— Шарль, ты что-то принял?
Он в момент весь подбирается и с нескрываемым непониманием пялится на Макса широченными глазами.
— Ты о чем?
— Поверь, я очень хорошо знаю, как выглядят люди под веществами, — тот говорит так уверенно и легко, будто констатирует простейшую истину, — И ты сейчас ведешь себя именно так.
Шарль совершенно не понимает претензию и чувствует себя так, будто его только что пристыдили и осадили. Он тушуется, чопорно выпрямляет спину и снова жмется к двери.
— Что заставило тебя так думать?
— Ты загнанно дышишь и извиваешься тут в кресле, как бог знает что, у тебя кости вообще есть? — Макс бросает на него короткий взгляд, и монегаск слышит, как его голос сквозит пренебрежением. Неужели Макс считает его настолько мерзким, глупым и испорченным?
Но спустя секунду, к нему приходит осознание ситуации. Господи, Макс решил, что Шарль под наркотиками? Он разочарованно закатывает глаза, звонко цокает, и, отворачиваясь, думает про себя: «Вообще-то я пытаюсь соблазнить тебя, придурок!»
— А ты смотри вперед, а не на то, как я дышу, — он огрызается, потому что его правда осадили. Слишком грубо было не оценить его старания, еще и сравнить их с приходом или ломкой. Шарль мысленно ставит галочку напротив пункта «обидеться» и потому старается не смотреть на Макса, чего бы тот сейчас не сделал.
Но, когда машина довольно резко тормозит и рывком сворачивает к обочине, а Шарль прикладывается виском о стекло, и со всей силы ударяется локтем о дверь так, что отчетливо слышен гулкий стук от столкновения кости и лакированной древесины, облицовывающей салон внутри, он издает болезненное: «Ай», и понимает, что все не так просто. Автомобиль останавливается окончательно, а мотор замолкает, будто всегда был таким безжизненным. Шарль сдавленно шипит, потирая ушибленную голову, но, немного отойдя, приходится в очередной раз непонимающе уставиться на Макса.
— Ты что творишь? — он даже сам слышит, с какой злостью шепчет, не в силах переварить происходящее.
— Ох, Шарли, прости пожалуйста, — Макс, кажется, весьма сожалеет и обеспокоенно протягивает руку в его сторону, замирая в паре сантиметров от лица, будто боясь прикоснуться и оценивая все риски, а потом быстро, смазано проводит кончиками пальцев по плечу и перемещает руку куда-то вниз между сидениями, — Прости, я не хотел, чтобы ты ударился, — он тоже почему-то шепчет и смотрит пристально, поджав губы.
— Что-то не так? — Шарль съеживается, внезапно осознавая себя в стоящей на обочине машине где-то за городом. Он нервно бегает глазами по лицу напротив, боясь случайно столкнуться взглядами, и шумно сглатывает, неотвратимо вспоминая все свои страхи на счет того, что его изначально планировали вывезти в глушь и убить или того хуже. Возможно, пришло время помолиться кому-нибудь, кому обычно молятся в такой ситуации, чтобы ничего, что он надумал себе, не произошло.
— Я просто переживаю… — Макс напряженно стучит пальцем по кожаному рулю, переставая смотреть в упор и теперь тоже не находя, куда деть взгляд, — И, видимо, чего-то не понимаю… — Шарль испуганно мечется, не зная, за что зацепиться: то ли за руку на руле, то ли продолжить разглядывать острые черты лица и попробовать стоически выдержать взгляд глаза в глаза, если придется, — Ты мог бы объяснить, пожалуйста, что сейчас делал?
Камень падает с плеч, тонущее тело всплывает на поверхность, Шарль облегченно выдыхает. Сначала он растерялся, потому что не понял, о чем конкретно спрашивают, но резво сообразил, что едва ли речь о потирании ушибленного виска ладонью, а больше он ничего пока не делал. Все в порядке, просто Макс, очевидно, очень несообразительный и абсолютно не умеет понимать намеки, раз принял специально открытый рельеф его фигуры под полупрозрачной тканью водолазки не за то, что нужно. Но не может же он вот так вот легко взять, и выдать что-то вроде: «Эй, чувак, проснись, я тут вообще-то пытаюсь тебя соблазнить, а ты, придурок, сначала решил, что я под дурью, а потом чуть не убил меня своим ужасным вождением».
