перескочил через ров и тут же пал мертвым; одни говорят, что удар ему нанес сам Ромул, другие — что Целер, один из друзей Ромула» (10.1). В целом Плутарх рассказывает ту же историю, что и Овидий – Рем перепрыгнул через едва воздвигнутую стену города и был за то убит, – однако подоплека происходящего разнится. По мнению Плутарха, Рема разозлил обман брата. Этим Плутарх косвенно подтверждает, что Ромул солгал, а значит, те авторы, что обвиняют его в убийстве, скорее всего, были правы. Овидий же пытается обелить Ромула, скрыв порочащие его подробности. Подобно Овидию, сообщество волшебников отвергает Римуса Люпина, который – как и мифический Рем – в конце концов погибает. Победители стремятся переписать историю, чтобы выставить проигравших противников в самом невыгодном свете, какой бы ни была правда – вот о чем напоминает нам история Римуса-Рема в «Гарри Поттере». У Овидия Рем оказался всего лишь невезучим человеком, но у Плутарха он жертва обмана и несправедливости. В свою очередь Римус Люпин вырос, считая себя неудачником, подобно Рему Овидия, случайной жертвой оборотня, потерявшего в полнолуние разум. Но на самом деле нападение на маленького Римуса было обусловлено местью и политическими причинами, как в рассказе Плутарха («Принц-полукровка», глава 16, с. 314). В мифах прослеживается удивительная связь между закладкой новых городов и братоубийством. Не только Ромул убивает Рема, чтобы самому основать Рим; согласно Библии, основателем первого города стал первый на свете убийца, Каин (Бытие, 4:2–8, 16–17). Каин увидел, что дары Авеля, в отличие от его собственных, угодны Господу, и из зависти убил брата. Если рассматривать историю об основании Рима в свете этого, более древнего мифа, то можно предположить, что Рем был избран богами, а потому стал жертвой зависти Ромула и был убит. Мифы о Ромуле и Реме, Каине и Авеле говорят о темных тайнах, лежащих у истоков цивилизации. В «Гарри Поттере» Роулинг – к некоторому удивлению читателей – проявляет выраженный интерес к законам существования общества. Ее герои противостоят не только злобной воле Волан-де-Морта, но и бюрократическим силам Министерства, которые несправедливо используют данную им власть. После победы над Волан-де-Мортом героям предстоит серьезная работа по искоренению коррупции в верхах. В интервью, данном сразу после выхода последней книги, Роулинг сказала, что Гарри станет главой мракоборцев, а Гермиона займет «высокую должность» (2007m) в отделе магического правопорядка. (В пьесе «Проклятое дитя» Гермиона стала министром магии, а Гарри главой отдела магического правопорядка.) По словам Роулинг, вдвоем они изменят Министерство до неузнаваемости: «они заложат основы совершенно нового мира» (2007m). В своих книгах Роулинг особенно строго критикует нетерпимость волшебного сообщества к чужакам и аутсайдерам: притеснение домашних эльфов, предрассудки по отношению к полукровкам, таким как Хагрид, и людям из других стигматизированных групп, таким как Люпин. Имя Римуса-Рема выдает в нем чужака, заклейменного обществом аутсайдера, потому что именно таким предпочитает его видеть общество. Роулинг отмечала, что «ликантропия Люпина была метафорой стигматизированных болезней, таких как ВИЧ и СПИД» (2015q), и, сражаясь с Волан-де-Мортом, Люпин надеется найти более справедливое и менее склонное к предрассудкам общество. В эфире радиопередачи «Поттеровский дозор» он берет себе псевдоним Ромул. В начале «Даров Смерти» Люпин падает ниже некуда: сбежал от беременной жены и ответственности, получил выволочку от Гарри; однако его появление в «Поттеровском дозоре» дает понять, что Люпин выбрался из личного кризиса, а его послание Гарри подразумевает, что он вернулся к Тонкс (позже Рон это подтвердит). Слова Люпина, обращенные к Гарри, говорят нам о его преображении: «ещё я сказал бы ему: всегда следуй своему инстинкту, он почти никогда не ошибается» (глава 22, с. 357). «Римус», «Рем» – это имя забытого брата, который так и не основал Рим, неудачливого близнеца, погибшего под ударом заступа. Псевдоним «Ромул», который Люпин берет себе для выступления в «Дозоре» – знаменитый близнец и основатель известного города – знаменует собой новоприобретенную силу. Люпин умрет, но не раньше, чем познает радость отцовства. А Тедди Люпину не придется страдать, как его отцу, ведь победа над Волан-де-Мортом станет началом нового, более справедливого мира, где не будет места нетерпимости к иным людям и иным мыслям. ИМЕНА