Персональная героиня

Она блуждала по поместью, и неощутимо связывали её тени — Лии казалось, что каждый проведённый здесь час оставит на неё свой неизгладимый след. После шторма дышалось на удивление легко — и дверь снисходительно скрипела, давая ей пройти к морю. Среди скал и трав истошно кричали чайки, что не могли больше петь свои песни, чтобы ненароком не потревожить море, что любило лишь грубые бури — в далёком краю почти на конце Земли необыкновенные пейзажи сменялись тёмными заклятиями — в далёком краю на конце Земли не было никого сильнее теней. И Офелия чувствовала мрачность, что живёт в каждой травинке — и каждая травинка тянулась к ней — к свету и неощутимой, призрачной и слишком хрупкой свободе, которой лишилась и Пур. Она останавливается лишь на самом краю утёса, и ветер с изощрённым интересом треплет её длинные рыжие волосы, а волны разбиваются о скалы и шипят белой пеной, волнуются и стремятся поведать ей старинные предания поместья — в серые дни оживают недетские легенды, а призраки замка не хотят дожидаться ночи и волнуют наивное море, пугают и прогоняют белых птиц с тёмными цепями на тонких светлых крыльях — обречены они возвращаться сюда. Офелия дышит полной грудью и наблюдает за горизонтом — он растворяется в тёмных вечных водах и тянет блеклое золотое Солнце за собой в морскую пучину — хитрый ветер отпускает лошадей из колесницы, и те с грохотом разбегаются по небу, а Гелиос тонет, волны заботливо укутывают его своими солёными водами. Небосвод заполянют тучи — они прилетают с севера, расползаются по нависающему небу. Небо сереют и тяжелеет — но остаются ещё светлые бледно-бежевые уютные уголки по краям — и плотная туча оказывается тёмной дорогой, что ветер проложил по нескончаемому небосводу. Лии кажется до невозможности абсурдным то, что эта пленница широких просторов — и клетка её собирается по кусочкам из вересковых полей, моря и неба — и ветер подхватывает её мысль, пропевая её, и весенние травы за её спиной вторит всем парадоксам. Пур может кричать, но крик её услышат лишь вереск и редкие деревья — в и каждый звук превратится в неловкую неспокойную волны, что разобьётся о острый утёс. И от её навязанного одиночества отчётливо пахнет дикими травами — до безумия отчётливо и горько полынью и каким-то неброским первым цветком. Тени следует за ней по пятам, но не успевает — и зовут ветер, что вынуждает небо хмурится тяжёлыми тучами, а любопытное море всё громче шипит пеной солёных волн. Ей кажется, что даже нескончаемые вересковые поля должны закончиться — и сильная духом она сможет добежать и почувствовать подлинную свободу, что останется неуловимым флером в воздухе. И Офелия чувствует, как хлестко бьёт по щекам рассерженный ветер, а нависающий небосвод так и норовит разразиться ледяным дождём — ползучие травы в перемешку с тенями хватают её за ноги, так и норовят украсть хрустальную туфельку Золушки. Чувствует, но бежит — ведь слишком сильная. Среди сиреневого вереска прячутся ежевичные кусты — ежевика оставляет на её руках в насмешку нити судьбы — и Лия стирает редкие неподвластные ей слезы с лица исцарапанными ладонями — и солёная вода стирает со светлых рук красную, как вино, кровь — ежевика цепляется за тонкое персиковое кружево. Пур вскрикивает, когда падает в травяное море, а пояс остаётся на ветвях кустарника. Ладони темнеют от чуть влажной земли — и Лия отряхивает их, сидя на коленях. Всё вокруг чуть влажное от вчерашней бури, а с моря уже вальяжно ползёт ленивый туман, касается первых весенних цветов и вереска, оставляя на них тяжёлые капли. И Офелия бежит от ветра, от тумана, от старинного поместья — от Теодора. Небо смеётся дождём над куклой в изящном наряде, что пробирается сквозь волны трав — девушка неловко закрывает голову от ледяных капель, но её рыжие волосы мокнут и