— Ничего такого, это мое нормальное поведение, — Шарль демонстративно запахивает пиджак и оскорбленно хмыкает.
— У тебя профдеформация пошла что ли?
Шарль удивленно хлопает глазами, Макс отворачивается и старается незаметно смеяться себе в кулак. Он не понимает, при чем тут профдеформация, это Макс ему так на что указывает? На тупость? Может, тот думает, что один знает всякие заумные слова, и сейчас поставил его в тупик? Однако, уточнить этот вопрос все-таки придется и ответить тоже в итоге придется, иначе он рискует показаться реально поверхностным и необразованным. Обычно Шарль именно так и делал, но это не тот случай.
— Ты о чем?
А, ну, да. Наверное, когда хочешь доказать, что знаешь то или иное слово, не стоит напрямую спрашивать его значение.
— Шарль, ты же не на стриме, тут не перед кем красоваться.
Ах, вот так вот, значит. Шарль недовольно цокает. Ну, конечно, чего еще он ожидал. Его считают какой-то тривиальной, манерной шлюхой, которая умеет только удовлетворять мужиков и, при должном опыте, считать деньги одним лишь мимолетным взглядом на стопку купюр. Хотя, с другой стороны, в данном случае из них двоих тупой однозначно Макс, раз не в состоянии считывать простейшие сигналы. Еще стоит отметить, что если бы он попытался разговаривать с ним, а не молчать в тряпочку, то убедился бы, что Шарль не идиот.
Мысли, мелькающие в голове одна за другой, звучат, на самом деле, как самый сладкий самообман. Если бы Шарль реально не захотел, не очутился бы здесь ни за что, точнее, очутился бы исключительно за достойною оплату, а пока в перспективе не намечалось даже «за спасибо». И он точно не стал бы привлекать внимание и безмолвно намекать на то, что не против, чтобы к нему клеились. Не пытался бы острить или умничать. И он готов поставить свою жизнь в рулетке на то, что не умилялся бы в глубине души, поглядывая на слишком серьезное лицо Макса за рулем, и что дрожь, пробежавшая по спине, когда тот коснулся его плеча, была бы вызвана отвращением, а не чем-то иным. Но Шарль усиленно убеждал себя в обратном. В этой машине не могло быть ничего особенного, он ездил на таких уже сотню раз. В этом конкретном человеке тоже не могло. Скорее всего.
Тут срочно нужно что-то делать, как-то выкручиваться, Шарль не вынесет даже еще одну секунду этого ужасно неловкого разговора. Тем более — повисшего неподъемным грузом неловкого молчания.
Вариантов развития событий в голове слишком много: от простого: «обидеться и попросить немедленно отвезти свой зад домой прямо сейчас»; до интригующего и совершенно неожиданного: «забить, взять все в свои руки и немедленно потрахаться с Максом в машине на обочине трассы прямо сейчас». И неплохо было бы выбрать что-нибудь более-менее нейтральное.
Шарль все-таки цепляется за нечто среднее. Нечто среднее оказывается продолжением парада стыда, точнее, тупикового диалога.
— А ты — комнатное растение что ли? — он обводит Макса взглядом сверху вниз, как бы демонстрируя возникшее сомнение.
— Никогда не думал, что у меня и фикуса в горшке есть что-то общее, — Макс едва заметно наклоняется к нему и пристально смотрит своими голубыми глазами с расползшимся зрачками в темноте автомобильного салона, нарушаемой только синеватой подсветкой кнопок и датчиков, отражающейся бликами в полупрозрачной радужке.
Вот и все. Это, как Шарль и думал, — точка невозврата. Блядская машина, стоящая у дороги, будто специально на участке, до которого едва долетает тусклый свет фонарей, автовыключение двигателя срабатывает как нельзя вовремя, яркая лазурная подсветка в момент гаснет, приглушенная на максимум музыка совсем перестает играть, погружая пространство в искрящуюся напряжением тишину, и только глаза напротив остаются зачаровывающе гореть. В этой машине тоже срочно должно начаться что-нибудь блядское. У Шарля внутри с хрустом лопается тонкий стеклянный сосуд, крепко держащий остатки самообладания, что теперь стремительно испаряются, подобно летучему газу, выпущенному из пробирки.