ОВИДИЯ В «ГАРРИ ПОТТЕРЕ»: МЕРОПА В чистокровных семействах «Гарри Поттера» принято называть детей в честь звезд. Меропа Гонт и братья Блэк, Сириус и Регулус, не стали исключением. Родословное древо «благороднейшего и древнейшего семейства Блэков», нарисованное Роулинг от руки (и проданное на благотворительном аукционе в 2006 году), показывает, что другие члены семьи получили имена в честь созвездий, таких как Орион и Кассиопея. Имена Драко Малфоя и его сына Скорпиуса также следуют этой традиции (в честь созвездий Дракона [Rowling, 2015e] и Скорпиона). Неудивительно, что подобный обычай характерен именно для чистокровных семейств, ведь самый знаменитый персонаж, получивший имя звезды – это Люцифер, что означает «светоносный». (Более всего Люцифер известен своей гордыней, и вполне возможно, что именно к нему отсылала своих читателей Роулинг, когда отметила, что традиция Блэков называть детей в честь созвездий ясно отражает «их высокомерность, честолюбие и гордыню» [2015n]). Князь тьмы носит имя утренней звезды: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы» (Исайя, 14:12). Однако звездные аллюзии имен Меропы, Сириуса и Регулуса Арктуруса способны вырваться за пределы своего имплицитно сатанинского происхождения. Хотя со стороны Марволо Гонта и миссис Блэк вполне естественно давать своим детям звездные имена в честь Люцифера, само их звездное происхождение подразумевает, что эти персонажи еще могут воссиять на небосклоне. После смерти Дамблдора Гарри узнает, что некий «Р.А.Б.» забрал крестраж-медальон. Троица начинает искать человека с подобными инициалами, благодаря чему мы не только узнаем полное имя Регулуса, но и обращаем особое внимание на все три его составляющие: «Регулус Арктурус Блэк» («Дары Смерти», глава 10, с. 153). Регул (Regulus) – одна из ярчайших звезд, а Арктур (Arcturus) даже более заметен: это четвертая по яркости звезда на ночном небе (самой яркой считается Сириус). Оба сына семьи Блэков носят имена, сияющие из тьмы не слишком располагающей фамилии (англ. black – «черный»). Регулус Арктурус и Сириус – потомки мрачного рода как в метафорическом, так и в буквальном смысле (ведь их родня всегда преклонялась перед Темными искусствами), и обоих в свое время считали Пожирателями смерти. Однако оба брата, каждый своим путем, вырвались из оков этого темного наследства. Хотя Регулус присоединился к Пожирателям смерти, в конце концов он отдал жизнь, чтобы победить Темного Лорда. Яркий потенциал звездного имени Регулуса, как и у Сириуса, сумел воссиять сквозь фамильную тьму Блэков. Меропа Гонт также была названа в честь звезды. Как и в случае Сириуса (чья тезка сияет в созвездии Большого Пса и по-английски зовется «Dog Star», «собачья звезда» – шутливая аллюзия на анимагическую форму Сириуса), миф о звезде Меропе прямо связан с судьбой героини. Меропа была прекрасной нимфой – одной из семи сестер, формирующих созвездие Плеяды. Меропу иногда зовут «Потерянной Плеядой», поскольку, в отличие от сестер, она не так ярко сияет на небосклоне (астрономы не сразу нанесли ее на карты звездного неба). Миф объясняет ее сравнительную бледность тем, что остальные Плеяды вышли замуж за богов, тогда как Меропа отправилась невестой в дом простого смертного. Ее тусклое сияние – следствие либо утерянной в неравном браке силы, либо сожалений и стыда: Плечи отца облегчать начинают от ноши Плеяды: Семь их считается, но видят обычно их шесть. Иль потому, что лишь шесть к богам восходили на ложе <…> Ну, а седьмая сошлась Меропа со смертным Сизифом, Стыдно ей, и потому прячется вечно она; Иль потому это так, что троянской разрухи Электра Видеть не в силах и лик свой заслоняет рукой. («Фасты», книга 4, II.169–178; пер. Ф.А. Петровского). Брак Меропы со смертным у Овидия находит прямую параллель в «Гарри Поттере», где Меропа Гонт выходит замуж за магла. В культуре Овидия к подобным «смешанным» бракам относились не более благосклонно, чем в семье Гонтов, и Овидий утверждает, что Меропа пожалела о неравном браке, а потому от стыда скрыла лицо. Однако это не единственное объяснение, которое приводится в «Фастах». Возможно, что «Потерянной Плеядой» была на самом деле Электра, скрывшая лицо в скорби. Таким образом, читатель волен считать, что Меропа могла и не стыдиться своего выбора и даже не теряла сил из-за брака со смертным. История Меропы Гонт, как и в случае с ее тезкой, может быть интерпретирована по-разному. Мы не знаем точно, стыдилась ли эта