тяжелеют от влаги — прежде пышный низ платья блекнет и распрямляются. Против неё даже погода — и Лия вновь падает, и её нежный персиковый наряд темнеет. Она не знает, куда бежать — ведь с каждым шагом вересковые поля кажутся всё бесконечнее и темнее, а ежевичные кусты всё чаще появляются из темноты, как и тени, что тянут к ней кривые руки, цепко хватая. Туман же ступает по её следам — и молоко плещется почти у самых её ног. Пур не оглядывается, боясь увидеть за спиной не только тени, но и Адеса. Где-то далеко уже видны верхушки старых высоких деревьев, что качают ветвями, грустно шелестя листьями о судьбе пленницы и не пугая её. В этом крае живые лишь страхи и ветер с морем — Лия кричит, но туман превращает её слова в ничего не значищие слова. Впрочем, каждая фраза Пур потеряла значение ещё в тот день, когда она приняла решение промолчать. Офелия вновь поднимается и старается отряхнуть юбку, лишь оставляя на светлой ткани грязные тёмные линии — темнота становится её персональным спусковым курком. И она старается не дышать, когда в далеке между выступающими деревьями мелькает огонёк — зовёт её к себе и обещает близкое спасение — и обманутая собственными чувствами, она верит ему и теряет путь, следуя к свету — ежевичные кусты недовольно останавливают её, цепляясь за платье, а ползучие травы касаются листьями кожи сквозь порванный капрон. Где-то далеко истошно кричит море, с пеной рассказывая ветру о желающей сбежать пленнице — ветер же смеётся над девушкой усилившимся дождём. В поместье Теодор с нетерпением откладывает документы в сторону и разрывает плотный конверт, беря письмо, написанное понятным чётким почерком на дорогой бумаге — он не замечает непогоды за стенами замка, ведь окна скрывают тяжёлые бархатные портьеры, что остаются благородным бордовым в полутемной комнате, а солнце заменяют светильники с изящными абажурами и люстра над столом. Отец прикладывает к письму вырезку из журнала, где с именем Офелии изображена другая девушка, до невозможности похожая на неё — Адес усмехается, когда представляет себе узнавшую о маленьком затруднении для неё Пур. Им не нужны её поиски — и лишь до безумия наивная девочонка могла думать, что они ничего не сделают, чтобы скрыть исчезновение. В кабинет тихо стучатся — боязливо и до чёртиков уважительно. Теодор кладёт вырезки и наставления отца обратно в конверт, что так и остаётся над документами, и только потом отвечает уверенным властным «войдите». — Мсье, ваша гостья… Она гуляет в дождь, но даже для слабого пола это слишком странно. Адес с прищуром рассматривает зашедшего Джона — дитя Шотландии, он мог приучить буйное наивное море и сильный ветер — но не мог осознать, что оставаясь в поместье, он невольно пропитывается тьмой и тайнами, что будет хранить серебряная Луна, связывает себе руки и шагает под дуло. Слишком много увидел он в этом спрятанном ото всех живых свободных светлых душ замке — впрочем, Лия тоже лишится своего света, несмотря на борьбу — всё здесь живёт велением теней и его. — Иди, Джо, и пошли весточку в деревню. Моя гостья весьма забывчива обо всём, что касается границ. Теодор громко смеётся, с изощрённым интересом наблюдая за робким испугом Джо — сухие его ладони не становятся влажными, но до безумия яркие голубые глаза меркнут и гаснут — словно старик жалеет Пур, даже не зная её имени — словно внезапно видит за спиной Адеса послушные тени, а не белоснежных, почти мраморных руках тонкую кружевную лживую паутину и кроваво-красное вино — или же винно-красную кровь — его просветление или животный страх совершенно не значимы. — Как прикажите, мсье. Когда горит письмо отца, Теодор с многообещающей усмешкой представляет себе рыжую фарфоровую куклу — ведь её сила всего лишь иллюзия — и вспоминает студентку из его пахнущего цветами вишни прошлого. Она не может