Он инстинктивно подается вперед, зажмурив глаза, готовый к влажному поцелую, который ни за что не захочется разорвать. Подсознательно он уже видит, как изящно перекидывает ногу, опираясь на чужое бедро, одним махом перемещается на водительское кресло, усаживается Максу на колени, выгибая спину под низкой крышей спорткара, как тот запускает пальцы ему в волосы, сжимая на затылке, и прижимает еще ближе, как не хватает воздуха, как руки в нетерпении скользят между тел, обжигая прикосновениями через ткань в поисках бляшек ремней, как постепенно запотевает окно.
Но проходит секунда, потом еще одна, а его губы так и не сталкиваются с другими, да и вообще, даже дыхание Макса уже в опасной близости не ощущается. Шарль смотрит раздасадованно и недовольно, тот сидит, кажется, заметно дальше, чем до этого. Он нервно кусает губы, из последних сил стараясь выглядеть сексуально, нагибается к водительскому сидению сильнее и хватается за максово плечо обеими руками, как цепляется за спасательный круг утопающий, и безнадежно почти виснет на нем.
— Ты чего? — Макс смотрит на него опять удивленно и во все глаза, руки Шарля не убирает, но судя по напряженным мышцам шей, которых монегаск едва касается, тот будто боится шелохнуться, — Я не собираюсь к тебе приставать.
Шарль вымученно стонет, опускает голову и садится ровнее на своем месте, складывая руки на груди:
— А я, может быть, хочу, чтобы ты ко мне приставал.
— Я обещал, что не буду ничего делать, — Макс качает головой, Шарль думает, что этому непрошибаемому придурку стоило бы отвесить ощутимый подзатыльник за несообразительность.
— А если я сам хочу?
— Нет, Шарль, — тот перемещает руки обратно на руль и нажатием кнопки заводит мотор, намекая, что тема закрыта.
— Как знаешь, — Шарль закатывает глаза, плотно сжав губы, и отворачивается к окну, молча соглашаясь. Если бы он знал, что так будет, то закончил бы этот цирк раньше, и теперь не пришлось бы смущенно прятать взгляд в ночной черноте гор на горизонте. Не надо было поддаваться спонтанному порыву, не чувствовал бы себя сейчас так паршиво, — Поехали обратно, — он все-таки тихо бросает через плечо.
— Поехали.
Шарль поднимается домой почти бегом, на подкашивающихся ногах, спотыкаясь о ступени и не падая на колени лишь благодаря тому, что обеими руками держится за перила, в ушах белый шум, а перед глазами пелена, как будто он в одиночку расправился с целой бутылкой текилы, выкурил пару сигарет у клуба и теперь пытается попасть к себе в квартиру. Он торопится, словно спасаясь от погони вооруженных преследователей, норовящих отобрать его жизнь. Шарль захлопывает дверь за собой, стоит только всем частям тела проскочить в коридор, судорожно поворачивает ключ в замке с внутренней стороны трясущимися от чего-то руками и обессиленно утыкается лбом в металлическую поверхность.
Ему было плохо, и он решил развеяться и прокатиться с Максом на машине? Что ж, теперь ему еще хуже.
Нельзя сказать, что тот не оправдал ожиданий. Нет. Нельзя сказать, что тот разочаровал. Проблема заключалась в том, что все вышло с точностью наоборот. Макс оказался крайне вежливым, стеснительным и правильным. Это и было так пакостно. Тот определенно был хорошим человеком, чего Шарль, увы, не мог сказать о себе. Ему было стыдно, пожалуй, за все, начиная с каких-то нелепых и откровенно дурацких мыслей в начале, заканчивая отвратительной попыткой поцеловаться в конце.
Шарль был зол, был разочарован (прежде всего — в самом себе же), был на взводе и с ощущением тотальной растерянности. Он определенно не привык к тому, чтобы его отшивали, чтобы ему в чем-либо отказывали, чтобы его за что-то отчитывали, как провинившегося подростка.