Меропа своего брака с маглом. Редкий случай для «Гарри Поттера», но на этот раз читателю не дают прямого ответа на вопрос, почему Меропа не воспользовалась магией и не спасла свою жизнь: стыдилась ли она своего положения, как Меропа Овидия, или же скорбела по утраченному, как его Электра? Гарри и читателю ничего не остается, кроме как полагаться на догадки Дамблдора. Действительно ли силы Меропы выросли, когда она избавилась от удушающего соседства отца и брата? Действительно ли она отказалась и дальше опаивать своего мужа любовным зельем, потому что искренне его любила? Действительно ли его уход стал таким ударом для Меропы, что депрессия лишила ее новоприобретенных волшебных сил? Или же она просто решила покончить с жизнью? Подобные альтернативные объяснения известны среди ученых, рассматривающих труды Овидия, как примеры «множественной этиологии» и особенно характерны для «Фаст». Современные объяснения различных феноменов – в научных публикациях, например – редко предлагают конкурирующие теории без того, чтобы автор не склонялся к одной из них, но Овидий в своей поэме часто приводит несколько равноценных причин описываемых событий. Возможно, что «Гарри Поттер» ссылается именно на неопределенность трактовок Овидия, когда предлагает своим читателям самостоятельно сделать выводы об истории Меропы. Меропа – один из самых неоднозначных персонажей серии. Она опоила Тома Реддла-старшего, покинула свое новорожденное дитя и тем самым, быть может, заложила основы для его будущей психопатии. Но читатель вполне естественно склоняется к тому, чтобы поддержать такого несчастного изгоя, пока сама Меропа едва ли не ощупью ищет путь к личному счастью, отринув жестокость и страдания, в которых выросла. Это молодая женщина, задавленная тираном-отцом, но она не разделяет антимагловских настроений своей семьи. В отличие от трактовки Овидия (который предполагает, что Меропа должна была устыдиться смертного мужа), в «Гарри Поттере» Меропа лишена подобных предрассудков, и правда, по мнению автора, остается за ней. Кроме того, Роулинг использует литературные архетипы, чтобы усилить симпатию читателей к Меропе. Имя прекрасной и трогательной нимфы-звезды из историй Овидия оказывается неразрывно связано с пафосом безнадежности, которым проникнута трагедия всеми покинутой, погрязшей в нищете героини Томаса Харди, Фанни Робин (как мы обсудим в главе 7). Эти параллели позволяют передать сложность и неоднозначность женщины, которую читатель встречает лишь в чужих воспоминаниях, но чья трагичная история служит мрачным зеркалом, отражающим смерть другого, более важного для книг персонажа – матери самого Гарри. ИМЕНА ОВИДИЯ В «ГАРРИ ПОТТЕРЕ»: НАРЦИССА Нарцисса, как и Меропа, служит еще одним отражением идеальной материнской любви, воплощенной в Лили Поттер. Как и в случае Меропы, ее имя можно найти у Овидия в мифе о несчастной любви прекрасной нимфы. Лесная нимфа Эхо полюбила юношу Нарцисса, но тот, ослепленный собственной красотой, отверг ее призывы и отказался от возможности взаимной любви. Пока эгоистичный Нарцисс любовался собственной красотой, та увяла, и точно так же эгоизм и презрение Нарциссы к другим искажают ее прекрасные черты («Кубок огня», глава 8, с. 92). История Нарцисса и Эхо впервые неявно появляется еще в «Философском камне». В этой книге мы узнаем о зеркале, которое, точно водоем Нарцисса, изводит людей бесплодными мечтаниями об увиденном (Spencer, 2015, с. 55–60). Гарри тоже на некоторое время подпадает под очарование этого зеркала, но Дамблдор вовремя предупреждает его, что Еиналеж «не даёт нам ни знаний, ни правды. Многие люди, стоя перед зеркалом, ломали свою жизнь <…> Нельзя цепляться за мечты и сны, забывая о настоящем, забывая о своей жизни» (глава 12, с. 157). Связь между отражением Нарцисса в воде и зеркалом Еиналеж становится очевидна в словах Дамблдора, который говорит, что люди «ломали свою жизнь» («men have wasted away») в тоске по увиденному в зеркале, точно так же, как Нарцисс был «истощаем своею любовью» («wasted [away] with love» в англ. переводе) к собственному отражению. «Гарри Поттер» намекает, что навязчивое возвращение к прошлому – погибшим родителям и утраченному счастливому детству Гарри – подобно эгоистичной страсти Нарцисса и так же бесплодно в основе своей. Первое столкновение Гарри с зеркалом Еиналеж солипсично – он видит в нем лишь исполнение собственных заветных желаний, – но к концу книги Гарри, как истинный герой, сумел увидеть в том же зеркале картину, по сути своей противоположную эгоизму. Овидий рассказывает историю о Нарциссе, влюбившемся в собственное отражение, в «Метаморфозах». Высмеяв любовь нимфы Эхо, Нарцисс остановился у чистого ручья, «серебрящегося светлой струею»: Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая! Воду он пьет, а меж тем — захвачен лица красотою. Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает. Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен, Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский <…> Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий <…> Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев! Сколько, желая обнять в струях им зримую шею, Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах! Что увидал — не поймет, но к тому, что увидел, пылает; Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку. О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий? Жаждешь того, чего нет; отвернись — и любимое сгинет. Тень, которую зришь, — отраженный лишь образ, и только. В ней — ничего своего; с тобою пришла, пребывает, Вместе с тобой и уйдет, если только уйти ты способен. Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут С места его оторвать: на густой мураве распростершись, Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ, Сам от своих погибает очей <…> и к образу вновь безрассудный вернулся тому же <…> Дольше не мог утерпеть; как тает на пламени легком Желтый воск иль туман поутру под действием солнца Знойного, так же и он, истощаем своею любовью, Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу. <…> [Эхо c]жалилась; лишь говорил несчастный мальчик: «Увы мне!» — Вторила тотчас она, на слова отзываясь: «Увы мне!» Если же он начинал ломать в отчаянье руки, Звуком таким же она отвечала унылому звуку. Вот что молвил в конце неизменно глядевшийся в воду: «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!» И слов возвратила Столько же; и на «прости!» — «прости!» ответила Эхо. Когда сестры Нарцисса пришли похоронить его, то нашли не тело, а лишь цветок. Юноша Нарцисс стал нарциссом: «вместо тела шафранный ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками» (книга 3, II.415–510, пер. С. В. Шервинского). Между этим отрывком и первым появлением зеркала Еиналеж можно найти немало параллелей: как и Нарцисс, Гарри сперва введен зеркалом в заблуждение и думает, будто рядом с ним есть кто-то еще; как и Нарцисс, Гарри «призрак за плоть принимает». Оба юноши хотят прикоснуться к людям в отражении: Нарцисс целовал собственные губы на поверхности воды, а Гарри «стоял так близко к зеркалу, что почти касался носом своего отражения» (с. 153). Нарцисс тянулся к отражению, но находил под руками лишь воду, и точно так же Гарри «вытянул руку» (с. 153), но нащупал только воздух. Одержимость Гарри иллюзорной картиной, увиденной в зеркале Еиналеж, похожа на страсть Нарцисса и точно так же лишает его сна и аппетита. Нарцисс утратил обычные желания – «ни охота к еде, ни желанье покоя не могут // с места его оторвать», – и после встречи с зеркалом Гарри тоже «не хотелось есть» (с. 154), а на третью ночь Гарри намеревался просидеть перед зеркалом до самого утра, забыв про сон. Рон советовал Гарри не возвращаться к зеркалу, но Гарри, как и Нарцисс, не мог от него оторваться. Мораль истории Овидия также схожа с моралью «Гарри Поттера». Нарцисс избрал тщетную любовь к бесплотной мечте, и его выбор перекликается со словами Дамблдора, обращенными к Гарри: «Нельзя цепляться за мечты и сны, забывая о настоящем, забывая о своей жизни». Авторский голос Овидия обладает не меньшим весом, и обращенный Нарциссу совет полностью соответствует словам Дамблдора: «О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий? <…> Тень, которую зришь, — отраженный лишь образ, и только». Однако даже при первой встрече с зеркалом желание Гарри найти семью нельзя назвать «нарциссическим» в современном понимании. В то время как Нарцисс упивается красотой собственных глаз и локонов («Лежа, глядит он на очи свои, — созвездье двойное, — Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри» [книга 3, II.420–421]), первое, что замечает Гарри – это глаза и волосы других людей. Глядя на родителей, он ощущает любовь иного сорта, чем Нарцисс, хотя и узнает себя в отражении родственников: «Её глаза похожи на мои», — подумал Гарри, придвигаясь поближе к зеркалу <…> [У] него были очень непослушные волосы, торчавшие во все