***
Если бы за каждый, полученный в Призрачном городе ответ «просто трахни его» Хэ Сюань получал по листику золота, то уже через пару часов их хватило бы на то, чтобы изобразить дворец Водного тирана, а потом разрушить его. И дворец, и его хозяина. Но Хэ Сюань не удовлетворяется этим ответом. Поэтому приходится идти к тому, кто правда может что-то знать. Потому что он в принципе омерзительно много знает. — Просто… — начинает Хуа Чэн. — Нет, — перебивает его Хэ Сюань, мысленно прибавляя к умозрительным листам сусального золота ещё один, — этот способ совершенно не подходит. — Тогда предложи кому-то другому… Этот ответ, как правило, следовал за первым. — И это не подходит. — Какой же твой приятель несговорчивый, — улыбается Хуа Чэн так, будто присутствовал и при их с Ши Цинсюанем разговоре, и при нападении на него цветочных дев, и более того: сам этих дев подослал. Впрочем, подобное для него слишком мелко. — Он мне не приятель. — Именно поэтому ты разыскиваешь способ избавить его от страданий. — Он очень навязчивый. — Искренне тебе сочувствую. Бесстыдно врёт. — Сладкие узы, — продолжает Хуа Чэн, — заставляют отравленного ими желать того, в чём он привык себе отказывать и вывести яд можно только удовлетворив хотя бы какое-то из желаний. Узнай, что нужно твоему неприятелю и позволь получить. Хэ Сюань думает, что Ши Цинсюань и так получил слишком многое благодаря ему и его семье. Достаточно. Пусть мучается хоть до скончания веков, если не хочет раскрывать свои постыдные секреты перед братом. «Повелитель земли, — раздаётся жалобный голос Ши Цинсюаня по духовной связи, — я не в коем случае не хотел бы вас торопить, просто решил узнать, как продвигаются поиски… — он всхлипывает, — ещё мне стало так грустно и одиноко, вот я и… — он прокашливается и заставляет голос звучать твёрже, — неважно, не обращайте внимания. Я просто интересуюсь, но я был бы рад, если бы вы поторопились… в том случае, если это вас не затруднит, конечно, потому что мне… Неважно». Хэ Сюань чувствует зарождающуюся головную боль. Обязательно ли каждый раз вываливать на него столько слов и оправданий? Он ведь даже не успел ничего сказать. «Если это неважно тогда я вовсе не буду возвращаться», — отвечает он. «Нет, пожалуйста! — в голосе Ши Цинсюаня отчётливо прорезается паника. — Я просто не хотел, чтобы вы волновались и из-за этого торопились». «Будто я стал бы», — Хэ Сюаню приходится приложить усилие, чтобы подумать что-то про себя, а не в духовную связь. «Если вам плохо, так и скажите, что вам плохо», — раздражённо отвечает Хэ Сюань. «А не вываливай на меня гору бесполезных слов!» — добавяет он так, чтобы никто не услышал. «Мне, ну, терпимо в целом… — бормочет Ши Цинсюань, — просто очень грустно и одиноко…» Его слова прерываются очередным всхлипом. Хэ Сюань думает, что Ши Цинсюань отвратительно часто произносит слово «просто», хотя в этой ситуации удручающе мало простого. А ещё он думает: «Нет, этот идиот не будет рыдать мне прямо в голову». «Я скоро буду», — говорит он и обрывает связь, не дослушав сбивчивые благодарности, перемешанные с извинениями. — У тебя очень занятное выражение лица, когда ты разговариваешь со своим неприятелем, — хмыкает Хуа Чэн. — С чего ты взял, что я разговаривал с ним? — Сомневаюсь, что ты бы стал разговаривать так долго ещё хоть с кем-то. Хуа Чэн со своим одним глазом всегда замечает куда больше, чем иные заметили бы и со сто одним. Иногда Хэ Сюань уважает его за этого, в остальное же время — ненавидит.***
