Волки да Винчи

      Посреди живописного недоразумения студентов в коридоре университета Тэхён слушал пустоту в голове, смотря на экран своего телефона. Стены были украшены не только портретами великих умов, но и разноцветными афишами научных конференций и культурных мероприятий, напоминая о бесконечном потоке идей и вдохновения. Вдалеке слышался тихий гул проходящих по коридору групп, среди которых Тэхён заметил человека, облачённого полностью в чёрные одежды. Он смотрел на него, будучи уверенным в том, что его никто не видит, как он кидает значительные взгляды в чужую сторону, гоняя какие-то мысли в своей голове. Не хотелось думать о том, как это, должно быть, выглядит со стороны. По крупицам он собрал его образ: вязь чёрных тату по рукам, что прятались под закатанными рукавами чёрной кофты, длинные волосы с завитками на концах, высокий, широкоплечий — образ, который, казалось, Тэхён прежде не видел и который плыл где-то в отдалении.       Юрко в голове пронеслась мысль, что на его фоне он выглядит как голодающий наркоман.       В коридоре царили сутолока и теснота, порождённые студентами, которых Тэхён знал наперечёт, и они более его не раздражали; все лица были знакомы до тошноты. Он отвернулся. Перевёл взгляд на часы, которые висели на стене над входом в хол. 17:42. Свет октябрьского холодного солнца проникал сквозь щели входной двери, которая лязгом плохо смазанных петель играла на последнем нерве. В глухом отчаянии за неимением дел Тэхён решил, что можно вернуться в общежитие, закрыл дверцу своего шкафчика, натянув лямку рюкзака, но встрепенулся от новой неожиданности и замер: тихий сухой кашель послышался позади. Нервная дрожь едва не перешла в какую-то лихорадочную; кожей Тэхён ощутил озноб и обернулся. Чёрные глаза смотрели фатовато с прищуром, и он узнал во вставшем позади него человека Чонгука. Омега тщился придать своему собственному лицу изумление, но внезапно ощутил прилив гнева — и сам не понял почему. Чонгук улыбнулся своей длиной, вязкой улыбкой, заметив, как взгляд юноши пал на его забитые рисунками руки. Уловив столь значительный интерес омеги, парень тихо засмеялся. Не было ли двусмысленности в его улыбке? — Может тебе очки начать носить? — спросил он, чуть наклонившись вперёд. И спросил он так просто, безо всякого позёрства, но отчего-то Тэхёну это пришлось не по нраву: расположение духа было весьма скверное, потому что этот человек нынче был неприятен ему. — Может стоит научиться вести себя нормально? — и сразу же бледная кожа омеги потемнела от разлившегося по лицу румянца.       Чонгук сделал над собой усилие, выпрямился и обошёл его, оставив лишь тень, за которую Тэхён зацепился, последовав за нею, отгоняя от себя всякие наваждения. Это было связано напрямую с судорожностью его натуры. Циническая шутка Чона почти убила всё хорошее, что было в образе, который Тэхён написал в своём сознании, но интерес не угасал уже весьма долго. На лице Чонгука всегда подобие мозаики его эмоций: отчаяние, безысходность и таинственное стремление к чему-то, что выходит за пределы понимания других. Как в непостижимой мистерии, его фигура оставалась и остаётся недосягаемой, словно она принадлежит другой реальности, недоступной для обычных смертных.       Холодный ветер гонял сухие листья по земле, завывая волком над головой и проникая за ворот кашемирового пальтишка. Ужасная мысль на подходе к общежитию вспыхнула в Тэхёне. И он за неё ухватился: туман здесь всегда, будто завеса леса. Новизна ощущений от этих мыслей доставляла и страх, и трепет, холодившие кромку души. Он встал на верхнюю ступеньку, повернув голову в сторону, и замер: в безмолвии леса он слышал, как шумят кроны, уходящие ввысь. Серое октябрьское небо лежало над деревьями, словно тонкая вуаль, пропускающая лишь дрожащий свет. Он размыто плыл меж вершинами вековых елей и старых сосен, словно неуверенный художник, набрасывая мазки на холст. В довершении этой картины разум омеги сам дорисовывал страшных зверей, которые были лишь плодом его воображения, серебрясь в лунном свете ночами.       