Персональная героиня

Офелия мило улыбается среднего роста мужчине, что неодобрительно поглядывает на них поверх квадратных очков… …Она стирает улыбку ладонью, та остаётся пятном от вишневой помады на белой перчатке. И закусывает нижнюю губу, когда он идёт ещё быстрее — не успевает за ним и чуть не падает, когда теряет свою белую туфельку. Мадмуазель Офелия Пур — или Лия, как ласково называли её родные и знакомые — вернулась в Париж тринадцать дней назад и только сейчас покинула родительский дом, когда мадам Пур не выдержала и высказала блудной старшей дочери всё, что думает о её затворничестве — Лия же испугалась, ведь если она произнесёт всё это, то её страхи оживут. Поэтому пятнадцатого апреля около трёх часов после полудня Офелия, в своей излюбленной манере приподняв гордо подбородок, пришла на открытую конференцию с ведущими мировыми специалистами по психотерапии со стаканчиками холодного вишнёвого капучино — она долго просто стояла на улице, дыша весенним воздухом — родной Париж с приходом весны оживал, и на улочках появлялись со свежими цветами торговки, что добавляли ему той преусловатой атмосферы города Любви. Адес нехотя отпускает её запястье из своей хватки, тревожась о том, что она может убежать. Лия же возвращается, тихо ступает по холодному полу и дрожит — чувствует его взгляд спиной и ненависть, что не даёт ей спокойно выдохнуть и вдохнуть. Ему бы понравилось, если бы он случайно узнал — как действует на неё один только взгляд. Офелия выбрасывает стаканчик с ещё не растаявшими кубиками льда и следом от помады и прячет номерок в аккуратную сиреневую сумочку с колибри, когда кто-то слишком громко произносит это имя — Теодор… Она ощутимо вздрагивает и спешит уйти из холла, затеряться среди нескольких сотен людей. Сжимает кулаки до бледных костяшек, прекрасно понимая, с кем связаны её ассоциации с этим именем. Пур невзначай касается слишком, до невозможности горячих щёк и надеется, что кто-то пройдёт по коридору — но в тишине слышно лишь её дыхание и незнакомый ей мотивчик, что Теодор отстукивает по подоконнику в ожидании своей спутницы-пленницы. Лия улыбается — ей нравится сидеть у прохода на последнем ряду близ тяжёлой серой двери и рассматривать только пришедших людей. Ей нравится сидеть у прохода и быть лёгкой, как нежный неслышный аромат ромашек в букете у милой миниатюрной кудрявой блондинки в кофейне. Она стирает улыбку ладонью, та остаётся пятном от вишневой помады на белой перчатке. Офелия вновь надевает свою белую балетку с открытым носком и не успевает спрятать руки за спиной — Теодор чуть наклоняется и берёт её за локоть — так, словно они самая неотразимая пара этого сезона, о которой будет написано ещё десяток статей. Она старается вырваться, но не кричит — по-настоящему боится за свою семью, ведь не уверена в том, что он не сможет нажать на курок. Адес отпускает её, когда знает, что мадмуазель Пур никуда от него не сбежит, потому что в коридоре они совсем одни, и голоса оживлённых учёных их не касаются — Лию однозначно. Офелия не морщится, когда Теодор одним движением снимает — срывает с неё испачканную перчатку и сворачивает её во что-то до чёртиков похожее на снежок. Он тоже её видит, ведь Лия, черт возьми, сидит на проходе — она почти верит ему, когда он случайно задевает её рыжую макушку и роняет листок — маленький, из дорогой плотной бумаги и исписанный тёмно-синими выразительными чернилами. Офелия сжимает кулаки, когда читает его ровные, чёткие, уверенные строки — и знает, что Адес, черт побери его семью, если она не повинуется, действие устроит аварию для её младшей сестрички, что ни в чем не виновата. Девушка сжимает кулаки, когда прячет взгляд, малодушно рассматривая предоставленные им фотографии — и кажется самой уверенной девушкой в этом зале, когда случайно смотрит в его тёмные