отдышаться — воздух растворяется в тумане, а когда Лия делает вдох, то не может выдохнуть — и всё внутри неё рвётся и колется, а глупое беспокойное сердце бьётся, как загнанная в сети голубка — и травы под порывами ветра вторят ему. Где-то далеко кричит море, и Офелия старается услышать его разгневанный рокот — много веков назад проклял её Посейдон, и не было милостивых к ней богов — и под дождём все греческие мифы оживают и обретают форму. Пур вздрагивает, когда близ неё падает что-то маленькое и красное — до невозможности напоминающее обрекающий гранат. Вздрагивает и упрямо встаёт, расправляя плечики — волосы змейками скользят по продрогшему телу и остаются догорающими углями на тонкой мокрой ткани — Лия не замечает, что бежевые изящные туфельки остаются с далёкими мыслями о богах, и ступает босыми ногами, чувствуя каждый камешек. Совсем близко слышатся чуть взволнованный непривычный быстрый говор, и прикусывает невольно губу девушка, когда одна из проворных теней дотрагивается до неё, отвар лодыжку; Пур бежит к людским голосам и на огонь — подобно невинному мотыльку — но тень не отпускает её и оплетает запястья, когда, появившись из темноты, её грубо подхватывают под руки. Лия не выдерживает, и темнота услужливо касается её, закрывая глаза. — Неужели, думала сбежать от меня, милая Офелия? Пур удивлённо моргает, вновь сидя в одной из многочисленных гостиных старинного поместья — мысли после обморока возвращается медленно, и все слова и ощущение расплываются, не находя отклика. Теодор исподлобья рассматривает до чёртиков уставшую и болезненно бледную гостью, что не похожа на других манерой держаться — он видит страх в её до безумия ясных зелёных глазах, но девушка всё ещё остаётся леди — непостижимой и недостижимой. Вот только ей придётся играть дальше — и пока Офелия проигрывает, делая до сумасшествия рискованный шаг и вновь возвращаясь в просторную красивую клетку. — Я не только думала, но и сейчас собираюсь это сделать. Адес с наигранным изумлением смотрит на взъерошенную голубку пред ним — Лия нарушает одно из правил игры, раскрывая свои желания. Впрочем, всё её существо, что дышит стремлением к призрачной свободе, отражается в глазах. — Ты очень храбрая девочка, моя дорогая. Девушка испуганно и суетливо прижимает ладонь в кровавой паутине — но он бесцеремонно хватает её, чуть притягивая к себе, и Лия видит бесконечную обманчиво тёплую опасную темноту с лукавыми янтарными просветами в его взгляде, и ей чудится далёкий заброшенный яблочный сад — от Теодора отчётливо пахнет яблоками и совсем немного морской солью. — Я не твоя. И никогда ей не буду. Адес легко касается губами тыльной стороны девичьей ладони и отпускает её — слегка разочарованно и с многообещающей полуулыбкой. За спиной Пур с утёса срывается только промелькнувшее солнце, и белые чайки истошно кричат, а горизонт становится до невозможности красным и горящим — вспыхивает и медь в волосах Лии, но она не оборачивается к закату и упрямо заглядывает ему в глаза, до невозможности боясь темноты и совершенно не боясь потерять себя в нём. — У меня будет много времени переубедить тебя, моя маленькая упрямца. Тени шепчутся, извиваются призрачными змейками на стенах, когда Офелия поднимается и гордо приподнимает подбородок — и вторя её внутреннему огню, на улице разгорается прощальный пожар в честь потухшего солнца. — Будьте уверены, я найду выход из этого поместья и ваших полей. В деревне живут люди, которые умеют чувствовать и помогать. И когда она уходит, над утесом вспыхивает небо, и кто-то разливает по нему благородное красное вино. Адес не останавливает её, ведь всё, что видела Лия — лишь иллюзия, и никакой деревни никогда здесь не было, а в тех домах за вересковой пустошью живёт прислуга — и когда-нибудь она сломается, осознав границы заточения.