Ветрено. Прохладно. Туман над общежитием вновь начал сгущаться.       В холле не было никого, лишь тени от камина, дрожащим золотом игравшие на полу. Тэхён остановился у окна, в небе повисла полоса лазури, вспыхнувшая белым цветом. Красота природы в одном мгновении, которое растянулось на несколько минут, вовсе не замеченных. Поэтому Чонгуку, сзади подошедшему к омеге, пришлось дважды дотронуться до его плеча. Тэхён обернулся, сполна теперь оценив тонкие черты лица альфы — в недопустимой в своём сознании близости он смог разглядеть то, что раньше было сокрыто, но одна единственная деталь так и оставалась загадкой: глаза. Глубокие чёрные, как тёмная сторона души или луны. Луна вновь вышла из тени, и Тэхён удивился перемене в себе: в своём естестве он был нагим, и ему казалось, что это заметно абсолютно всем. Он себя боялся. Натянутый, будто тетива, в чужом присутствии. — Не думал ещё о поездке от университета? — спросил Чонгук. — Нет ещё, — смутившись, ответил омега, — не думаю, что мне будет интересно… — Узнавать что-то новое всегда интересно. Не сидеть же годы одному в своей комнате, — и вновь слова Чона что-то задели в Тэхёне. В том, что ему одиноко, он долгое время даже самому признаться не был готов, и по сей день не мог. Но легко признал, что в сказанных словах Чонгука нет и толики намерения обидеть его. Чистый интерес голого разума. — Не стоит закрываться от мира снаружи, иначе… — Иначе что?       Тонкие черты лица Чона вытянулись в одночасье, заострившись. Любые разговоры держали Тэхёна в постоянном напряжении. Он слушал с усилием, волей подавляя свой страх, не до конца понимая, но испытывая странное волнение… — Иначе тебя сожрёт твой внутренний.       Холодное осознание прошло насквозь: в разуме цепочкой мыслей выстроились воспоминания из прошлого, среди которых явственнее, чем остальные, прояснились слова «сожрёт», «съем». Тэхён удивился подобной кровожадности, не став себя успокаивать тем, что это всего лишь совпадение. Он отшатнулся в сторону, что не осталось незамеченным для Чонгука: губы искривила улыбка, которая сильно напоминала улыбку умалишённого человека с ликом безумца в последней стадии своего безрассудства. В тот самый момент Тэхён почувствовал потребность в уединении. Потребность, которую он никогда не игнорировал, но которую всегда нарушал Чон. — Подумай над поездкой. Это не смертельно, — Чонгук коснулся дверной ручки своей комнаты, и та с лёгкостью поддалась.       Он замер, простояв так несколько минут, когда Тэхён, не обратив внимания, зашёл в свою комнату. Чонгук, очевидно, собирался с мыслями. С нахмуренными бровями, сжатыми губами и с выражением решительности он переступил порог, осмотрев каждый зримый угол. Пусто. Взглянул вновь на ручку, замок, отметив, что внешних следов взлома нет, и закрыл за собой дверь. В тишине лишь эхо тёмных предчувствий. Тень, притаившись в углу, словно призрак, скрывала силуэт, который появился за спиной альфы, и оставался незамеченным до тех пор, пока он не набросил на его шею свои худые, бледные руки. На лице Чонгука в момент отразился испуг и замешательство, но он не предпринял ни единой попытки сбросить с себя запястья, от которых разило знакомым запахом. Однако после минутного выжидания, в эмоциях всё же выразился совершенный ужас, негодование от осознания предчувствуемого разговора. — Что опять тебе нужно? — Ты.       Мысли с той встречи не угасали, где скользя, где цепляясь за живое в Чонгуке.       