— Мин И, я так рад, что вы пришли, — отзывается Ши Цинсюань из-под одеяла, снова забыв, что обращался к Хэ Сюаню более формально. Впрочем, тому было всё равно, что имя, что титул, всё одно — фальшивка. Голос у Ши Цинсюаня такой хриплый и унылый, будто он приветствовал Хэ Сюаня не в своём дворце, а на похоронах. Жаль, не своего брата. — Вы нашли какое-нибудь лекарство? — в безжизненном тоне слышится немного надежды. — От сладких уз не существует лекарства, — Хэ Сюань с наслаждением её топчет. Ши Цинсюань в ответ издаёт несколько невнятных, но очень страдающих звуков. Хэ Сюань даже думает, что не зря вернулся. — Они стремятся высвободить то, что вы обычно подавляете. Чтобы вывести яд быстрее, придётся просто поддаться, — мысленно Хэ Сюань кривиться, потому что, видимо, подцепил это «просто» от Ши Цинсюаня как заразу. — Каким именно образом? — Ши Цинсюань выглядывает из-под одеяла. Его бледная кожа стала какой-то сероватой, а глаза и нос покраснели. Хэ Сюаню что, правда нужно будет объяснять ему каким именно образом придётся поддаться? — Могу отвести вас в бордель, — Хэ Сюань не верит, что произнёс это. — Зачем? — Ши Цинсюань непонимающе хлопает глазами. Если бы Хэ Сюань был не демоном, тайком пробравшимся на Небеса, он бы сейчас взмолился небожителям. — Местные работники помогут вам снять напряжение, вызванное узами. Ши Цинсюань смотрит на него долгим, совершенно нечитаемым взглядом, Хэ Сюань так же молча смотрит на него в ответ. В абсолютном молчании мгновения тянутся как целая вечность, а потом щёки и даже уши Ши Цинсюаня вспыхивают, и он снова ныряет с головой под одеяло. — Вы всё совершенно не так поняли! — тараторит он. — Я бы ни за что не посмел обратиться к вам с такой проблемой! Я слышал, что сладкие узы могут вызывать напряжение определённого рода, но я совершенно не чувствую ничего подобного. Мне просто плохо и… — речь его замедлилась, а голос стихает едва ли не до шёпота, — одиноко… и плакать хочется. «Опять это его «просто», — с раздражением думает Хэ Сюань. Он совершенно не понимает, как этому юноше, вечно окружённому вниманием небожителей и заботой брата, может быть плохо и одиноко. Он понятия не имеет об одиночестве и страданиях. Просто глупый и избалованный ребёнок. — Так плачьте, кто вам мешает? — фыркает Хэ Сюань. — Не помогает, — всхлипывает Ши Цинсюань. Вздохнув, Хэ Сюань опускается на край кровати. Ши Цинсюань так и лежит, завернувшись в одеяло с головой, словно креветка в кляре. «Удушить бы его», — думает Хэ Сюань, а вслух говорит: — Значит дело не в слезах. Если вы чувствуете себя одиноко, то почему бы вам не пойти и не развлечься с друзьями? «И оставить меня в покое». — Я дружу со многими на небесах, но когда мне грустно, они обычно просто говорят не грустить и выпить вина. Но как можно просто взять и перестать грустить, если грустно? — Ши Цинсюань шмыгает носом. — А от вина становится только хуже, но приходится притворяться, что полегчало, чтобы не расстраивать их. — Какой смысл притворяться, если они ваши друзья? — Но тогда ведь им тоже будет грустно, в итоге получится, что, кроме себя, я испортил настроение и другими. Они ещё расскажут Линвэнь, а она брату. А он скажет, что я вечно расстраиваюсь из-за всяких глупостей. — Вряд ли вы знаете, что