стороны, как у Гарри» (с. 153). Тем не менее даже такое эхо мифа о Нарциссе настораживает. Видение Гарри нельзя считать нарциссическим буквально (он не самовлюблен), но увиденное им отражает сходную бесплодную страсть, мечту о невозможном. В отличие от Нарцисса, Гарри сумел отказаться от этих желаний. Он верно уловил суть совета Дамблдора и последовал ему: не только отказался искать Еиналеж после того, как зеркало перенесли, но и сумел использовать его свойства на пользу других, встретившись с ним вновь в кульминации «Философского камня». Пять книг и лет спустя Дамблдор вспомнит этот момент и отметит его как истинное доказательство чистоты сердца Гарри: «Ты хоть понимаешь, Гарри, как мало на свете волшебников, которые могли бы увидеть в этом зеркале то, что увидел ты?» («Принц-полукровка», глава 23, с. 478). Гарри выучил преподанный Нарциссу урок: любовь должна быть обращена не к себе, а к другим. Но куда больше удивляет тот факт, что этот урок выучила и героиня, названная в честь Нарцисса. Стоит отметить, что Нарцисса носит не только имя юноши из истории Овидия, но и имя цветка, в который тот превратился. Цветочное имя роднит Нарциссу с Лили Поттер – безупречным образом материнской любви. Как и Меропа, Нарцисса сперва кажется темным отражением Лили: ее любовь к сыну излишне покровительственна и носит нарциссический характер, поскольку ограничена семейными связями. В книгах регулярно подчеркивается, как Нарцисса любит сына. В «Кубке огня» Малфой похваляется тем, что мог бы учиться в Дурмстранге, если б только мать сумела вынести разлуку с ним. Рон немедленно представляет, как легко было бы избавиться от Малфоя, окажись он в Дурмстранге: «Эх, подумать только, какие были бы возможности, — мечтательно произнёс Рон. — Можно было бы легко столкнуть Малфоя с ледника и представить всё дело как несчастный случай… жаль только, что мать его любит» (глава 11, с. 148). Пускай момент это комический, он непосредственно связан с одной из центральных тем «Гарри Поттера» – охранительной силой родительской (и особенно материнской) любви. Роулинг рассказывала, как защита материнской любви в этих книгах – «сила, которой вы одаряете своих любимых» (2007h) – связана с переживаниями самой писательницы и ее скорбью по рано умершей матери (см. главу 8). Молли Уизли, живой пример материнской любви в этих книгах, спасает Джинни в кульминации «Даров Смерти», точно так же, как любовь Лили к сыну спасает его в младенчестве и в конце «Философского камня». (Даже мать Хагрида спасает ему жизнь, ведь именно от нее он унаследовал жесткую кожу, защитившую его во время дуэли с Пожирателем смерти в конце «Принца-полукровки».) Готовность Лили погибнуть за Гарри становится магической защитой: «Если тебя так крепко любят, то даже когда любящий тебя человек умирает, ты всё равно остаёшься под его защитой. Эта защита кроется в самой твоей коже» («Философский камень», глава 17, с. 216). Хотя идеологически Нарцисса предана темной стороне, вассальная верность превращается для нее в пустой звук, если на кону стоит жизнь сына. Роулинг отмечала, что спасение Гарри Нарциссой в конце «Даров Смерти» было «вполне осознанной параллелью к спасительной жертве Лили» (2012h). Читатель может догадаться, что однажды Нарцисса из любви к сыну пойдет против Волан-де-Морта, ведь уже в начале «Принца-полукровки» она нарушает прямой приказ, защищая свое дитя. Нарцисса готова на все ради спасения Драко, и это понимание ведет нас к развязке, когда желание Нарциссы защитить сына, запертого в осажденном Хогвартсе, спасает и Гарри. Материнская любовь Лили и Нарциссы позволяет им восстать против власти Волан-де-Морта, и в обоих случаях их сопротивление спасает Гарри жизнь. Пускай Нарцисса названа в честь юноши из мифа, но в конце серии она скорее напоминает нимфу Эхо. Любовь Нарциссы к Драко помогает ей противостоять злу, и в конце последней книги она и ее муж бегут по замку, не обращая внимания на кипящую вокруг битву: «Люциус и Нарцисса Малфой, даже не пытаясь сражаться, бежали сквозь толпу, выкрикивая имя своего сына» (глава 36, с. 589). Когда Нарцисса бежит по замку, выкликая имя сына, она уже не Нарцисс, но Эхо, зовущая любимого. Отказ Нарциссы от верности темной стороне спасает жизнь Гарри, и Малфои оказываются включены в круг единения, сплотивший Хогвартс после битвы. Скорбящие и воссоединившиеся в Большом зале семьи стирают обычные различия факультетских столов, а волшебники, кентавры, слизеринцы, гриффиндорцы