Обеими руками альфа взялся за тонкие запястья, сжав так, что кончики пальцев ощутили кипение чужого сердца; пульс неровно прыгал под холодной кожей. Воспоминания роковой рельефностью опалили мысли, он вспомнил, что Чарли всегда был таким: холодным, отчуждённым, эгоцентричным. Слабым. Семья, воспитавшая двух братьев, Чонгука и Чарлиз, почти не оказала влияния на формирование душевного склада омеги, и он вырос никем. — Не лезь в мою голову, — в мысли дымкой проникло тлетворное влияние брата, которое головной болью отозвалось в сознании. Чонгук сморщился, в неистовстве ловя отблеск света внутри, но он ускользал от него, и злость кипучей магмой забежала по венам в кровь. — Чарли, прекрати. — Отец ждёт вечером в честь почтения памяти дяди. Всё как всегда.       Руки соскользнули с крепкой шеи, обхватив торс; Чарли прижался к спине брата и замолк. Лиловая тень легла на лицо Чонгука, будто печать горького тлена. Пропустить семейную традицию он себе позволить не мог: память предков нужно чтить, ибо они всегда за твоей спиной. Отец братьев всегда с пышностью устраивал семейные дни, будь то дни рождения членов клана или дни скорби, когда нужно чтить ушедших из жизни, не оглядываясь на всё то, что перенёс каждый из предков, не застревая в моментах скорби и печали. Но в повседневной жизни он запрещал что-либо упоминать об ушедших.       В восемнадцать лет, год назад, Чонгук понял, что начал всё больше отдаляться от своей семьи, и естественному ходу разрыва его связи с родством не стал противиться, приняв это. Но этого не принял до сих пор Чарлиз, тайно наведываясь в университет к брату.       Чонгук чувствовал холод. Ядовитые шипы на своей шее и на теле.       Чарлиз знал ту крайнюю степень самонадеянности в брате, которая, хоть и не оскорбляла других, но всегда оставляла о Чонгуке мнение, как о сыне весьма непочтенным, плохо воспитанным его же родителями. Отец закрывал глаза и на это, но, долго ли так могло продолжаться, Чарлиз не знал, с опасением наблюдая со стороны за холодной войной поколений. С надменным недоверием к традициям, Чонгук шёл на каждый семейный день, как на гильотину. Ничто и никто не могло примерить двух антиподально настроенных друг против друга людей. — Он не простит тебе… — Я не отказываюсь от семейных традиций, — всё же признался Чонгук. — Не отказываюсь от тебя, Чарли, — минута молчания затянулась; Чарли шумно выдохнул горячий воздух. Он, равно как и брат, терпеть не мог громких слов, но они были нужны ему. Преданность брата, которого ныне многие считали предателем. — Лжёшь? — Только про традиции. Я от них не отказываюсь, — в такие моменты глаза Чонгука становятся будто стеклянными: пустота мраком заполняет их, а значит и его сердце. — Я хочу их изменить. — Это невозможно… — Нет, — елейным тихим голосом продолжил Чонгук, крепче сжав запястья Чарлиз. — Ничего нет невозможного, если только оно не омыто чьей-то кровью. У всего есть своя цена. — Это неправильно. — Невозможно, неправильно, — Чонгук нервно выдохнул, вперевшись таким же пустым взглядом, как у брата, в пол. Он говорил вовсе без всякого сожаления. — Наши традиции — вот, что действительно неправильно… — но был прерван и сбит с мыслей: — Возьми.       Чарли протянул письмо-приглашение через плечо. Чонгук разорвал конверт, в первую секунду ничего не понимая, но это оказалось ничем иным, как приглашением на свадьбу. А в углу красными чернилами выведено размашисто две подписи: Чарлиз и Ким Сокджина. Чарли украдкой посмотрел на профиль в зеркале сбоку, пытаясь угадать, что он думает или хочет сказать на самом деле. Как тонкий знаток эмоций брата, он сразу угадал, что Чонгук не был расстроен или опечален данным известием. Ни единого душевного движения. Хуже злости может быть только безразличие. И в это мгновение Чарлиз вдруг совершенно ясно понял, что между ними ничего больше нет.