Въедливая мысль кричала о том, что Макс вообще возомнил себя кем-то сродни богу, и позволял себе нечто невероятное, потому что отшивать имеет право только он, а не его. За его внимание боролись страшно красивые и не менее жутко богатые люди. Мог ли он назвать Макса красивым? Ну, не то чтобы. Могли он назвать Макса богатым? Да, но были на его поле и игроки посолиднее. Как тогда тот смеет так поступать? Как тот смеет играть с Шарлем, как дешевой шарнирной куклой на ниточках? Играть и упиваться — это его прерогатива, и у него ее совершенно наглым образом отобрали.
С другой стороны, он сам во всем виноват. Нужно было сохранять самообладание, держать лицо, не поддаваться мимолетному искушению. Годами он учился именно этому, и у него отлично получалось. Даже в кошмарном сне Шарль не мог предположить, что пойдет на поводу у глупых эмоций. Может, он где-то просчитался? Что-нибудь неправильно воспринял? Решил, что был намек, а его не было? А может быть, Макс был прав, когда смотрел с пренебрежением, и он действительно не больше, чем просто шлюха, навязчиво предлагающая свои услуги всем подряд без разбору и не принимающая отказов кроме прямого посыла на все четыре стороны. Верить во все упрямо не хотелось. Шарль даже не мог толком понять — во что конкретно: в то, что он переоценивает себя, и другие просто не способны разглядеть его душевную глубину, или в то, что Макс, на самом деле, не видел его таким и буквально прямо об этом сказал.
Верить упрямо не хотелось, но поверить было надо. Так было безопаснее, привычнее. Шарль очень не любил, даже когда картинка идеального образа всего на всего слегка пошатывалась, и в панике подрывался с места, чтобы удержать этот хлипкий, выстроенный болью и временем карточный домик на месте и ни единой детальке не позволить отвалиться. Сейчас он стоял и с ужасом смотрел, как этот самый домик дрогнул почти у самого основания и убивающе быстро разваливался, падая высоко сверху дождем медленно дрейфующих на ветру карт, и превращался в кучку мусора у его ног.
Шарлю было страшно и непривычно, и скребло на сердце остреньким лезвием маленького перочинного ножа. Это, как случайно уловить в толпе запах некогда знакомого парфюма и невольно вспомнить его носителя, а потом беспомощно озираться по сторонам с наворачивающимися слезами на глазах в попытках встретить знакомое лицо, в конце концов, дернуться, тяжело и печально вздохнуть, и понять, что тебе померещилось, как не крути, то, что случалось в прошлом, никогда не окажется в настоящем.
Именно этого Шарль и не терпел, именно этого он всегда и боялся. С течением времени его стало сложно выбить из колеи, однако после каждого такого раза он трусливо бежал домой зализывать раны, поджав хвост, как бездомная собака. Такое бывает, когда тратишь годы на создание особого образа, учишься вызывать у людей правильные эмоции, все делаешь для этого по армейской тактике, в соответствии со списком, по правилам, по стандарту. И нет ничего хуже, чем когда кому-то удается разгадать шифр кодового замка и непрошенным гостем сунуться внутрь. Безусловно, Макс был еще далек от подбора точной комбинации чисел, но тот слишком быстро оказался слишком близко. Еще хуже было то, что Шарль четко осознавал, что всему виной был он сам и его слабость. Он добровольно позволил этому случиться. Он на любом этапе мог притормозить, не трепаться лишний раз, не давать волю чувствам. Он должен был и дальше действовать по своему четкому регламенту, и ничего не случилось бы. Его жизнь бы не изменилась, его карточный домик не рухнул бы — все осталось бы так же, как было. Как раз этого он отчаянно хотел головой и разумом, пытаясь насмерть задушить змею в глубине души, шипевшую, что это неправильно, что он не сможет прятаться вечно, что перемены неизбежны.
Шарль ненавидел перемены, к ним приходилось долго и осторожно приспосабливаться, а на масштабные изменения могли легко уйти, по его предположениям, годы.