и домашние эльфы наконец собираются вместе, как равные. Эта новая, утопическая реальность включает в свой круг и Малфоев, которые наконец нашли друг друга и остались в зале, незамеченные среди общего воссоединения семей (глава 36, с. 597). В «Гарри Поттере» знаменитая история Овидия о преображении под действием любви меняет свое значение. Ирония, заключенная в имени Нарциссы, становится понятна лишь в самом конце серии, когда эту героиню преображает любовь. В таком искупительном пересмотре истории Овидия Нарцисса – как и сам Нарцисс, но в совершенно ином смысле – расцветает под лучами любви. КОРИДОРЫ, ПОДЗЕМНЫЕ КОМНАТЫ И ТРЕХГЛАВЫЕ СОБАКИ Как уже отмечалось выше, в студенческие годы Роулинг изучала древнегреческих и древнеримских авторов и в последующем неоднократно черпала вдохновение в античной литературе. В детективных романах, к которым она приступила после окончания «Гарри Поттера», героем становится частный детектив, цитирующий древнеримского поэта Катулла, а в 2008 году в своей речи на церемонии вручения дипломов в Гарварде Роулинг процитировала Сенеку («жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна») и Плутарха («совершенствуя свой внутренний мир, мы можем менять мир внешний» [Хотя эта фраза, вероятно, ошибочно приписывается Плутарху (https://quoteinvestigator.com/2016/12/14/inward/) – Прим. пер.]). В этой речи Роулинг описывает свой выбор как побег «по коридору античности, прочь от карьерных лестниц, в поисках древних истин». Неслучайно Роулинг описывает свое стремление к интеллектуальному совершенствованию как хогвартские приключения – «в поисках чего-то неопределимого и не поддающегося описанию» (2008d). Она рассматривает интеллектуальные дерзания как приключения, доступные всем. Коридор кафедры античной литературы действительно существует в Эксетерском университете, но Роулинг просит своих слушателей увидеть в нем метафору, противопоставление столь же метафорическим «карьерным лестницам», от которых она в свое время сбежала. В таком коридоре начались приключения самой Роулинг, и с коридоров же начинается путь ее героя в Хогвартсе. Сходство Гарри и Роулинг не ограничивается общим днем рождения; оба они не прочь пуститься в приключения. По-настоящему они начинаются для Гарри, когда он, нарушив правила, вламывается в запретный коридор на третьем этаже; не меньшей дерзостью был для Роулинг побег по «коридору античности». Она поставила на первое место свою жажду знаний, отказавшись от навязанного родителями варианта, который должен был обеспечить финансовую стабильность в будущем: «[мои родители] надеялись, что я получу степень в прикладных науках, я же хотела изучать английскую литературу. Мы достигли компромисса, который, как оказалось позже, не понравился никому: я отправилась изучать современное языкознание. Но, едва машина моих родителей скрылась за поворотом, я бросила немецкий и записалась на курс античной литературы» (2008d). Роулинг нашла в конце своего запретного коридора «древние истины», и особое влияние на нее оказали древнегреческие мифы. Среди прочего в своем коридоре античной литературы Роулинг познакомилась с таким мифическим чудовищем, как Цербер – трехглавый пес, охраняющий подземный мир. Подобного трехглавого пса встречает за дверью в конце запретного коридора и Гарри. Цербер, как и Пушок – страж порога (Boll, 2013 с. 91), символизирующий абсолютный характер смерти и непознаваемость загробного мира. Цербер может пропустить путника в подземное царство, но обратной дороги нет – пес следит за границей в шесть глаз и рычит в три глотки. Но миф интересует Роулинг не столько как метафора, сколько как история. О своем обучении она отзывалась довольно едко: «завораживающая история о похищении Персефоны, от которой кровь стыла в жилах, вдруг обернулась метафорой хранения урожая» (1998d, с. 26). Персефона – это прекрасная богиня, похищенная Аидом и унесенная в подземное царство. Ее мать Деметра (богиня плодородия) безуспешно искала дочь по всему миру и в скорби своей запретила полям плодоносить. В конце концов Аид отпустил Персефону, но перед освобождением дал ей шесть зёрен граната. Отведав пищи из подземного царства, Персефона оказалась обречена на возвращение к Аиду каждый год, и каждый год ее заточение длится ровно шесть месяцев. В Древней Греции, чтобы не дать зерну прорасти до срока, его хранили в темноте и холоде, под землей. Во время сева возвращение Персефоны к матери праздновали как