🩸

      Утро следующего дня наступило по факту: Тэхён проснулся, когда солнце уже стояло высоко в зените, с ясным осознанием того, что он хочет отправиться вместе с остальными в эту поездку. Следом же пришла мысль сообщить об этом Чонгуку, у комнаты которого он застыл в нерешительности. Рука, занесённая над дверью, повисла в воздухе. Тэхён вовсе не догадывался о том, что за порогом чужой комнаты. Наверное, Чонгук был сильно занят, что не услышал стука, но, проверив ручку, Тэхён без труда отворил дверь, пролившую свет на тёмный пол. В центре комнатки боком стоял альфа. Белое махровое полотенце было повязано на бёдрах, крепко схваченное одной рукой, влажное после душа и от капель воды, стекающих по обнажённому телу парня. Вторым полотенцем была накрыта голова с мокрыми вьющимися волосами, с кончиков которых на пол капала влага. — Простите, — шёпотом произнёс Тэхён и попятился назад. — Зайди. Закрой дверь, — Чонгук кинул на него короткий взгляд и отложил книгу на тумбочку у кровати. — Сквозняк.       Глухой скрип прозвучал в тишине и растворился в ней.       Чонгук развернулся лицом к омеге, облокотившись ягодицами о край письменного стола и скрестив руки на груди. Весь его сложный образ тонул в тени комнаты, потому что единственное окно было плотно зашторено. Тэхён, тяжело дыша, не сводил с него взгляд. И внезапно у него зазвенело в ушах от прилива крови, которая вылилась щедрым румянцем на его лице и шее. В тени прорезалась лёгкая, как утренняя завеса тумана, улыбка на губах альфы, но она была не замечена по причине густой и вязкой темноты в его комнате. Только блеск фатовато прищуренных глаз, которые горели ярким пламенем. — У тебя что-то произошло? — глубоким грудным голосом, не возвышая своего тона, спросил Чонгук, продолжая изучать омегу, не скрывая уже и вовсе своего интереса к его худой, бледной натуре. Заспанный. Только проснулся. — Просто хотел… сообщить, что хочу, — взгляд голубых глаз бегал из угла в угол и по периметру, — кажется, поехать в эту поездку со всеми. — Это отлично.       Чонгук сжалился, позволив Тэхёну просто уйти. И омега внутренне ликовал, но сердце в груди ворочалось со страшной силой где-то там под тугими рёбрами. Он приложил руку к яремной ямке: пульс под ладонью ощущался неровным и, казалось, что вот ещё мгновение, и он остановится. От переизбытка сильных эмоций немного подкашивались ноги, под которыми жалобно скрипели половицы в коридоре общежития.       Поездка выпала на конец октября: университет организовал кемпинг на склоне горы, откуда открывался вид на живописную долину. Первую ночь они провели тихо, уставшие после длительного восхождения по крутой тропинке, уходящей в гору. На вершине горы, словно тронный зал верховного монарха, раскинулся лес во всём своём великолепии. Листья золотыми монетами, блестевшими в лучах утреннего солнца, рябью дрожали от сильных, но кратких порывов осеннего ветра, на фоне серого тяжёлого неба. Неподалёку от места с палатками были расположены несколько деревянных домиков — гостиничный комплекс для туристов. Несколько учащихся выбрали себе номера, отказавшись от спальных мест на холодной земле в палатках.       В один из солнечных погожих дней, которые нередко выпадают на месяц октябрь, Тэхён решил осмотреть близь лежащие окрестности. В одиночку выбрал тропинку, змеёй убегающую в чащу леса, и ушёл с мыслями о чём-то своём, не забыв при том предупредить куратора группы. Раннее утро в осеннем лесу — как прикосновение к таинственному миру, пробуждающемуся под шелест редких листьев. Туманные переливы проникали сквозь древесные стволы, словно вдыхая жизнь в забытые сны природы в лимбе её чистоты и силы. Осеннее бледное солнце мягко светило, проходя сквозь покрывало листвы, раскалывая тени на тысячи лучей. Под ногами лиловатой дымкой стелился туман. Тэхён чувствовал себя, как в другом мире, вслушиваясь в гармонию природы, и всё дальше уходя от поселения людей. В голову без его воли всё лезли странные картинки, окрашенные в ярко-красный, пятнами расцвечивая психику. Это, стало быть, какое-то безумие, но Тэхён, открыв глаза, посмотрел прямо: тишина внезапно вошла в его разум и присела на краешек сознания.       Чем дальше уходил Тэхён от знакомых мест, тем темнее становился лес.       