Макс правда высадил его целым и невредимым там же, где забрал. Даже почти исполнил обещание, что и пальцем не прикоснется. Но тот прикоснулся. К плечу и всего на секунду, но эти жалкие миллиметры кожи, как и тогда, скрытые водолазкой в мелкую сеточку, настойчиво горели.
Макс кивнул с пониманием, когда Шарль выходил из машины, попрощался, сказал, что был очень рад встрече, сказал, что ему было приятно познакомиться, спросил, можно ли обнять на прощание. Шарль ответил, что нельзя. Не потому что ему было неприятно, не потому что он считал это чем-то детским и сентиментальным, и не потому что он все еще был обижен. Он сказал, что нельзя, потому что боялся за свою собственную реакцию, ему было банально страшно ощутить объятия, это было чем-то невероятно интимным, по его мнению, невероятно личным, куда интимнее секса или поцелуев. Его давно не обнимали на прощание так, чтобы действительно обвить руками и прижать к груди. И что-то подсказывало, что Макс собирается сделать именно так, а не просто дружески похлопать по лопатке. И он растерялся, он не знал, что испытает в таком случае, а возможность узнать казалась слишком невероятной.
Когда Шарль почти хлопнул дверью автомобиля, тот лишь бросил: «Пока», и попросил написать, когда монегаск дойдет до дома. Это было выше его сил. Выше, чем вообще что-либо. Это было невозможно по меркам простых смертных.
Шарль тоже вежливо поблагодарил за уделенное время и попрощался. И, конечно, ничего не написал, когда зашел в квартиру. Ему было не до этого. Его трясло, как в коматозе. Будто он не на машине покатался, а лично прошел все войны мира на передовой и теперь возвращался с фронта, помятый и контуженный, и с осознанием того, что завтра утром все начнется по новой.
Он не написал Максу, зато, простояв, уперевшись лбом в дверь и сжимая кулаки, несколько минут, пулей понесся на кухню за начатым еще до выхода вином. Он пил и пил, и пил, не останавливаясь, пока последняя капля не скатилась в рот по горлышку бутылки.
Сам Макс тоже ничего не написал. Ни ночью, ни следующим утром, ни в течение всего дня. И даже к концу недели в их, ставшем за все время весьма длинным, диалоге не появилось ни единого нового сообщения. Никаких приветствий, историй, вопросов о том, что снилось, ни, тем более, фотографий.
По правде говоря, за этот короткий промежуток,Шарль просто извелся. Оказывается, искоренять привычки достаточно трудно. Особенно, вредоносные и разрушающие организм — именно к таким он отнес привычку обсуждать с Максом все подряд при малейшем желании.
Чтобы вернуть все на круги своя и обезопаситься, он зарекся написать еще хоть одно слово. На деле же все вышло заметно сложнее. Когда что-то случалось, он не находил себе места в попытках не сорваться и не поделиться. В галерее смартфона накопилась сущая тьма глупых селфи, которые раньше без задней мысли отсылались Максу, а теперь сначала делались на автомате, а потом лежали мертвым грузом. Привычно просыпаясь в обед, руки сами тянулись пожелать доброго утра и получить в ответ что-нибудь саркастичное про режим работы, как у ночного клуба. Перед сном он отдергивал себя от желания выдать очередную дурацкую шутку про «дрочку на сон грядущий», чтобы потом хихикать над непозволительно долгим набором ответного текста, который в итоге, очевидно, стирался под ноль, после чего приходило только короткое: «Смешно».
Выходила какая-то до безумия абсурдная карусель, в которой он сначала противился желанию написать, потому что было неловко, потом сдался, а теперь опять сопротивлялся, но уже, потому что считал, что не имеет на это права.
Сам Макс инициативы тоже не проявлял. Шарль не знал, почему конкретно, но несколько догадок все же имел. Возможно, тот в нем разочаровался и больше не был заинтересован. Возможно, обиделся, и этот случай был самым сложным, потому что делился еще где-то на десяток разных вариантов. Чувство вины уже успело переживать его и выплюнуть за все допущенные ошибки, непристойное поведение и грубость. Он ведь даже извиниться не мог для галочки, потому что для этого стоило знать, за что собираешься просить прощения, а поводов была масса, и очередной прокол сулил тотальное поражение.