такое настоящие страдания, — мрачно говорит Хэ Сюань, ожидая, что этот баловень чужой судьбы сейчас ринется доказывать ему, что видел подземные лабиринты Диюя, но вместо этого он говорит: — Вы правы, — Ши Цинсюань снова стягивает одеяло с головы. Румянец сошёл с лица, и оно снова стало выглядеть бледным и измученным, как у больного. Хэ Сюань задумывается: не выходит ли сейчас, что он косвенно согласился с Ши Уду? — Но ваш брат всё равно не имеет права так говорить, — добавляет Хэ Сюань. — Он и сам понятия не имеет о страданиях, а потому не может принижать ваши. «Если уж разрушил ради брата чужие жизни, то имей совесть заботиться о нём как подобает», — раздражённо думает Хэ Сюань. — Не говорите так, он всего добился сам, — Ши Цинсюань выпутывается из одеяла и садится, накинув его на плечи как шаль. — Он достиг невероятных результатов, стал одним из сильнейших божеств, обзавёлся столькими почитателями, а я просто… «Жалкий вор чужой судьбы?» — Следую за ним. — Вас хотя бы не называют Водным тираном, — говорит Хэ Сюань, — абсолютно заслуженно, к слову. «Можно было и что-то похуже придумать». — Я тоже не все его методы одобряю, — Ши Цинсюань склоняет голову так низко, что распущенные волосы закрывают лицо, но по движению рук всё равно заметно, как отчаянно он трёт нос и глаза. — Но он никогда меня не слушает, так и продолжает считать ребёнком. «Потому что вы ведёте себя как ребёнок», — думает Хэ Сюань. Но получается, что он снова согласен с Ши Уду? — У него нет на это никакого права. «Потому что у Ши Уду вообще нет никаких прав, кроме как покаяться в грехах и быть низвергнутым». — Нет-нет, брат прав, я хорош, только когда дело касается веселья. Поэтому я и стараюсь никого не огорчать и никому не досаждать. Особенно брату, но иногда… иногда… — Ши Цинсюань снова громко всхлипывает, — мне его так не хватает. Он закрывает лицо закутанными в одеяло руками и ревёт уже в голос. Честно говоря, Хэ Сюань думал, что стенания Ши Цинсюаня доставят ему больше удовольствия, но сейчас хочется, чтобы он побыстрее замолчал, потому что нашёл из-за чего рыдать! Брата ему не хватает. Дойди до дворца и досаждай ему. А если он тебя гонит, то и в пекло такого брата. — Мне тоже не хватает своей семьи. Только из-за того, как резко Ши Цинсюань затих, Хэ Сюань понимает, что сказал это вслух. — Вы не можете видеться с ними, потому что стали небожителем? — хрипло спрашивает Ши Цинсюань. — Они умерли. К счастью (странное слово в таком контексте), родители настоящего Мин И тоже умерли: правда тихо и мирно от старости. Ши Цинсюань склоняется ещё ниже, пробормотав: — Простите. «Никогда». Ши Цинсюань вдруг накреняется в сторону и приваливается к Хэ Сюаню, уронив голову ему на плечо. Хэ Сюань хватается за его затылок, чтобы отодвинуть от себя, но следующие слова заставляют его замереть: — Иногда мне кажется, что я и вознёсся только благодаря брату. «Кажется ему!» — пальцы сами собой сжимаются, сдавливая голову Ши Цинсюаня. Хэ Сюань заставляет себя расслабить руку, и она соскальзывает по волосам, словно он гладит Ши Цинсюаня, успокаивая. Ужасно фамильярный жест. — Думаете, ваш брат подстроил ваше вознесение? — ничего не выражающим тоном спрашивает Хэ Сюань. Ши Цинсюань вскидывает голову, снова глядя на него этими своими глазами цвета самых чистых вод, омывающих берега самых солнечных островов. Ресницы его слиплись