Свет солнца стал пропадать. И тишина начала обволакивать, образовывая вакуум. По временам в отдалении слышались какие-то шорохи, или то были галлюцинации. Тэхён остановился и осмотрелся: всюду непроглядная тьма, рассеиваемая косыми лучами солнца. Тени леса запутались, будто в паутине, словно зловещие руки, готовые схватить всё, до чего они могли дотянуться. В непроглядной гуще листвы затаились звуки, и сердце Тэхёна стучало в унисон с ритмом дикого леса.       Животный инстинкт пробудился и заструился по венам. Сердце бешено застучало, забилось, ударяясь о стенки грудной клетки. Дыхание стало тяжёлым, неровным, словно ветер, вздымающийся перед грозой, и воздух казалось в одночасье стал полон какого-то напряжения. Все слова, мысли встали на кончике языка. Тахикардия, словно симфония безумия, взыгравшая в тёмной комнате человеческой души, готовая поглотить целиком, началась так внезапно, что у несчастного Тэхёна закружилась голова; страх переродился в паническую атаку, и он уже не понимал, где он. На коже шеи и лба выступили бисеринки пота, во рту пересохло. Сделав шаг, он встрепенулся от шороха, что долетел до его уха из-за спины. С дрожащими, будто в лихорадке, зрачками, расширенными от дикого страха, он обернулся: на периферии леса, в его тени, виднелся на фоне бледного тумана силуэт человека, степенно приближающейся к нему. Тэхён под эгидой страха с затуманенным рассудком едва не бросился со всех ног в противоположную от высокой тени сторону, как его громко окликнули: — Стой!       В чащобе леса сорвался крик, такой дерзкий, не хотевший ничего соображать: там, где-то в отдалении, ворон слетел с ветви, и криком раздробил монолит тишины. Тэхён резко зажмурился, так, что перед глазами разноцветными пятнами поплыла темнота, затаив дыхание и ощутив, как в висках дико стучит.       Чужие шаги стали ближе и совсем пропали, Тэхён осоловевшим взглядом посмотрел на землю: мыски чёрных туфель, штаны, знакомое пальто. — Чонгук? — с широко раскрытыми глазами и в неверии омега смотрел, не зная, видит он перед собой галлюцинации или это был действительно он: такой же спокойный и безмятежный, как сердце природы, в котором заблудился Тэхён. — Что ты тут… — Тебя искал. — Зачем? — Потому что знал, что ты заблудишься, — осуждение холодного взгляда чувствовалось глубоко и неприятно давало осознание своего положения: Тэхён почти уверен, что Чонгук считает его безответственным, и наверное он с ним согласен; беспомощность внезапно стала новой точкой осознания своей уязвимости. — Пойдём.       По дороге из леса они едва перекинулись парой слов: Чонгук шёл позади. — Как ты меня нашёл? — Тэхён картинно поднял воротник своей куртки, скрывая лицо за ним.       Молчание вязкой субстанцией повисло между ними, и вот уже на горизонте показались деревянные домики, а за ними склон горы, с которого открывался вид на долину. Если бы у Тэхёна была хотя бы крупица смелости и он взглянул на Чонгука, шедшего по следам омеги, то он непременно бы заметил оскал, с которым парень смотрел на него, адово прожигая до самых костей своим взглядом. Безумно диким и голодным. Животный голод. Но ответ, хоть и заставил себя немного ждать, только сильнее взволновал кровь Тэхёна: — По запаху.       Тэхёна напугали эти слова и то, с каким хладнокровием они были произнесены: тот же страх, что был в крови некоторое время назад, вновь проснулся в его душе, и разум истошно завопил, забившись сизой птицей в клетке. — Что? — может послышалось? — Здесь одна единственная тропа. Не думаю, что ты настолько глуп, чтобы сойти с неё. К счастью, я в тебе не ошибся, — у Тэхёна мороз побежал по коже. Он выждал паузу и вновь спросил: — Почему ты пошёл за мной? — Я же уже сказал: знал, что можешь заблудиться. Ходить в одиночку в лес — весьма опрометчиво и опасно. Не стоит так делать, Тэхён.       Омегу охватила дрожь, ещё сильнее, чем прежде: от осознания совершённого им поступка. Он больше не слышал ни одного постороннего звука: только удары собственного сердца. Близость этого человека обнажала до глубины души, и всё тело возгоралось от одного лишь взгляда. На мгновение показалось, что только этот Чон знал всё о нём, хотя Тэхён ему отнюдь ничего не рассказывал, даже об умершей матери. И с этого часа Тэхён явственно понял, что никакое одиночество не способно уберечь его от внешнего мира. От самого себя.

