***
Он ловил себя на том, что кидает взгляд в сторону девчонки и её семьи куда чаще, чем следовало. Исключительно по причине того, что та смотрела на него намного большее количество раз, и он не мог всё время игнорировать её непонятное внимание. Сначала он мельком увидел каштановую гриву поверх синей водной глади, во время второго взгляда — женщину с девочкой лет семи рядом, во время третьего — папку и что-то чёрное в руках у девчонки. Но, всё-таки, по большей части, ему было просто странно от того, что она рисовала его чёткими движениями руки. Странно и немного непривычно, может быть, даже волнительно где-то на подсознательном уровне. Невольно вспоминалась первая встреча с Оливией, когда она, воздушная, самая прекрасная девушка на свете, улыбнулась ему своей ласковой улыбкой и он уже тогда, будучи семнадцатилетним юнцом, понял, что не сможет прожить без её лучащихся теплом глаз и плавных, как у балерины, движений. Воспоминания вызвали горечь на языке, которую нестерпимо захотелось заглушить табачным дымом, но до конца вахты было далеко, а курить во время неё Генри Уайлд никогда бы себе не позволил.***
— Угостите сигаретой? Генри едва заметно вздрогнул, встрепенувшись. Секундный испуг от внезапно раздавшегося из-за спины голоса вмиг прогнал сонливость. Генри обернулся через плечо, прекрасно понимая, кого ожидает увидеть. И угадал. Рисовавшая его днём девчонка широко, мальчишески улыбалась, заложив руки за спину на манер привычной всем офицерам позы. Укутанная в старую куртку и немного выцветший красный шарф, она бесшумно подошла к нему и встала рядом, едва доставая макушкой до плеча. — Вы не слишком юны для того, чтобы курить? — Я достаточно взрослая, чтобы рожать детей, сэр. Курение, по моим подсчётам, не страшнее. Пожав плечами, Генри дал ей одну из своих, поскольку не видел смысла ни пытаться отговорить девчонку, ни хоть как-то конкретизировать свои мысли на её счёт. Холодный поздний вечер, когда он не нёс вахту, но уснуть не мог, как бы не пытался в тесной клетке своей каюты, вновь напомнил ему об ужасной зиме двухлетней давности, начавшейся трагедией и окончившейся разрывающей сердце тоской, постепенно перековавшейся в близкое к апатии состояние. Устремив взгляд на пустынную гладь горизонта, слишком чистую для отсутствия мрачных опасений, Генри всё же искоса поглядывал на девчонку, отмечая, как легко, привычно, она закурила, чиркнув в тишине спичкой и обхватив сигарету двумя тонкими пальцами. Также как и он, девчонка облокотилась на ограждения, смотрела вдаль, даже не пытаясь начать разговор. В этот момент она выглядела удивительно серьёзной, и Генри всё больше казалось, что ей немногим больше двадцати трёх — двадцати пяти. Но тут же девчонка надула губы, как для поцелуя, и разочарованно поджала их, когда дым, очевидно, не вышел колечком. — Можно вопрос, сэр? — Да, мэм. — Почему в ваших глазах тоска? Генри повернул голову, посмотрел на неё, приподняв бровь. Девчонка, чьего имени и возраста он не знал, но которая спрашивала его о глубоко личном, ждала ответа, подняв к нему бледное, в многочисленных веснушках, лицо. — Отчего она может быть в глазах человека, мэм? — Мне жаль ту, которую вы потеряли. — Тех, мэм. Она кивнула. Генри отчего-то хотелось спросить, по какой причине она решила, что речь идёт о женщине, но он вспомнил, что не надел перчаток, позволяя морозу царапать кожу ладоней. Внимательность к своей персоне заставила его ухмыльнуться уголком губ. Грустно и совсем не весело. — Насколько давно это было? — Два года назад. — И вас всё ещё это терзает? — Меня будет терзать это, пока я жив. Он знал, что прозвучало грубо, сурово, но одновременно и понимал, что его тон был таким, каким нужно — обрывающим. — Простите мою бестактность, сэр. Просто… вам не идёт потухший взгляд… Он вообще мало кому идёт, на самом деле, но вам — особенно. Вы — мужественный, сильный, надёжный и красивый мужчина, и мне физически больно видеть… Простите, сэр. Генри делает глубокую затяжку, старательно прокатывая горечь табака на языке и пуская дым в лёгкие. Это помогает привести мысли в порядок, помогает сделать вид, что слова не задели его. — Благодарю за похвалу, мисс. Вынужден признать: это и правда было бестактно. — Я знаю… Знаете, я… ведь… рисовала вас, когда вы стояли на палубе. Завтра же отдам вам рисунок. Вы ведь будете в полдень на палубе?***
Девчонка (и почему сразу девчонка? девчушка, на крайний случай девушка) не перестаёт донимать его даже после того, как с торжественным видом вручает ему сложенный двое лист бумаги. Здоровается при встрече. Если никого нет рядом, копирует позу, выражение лица, прогуливаясь таким же неспешным шагом, хотя периодически семенит из-за разницы в росте. Иногда молча, иногда донимая вопросами по его работе в частности, насколько она ему интересна. Генри не знает, почему не пресекает этого, почему позволяет сопровождать себя, в результате чего уже который раз замечает ухмылки Лайтоллера в столовой и курительном салоне. Наверное, ему просто начинает казаться, что жизнь продолжается, и он — мужественный, сильный, надёжный и красивый мужчина*****
Генри смотрит, как падает замертво пассажир. Обычный мальчишка в спасательном жилете, в глазах которого была простая надежда спастись, простое, человеческое, желание жить. Ощущает тепло нагретой рукояти револьвера в ладони, смотрит на вереницу лиц вокруг себя, чувствуя, как она начинает кружиться, кружиться, кружиться. Вспоминает красное пятно выцветшего шарфа на спуске в нижние палубы… Приставляет револьвер к виску и спускает курок.