символ освобождения зерна из его подземного заточения. Роулинг, однако, восстала против такого буквалистского прочтения «завораживающей истории», где похищение Персефоны объяснялось всего лишь хранением зерна под землей; точно так же «Гарри Поттер» отрицает рационалистическую, редукционистскую интерпретацию мифа. Когда Гермиона спорит с профессором Бинсом и заявляет, что в истории о Тайной комнате должно содержаться здравое зерно, ведь всякая легенда основана на фактах, она прибегает к аргументам университетских преподавателей Роулинг. Профессор Бинс (списанный Роулинг с одного из самых скучных лекторов ее студенческих лет [Rowling, 1998d, с. 25–27]) вынужден согласиться с Гермионой, поскольку она озвучила его собственную точку зрения. Однако в данном случае Роулинг бьет противника – всех этих скучных профессоров, лишивших миф нарративных прелестей – его же оружием. В магическом мире «Гарри Поттера» такие академические интерпретации не иссушают истории, а дают им воссиять во всей красе, ведь фактологическая основа мифа о Тайной комнате сводится не к хранению зерна, а к существованию самого настоящего таинственного подземелья. Роулинг возвращает мифам их магию и тем самым восстает – в своей непревзойденной, остроумной манере – против школы избыточно буквалистской интерпретации, которая лишила обаяния прекрасную историю Овидия. В мире «Гарри Поттера» реальными оказываются даже совершенно мифические места (вроде Тайной комнаты) и артефакты (вроде Даров Смерти). Связь Пушка с Цербером дает нам, среди прочего, ключ к решению загадки, ведь из мифов мы знаем, как пройти мимо трехглавого пса – достаточно очаровать его музыкой. Сидя с друзьями в библиотеке Хогвартса, Рон обводит взглядом тысячи книг и верно отмечает: «Я уверен, что в одном из этих томов написано, как приструнить гигантского трёхголового пса» («Философский камень», глава 15, с. 180). Искомый том – «Метаморфозы» Овидия. В одной из несравненных по своей красоте глав легендарный певец Орфей спускается в подземное царство, и столь чудесна его песня, что Цербер безропотно пускает живого человека в загробный мир. Миф об Орфее и его лире (к которому отсылают читателей Пушок и очаровавшая его арфа) – это история о неразрывной связи любви и созидающей силе творца. Новобрачную Орфея, Эвридику, укусила змея, и девушка умерла. Не в силах смириться с потерей, Орфей спускается за ней в царство мертвых, надеясь, что музыка тронет сердца владык подземного мира, и те отпустят его любимую: К Стиксу дерзнул он сойти, Тенарийскую щель миновал он, Сонмы бесплотных теней, замогильные призраки мертвых, И к Персефоне проник и к тому, кто в безрадостном царстве Самодержавен, и так, для запева ударив по струнам, Молвил: «О вы, божества, чья вовек под землею обитель, Здесь, где окажемся все, сотворенные смертными! Если Можно, отбросив речей извороты лукавых, сказать вам Правду, дозвольте. Сюда я сошел не с тем, чтобы мрачный Тартар увидеть, не с тем, чтоб чудовищу, внуку Медузы, Шею тройную связать, с головами, где вьются гадюки. Ради супруги пришел. Стопою придавлена, в жилы Яд ей змея излила и похитила юные годы. Горе хотел я стерпеть. Старался, но побежден был Богом Любви <…> Внемля, как он говорит, как струны в согласии зыблет, Души бескровные слез проливали потоки <…> и уже ни царица-супруга, Ни властелин преисподних мольбы не исполнить не могут. Вот Эвридику зовут; меж недавних теней пребывала, А выступала едва замедленным раною шагом. Принял родопский герой нераздельно жену и условье: Не обращать своих взоров назад, доколе не выйдет Он из Авернских долин, — иль отымется дар обретенный. Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются оба Темной тропинке, крутой, густою укутанной мглою. И уже были они от границы земной недалеко, — Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть, Полный любви, он взор обратил, и супруга — исчезла! Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет, Но понапрасну — одно дуновенье хватает несчастный. (Книга 10, II.1–59, пер. С. В. Шервинского) Желанность и неуловимость Эвридики – «руки простер он вперед, объятья взаимного ищет, // но понапрасну — одно дуновенье хватает несчастный» – схожи с отражением Нарцисса в воде. В главе о зеркале Еиналеж образ желанных, но недостижимых любимых, перешедших в мир иной, перекликается с обеими мифами – Гарри «вытянул руку <…> но его рука нащупала лишь воздух» («Философский камень», глава 12, с. 153). Античное подземное царство находит свое отражение во всех книгах «Гарри Поттера»: год за годом Гарри вынужден сражаться с силами тьмы под землей (Granger, 2009, с. 91–98). В «Философском камне» связь подземелья Хогвартса с классическим загробным миром ясно выражена в образе трехглавого пса-охранника, которого можно очаровать музыкой, но в книге имеются и более тонкие параллели. Например, в начале главы, которая в конце концов приведет троицу героев в подземелье, Снейп просит учеников изготовить зелье, отнимающее память (глава 16, с. 191). Как и герои античного мифа, ребята не могут попасть в подземное царство, не отпив прежде из Леты, реки забвения. Явная связь с мифом об Орфее, принимающая в «Философском камне» форму трехглавого пса, связывает подземелья Хогвартса с античным загробным миром. Это открывает возможность сходного прочтения «Тайной комнаты», где главы, посвященные подземельям, содержат более тонкие аллюзии к истории Орфея: в этой оптимистичной интерпретации Гарри не только спускается в подземный мир, но и успешно возвращает к жизни девочку, которая впоследствии станет его любимой. Исключительная изобретательность историй Овидия подстегивает воображение Роулинг, а таинственные подземелья и комнаты, скрытые в Хогвартсе, отражают ее видение античных мифов как захватывающих историй, а не просто символов обыденных действий (как счел бы профессор Бинс). Тайные комнаты Хогвартса напоминают нам об античном подземном мире, историях о потерянной Эвридике и похищенной Персефоне (Spencer, 2015, с. 73) и хотя бы отчасти передают нам восхищение и радость Роулинг от знакомства с этими мифами. Это восхищение иногда передается и в комическом ключе, как, например, при «похищении» Рона, Гермионы и Габриэль в «Кубке огня», когда они оказываются в плену жуткого подводного мира: в этом случае Роулинг использует фразу, которой ранее описывала миф о плененной Персефоне. Как уже упоминалось выше, в 1998 году Роулинг писала о «завораживающей истории похищения» Персефоны («thrilling tale of kidnap»); теми же словами Рон описывает свои приключения под водой во время Турнира Трех Волшебников: «Сперва Рон рассказывал правду <…> Через неделю Ронов рассказ превратился в жуткую историю («thrilling tale of kidnap»), из которой следовало, что на него напали и украли, ему пришлось в одиночку отбиваться от полусотни до зубов вооружённых тритонов и русалок, и они его, в конце концов, одолели, связали и уволокли на самое дно озера» (глава 27, с. 442). Такие повторы наводят на мысль о том, как же мрачные уголки и подземелья Хогвартса напоминают античный загробный мир. Однако не меньшее влияние на их образ оказали народные сказки о запретных и потайных местах. Запретный Лес, к примеру, явно отсылает к темным чащам, таящимся на периферии сказочного пространства. Некоторые исследователи считают, что в сказках братьев Гримм такой лес «отражает древние законы и обычаи старых общин; в лесу братья Гримм увидели образ, порожденный людьми немецкой культуры и объединяющий их <…> сказки, как и сам лес, предоставляют слушателям пространство для развития социальных и политических изменений» (MacKenzie, 2015, с. 76–77). Во всех книгах, кроме одной, в важнейшей точке повествования Гарри отправляется в Запретный Лес; как отмечает Гэри Маккензи, «роль леса в сказках братьев Гримм такая же, как в книгах Роулинг – это доступ к трансформирующим силам, таящимся вне господствующих взглядов городского, рационального общества» (2015, с. 78). В следующих двух главах мы рассмотрим, каким образом на «Гарри Поттера» повлияли средневековые поэмы, истории и сказки. Лес как место испытаний героя, знакомый нам по самым разным текстам, от «Королевы фей» Спенсера до сказок братьев Гримм, также непосредственно связан со знаменитыми романами артуровского цикла XIV века. В «Гарри Поттере» немало имен из артурианы: Артур Уизли, Персиваль Дамблдор, Ланселот (кузен тетушки Мюриэль) и Гавейн Робардс (новый глава мракоборцев в «Принце-полукровке»). В следующей главе мы рассмотрим, как противостояние Гарри и Волан-де-Морта на поляне в Запретном лесу напоминает кульминацию поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», в которой рыцарь короля Артура должен сойтись с противником на лесной поляне. Оба героя вынуждены встретиться лицом к лицу со своим заклятым врагом в чаще, вне цивилизованного общества и его правил, и пройти испытание в схватке один на один, позволив врагу нанести удар и не смея от него защититься.