***

      Тэхён подошёл к обрыву и замер в безмолвии. В лимбе дикой природы человек представал не иначе, как слабым, немощным и глупым. Глупостью людей была уверенность в том, что природа безопасна. Завывший в долине ветер потревожил привычное течение мыслей: в сердце природы Тэхён всегда замирал. На горизонте сверкнула молния и следом послышался оглашающий рокот грома, покатившимся с диким рёвом по долине. Высоко. Страшно. Восхитительно.       Тёплый пар сизой струйкой поднимался над стаканчиком с кофе. Чонгук подкрался со спины, без слов и значительных взглядов в сторону омеги, протянул ему напиток, обжёгший и порозовевшие от холода пальцы, и чувствительный язык. Он встал плечом к плечу, подняв воротник своей куртки. В профиль его холодный образ сейчас напоминал орла, пристально следящим за чем-то в тени деревьев внизу. — Думаю, стоит на ночь уйти в домик. Погода ухудшается.       Так и поступили. Не имея воли к возражению, Тэхён молча взял свои вещи из палатки и отправился следом за Чонгуком в отель неподалёку. В номере пахло сосной и чем-то похожим на морской солёный бриз, как в дешёвых мотелях. На стенах весели чьи-то портреты. Одни лица были суровы, бледны, другие — приятны, но в них Тэхён не видел ничего живого, испытывая нечто близкое к отвращению при взгляде на каждого из них. С тифозных губ людей капали то кровь, то слюни — страшные карикатуры, совсем не подходящие для данного места. Заснув под мерное жужжание ламп, Тэхён не заметил вовсе, как наступил новый день. Синева небес разлилась холодным октябрём на горизонте, из-за которого выкатывался диск белого солнца, поднимаясь по холодному склону и возвышаясь над долиной в городе постоянных южных циклонов.       Тэхён соловьиным взором посмотрел на своё отражение — вид человека выходного дня; торчащие в разные стороны сухие волосы напоминали рога.       Ориентиром нового дня стало солнце на востоке, башня храма, которые всегда строят на западе, и крик. Так кричат вороны по утрам в чащобе или раненый зверь, но этот крик не принадлежал ни первому, ни второму: Тэхён вышел на улицу, как и многие студенты, окружив толпой полянку, на которой лежал новый труп: в окровавленных чертах лица можно было узнать одного из студентов, шея его была неестественно повёрнута в противоположную сторону, глаза вытекли и изо рта пенилась слюна, смешиваясь с кровью. Кажется, он всё ещё был жив, дыша с натугой. Вообразить более ужасную картину с самого утра было нельзя. Тэхён с широко раскрытыми лихорадочными глазами стоял с замерзшим сердца, не в силах отвести взгляд или уйти. Всё внутри билось в агонии и дышало с надрывом, болью отзываясь в желудке. Осознание своей хрупкой уязвимости стало новой бифуркацией в жизни всех и у каждого. Пытаясь ухватиться за край реальности, Тэхён оступился, когда развернулся и едва не упал. Он почувствовал тот же запах разложения, как от трупа матери в морге, сильную хватку на плече и темноту. Шёпот чужих слов сверху. — Не смотри.       Чужая рука теплом накрыла плечо и прижала к груди. Из ноток терпкого аромата Тэхён вычленил запах хвои. Мысли в голове схлынули, и образовалась пустыня, звенящая, безлюдная: он закрыл глаза и погрузился в безопасность, обняв чей-то стан руками. Шёпот чужих голосов утонул в вое ветра.       