от влаги, а щёки влажно блестят. В глазах же вместе с ещё не выкатившимися слезами застывает неподдельный ужас. — Вы думаете, это возможно? — Всякое может случиться, — с деланным безразличием отвечает Хэ Сюань, хотя ему хочется кричать. Кричать о том, чтобы Ши Цинсюань прекратил притворяться, разыгрывать из себя невинность, конечно он знал, брат просто не мог не посвятить его, нельзя обменяться с кем-то судьбами и не заметить, а потому прекрати притворяться, лживая ты!.. — А что, если это правда, — голос Ши Цинсюаня снова обращается хриплым шёпотом. Глаза его темнеют, словно перестав отражать свет. И в них, как в погасшем окне, Хэ Сюань увидит себя, отражение чёрных вод на дне его глаз. — А что, если я правда всего лишь… «Фальшивка!» — Замолчите! Ши Цинсюань вздрагивает. Пара крупных слёз падают на руку Хэ Сюаня. Только тогда он замечает, что одной ладонью снова сжал затылок Ши Цинсюаня, а другую протянул к его горлу. Приходится скатиться на один ещё более фамильярный жест и заправить выбившуюся прядь Ши Цинсюаню за ухо. Снова провести второй рукой по немного спутавшимся волосам. — Если бы такое произошло, дворец Линвэнь узнал бы об этом и вашего брата давно бы низвергли, так что не говорите… — Хэ Сюань хочет сказать «глупостей», но понимает, что прозвучал бы как Ши Уду, а он скорее откусит себе язык, чем станет говорить как он. — Того, что причиняет вам боль. — Простите, — едва ли не шепчет Ши Цинсюань. — За что вы извиняетесь? — Я не знаю. «Вот именно!» — Просто продолжайте рыдать, — вздыхает Хэ Сюань. Ши Цинсюань всхлипывает, а потом тихо и хрипло смётся. — Мне вроде бы больше не хочется. Наверное, яд выдохся. Не будь Хэ Сюань всё ещё демоном, обманом пробравшимся на Небеса, он возблагодарил богов. У него больше нет никаких сил терпеть стенания этого глупого, бесполезного, фальшивого божества, у которого даже друзей настоящих нет. И которого тиранит собственный брат. Если бы Хэ Сюань решился уничтожить чужую жизнь ради кого-то, он бы потом этого кого-то на руках носил, не позволял бы и волоску с головы упасть, берёг бы каждый его вдох. Ши Цинсюаня ведь правда было куда легче любить, чем ненавидеть. Ши Уду даже не нужно было делать над собой усилие, но он всё равно мог лишь портить. — Умойтесь и ложитесь спать, — говорит Хэ Сюань. — Хорошо, Мин-сюн, — Ши Цинсюань неловко улыбается, стирая остатки слёз. — Мин… сюн? — повторяет Хэ Сюань. — Ну да, я ведь могу вас так называть? — Воздержитесь от этого, — говорит Хэ Сюань таким тоном, что и дурак бы понял, не стоит этого делать. А Ши Цинсюань дураком не был. — Да не стесняйтесь, после всего этого, что уж теперь. Ши Цинсюань был идиотом. — Я не стесняюсь. — Вот и отлично! На лице его снова вспыхивает улыбка, яркая, как рассветное солнце, прорезающее водную гладь первыми лучами, окрашивающее всё вокруг свои тёплым цветом. Те, кто крадут чужие судьбы, разрушают чужие жизни, не могут так улыбаться. Так отвратительно счастливо. Так, будто вообще ничего не знают. Но Хэ Сюань многое повидал, он знает таких: снаружи золото и яшма, внутри гнилая вата. Он смотрит и видит фальшь, скрытую за внешним лоском. Хэ Сюань смотрит на его улыбку, самую тёплую, самую светлую из всех, что он когда-либо видел, и думает, что Ши Цинсюаня действительно куда проще любить, чем ненавидеть. Но Хэ Сюань всегда выбирает лишь сложные пути. И этот он пройдёт до конца.