глаза — и не теряет голову от глубокого бархатного голоса. Теодор открывает дверь чьего-то кабинета — Лия не успевает прочесть табличку на двери, когда он грубо толкает её внутрь. Ей здесь не нравится — слишком сильно пахнет дешёвым табаком, и Пур закашливается. В кабинете до невозможности мало места, и девушка чувствует странный флер его парфюма - что с яблоками и чёрным кофе — чувствует и открывает окно, с улыбкой вдыхая чистый апрельский воздух и слушая тихие разговоры птиц. Адес склоняет голову на бок и наблюдает за ней — в чересчур лёгком для весны в их городе белом комбинезоне с кружевным верхом и плиссированным низом и в одной белой перчатке она выглядит глупо и самую капельку мило. — Офелия, неужели ты действительно думала, что сможешь спрятаться в городе, в котором я родился и вырос? Он говорит тихо и вкрадчиво, как будто о чём-то приятном и спокойном — и Лия на одну чёртову секунду обманывается его тоном, а потом отчётливо слышит подтекст. — Я не пряталась. Вы не задумывались о том, что иногда страну можно покинуть из-за того, что не подошёл климат. Весенняя Англия оказалась для меня слишком дождливой и сырой, ветренной. Девушка пожимает плечами и испуганно смотрит на него, когда Теодор оказывается непозволительно близко — ему до безумия нравятся видеть, как молча она боится его и своими необычайными глазами просит его о пощаде Как жаль, что перестал он окончательно выполнять просьбы чужих людей, а особенно девушек ещё в шестнадцать лет. — Не лги мне, Офелия. Думаешь, сможешь переиграть меня и мою семью? Солнышко, ты слишком наивна и мила для того, чтобы играть в игры больших умных людей. Пур чуть приподнимается на цыпочках и отчётливо говорит каждое слово: — С чего вы взяли, что можете оскорблять меня? Говорить, что я слишком наивна и мила? Кто вам дал право просто так угрожать смертью?! Она толкает его — думает, что в её жесте, выражении личика и глаз эта странная, отчаянная обреченость. Адес ловко перехватывает её руку и притягивает к себе — в её зелёных глазах бушует лес, изумрудное море, когда он прижимает её к груди — со стороны кажется, что обнимает, но Лия, как никто другой знает, что Теодор истинный Адес слишком хорошо умеет играть — и за это ненавидит его. — Моя девочка, почему ты никак не хочешь пойти на уступки, спасти саму себя? Это глупо, дорогая. Двумя пальцами приподнимает её подбородок и внимательно разглядывает личико со светло-рыжими веснушками-созвездиями, тонкими, словно точенными бровками и слишком живыми глазами, разрушающими образ куклы с фарфоровой кожой. Теодор усмехается и отпускает её — Офелия ловит равновесие и опирается о стол из тёмного дерева — и удивлённо выдыхает, когда замечает. На поверхности рядом с бумагами и папками лежит букет первых нежных пионов — и она берёт его в руки, касается робких светлых лепестков и прижимает цветы к себе — словно они это всё, что у неё есть — всё, что у неё осталось. — Я не устану повторять, что я не ваша девочка, месье. Адес усмехается и думает, что с ней будет до невозможности скучно — до чёртиков предсказуемая и правильная — такая даже слова бранного не скажет, когда ненавидит всём сердцем — ведь соткана лишь из изяществ и нежности — напоминающая пионы. Пожалуй, Пур придётся его разочаровать. — Неужели ты правда думаешь, что сможешь справиться? Не смеши меня, Офелия, не заставляй думать, что ты ещё глупее. Лия сжимает кулачки и слушает, как робкие песни птиц почему-то становятся печальным — быть может, она уже сходит с ума? — Милая Офелия, у меня будет много времени переубедить тебя в этом. Нас ждёт бесконечное веселье, принцесса! Теодор смеётся и ловко прикладывает к её губам платочек, пропитанный хлороформом — подхватывает девушку и усмехается, думая, что её оказалось до невозможности легко обмануть. Букет пионов рассыпается по полу.