Ближе к вечеру, когда сумерки расползлись по долине, Тэхён сидел у камина на первом этаже в туристическом домике, закутавшись в шерстяной плед, трясущейся рукой нервно теребя его бахрому. Дождь печальной сонатой застучал по крыше и окнам. Тэхён не задавал вопросов, он просто ушёл следом за альфой под взгляды других, чужих, с интересом рассматривающих их. Он не хотел признаваться, что начал, кажется, растворяться в тишине другого человека. Быть в нём, убегая от самого себя. Туда, за край реального мира. В каком-то безумном бреду проходили дни, вечера и этот тоже: Чонгук в тишине, разбавляемой лишь треском сухих поленьев в камине, стоял и просто наблюдал безмятежно. Времени в этом отрезке не существовало, чужеродная петля пространства, которую не заметил никто мимо проходящий. Случайные люди не вошли, и остались только двое: Чонгук первым сделал шаг, затем второй, тихо сев возле.       Через день они встречались у камина. На грани тишины и слов, ровными рядами вставшими на устах. У обоих.       Полиция во главе с прокурором велели опросить каждого, осмотреть все домики, палатки и видео с камер наблюдения. Неделя тянулась долго, мысли Тэхёна об увиденном вновь перекрещивались с воспоминаниями о маме, морге, холодном свете ламп и облицованной белой плиткой комнате. Картинка из памяти того дня не менялась. Обрывками из новых дней бежали перед глазами. Чонгук взял тёплой рукой запястье Тэхёна, привычно найдя лучевую артерию.       О новом убийстве они совсем не разговаривали. Тэхён научился говорить без слов. Сигаретный дым залез в мысли, уже прочно осев в них, потому что Чонгук много и часто курил.       Омега судорожно поджал ноги, приблизившись к парню и склонив голову набок, опустив её ему на плечо.       Если попытаться понять причину этой неожиданной перемены, она базируется на доверии. Доверие нужно заслужить, и оно заслужено. В тёплом безмолвии обоим стало привычно. Тэхён с глубокой благодарностью, доходившей до нутра, принимал и горячий чай, и понимающий взгляд тёмных глаз, и руку, на которую мог теперь опереться. После столь сильных потрясений, долгих часов раздумий и тишины в пустоте сон крепок и глубок. Только на утро, ещё одно в домике на обрыве, было понятно, как смута поселилась в душе, там, под тугими рёбрами засела. Вечерняя встреча с Чонгуком стала чем-то привычным.

***

      Ночью обрушился ливень стеной, снизив видимость в пределах туристического городка до нуля. Целый городок утонул в тумане, на фоне которого серебрились мелкие капли воды. Тэхён сидел в гостиной, не припоминая, был ли когда-то такой сильный дождь. Опрашивание полицией студентов и персонала не дало никаких плодов, только до нервного тика напугало Тэхёна, который теперь даже с включённым светом не мог заснуть. Вновь захватила тоска по матери. Он думал о ней теперь часто, вспоминая лишь приятные моменты, из которых складывалось его идеальное прошлое. Как будто в зеркалах миражи. Тэхён вынырнул вновь из своих мыслей, а ливень всё так же сплошной стеной. До понедельника им сидеть здесь всем, как зверькам в клетке, у которых перед глазами только решётка. Правда, все размышления о чём-то или о ком-то, — бесполезны и больно сильно влияют на настроение, мозг всегда переполнен какими-то бледными обрывками, не имеющих ничего общего между собой. И они как всегда прерываются появлением Чонгука. — Нужно поспать.       Альфа присел рядом на диван, не ожидая того, что Тэхён в привычной манере прислонится к нему. Вновь. Поправив плед на его плечах и аккуратно положив руку на спинку дивана, Чонгук сам не понял, когда ещё одна грань между ними стёрлась. Любопытство совсем иного характера, чем обыденный, ставшим привычным в студенческие годы, интерес пробудился в Чонгуке к омеге, едва он увидел его в первый раз. И с тех пор много он думал о нём, перебирая воспоминания. Все они были хороши, приятны. Но это отнюдь ничего не давало: ни одной мысли о том, чтобы стать хотя бы друзьями. Редкие встречи на одной территории и тишина между ними, звенящая своей занесённой над их головами косой.       