За эту неделю он два раза проводил стримы, один — специально с той самой красной веревкой для шибари, ставшей чем-то вроде их особенного связующего звена или локальной шутки. Но там Макс тоже не объявился. Видимо, ремонту их общение уже не подлежало, и на нем стояла безнадежная, жирная точка.
Чтобы понять, что он явно скучал, потребовалось немного. Всего лишь периодически находить себя зависшим посреди узкого коридора между комнатой и кухней, медленно облизывающим губы и, в который раз, перечитывающим переписку с самого начала. Чуть больше времени и борьбы с самим собой ушло на то, чтобы не просто осознать этот факт, но и принять его.
Шарль стоял под душем с намыленной головой, когда телефон, лежащий на полочке у раковины, издал характерное пиликанье, оповещающее о новом уведомлении. Он удивился, так как за прошедшее время, оказывается, научился дергаться при каждом повторе этого звука. Однако, усилием воли он заставил себя не отвлекаться сейчас и не бросать все, срочно хватая устройство, чтобы автоматически открыть злосчастный чат и снова увидеть в нем зияющую пустоту.
Когда смартфон-таки оказался в руках, по спине прошел какой-то холодок. Чувство такое, словно ему с того света написал уже давно умерший человек. На экране отчетливо светилось новое сообщение, и он неосознанно опустился на колени, соприкасаясь кожей с холодной плиткой. Когда-то у него уже так тряслись пальцы, и дыхание перехватывало, но природа этого волнения была совершенно другой. Кроме того, Шарль был уверен, что, во-первых, никогда не испытает ничего подобного еще раз, и, во-вторых, ему вообще больше не напишут.
VER_CHArity
Привет, Шарли.
Уже дошел до дома?
Он аж усмехнулся сам себе. Неужели все встало на свои места, будто и не было этой мучительной паузы? Что же получается, все стало как раньше: Макс пишет ему какую-то странную ерунду этими своими загадками, а он непонимающе хлопает глазами, пытаясь разобраться?
Не переставая улыбаться, он сел удобнее, и постарался напечатать ответ как можно быстрее. Он предполагал, что случись нечто подобное, он бы опять разозлился, психанул, предъявил бы обязательно за молчание и засыпал бы всеми накопившимися претензиями, чтобы тот понял, как Шарль все это время страдал и до чего Макс его довел. На деле же все эти мысли улетучились. Хотелось только надеяться, что это можно считать официальным воскрешением из пепла, и никакого игнорирования с обеих сторон больше не повторится. Хотелось еще, конечно, поинтересоваться, что случилось, и где тот пропадал столько времени, но сделать этo уже потом, если разговор разойдется, и из искреннего интереса, а не для того, чтобы придраться.
Привет.
Кажется, что-то такое припоминаю.
VER_CHArity
Это радует.
Я не простил бы себе, если бы после встречи со мной с тобой что-то случилось.
Это пока не точно, но, возможно, сердце Шарля пропустило удар. Так, всего один, самую малость. Просто было приятно, что о нем думали, переживали даже.
VER_CHArity
Все-таки, я не хотел бы, чтобы меня потом обвинили в похищении или типа того.
Что ж, это было уже больше похоже на реальность. Шарль посмеялся.
VER_CHArity
Прости, что не писал.
Был на другом конце гребаной Земли и не стал мешать тебе по ночам из-за разницы во времени.
Вот и славно, Макс сам прекрасно знал, что делать. Сразу извинился и попытался объясниться, даже не пришлось просить. Только звучало не шибко правдоподобно, по мнению Шарля, и напоминало дешевую отмазку. Однако, если тот и правда так трепетно относился к его сну и боялся потревожить, Шарль позвонил бы Максу по видеосвязи прямо сейчас, встал бы на одно колено и предложил выйти за него замуж, потому что сон — это такая вещь, при совпадении взглядов на которую, люди без задней мысли считаются идеальной парой, это круче, чем одинаковые предпочтения в музыке или сортах вина.
Расскажешь, где был?