Тэхён заснул крепким сном до самого утра, не зная, что ночью приходил Чарлиз. Вновь. Встав перед ними, он заслонил собой камин, и золотое сияние от него раскинулось на его плечах, выхватив силуэт омеги во тьме. Глаза горели алым, адово прожигая насквозь маленького человека. Чарлиз испытывал стремление восполнить то, что ему было недоступно. И горькие слёзы об этом его были самыми честными. А глаза его такие ясные. В отличие от глаз Чонгука.       Жёлтые против красных.       Мимолётные мечты преследовали всё чаще, Чарлиз представлял, как он сам касается этого человека. Он просто ждал. Никаких определённых намерений он не вынашивал.       Чарлиз неотрывно смотрел на белое лицо омеги, вид у него был такой, будто он лишился своего рассудка. Эта мысль заставила непроницаемую маску треснуть, и уголки губ его поползли вверх — так открыто он выражал свои эмоции лишь в присутствии Чонгука, который смотрел сейчас только на Чарлиз, у которого не было ни прошлого, ни будущего. Вся его жизнь от момента зачатия была колоссальной бессмыслицей.       Осенняя ночь была холодна, но душа Чарлиз пылала огнём. Каждая их новая встреча, его знакомство с Тэхёном запечатлено было лишь до определённой черты, кажется их знакомство длится уже очень долго и маленькую вечность.       Тэхён проснулся, дрожа от холода, и стал осматриваться по сторонам. От минувшей ночи ничего в нём не осталось, только головная боль и сухость во рту. Лучи утреннего солнца косо проходили сквозь тяжёлые тёмные драпи, собираясь пятнами у ног. Угольки в камине слабо тлели оранжевыми искрами. Не найдя взглядом Чонгука, Тэхён накинул на плечи вязаную кофту, обулся и вышел на крыльцо домика. Над его головой белел покрашенный потолок. Скользящие лучи солнца пробегали по голым ветвям. Шелест листвы долетал до уха, приглушённый завыванием ветра, он стремительно приближался, и из-за угла показалась одинокая фигура в чёрном. Тэхён повернул голову, обратив внимание на человека, но лица его разглядеть не мог. Длинные волосы слабо колыхались на ветру.       Словно чёрный месяц в золотом небе.       Тэхён, ведомый сильным внезапно вспыхнувшим внутри интересом, не сводя глаз с силуэта, развернулся к нему, сделал шаг навстречу: под ногой жалобно скрипнула сухая половица. Он даже слова боялся проронить, задержав дыхание, разглядывая человека в белом свете утреннего солнца внимательно, запоминая этот кадр, откладывая его в дальний ящик памяти. Где-то на периферии своего подсознания он вдруг подумал о Чонгуке… — Тэхён, — чей-то знакомый голос окликнул, омега встрепенулся, как птицы, что сорвались с веток неподалёку, и обернулся: в конце крыльца стоял Чонгук, засунув руки в карманы чёрного пальто. — Зайди в дом, простудишься.       В его голосе звучал не просто приказ, не просьба даже; в нём чувствовалась откровенная враждебность. И Тэхёну ничего не оставалось, кроме как последовать словам Чона. Страх вошёл в его разум, и он даже не взглянул на человека позади, зашёл в домик, заперев дверь на защёлку. Закусив губу, с опущенным в пол взглядом, так и ушёл в свою комнату, заперев и ту на замок. Несколько недолгих мгновений ушло на то, чтобы вспомнить незнакомца с жёлтыми глазами, который по-прежнему не выходил из мыслей.