VER_CHArity
По работе ездил.
Я же говорил, что много путешествую по миру.
Может все-таки скажешь, чем, твою мать, ты занимаешься?
А то ты не представляешь, каких иллюзий я уже настроил.
VER_CHArity
Ну-ка, поделись?
Я все еще убежден, что ты политик.
VER_CHArity
Пожди, ты правда не в курсе?
Я был уверен, что ты узнал меня, когда мы встретились.
Ну-ка, поделись?
Для начала: Шарль давно понял, как его забавляет копировать максовы сообщения, и не мог отказать себе в этом удовольствии при появлении малейшей возможности. А еще его осенило только сейчас, что эта необъяснимая тайна, покрытая мраком, касательно того, что занимается Макс уже тянется давно, и он буквально одержим идеей раскрыть ее. И вот, получается, он того уже даже вживую видел, а так ничего и не узнал. Надо было Макса сфотографировать исподтишка или хотя бы номер машины запомнить, чтобы потом поискать в интернете. А то столько времени потрачено впустую.
VER_CHArity
Может, оно и к лучшему.
Ну, конечно.
Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что там вообще что-то страшное.
В целом, Шарль прикола правда не улавливал, так как считал, что его условная работа — автоматически самое мерзкое и аморальное, и хуже может быть только, наверное, торговля людьми или что-то такое. И Макс вряд ли занимался торговлей людьми. Он все еще помнил людей на улице, которые нагло снимали его машину, норовя захватить в кадр побольше деталей, так что, скорее всего, тот был какой-нибудь медийной звездой. Только в голове у Шарля не укладывалось, в какой именно сфере Макс мог быть, судя по количеству денег, суперпопулярной личностью, ибо каким-нибудь музыкантом или актером тот однозначно не казался. А на этом все представления монегаска о селебрити упирались в тупик.
VER_CHArity
Знаешь, наша первая встреча прошла не очень.
Шарль машинально дернулся и только сейчас сообразил, что все еще сидит на полу. Он поднялся на ноги, морщась от осознания, что все затекло, и сконфуженно закусил губу, вглядываясь в экран, пока тащился до мягкой постели на негнущихся ногах.
Ну, вот и все. Вот, и конец. Макс, похоже, не хотел показаться грубым и невежливым, поэтому начал издалека, а теперь пришло время поставить Шарля на место, сказать, что он облажался и разочаровал, поэтому как-либо общаться с ним больше не намерены.
«Наша первая встреча прошла не очень». Наверное, это сообщение будет сниться ему в самых жутких кошмарах, потому что виноват во всем только он, это он вел себя, как придурок и все испортил. А раз поражение неизбежно, надо сдаваться добровольно, будет не так унизительно.
Да, я все понимаю.
Прости.
Я принимаю тот факт, что ты больше не захочешь со мной общаться, и тем более, видеться.
VER_CHArity
И я подумал, что можно попробовать еще раз.
У Шарля брови ползут вверх, а непроизвольный, удивленный стон вырывается из груди. Его последнее сообщение с сообщением Макса появляются в чате одномоментно, как по таймеру. Он неверяще вчитывается, боясь, что зрение подводит, а мозг, так или иначе, принимает желаемое за действительное. Просто необходимо убедиться, что он понял все правильно.
Что?
На большее его не хватает. Но главное сейчас — удостовериться. Шарль всей душой надеется, что пусть только ему не мерещится.
VER_CHArity
Ох, Шарли, не придумывай.
Мне показалось, что тогда тебе было неуютно.
Так что, если ты сам захочешь, мы можем встретиться еще раз, просто ты сам выберешь время и место, чтобы тебе было комфортно.
Становится как-то стыдно в очередной раз за свои бессмысленные догадки и эгоистичное поведение. Но Шарль запрокидывает голову и прикрывает глаза, пока на лице сияет улыбка полная облегчения.
Конечно, он захочет. Он уже хочет.
Конечно, я хочу.
До этого Шарль боялся даже думать о такой возможности, чтобы не питать ложных надежд, а теперь, главное, чтобы крышу не снесло от радости, потому что та неожиданно оказалась сильнее, чем он полагал.
